Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 39

- Он, понимаешь, по ракетным двигателям... Гёрги, ты понял? В оборонке будет работать! Он, в оборонке. А я где?
Я очень старался выговаривать все слова, чтобы Гёрги, лучший человек на земле, понял меня правильно.
- А ты артист. У тебя своё. Ты на сцене, - утешал Гёрги, тоже внимательно выговаривая слова.
Причины следить за произношением у нас были разные: для Гёрги русский язык не был родным, а я просто уже не вязал лыка. Но всё это было неважно. Важно, что Гёрги, муж нашей Мирьяны, был друг. Настоящий друг в этой чёртовой Москве и в этой чёртовой жизни.

Было не очень понятно, как и когда он появился в нашей лихой, разгорячённой кодле, потому что последние два часа я вообще плохо соображал. Но это тоже было неважно. Главное, что тут были мои настоящие друзья. А не какие-то там начальники. И не какие-то там независимые, сильно образованные современные девушки, которые только и могут, что врать в глаза. Я вспоминал – и обида опять захлёстывала меня, жгуче и убийственно. Нет. Не вспоминать. Вот мои настоящие друзья. Мирьяна, Гёрги. Я обнимал обоих за плечи и неконтролируемо изливал душу.
- Ты мне друг, - втолковывал я Мирьяне. – Ты тут лучшая вообще. Варна – лучший город земли. Ты мой болгарский друг. Гёрги – тоже мой болгарский друг.
Гёрги кивал головой, и я готов был разрыдаться от чувств.
- Вы – мои болгарские друзья, - убеждал я. - А я ваш русский друг. Ребята, приезжайте ко мне в Крым! Наше Чёрное море. Оно у нас с вами общее. Одно на двоих. То есть, на троих. А Москва – да чёрт с ней! Провались она совсем! Я тут чужой. Брошу всё, вернусь домой. И пусть она тут… одна. С этим… как его. В шапке. С волком своим сидит. Со своей ракетной техникой. Она что, не видит, что он волк? Он же враг! Враг зреет у нас в оборонке…
Мирьяна успокаивающе гладила меня по руке, незаметно забирала из моих пальцев стакан с водкой, прятала, но я вставал и упрямо шёл на новым пойлом.
- Эдик! Мишаня! – орал я благим матом, стараясь перекричать грохочущую музыку. - Двадцать капель! Мне и нашим друзьям из солнечной Болгарии!
Я возвращался с новым стаканом, хлопал по плечу Гёрги. Он мне всегда нравился. Немногословный, скромный. Он приходил к концу наших репетиций, вежливо останавливался в дверях, ждал свою красавицу жену. Любовался, наверное. Они были красивой парой, оба смуглые, черноволосые, белозубые.

Собственно, никаких особенных усилий, чтобы собрать народ, я не прилагал. Просто хотел напиться. У меня было два выхода: повеситься или напиться.
Собственно, я рвался напиться практически сразу, как вышел из дверей общаги. Где-нибудь рядом, на скамейке. Скамеек было довольно много – выпивки не было. Хотя я и предпринимал всяческие усилия. Выход оставался один – повеситься.
Всё это я изложил Эдику, который удачно попался мне в дверях, когда я вернулся домой сам не свой. Эдик понятливо кивнул – и мы тут же взялись за организацию.
Остальные попались тоже очень удачно. Мирьяна, Аня – вообще все с хореографии пришли на подгонку танцевальных костюмов. В восемь часов третий этаж у нас гудел, и пока там народ вертелся перед зеркалами и заглядывал себе за спину, мы с Эдиком и с подоспевшим Мишей быстренько накидали поляну, я даже немного повеселел и начал подумывать, что вешаться, может, пока и не стоит. У меня есть друзья, и это главное.

Обществом идея была подхвачена с ожидаемым энтузиазмом. Я объявил, что сегодня – лучший вечер, чтобы отметить праздники и устроить грандиозную отвальную.
К десяти часам Эдикова комнатушка была забита народом. Пришли не только наши танцоры, а все, до кого донёсся запах праздника – ребята из рок-группы, девчата-вокалистки, девочки из костюмерки. Прохладительное и горячительное лилось рекой. На закуску были шоколадные конфеты в коробках, на которые мы все скинулись, чтобы возместить Эдику ущерб, и баранки, связку которых притащил Миша.
Когда появился мой лучший болгарский друг Гёрги, я уже, конечно, не помнил. Видно, как обычно, пришёл за женой и был затащен в наш пламенный круг.
- Тихо! - орал я громче всех самозабвенно.
Вставал, покачиваясь, и смотрел на всех влюблённо.
– Тихо! Нужно сказать тост! В эти праздничные дни. Когда… когда…
- Когда космически корабли бороздят просторы Большого театра*, - орал кто-то, и все дружно ржали, пока я собирался с мыслями.
- Когда самолёт поднимется в воздух и унесёт нас... сс... с нашей родины за рубеж, - упорно выговаривал я. - И там, за границей, мы не посрамим нашу страну. Мы её… прославим!
Речь вышла блестящая, мне дружно аплодировали, я щедро раскланивался.
- Ураааа! – радостно орали все.
Всё шло правильно и здорово. Было единство, был тёплый, крепкий круг. Периодически я выходил один покурить и пострадать – уже плохо помня, о чем конкретно, - и слонялся по пустым коридорам - разговаривал с колоннами и жаловался дверям, держась за их золочёные ручки, чтобы не упасть. Убеждал, что я князь, и поэтому живу во дворце.
Потом я возвращался из своего одинокого путешествия, и меня принимали с воплями восторга. И наливали снова.

