Звонок редактора-издателя «Нашей улицы» был, как всегда, неожидан. – Говорит Кувалдин!
- Да, Юрий Александрович, добрый день!
- Добрый день, Ваграм Борисович. Я залез на сайт Крапивина, там есть кое-что о «Мальчике со шпагой» и «Той стороне, где ветер». Отправил это вам.
- О, спасибо!
- Напишите об этих ваших спектаклях, ведь близится ваше семидесятилетие, обидно, если ваше творчество на телевидении канет в Лету. И о Ярошенко напишите! Договорились?
- Да, конечно!
- Всё, к бою!
К бою-то к бою, да ведь как трудно, как неловко писать о себе! Но Юрий Александрович прав: не расскажешь о себе – всё канет в Лету вместе с рецензиями того времени. Надо писать! Хотя бы вкратце – о жизни на ТV, ведь это более двадцати лет! И правда, к бою.
I
Весной 1959 года раздался телефонный звонок (опять звонок!) – Ваграм, это Борис Валентинович! Ты почему дома? (Б.В.Смирнов – второй секретарь Пятигорского горкома партии).
- А где ж мне быть, у меня выходной!
- Ты не в курсе, что идёт дикторский конкурс на телевидении?
- Не в курсе!
- Я в конкурсной комиссии, сейчас 12 часов, немедленно собирайся и приходи! Знаешь, где телецентр?
Ещё б не знать! Весь город гоняли туда на стройку по бесконечным воскресникам! И уж, конечно, нас, студентов – «педиков», «медиков», «фармиков», «торгашей», «зубодралов». Строили на месте рынка, который звался «Возы»: по воскресеньям крестьяне – казаки, кабардинцы, черкесы, балкарцы, карачаевцы – стремились туда на возах, доверху гружёных арбузами, дынями, кукурузой, фруктами, овощами. Горожанам жаль было расставаться с «Возами», но ничего не попишешь! За несколько лет телецентр построили!
Жил я неподалёку, в новом доме работников телевидения (во, судьба!), в квартире, которую получил там мой дед – старейший почтарь страны, мастер связи (почётное звание, вроде мастера спорта). Идти до телецентра – десять минут, через чудесный скверик. Но чего это я пойду? Я работаю на эстраде, играю скетчи и конферирую, скоро тарификация, меня уже представили к первой категории, а это сто десять рублей за концерт (еще сталинскими деньгами). При норме двадцать шесть концертов в месяц очень неплохо! К тому же столь редкий выходной! (С утра до трёх часов я обычно в институте, где учусь очно, или в школах на практике, - даю там уроки русского языка, литературы, истории. Вечером концерты). Не пойду никуда, ну их на фиг!
Но в четыре опять звонок: "Ты почему дома? Первый тур заканчивается, немедленно приходи!" Борис Валентинович, как многие в городе, знает меня по сцене.
Скрепя сердце, напялил рубашку, галстук, концертный пиджак, пошёл.
На проходной меня встретили, проводили в фойе, – и тут я ахнул: какие красивые молодые женщины! Глаза разбегаются! А мужиков и без меня полно! Ну, припёрся!
Вдруг откуда-то сверху: - Кеворков пришел? Пусть зайдёт в студию!
Вхожу в небольшой павильон, попадаю в море слепящего света, мне показывают камеру с горящим на ней красным глазком, а сверху, из-за огромного, во всю стену, стекла, по громкой связи командуют: - Почитайте стихи!
Глядя на красный глазок, читаю Есенина, Маяковского.
- Теперь прозу!
С удовольствием начинаю чеховский рассказ «Пересолил», вскоре обрывают: - Достаточно, теперь газету!
Дают газету, читаю какую-то информацию.
- Спасибо! Приходите завтра на второй тур!
Назавтра я, вдохновлённый красивыми женщинами и светом прожекторов, явился – не запылился к десяти часам, как назначили.
