Сухая стирка

                Артисту  Валерию  Золотухину.
Радио громыхнуло гимном, - Димка спросонок раздражённо пошарил рукой по стене, наткнувшись на провод, дернул в сердцах, - радио вырубилось, и Димка, облегчённо обмякнув, вернулся в сон.
На кровати у стены напротив завозился Ага, закашлялся, приподнялся, сел, нащупал ногами поношенные тапки, пошлёпал в туалет, скрипнув входной дверью, и Димка во сне поморщился. Облегчившись, Ага вернулся из коридора, брякнулся на своё ложе, - старая гостиничная кровать взвизгнула, треснула, и Димка опять поморщился.
В открытое окно влетел прохладный утренний воздух, где-то внутри здания хлопнуло сквозняком дверь, зазвенело разбитым стеклом. Ага чихнул раз и другой, высморкался на стену и на пол, и, утёршись серым застиранным вафельным полотенцем, сунул его под подушку, повернулся к стене.
В узкую щель под дверью просунулись крысиные лапки, поскребли, исчезли, процокали коготками по линолеуму в коридоре, и тут же раздался задушенный женский крик, удар чего-то тяжелого об пол и жалобный писк.
Ага поворочался, позевал, повздыхал, встал и прошлёпал к столу.
Когда Димка продрал глаза, - увидел, что Ага спит, уронив тёмноволосую голову на согнутые руки. Повалявшись, окончательно вылез из сна, босиком подошел к Аге, заглянул в лежащую перед ним тетрадку в клеточку с шариковой ручкой на открытой странице:
                «Трубачи, рифмачи, хохмачи –
                Разноликие дети эстрады!»
Ухмыльнулся: «Поэт, блин!»
Сентябрьское солнце сочилось, как раздавленный помидор, Димка на берегу глядел: плывет в воде высокое небо, плывут по воде облака, натыкаясь на прибрежный камыш; вдруг среди облака плесканула рыбёшка, и озноб пробежал по коже, будто хвостом рыбьим провели по спине, и сразу почувствовалось, что вода холодная. Передумав купаться, Димка присел на поваленную недавней бурей сосну, - ствол оказался чуть сыроват от росы, но вставать не хотелось, он продолжал сидеть, глядеть на воду с плывущими по ней облаками и, вспомнив Агу, подумал: «А ведь он прав! Уставь деревню телевизионными вышками, всё равно деревней останется!» Они с Агой иногда полемизировали перед сном, - занятие, вредное для здоровья.
Димка, похоже, погорячился вчера: «Дай человеку крылья, и он полетит!» Ага усмехнулся: «Приделай к бревну крылья, - все равно самолёта не будет!» «Мудрый мужик Ага, - чего его занесло в ансамбль?»
Женская фигурка метрах в ста сразу привлекла внимание: Татьяна! Она, сбросив халатик, пошла к озеру, потрогала ногой воду, заколебалась – входить или нет, оглянулась, увидела Димку, и решительно двинулась дальше.
Таня всем взяла: красавица сероглазая, широкие бедра, мощный, чуть низковатый зад, полные красивые ноги. И поёт! 
«А ведь ключи-то от всех номеров одинаковы!» - сообразил Димка. Татьяна жила одна в номере, муж Андрей, гитарист, в другом одноместном, двумя этажами ниже. «Та-ак, плыть не стала!» Татьяна быстро вернулась на берег, надела халатик и ходу в гостиницу. «Всё, водица холодная, в этом году уж не плавать!»