В двенадцатом часу произошло явление сторожа дяди Пети – с официальной миссией выпроводить всех согласно Правилам распорядка и обесточить помещение.
Дядя Петя немедленно был затащен за стол. Круг наш к этому времени почти не поредел, дяде Пете едва нашлось местечко на Эдиковой раскладушке, просевшей уже до самого пола.
- Мир во всём мире, - командовал я обществом с новыми силами. – У нас тесный круг, поэтому дружимся городами! Города побратимы! Ур-ра! Поём р-родные песни. То есть, р-родные города. То есть, песни родных городов. Концерт, - объявил я, вконец запутавшись. - Дядя Петя! Твой родной город?
- Москва, – с достоинством отвечал дядя Петя. В одной руке он держал стакан, в другой- фуражку.
- Отлично. Я никогда не быва-аал в этом городе светлом, - затягивал я.
- Не знаю, - дядя Петя качал седой головой, - слов не знаю.
- А какую знаешь?
- Утро красит нежным светом.
- Не вопрос, - орал я! – Эдик! Рома! Наталья! Анечка! Три-четыре! Кипучая, могучая, никем не победимая!

Москва моя, Москва моя,
Ты – самая любимая! - заорали сразу несколько глоток.

Дядя Петя подмахивал ритм сжатым кулаком. Раскладушка сотрясалась.
Моё «Чёрное море» спели в мою честь два раза, слов толком никто не знал, кроме, к моему восторгу, дяди Пети, бывшего моряка, зато все самозабвенно подпевали:

Самое синее в мире
Чёрное море моё!

- Мишаня, - надсаживался я. - Твоя очередь!
- Вологодские мы, - гудел Миша.
- Дай я тебя поцелую! - орал я. – Ребята, три-четыре: Где ты, моя ненаглядная, где!
В Вологде где-где-где, в Вологде где-где
– громыхал хор.
В доо-ооме, где резной палисад!

В честь болгарских друзей спели «Цветана, Цветана, по-русски цветок, глаза твои карие-карие», а потом ещё и про Варну.

Варна. Ты мне нравишься Варна.

Слова тоже помнили плохо, в том числе и я, поэтому я рвался уговорить Мирьяну, чтобы она спела сама. Мне безумно хотелось, чтобы она спела "Бургаски вечери", необыкновенной красоты песню, которую я услышал недавно в её исполнении, когда мы колесили с концертами. Мы дожидались автобуса, чтобы ехать на ночёвку, моросил дождь, она сидела на краю сцены и пела, просто для себя, на болгарском языке, а потом кто-то из ребят подыграл ей на гитаре, и все мы собрались поближе и слушали, молча и тихо. И я тогда вдруг вспомнил пани, она вдруг почудилась мне в этой мелодии - может быть, потому что в песне шумело моё море... И сейчас мне сейчас страшно захотелось опять услышать эту дивную песню, и я собрался упрашивать долго и упорно, но неожиданно никого не пришлось упрашивать, они спели вдвоём с Гёрги, вместе, необыкновенно красиво, и у меня прямо-таки защипало в глазах, так всё было прекрасно и больно. Я махнул ещё двадцать капель, расцеловал Мирьяну, потом Гёрги, потом опять выпил, потом заорал, смахивая слёзы:
- Эдик, твой ход!
Эдик оказался из Тулы. Затянули тульский гимн. Эдик запевал:

Тула веками оружие ковала.
Стала похожа сама на ружьё!
Слышится звон боевого металла…

Совершенно умиротворённый, я вышел в очередной раз покурить и поговорить с колоннами. Вслед мне гремело:

Эх! Дульная, Ствольная, Арсенальная!
Улица любая Оборонная!