Народу уже много меньше (оказывается, вчера была тысяча), все боятся председателя комиссии Писарева, нар.артиста из ставропольской драмы. Я видел его в спектаклях и восхищался его яркостью и правдивостью… Встречаю знакомых артистов, культработников, газетчиков, студентов, – они тоже прошли на второй тур. Всех вызывают, а меня нет!
Наконец, слышу свою фамилию.
Всё то же, что и вчера, тот же свет, та же телекамера, и снова надо читать! Опять стихи, проза, басня, газета.
- Спасибо, подождите в фойе!
Жду. Минут через двадцать: - Людмила Алюшина и Ваграм Кеворков, зайдите в студию!
Захожу вместе с красавицей – милой, обаятельной, интеллигентной, – чудо женщина!
-Ваграм, объяснитесь Людмиле в любви!
О господи, с удовольствием! Сходу заговариваю с Людочкой об искусстве, она поддерживает разговор, всё это время не свожу с неё влюблённых глаз, и, ухватив её реплику: «А кого вы больше всего любите в искусстве?», смутившись, оробев, произношу сконфуженно: - Вас!
В наушниках оператора ржание комиссии, потом по громкой связи весёлый голос: - Спасибо, подождите в фойе!
Минут через пять раздаётся: - Всем спасибо, приняты Людмила Алюшина и Ваграм Кеворков.
До этого дня я ни разу не видел телевизора.
В 57-ом году, на Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Москве, где я был в составе нашей делегации, меня спросили однажды: - Ты смотрел телевизор? – А что это? – Ну, такой ящичек, ты сидишь дома и смотришь кино! – А кто его крутит? – Никто, это показывают с телецентра; как радио, только видно, понимаешь?
Я не поверил в это.
И вот меня, свежеиспечённого диктора ТV, водят по аппаратной, где много экранчиков на длинном пульте с какими-то кнопками, и объясняют: - Режиссёр командует оператору, тот берёт крупным планом лицо артиста, его глаза, и вся эта гадость видна на экране!
Не думал- не гадал я тогда, что через несколько лет сам сяду за режиссёрский пульт!
Режиссура всегда представлялась мне чем-то утилитарным, не творческим: поди туда, стань сюда, перейди к нему и т. д. Так было, когда в школьном спектакле «Враги» по М.Горькому играл я Захара Бардина (гримёры ялтинской киностудии поражённо вопрошали: «Откуда в вас этот русский барин, эти переливы голоса?») Так было в Ялте, когда девятиклассником снимался в одной из главных ролей в короткометражке «Ровно в двенадцать». Так и в институтском спектакле, где сыграл Андрея Аверина в «Добром часе» В.Розова (пришедшие посмотреть артисты после премьеры целовали меня в обе щеки: «Талантище!» А я-то считал себя гением!) Правда, был ещё один, не оценённый мной тогда опыт: роль старика-японца капитана БабА в сценическом памфлете Евгения Петрова «Остров мира». Режиссёром был Владимир Иосифович Филоненко, он (это я понял много позднее) ставил методом действенного анализа ( «Ищите сами, что вы делаете на сцене, сами определяйте своё поведение!») Как же я удивился, прочтя в БСЭ о том, что братья Филоненко, Владимир и Виктор, - сподвижники К.С.Станиславского в создании оперной студии!
В ГИТИСе, после первого же показа, подходили ко мне педагоги, говорили: «Мы думали, вы режиссёр, бумажный человек, а вы, оказывается, артист!» «Режиссёр – бумажный человек!» - симптоматично даже для ГИТИСа. А М.О.Кнебель не раз повторяла: «Режиссёр – профессия ломовой лошади!» А на итальянском телевидении в конкурсе «Какими качествами должен обладать режиссёр?» победил ответ: «Бычьим сердцем!» А первой строкой в должностной инструкции режиссёра значится: организатор творческого процесса. Организатор!
На третьем курсе в ГИТИСе я показывал отрывок из «Последней жертвы» А.Н.Островского.