Ага пил чай. Сахара не было, но заварки полно. Димка налил в стакан воды из графина, погрузил кипятильник, воткнул в розетку. Ага смеющимися глазами наблюдал за ним. «Значит, просёк, что я слинял ночью!» Когда вода в стакане забурлила, Димка вынул кипятильник, сыпанул щепоть индийского чая, и стал осторожно прихлёбывать обжигающую красноватую жидкость. Дефицитный чай «Слоник» Ага доставал у официанток ресторанов, буфетов, - убалтывал их так, что они готовы были и себя ему отдать вместе с пачкой. Но Ага мужик битый, баб уже накушался, а жену свою молодую любит и ценит. Когда она приезжает, Димка отселяется к кому- нибудь в номер на раскладушку, и супругов никто не тревожит. Но если Димке надо привести молодку, Ага без лишних слов, - тоже на раскладушку к приятелям.
Димка приехал сюда недавно, после Аги, ансамбль уж катался по малым гастролям. Селили их иногда вместе и не ниже второго этажа: они старше других, Димке за тридцать, а Аге аж за сорок. Потому и прозвали Агою, вычитали, что «ага» то же, что «аксакал» - белая борода, старик то-есть. Слушая рассказы Аги о себе, Димка понял: «В молодости не думаешь о старости, а в старости очень даже думаешь о молодости!»  И вспомнил, как говорят: «В юности девка ущипнёт,  в старости болеть будет!» И ещё вспомнил, как умирала мама, -  будто увидала перед смертью что-то в углу потолка: неожиданное, ошеломляющее и неотвратимое!
Мать всегда понимала Димку. Когда они  смотрели в кино «Мужчину и женщину» Клода Лелюша, от интимных сцен стало совестно мамы. А она после сеанса сказала просто: «Живое к живому тянется!» И сразу исчезло чувство неловкости, и Димка поразился её такту и мудрости.
Мать быстро старилась, и всё чаще говорила ему после хождения в церковь: «Мой список во здравие с каждым годом короче, а заупокойный длиннее!» И Димке никак не хотелось думать, что не за горами день, когда он внесёт и её в этот заупокойный список, - становилось горько и одиноко от этой мысли. А тут ещё соседово: «Без мамы вы сиротой останетесь!»
А приятель уверял, что никакой загробной жизни нету и быть не может, как не может быть непорочного зачатия. И выходило, что всякое зачатие порочно, а стало быть, человек есть порок.
Димка сказал об этом Аге, но тот усмехнулся: «Просто человека без недостатков не бывает!»
Ясное утро обещало погожий денёк, воздух прогрелся и лишился утренней свежести, лесок справа от озера манил грибами и ягодами, и Димсон предложил: «Мотнём?» Они иногда прохаживались краем леса, брали маслята, шампиньоны и голубику (по-местному гонобобель), удавалось заморить червячка, обмануть желудок, ненадолго, правда, но всё-таки. На крохотные суточные не разгуляешься, в магазинах шаром покати, только соль и горчица. Местные не держат ни скотины, ни птицы ( как-никак горожане!), сами за продуктами по селам таскаются, меняют на кофты да простыни(деньги в селе никому не нужны, купить на них и в городе нечего, пустые бумажки). «Во, довели страну!» - возмущался Ага и старался углядеть шампиньоны (раньше местные их мусором звали, не поганили ими лукошко, а теперь не брезгуют). Гонобобель сходил на убыль, шампиньоны на рассвете грибники срезали, им остались маслята(«сопляки» по-местному).
Ага с грибами уже поднимался по лестнице, а Димка отстал, увидел в растворённую дверь огромного пустого номера коек на десять: улыбчивая бабёнка меняет бельё, - вытащил ключ, торчавший снаружи, стремглав нырнул в комнату, запер дверь изнутри и молча сгрёб в объятия краснощекую, - она закатила глаза, обмякла, шептала потерянно: «Что вы делаете? Что вы делаете?» И Димка не преминул всё так же молча(«Песня без слов»!) экспериментально ответить на её полувопрос. Но пожрать-то не обломилось, и Димка решил отныне клеиться только к работницам общепита. (В поте лица своего добывать хлеб свой!) И привлечь к этому делу Агу: пусть уболтает какую-нибудь, а Димка тут как тут! ( Сколько ж можно ушивать брюки в поясе?!)