Всё было отлично. Как князь, я чувствовал себя совершенно на своём месте. Можно было спокойно обходить свои покои с чувством владельца.
Однако обойти покои мне не удалось.
Прекрасная женщина шла мне навстречу уверенным, хозяйским шагом. Несмотря на кошмарный туман в голове, где-то в подсознании мелькнула мысль, что это пани. Пришла, идёт мириться, и счастье захлестнуло меня с головой. Но дама приблизилась, остановилась и… оказалась Мариной.
Пока я вспоминал её отчество и соображал, как себя вести, Марина как-то раздвоилась потом растроилась, и оказалось, что это были три женщины. Одна из них так и осталась Мариной, вторая превратилась в Веронику, а третья к моему изумлению - в Екатерину Дмитриевну Каретникову, директора нашего Дворца культуры. Все трое безмолвно смотрели на меня.
Как ни странно, меньше всего я боялся директрису. Её хоть и называли за глаза Екатериной Второй, но тётка она была человечная и с юморком. Такая вечно занятая всешняя мама, которой всю дорогу некогда и она всех дерёт веником – без разбора, но любя.
Гораздо большую опасность моему самолюбию представляли остальные две женщины, особенно Вероника, которая держалась поодаль и смотрела на меня взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
- Ой, здрасти, - скромно сказал я, пытаясь одновременно спрятать дымящуюся сигарету и не качаться. Ни то, ни другое мне не удалось - и я тяжко и покорно умолк.
- Я не доживу до пенсии, - сказала в ответ на моё приветствие Екатерина. – Вы тут с ума посходили? Вас с улицы слышно. Двенадцать ночи, а тут хоть топор вешай, – она помахала в воздухе рукой. - У тебе самолёт через сутки. В багажном отделении собрался лететь? Как неодушевлённое?
- А я ухожу из проекта! – трусливо объявил я и попытался сунуть руки в карманы для убедительности. Но у меня опять ничего не вышло, я только потерял равновесие, меня повело до стенки и шлёпнуло об неё.
- Прощальный вечер с бор… с борлгарскими друзьями, - объяснил я смиренно. - Борг... Бургасские вечера. Мир, дружба между народами.
- Что будем делать с ним? – спросила Екатерина, не сводя с меня глаз.
- Расстреляйте меня, - попросил я понуро. – Я всё равно жить не хочу.
- Вон как, - скупо обмолвилась Екатерина.
Поскольку остальные дамы молчали, я обрадовался, что хоть кто-то мне сочувствует.
- Меня девушка бросила, - пожаловался я лично ей, преодолевая громадное желание рвануть рубаху на груди. – Любимая. Сердечная рана. Ушла к волку, в оборонку. У них там ракетная техника... Вот вы женщина, вы понимаете. А эти, - я показал пальцем на Веронику. – Они - железо. Они - сталь. У них не сердце, а этот, как его… вместо сердца, этот…
- Камень, - подсказала Екатерина. – А у тебя, видать, пламенный мотор.
- Катерин Дмитн, - я всё-таки побил себя в грудь. – Я вам первое место привезу. Гран-при. Клянусь! Прославлю весь дворец. Родину прославлю! Мы с Синь… с Син… С Юлькой… мы с ней станцуем… на всю Европу. Последнее воскресенье… Я клянусь, гадом буду...
- Гад-то ты порядочный, это точно, - определила директриса и повернулась к сотрудницам. - Так, девочки. Все разборки завтра, ночь на дворе. А сейчас, Мариночка, вызывай такси, Вероника Васильевна, бери этого гада, умой немножко и вези домой. И чтобы я его тут до отъезда больше не видела с его глубокими сердечными ранами. А я пойду остальных разгонять. Пока дворец мне не спалили своей ракетной техникой.
- Там всё хорошо. Там Эдик кор… кон… тролирует, - убедил я из последних сил и рухнул на диванчик.

По лестнице к выходу я спустился сам, умытый, причёсанный, гордый и независимый. Я даже попытался сам тащить свои вещи, которые без разбору и без всякого уважения к моей личности Вероника попихала в сумку, пока я держал голову под краном. Однако сумку радостно подхватили наши девчонки, которые первыми улизнули от грозного разноса Екатерины и теперь торопились покинуть поле боя. Так что мой триумфальный выход из дворца красиво сопровождался кортежем, состоящим исключительно из представительниц прекрасного пола.
Прекрасный пол быстренько загрузил мою сумку в багажник, наскоро расцеловал меня и, оставляя в воздухе последние пожелания и воровато оглядываясь на вход, кинулся врассыпную по тёмной улице.
Я на четвереньках заполз на заднее сиденье такси и облегчённо откинулся на спинку.
- Значит, так, - железным голосом произнесла Вероника, сев рядом. – До вылета нашего самолёта двадцать семь часов. Сейчас дома как следует отсыпаешься, завтра встаёшь, приводишь себя в порядок, едешь к Екатерине объясняться, извиняться и получать гонорар за последний концерт. Далее. Никуда не заходишь. Никому не звонишь. Вообще больше ни с кем не разговариваешь. Возвращаешься домой и занимаешься сборами в дорогу. Всё, это моё последнее слово.
- Есть, леди, - покорно пробормотал я, горестно вздохнул, положил голову на плечо Вероники и в одно мгновение уснул.
----------------------------
*"Операция "Ы"

-----------------------------
продолжение следует