Долго ломал голову: как же поставить этот игранный-переигранный материал? Когда уже казалось, что ничего не найду, вдруг осенило: а если этюдно? Актёры перебрасывают друг другу –нет, не мячик, как на занятиях по актёрскому мастерству, а ветку сирени! Её ведь можно и нюхать, упиваясь ароматом, и прижимать к сердцу, и целовать! Так и сделали. Символ купецкого Замоскворечья, ветка сирени стала третьим – и ещё каким! – участником сцены! Отрывок задышал, ожил, артисты «купались» в нём!.. После показа и обсуждения стали подходить педагоги, поздравляли, хвалили, а н.а.СССР профессор Шароев И.Г. обнял меня и сказал: «Старик, режиссёры – это особые люди!»
Как же далеко мне было до этого в 59-ом году!
Сдав экзамены за четвёртый курс «педа», я отправился в Ставрополь: проходить дикторскую практику на краевом радио. Здесь, как и на радио в Пятигорске (ещё до эстрады), читал новости, очерки; почувствовав во мне литераторскую жилку, загрузили и корреспондентской работой. Однажды поручили взять интервью у предсовнархоза Н.А.Булганина, сосланного сюда Хрущёвым. Только вошёл в приёмную, из двери слева вышли какие-то одинаковые мужчины и с ними Булганин. Я разлетелся с магнитофоном к нему, но меня осадили: - Николай Александрович не даёт интервью! Говорите с замом!
Впоследствии я несколько раз встречал Булганина у здания совнархоза: в шляпе и неизменном синем ратиновом пальто (летом, в жару!), с абсолютно пустыми, напрочь выцветшими выпуклыми глазами и неуверенной, почти шаркающей походкой этот седовласый соратник Сталина являл собою жалкое зрелище. Гебисты почтительно поддерживали его под руки; общение с ним кого бы то ни было решительно пресекалось. Он был куклой – с высокой зарплатой, с особняком в тихом зелёном райончике у Комсомольских прудов, с обслугой и привилегиями.
Между тем, в Пятигорске главрежем ТV стал Владимир Саввич Быховец; мы жили с ним в одном доме и, несмотря на разницу лет (ему36, мне 21), сдружились. Великолепный документалист, снявший не один фильм, Быховец как-то сказал мне: «Знаешь, всё, что я снял и все мои сценарии не стоят маленькой моей книжки, она выходит в Ставрополе». Через неделю я держал в руках эту его талантливую книжечку – «Юня», о любви подростков. С тех пор во мне поселилась эта мысль его: твоя авторская книга – единственное, что всегда с тобой, и потому дороже снятых тобою фильмов. Я стал робко писать рассказы – наивные, подражательные – о любви фиалки и ландыша и т.п. Местные газеты печатали их, а тамошние писатели хвалили: «Вам надо писать!» От рассказов перешёл к сценариям и на этом застрял.
Началось регулярное вещание, я каждый день выходил в эфир, посыпались добрые письма от москвичей, ленинградцев, отдыхавших в Кисловодске, особенно тёплые от артистов, и даже из Баку, Турции и Румынии – тамошние радиолюбители ловили пятигорский сигнал, ведь вышка-то установлена на Машуке, тогда в мире не было более высокой точки антенны: километр с лишним. Страшно льстило молодому моему самолюбию узнавание на улицах, шёпот за спиной: «Вот он пошёл, он это, он!»
В.И.Филоненко, изумлённый моим японцем в «Острове мира», предложил немедленно отправиться в Москву с его рекомендательным письмом к Светловидову в Щепкинское училище:«Вы редкостный материал, из вас можно лепить, что угодно, вы безамплуашны!» Но я был горд: «Поступать по записке?»