Варёные маслята без хлеба не прозвучали(«Симфония «Бекар минор»!), пришлось раньше намеченного идти в столовку. Там принесли каждому суп из селёдочных голов, пшённую кашу с кильками из консервов, компот и три куска мокроватого черного хлеба – комплексный обед для людей без комплексов. Ага разговорил молодую официантку, оставил её для дальнейшей беседы Димке, шепнув: «Чистенькая и накормит!» А сам исчез «за кулисами».
В свободное от приездов супруги время Ага охотно убалтывал баб и девок, «разогревал» их, потом под каким-нибудь предлогом «линял», оставляя «разогретую» наедине с приятелем, и всё срабатывало. И ребята нередко просили: «Ага, помоги голодающим!» И Ага из спортивного интереса проверял свой талант, особенно если попадалась хорошенькая, и ребята знали: Ага подсобит.
Из «закулисья» вышел, как добрый молодец после удачного сватовства: «Клёв начался!»
На концерте чуть не половину восьмого ряда отвели «работницам пищеварения». Ага уболтал саму зав.столовой (делал это без аппетита, баба – ни кожи, ни рожи), на сцене превзошел самого себя – зал укатывался! И завша после концерта пригласила к себе домой всех «жутко талантливых» мужиков во главе с Агою, с ним обязательно, именно с ним – он поразил ее напрочь, она хохотала, «вибрировала», прижималась к Аге, говорила ему: «Вы мужчина моей мечты!»
Бабёнка оказалась богатенькой, жила в большом одноэтажном собственном доме силикатного кирпича, железные ворота с калиткой и кирпичный забор довершали ощущение  достатка и денежности.
Пока артисты осваивались, ходили по комнатам, оглядывали жилище, лялякали, усевшись на кожаный жёлтый диван и такие же кресла, хозяйка позвонила подружкам, те явились - не запылились, и оказалось, что всем нашлась пара, а уж Агу-то она зацепила накрепко, всё хохотала, жеманничала: «Ой, какой вы!»
Стол накрыли шикарный: из огромного финского холодильника извлекли икорку, балыки, копчёное мясо, соленья, шпроты, сардины, маслины, крабов, сыры и колбасы, и водку, и коньяки, и уйму «Боржоми»! И, усадив рядом с собою Агу, владелица всей этой роскоши подняла хрустальный фужер с коньяком, выкрикнула: «За любовь!» «Ура!» - заорал Димка, все зашумели, стали чокаться, щедрым звоном украшая галдёж, и мужики скорее набросились на еду, один Ага изображал аристократа, галантно ухаживал за своей дамой, подавая то бутерброды с икрой, то сельдь в винном соусе, то каперсы и маслины, а она всё принимала, как королева от верноподданного, и кокетничала: «Ах, какой вы!»
Артисты же, презрев этикет, жрали люто, забыв обо всём, кроме еды, и только громкий тост Аги: «За прекрасных дам!» заставил вспомнить о бабах рядом. Чокнулись, выпили и опять за еду! ( «Какая хавка, с ума сойти!»)   
 Димка тайком оглядывал свою «суженую» - очень даже вполне, явно « звезда прилавка»; ударник «Торпедо», прозванный так за быстрые руки в брэках, «клеил» густо накрашенную красавицу лет тридцати, гитарист «Шакал» млел от пышных прелестей своей Дульцинеи, Андрей – Танькин муж – запал на какую-то явно начальницу с величавой повадкой и трезвым взглядом на происходящее, - все жевали, но уже одновременно заговаривали, - было то приятное состояние первого насыщения и лёгкого опьянения, которое и объединяет компанию, раскрепощая всех и подвигая к общению.
Ага произнёс третий тост – «Чтоб этот вечер запомнился на всю жизнь!» - все с энтузиазмом поддержали его, а хозяйка дома хохотала как ненормальная, и кричала: «Чтобы  запомнился!»
