Переезд продолжение

   Жильем оказалась комната в общежитии - деревянном бараке - с соседом лет сорока по имени Володя. Он был высоким с правильными, я бы даже сказал,аристократическими чертами лица, а ухоженные руки с узкими запястьями и длинными пальцами наталкивали на мысль о принадлежности их хозяина к пианистам.
   Кровать у моего соседа была не железная с пансерной сеткой, как у всех проживающих, а деревянная с резными спинками ручной работы. На тумбочке, обыкновенной, солдатской, какие используются в казармах воинских подразделений, красовался японский магнитофон - большая редкость в начале восьмидесятых.
   Одевался Володя стильно, но не броско и производил впечатление заезжего артиста, который расчитывал дать в этом медвежьем уголке пару сольных концертов, да вот вынужден был задержаться.
   Меня удивило подобострастное отношение к нему женщины-коменданта:"Вот, Володечка, как ты и просил: подселяю к тебе интересного человека. Журналист! Из самого Ленинграда!". И дальше, в том же смысле, что двум эрудированным людям скучно вместе не будет...
   Скучать мне действительно не пришлось и разбираться в тонкостям отношений коменданта с проживающими - тоже. На следующий же день после знакомства с коллегами, меня отправили в командировку к лесорубам. В этом леспромхозе видели корреспондента лет пять тому, да и то не газетчика, а из местного радиоузла. Так что я очень кстати подвернулся: именно завтра почтовый вертолет туда летит. Вот и я - с ним. -Да ты не волнуйся, там всего две посылки, остальное - письма, успокоил меня редактор.-
   И вот на ветолете доставляют меня в дальний лесной поселок. А дело было в апреле. Снег уже подтаял и был таким жухлым, что летчик побоялся садиться на маленький пятачок, где не так давно снежный покров был прочным и позволял осуществить разгон для взлета.
   Пилот приспустился к этому пятачку как можно ниже и крикнул мне: Прыгай! Я с детства боюсь высоты, но признаться в этом было неловко. Да и что было делать? Возвращаться обратно? Пришлось прыгать.
   Оказалось, что глубина снежного покрова была почти метровой, и я провалился в него по пояс. Кое-как выбрался на колею, пробитую лесовозами, почувствовал, что не могу стать на левую ногу: не то подвернул, не то вывихнул при приземлении. Странно, что не понял этого когда упал: только жарко стало, да холодный пот на лбу - вот и все ощущения.
   Не стану описывать как добирался до поселка, но, если бы встретил кого-то на своем пути, то этот "кто-то" вполне бы мог принять меня за Маресьева.
   Ввалившись в первую же, стоящую на окраине избу, услышал от хозяина, что медпункта в поселке нет, но зато есть бабка, которая заговаривает многие болезни. Возможно, сможет облегчить и мою участь.
   Ну, что ж, бабка, так бабка. В моем положении выбирать не приходится. Поехали на "Буране" к бабке. Она оказалась плотной коренастой женщиной лет пятидесяти с черными с небольшой проседью волосами, уложенными по-деревенски в тугой узел на затылке.
   Распустив волосы, баба Аня обмотала ими мое колено и стала на него не то дышать, не то что-то шептать. Через некоторое время я почувствовал как нагревается мое больное колено, но нагревается не сверху, а изнутри. Такое ощущение, что в него вставили железный стержень, который, нагреваясь, увеличивается в размере и вот-вот разорвет мой коленный сустав.
   Я готов был кричать от боли, но вскоре почувствовал как стало постепенно уходить тепло, а вместе с ним и боль.
   Баба Аня подняла голову, заплела свои волосы и сказала мне, что теперь с моей ногой будет все в порядке. И боль в ноге прошла и больше не вернулась, как-будто ее и не было никогда.
   Вернулся я усталый в редакцию, но довольный собой. В хорошем настроении пошел в баню, где из разговора с подвипившими мужиками узнал, что мой сосед Володя имеет большой авторитет среди расконвоированных заключенных, которые и составляют основную рабочую силу в местных леспромхозах. Они свое отсидели, но возвращаться к родным очагам и березкам не захотели по различным причинам, остались здесь. Вот и Володя - тоже. По молодости он был вором-карманником, затем стал известным "медвежатником", слыл в своей среде отличным профессионалом и человеком слова.
   Вернулся я в общагу со смешанными чувствами: с одной стороны соседство с интеллигентным вором, да еще авторитетным сулило мне спокойное существование, но с другой - воспитанный на моральных принципах "не укради", я не знал как вести себя с ним в дальнейшем.
   Благо общались мы не часто: то я мотаюсь по району в поисках интересной информации для газеты, то он пропадает на несколько суток неизвестно куда.
   Дела в газете у меня шли как нельзя лучше. На происходившее в здешних местах реагировать серьезно я не мог в силу своей молодости и абсурдности ситуаций, с которыми сталкивался. Так моим любимым жанром в газете стал фельетон. Подписка на газету резко выросла, а в газетные киоски выстраивалась очередь из желающих прочитать мой очередной "шедевр".
   -Сегодня Новокачалинский есть в "Заре"? - спрашивали у киоскера. -Нет? Ну, тогда я вашу сплетницу и покупать не буду!-
   Нашу газету жители называли "районной сплетницей". А мне верили. Ну, как же! Меня же из самого Ленинграда выслали за то, что правду писал. А я и здесь угомониться не могу: местное руководство критикую.

     Продолжение следует