И опять ели, и пили, сами наливая себе, и уже откровенно прижимались к своим «лапушкам», и лабухи с интересом поглядывали на Агу: как он выкрутится, уж эта-то уложит его на себя! Но он - хоть бы хны – всё шутил, подливал ей коньяк, - она пила, хохотала совсем уже глупо и громко, а он успевал отдать должное и крабам, и балыкам, и мясу копчёному, и нахваливал еду и хозяйку, и пулял анекдотами, и опять подливал ей, - сам же ухитрялся под шумок отпить самую малость, а то и просто мочил губы – и всё тут.
Ребята уж наливали сами себе и подружкам, вновь наваливались на еду, опять подливали, Ага предложил погасить хрустальную люстру, включить красный торшер –  в полутьме парочки уже не стеснялись, целовались в открытую!
Ага, решив первым покинуть стол, галантно подставил сильную руку своей хохотунье, и та, повиснув на его локте, с трудом потащилась  в спальню.
Там громоздилась подушками и периной постель, Ага усадил пьяную на край кровати, откинул покрывало, и только успел уложить «барышню» прямо на одеяло, тут же услышал храп, и понял: коньячок задание выполнил.
Тогда осторожно выглянул из-за синей портьеры – увидел, как «Торпедо» уводит свою кралю в другую комнату, Андрея с начальницей и «Шакала» с толстухой уже не было, Димка раздевал «звезду прилавка», - она лежала на диване рядом со столом, и постанывала от возбуждения.
Тогда Ага погасил свет в спаленке, притворил дверь, потихоньку открыл оконный шпингалет, раскрыл створки, сел на подоконник, крутнулся так, что ноги оказались снаружи, и спрыгнул. Послушал ровный храп в комнатке, тихо обогнул дом, подошёл к калитке – заперта на замок висячий. Ухватившись за верх воротины, подтянулся, упираясь в металл носками туфель, с трудом вытолкнул себя силой мышц наверх, перекинул правую ногу через фигурную пластину, приваренную для украшения, перевалился и ухнул, не удержавшись, вниз.
В гостинице пришлось долго стучать, выслушивать из-за двери сторожихино: «И не открою, после одиннадцати никого не впускаем!» Упрашивать: «Откройте, пожалуйста, я артист, в гостях был!» Старуха проворчала: «Знаем вас, котов мартовских!» Но засов отодвинула, и он, прихрамывая, поднялся на второй этаж и, отперев комнату, рухнул на кровать, не раздеваясь. Последними мыслями было: «Костюмы-то в гримёрке остались, как бы не спёрли!.. Ну и хрен с ними, зато поели нормально!»
Утро выдалось ясное, мужики пробудились рано, бабы пьяные ещё спали, только Димкина краля проснулась. Подобрали остатки пиршества, краля сняла ключ с гвоздя на стене, проводила их, отперла  замок на калитке, нежно поцеловала своего сероглазого светлокудрого, сказала ему свой телефон. Димка спьяну тут же забыл его.
Ага спал, по-детски подложив ладонь под щеку. Димка разделся, лёг, потянулся сладко. «Жить можно и прошлым, если оно хорошее!» - вспомнил жратву и бабёнку. И заснул со вкусом копчёного мяса во рту.
Когда проснулся, от утренней свежести и следа не осталось, - солнышко грело на славу, даже в комнате чувствовалось, что день очень тёплый.
Ага сидел за столом, что-то чирикал в тетрадочке. «Ты когда смылся?» Ага оторвался от писанины, глянул усмешливо: «Когда ты даму свою освобождал от покровов!»
У Димки ещё не прошло ощущение победителя, Дон-Жуана, и он уел соседа: «Стареешь!» - «Давно постарел, с детства старый!» - «А пишешь что?» - «И бодает грудь её тугая кофточки невыносимый плен!» Димка тихо заржал.
Долго чаёвничали, идти в столовку – «Харчевню «Три пескаря», как её окрестили – после роскошной жратвы было не в кайф, но в пять часов всё же пошли: надо что-то поесть перед концертом. С отвращением приступили к неизменному вот уже две недели меню, Ага сунулся, было, к завше, но той не оказалось, на работу не вышла. Смена новая, не вчерашняя, и каких-то блатных блюд не получилось.
А когда пришли в дом культуры, их порадовали: «Ваши вещи тю-тю!» Стекло разбили и со второго этажа умыкнули, решётки на окне не было. Спасибо, аппаратуру, барабаны, гитары и Димкин синтезатор заперли в зарешёченной комнате, там стекло тоже разбили, но решётки не одолели. Андрей уже мотанул в милицию, Шакал и Торпедо сидели в опустошённой гримерке с кислыми рожами.
Пришлось выйти на сцену в чем бог послал. Одна Таня сверкала в концертном! Она-то своё в гостиницу унесла.
Перед сном мрачный Димка заметил глубокомысленно: «В одном месте прибудет, в другом убудет!» - «Угу – согласился Ага, - плешь появится, бороды прибавится!»
Столовка закрылась. Сперва на санитарный день, потом по техническим причинам: лопнул трубопровод. Ага, узнав, что завша на месте, разбежался, было, к ней с любезностями, но та, глядя на него ненавидяще, прошипела: «Один приходи, а ораву свою сам корми!» «Всё, - понял Ага, - хорошего понемножку, плохого побольше!» И уж не ходил к ней: «Спасибо, хоть раз обломилось!»
В кабаке на серо-белых скатертях с пятнами от пролитых супов и  борщей пылились в узких стеклянных вазах бумажные маки, официантки с подносами плавали подобно гружёным баржам, и пока Ага не подкатился к зрелой матроне с пластиковым белым кокошником перед шиньоном, их не замечали в упор.
В щах из квашеной капусты  куски вареного сала, из того же сала поджарка, - благо, на каждом столе перец, соль и горчица, и хлеба можно заказывать без ограничения. Когда матрона положила на столик счёт, у Димки округлились глаза: за эти деньги можно  три раза похарчеваться в столовке! «Ну и кабак, чтоб вы задавились!» Ага вздохнул, расплатился, на улице изрек: «Без выездных концертов подохнем!»
Ночью Димка переложил подушку к другой спинке кровати, и долго смотрел на звёзды. Небо было как в детстве. «Ну, челдовой молдовек, - спрашивает его мама, - что вы изволили натворить сегодня?» И он с тайной гордостью, а внешне небрежно, открывает дневник, где «отл» и «хор». И мама говорит ему: «Можно учиться на «пять», а жить на тройку, а можно учиться на тройку,  а жить на пять!» Похоже он живёт на троечку.
Скоро все, кроме Андрея, заметили: у Димки с Танечкой шуры-муры. Шакал с Торпедо вопили в автобусе: «Он её, голубушку, шмяк, шмяк, шмяк, шмяк!» – Андрей хоть бы хны! Шакал особенно злобствовал, орал: давно он клинья подбивал под Татьяну, а подфартило Димке.
А Димка рассказал Аге, как всё просто: ночью, убедившись, что Андрей заснул в своём номере, он вставил ключ в скважину Татьяниной двери, вытолкнул её ключ, отпер, зашёл, запер изнутри, оставив свой ключ вертикально, чтоб снаружи никто уж не вышиб его, и скользнул к Таньке под одеяло! Она, приняв его, наигранно возмущалась: «Какая наглость! Какая наглость!» Ага рассмеялся, а Димка: «Никогда не женюсь, все они суки!»
На концерте внезапно объявилась комиссия из Москвы: женщина-инспектор и режиссёр. После просмотра рослый молодой режиссер в чёрном кожаном пиджаке пригласил Татьяну в кабак. Ночью Димка ткнулся к ней в номер – пусто. Утром наведался – пусто. Пошёл к Андрею и встретил того в коридоре: его шатало от стенки к стенке.
А Татьяна после отъезда комиссии появилась днём  – довольная, как кошка, которая сметаны налопалась! С Димкой в постели пооткровенничала: режиссёр при ней позвонил директору филармонии и велел прибавить к её ставке рубль!
Андрей уехал поездом в филармонию – месяц заканчивался, пора было везти мзду директору – лисе с бульдожьими челюстями (каждый отстегивал рубль с концерта, за месяц набегало немало). Димка в его отсутствие торчал у Татьяны безвылазно. Через двое суток вернулся в их с Агой номер молчаливый и сумрачный. А ещё через сутки доверился: был у подпольного врача-венеролога, тот определил болезнь, велел пить трихопол. «Наградила, сучка!» С Агою немедленно помчались в аптеку. Трихопол – дефицит, и Ага начал из-за угла: «У вас презервативы есть? А батарейки к ним?» Девушка за прилавком фыркнула, Ага заговорщицки наклонился к ней и зашептал на ушко. Она сочувственно оглядела Димку и сказала: «Червонец!» Обменялись: Димка бумажку, она – коробочку.
На выездных концертах Андрей занялся продовольственной программой: весь первый ряд шёл за хлеб, сало, картошку, солёные огурцы и квашеную капусту. Страна Лимония!
Резко похолодало. Окно теперь закрывали на ночь, только приоткрытая форточка снабжала их кислородом.
Димка почувствовал себя лучше, в воскресенье отправились в баню: не мылись уже две недели. В прошлый раз, когда напарились и намылись, Димка надел чистое нижнее бельё, а грязное, вернувшись в гостиницу, аккуратно сложил под матрас. Теперь он достал это грязное и после помывки надел на себя, а то, что снял – под матрас. И пояснил улыбаясь: «Сухая стирка!»
Когда-то в Рязани он познакомился с милой, заботливой женщиной, целый год посылал ей из поездок своё грязное нижнее белье, через месяц получал его чистым, и собрался, было, жениться на ней, но однажды белье вернулось нестиранным, и понял Димка, что опоздал.
С тех пор вошла в привычку эта «сухая стирка».
Аге это страшно понравилось! Раскинув мозгами, он понял, что вся страна живет по принципу Димкиной «сухой стирки»: не решая проблем, откладывая их «под матрас», а потом вытаскивая, вроде бы, для решения, но на самом деле, чтобы вновь спрятать под тот же матрас времени. Да и все мы – разве нет у каждого из нас своей «сухой стирки»? – «Димыч, ты классик!»
Димыча ковырнуло: не смеётся ль над ним Ага, может классиком марксизма именовал? Ага недавно втолковывал ему, будто социализм не что иное, как первобытно-общинный строй на новом витке развития, а никакая не высшая фаза, высшей фазы вообще не существует, развитие бесконечно, а рыночная экономика – это естественная форма жизни, а плановость хороша только в самых общих чертах и не более, как схема, и что на подходе действительно всемирная революция – научно-техническая, и это коснётся всех на планете.
Димка и сам понимал, что пустые полки в магазинах – первый признак надвигающихся перемен, но не думал о науке и технике, а только о том, как учили: почта и телеграф в первую очередь.
« Жевательные мышцы производят усилие в триста кг, а жевать-то нечего!» - заключил тогда Ага свою « лекцию».
А в другом разговоре вообще сказанул: «Как бы эти старцы из-за своих провалов ядерную войну не затеяли, себе-то настроили подземелий с фонтанами, борцы за идею!» Димка впервые услышал такие речи, не очень поверил, но, постоянно возвращаясь мыслью к ним, решил: «Не так-то уж Ага и не прав, авантюристов везде хватает, а старцам всё одно помирать!» И поглядывал на Агу с удивлением: откуда в нём это? Ага понял Димку, ответил: «Анализ, Димыч, элементарный анализ! Самое страшное – борцы за идею, а не за смысл!»
Утром они переезжали в соседнюю область, надо было собраться, Ага полез в свою сумку, рылся в ней долго, но, ничего не достав оттуда и не положив туда, вернул в шкаф. Так повторилось несколько раз: Ага то брался за сумку, открывал её, то закрывал тут же и задвигал обратно. «Хотел почитать тебе…» - и замолчал. Димка заинтересовался: «Не хочешь – не надо!» Ага, вздохнув, полез на самое дно, под барахло, и вытащил оттуда круглый школьный пенал. Раскрыл трубочку, сняв короткую её часть, чуть потянул выглядывавшие оттуда свёрнутые в толстый ролик листы папиросной бумаги и подал Димке: «Читай!» Димка недоумённо вынул рулончик, развернул на кровати, разгладил и прочёл полуслепое: «Иосиф Бродский. Стихи». – «Только никому об этом!» - Ага глядел встревоженно и  серьёзно. И Димка, будучи абсолютно убеждённым в том, что Бродский – мура и зануда, сказал: «Я думал – у тебя бомба!» Ага молча лёг на спину, закрыл глаза.
Димка неохотно, лениво начал проглядывать подслеповатые строчки, но вскоре глаза прилипли к ним, он затих, погрузившись в текст, засопел, волнуясь, и Ага успокоился: не ошибся он в Димке!
Утреннее солнце заглянуло к ним в номер, смешав свои лучи с электрическим светом: рядом с Димкой горело бра, золотило его светлые волосы.
Ага спал, а Димка задумчиво глядел в потолок, видел и не видел его.
«Ну, челдовой молдовек, кажется, жизнь интереснее, чем вы думали?»
В автобусе артисты клевали носом в дрёме, а Димка, всё ещё оглушенный и потрясённый тем, что вчера считал мурой и занудством, смотрел на дорогу, прямой бесконечной лентой устремившуюся среди лесов едва ли не к горизонту,  в нём кипела могучая лава строк:
                «…мир останется прежним,
                да, останется прежним,
                ослепительно снежным
                и сомнительно нежным,
                мир останется лживым,
                мир останется вечным,
                может быть постижимым,
                но всё-таки бесконечным,
                И значит, не будет толка
                от веры в себя да в Бога,
                …И значит, остались только
                иллюзия  и дорога»

Жуткой силы удар швырнул Димку на пол, стукнул головой о железную ногу кресла, - Димка взвыл от боли и, проваливаясь во тьму, успел понять, что автобус летит под откос в чащу деревьев. Следующий удар вырубил его напрочь.
Сколько он пробыл во тьме? Наверное, долго. В сознание постепенно проникло: в тишине равномерный стук капель. С трудом приоткрыл глаза и увидел недалеко от своей головы кровавую лужицу, - в неё-то и капало. Невольно повёл глазами наверх и увидел: Ага упёрт головой в металлический стол перед собой, на виске кровь, она обрывается вниз тяжёлыми каплями. Превозмогая боль в голове и тошноту, повёл глазами чуть-чуть назад, чтобы увидеть Таньку с Андреем, - и увидел: они сложены пополам, их зажало сбитыми с места креслами. Торпедо с Шакалом не было. Только тут дошло, что нет левой стенки автобуса: вместо неё уперлись в кресла деревья. Сил на большее не хватило, он опять утонул во тьму.
Потом долго не мог понять, где он. Над головой потолок, как тогда в номере. И только услышав: «Что, касатик, открыл глаза?» и увидев тётку в белой косынке и белом халате, со шприцем в руке, понял: в больнице. Тётка пошлёпала его по руке, уколола, протёрла спиртовой ваткой.
И тотчас после укола он оказался на мшаннике, и чистые прозрачные струи омывают его, и моховые веточки плавно гнутся в воде и щекочут бока, а ноги в ботфортах, как у Петра Великого, никак не поддаются прохладной текучей влаге, и он пьёт, пьёт и никак не может напиться, и всё проваливается куда-то – в мягкое, незнакомое, исчезающее… Потом кто-то поднимает ему голову и как в детстве кормит с ложечки чем-то вкусным, сладковато-молочным, и он откуда-то издалека смотрит сам на себя, маленького и взрослого одновременно, и не может понять, почему мама не кормит его мороженым, ведь она обещала ему покупать эскимо и пломбир за «хор» и «отл», и учила жить так, чтобы сам был доволен собою, и он доволен, вот только ноги мешают, такие тяжелые и чужие, а ему надо встать и идти, не может же он так вот прямо в постель, не маленький же, - надо встать и идти, и он легче легкого встает и плывет, вот только куда надо плыть…
«Сюда, сюда, касатик, дуй, не стесняйся, скоро сам ходить будешь!» Что это, кто это? Ах, хорошо, как легко иногда бывает, легче лёгкого, мама, легче лёгкого!.. «Вот и славно, теперь отдыхай, касатик!» Снова мшанник и белый тёплый песок золотистого пляжа, и солнце, солнце в глаза, всюду солнце!.. «Хватит, на сегодня достаточно!» Ночь окутывает его тяжелую голову, ночь наваливается  на него, и нет сил противиться ей.
Через неделю Димка пошёл, - мелкими шажками, опираясь на палку. Ноги в гипсе тяжёлые, связки порваны на обеих, голова кружится не так уж сильно, не тошнит, и он с удовольствием ест сладковатый молочный суп с вермишелью и манную кашу. И боится спросить: «Где Ага? Где Таня и остальные?» «Кап-кап-кап-кап!»- опять звучит в тишине. Страшно спросить, потому что знаешь ответ. «Побольше лежите, вам надо больше лежать!»
И он всё же спрашивает врача, и тот спокойно-спокойно отвечает заготовлено: «Таких не знаю, вы у меня один!» Всё понятно, ужасно, спасибо сам жив! «Самый большой талант в жизни – это здоровье!» Да, Ага!..
Через три недели Димка уже на вокзале, с помятыми рублями в кармане: надо добраться до филармонии, получить там расчёт и ехать домой. Все вещи пропали, менты сказали, что ничего в автобусе не было, может, сбежавший шофер лесовоза, совершивший аварию, спёр всё, больше некому, все погибли…Димка понимающе смотрел на ментов: «И синтезатор он взял?» «А больше некому!» - «Как же он один столько вещей упёр?» «А бог его знает!» «Ну, менты!..»
Дома Димка долго моется в ванной, надевает на себя чистое бельё, а грязное, как всегда, под матрас. Встав на стул, подтягивает гирьку ходиков, висящих здесь, на этом самом месте, с его рождения, и комната наполняется постукиванием старинных часов.
Через год Димка женился на официантке того кабака, где лабал клавишником.
Ещё через год у него появился сын, тоже Димка.
А ещё через год Димка-старший впервые в жизни украл: денег не было и он стянул с прилавка у седого книготорговца дорогущую книгу «Иосиф Бродский», - стянул, тут же поклявшись себе скопить нужных денег и вернуть их старику.
Всю ночь тогда в сортире коммуналки горел тусклый свет: Димка читал стихи.
Через несколько месяцев он повёз деньги книготорговцу, но лотка не было: старик умер. Стало досадно и стыдно, обругал себя: «Не Димка ты, а..."
Домой возвращался пешком, в голове гудели любимые строки:
                «И значит, не будет толка
                От веры в себя, да в Бога.
                …И значит, остались только
                Иллюзия и дорога».
Димка давно уж помнил многое из Бродского наизусть. Но больше всего любил «Пилигримов»:
                «Иллюзия и дорога»

 
                2009 год