На ТV мой природный артистизм пригодился, особенно, когда я вёл игровые программы. Это сразу отметил диктор Всесоюзного радио Эммануил Михайлович Тобиаш, приехавший из Москвы для занятий с нами. Ему понравилось, как я читаю за кадром, и особенно, как работаю в кадре. На занятиях он «вытаскивал» из меня текст, постоянно переспрашивая: «Кто?Что? Как?» Я отзывался на это, «подавал» слова через люфт-паузу или просто усиливая звучание, и речь моя становилась выпуклой, яркой. Он сказал мне: «Поработайте здесь годика два, наберитесь опыта, и перебирайтесь в Москву: там ваше место!»
А весной 60-го года (я уж заканчивал институт) ко мне подбежал взволнованно художник Витя Башеев: «Слушай, в кабинете у Валентины Павловны (директрисы) сидит какая-то шишка московская, сказал: «Второго такого Ваграма во всем Союзе нету!»
«Шишкой» оказался один из руководителей московского телевидения (ЦТ ещё не было) Н.Н.Саконтиков (он заикался и за глаза звали его «Са-аконтиков»): «Мы дадим вам письмо, разрешающее обмен квартиры на Москву, вам надо работать в Москве!» Я поблагодарил, обещал подумать (перевозить в Москву стариков – деда, бабушку, её брата?), через осветительскую хотел спуститься по крутой железной лестнице в павильон, но тут догнал меня председатель краевого радиокомитета И.В.Лукьянов, прошипел: «Никуда не езжай, мы тебе 1500 рублей сделаем, а они наобещают, обманут и будешь потом!..»
Вскоре мне довелось брать интервью у Ольги Бган, она стала знаменитой после фильма «Человек родился». «Отэфирив», мы сидели с ней в дикторской комнате, и она – звезда! – жаловалась: «Я в театре Станиславского 600 рублей получаю, и то потому, что диплом с отличием! А муж, такой талантливый, в другом театре – семьсот! Как жить?» Я был потрясён: диктором я сразу стал получать – по второй категории – 1100 рублей! Меня приглашают «геройчиком» в Астраханский и Саратовский ТЮЗы – сколько ж мне будут платить там? А наш режиссёр, в недавнем прошлом актриса, умная и талантливая М.Злобина предупреждает: «Не вздумайте подаваться в артисты: профессия зависимая и малооплачиваемая!»
В результате мы с ней оказались далеко от Москвы – в Махачкале: её маленькая дочка страдала астмой и врачи порекомендовали нам Каспий.
Работать в Махачкале интереснее, чем в Пятигорске: здесь есть ПТС – передвижка. Я веду репортажи и вижу людей вне павильона, в привычных для них условиях. Порой какая-нибудь Патимат или Машидат скажет так образно, так ярко и едко, что чиновники, которым «попало», поневоле зауважали ТV.
Я открывал для себя Дагестан – богатейший край. Горы и море, пустыня и плодороднейшие предгорья, мощные реки с гидроэлектростанциями, нефтяные эстакады, чистейшие песчаные пляжи, обилие рыбы, тюленей, виноградники и персиковые сады, яблоки весом до килограмма и более (в лезгинском ауле Ахты), отары овец, стада буйволов (с мясом, в том числе конским, нет проблем), вкуснейшие вина, знаменитые коньяки, первозданная природа (на горные озёра прилетают богатые англичане, немцы, французы – живут в палатках, ловят форель и дышат целебным воздухом), уникальные курорты, тёплый климат (снег – редкость) – всего не перечислишь. У предсовнархоза республики Ш.М.Шамхалова в приватной беседе спрашиваю: «Почему же такое богатство – и нет дорог?!» Он ответил: «Пока нет дорог, это – наше!»
Мне дали прекрасную квартиру в новом жилом доме совнархоза (до потолка 4м 20см), и быт не мешал работать с полной отдачей (сразу привлекли и к чтению на радио, объём вещания огромный, с трудом выкраиваю время, чтобы писать сценарии). Все мы фанаты телевидения, работаем одержимо. В отличие от Ставрополья, здесь огромный патриотизм (дагестанское – значит, лучшее); приезжих, помогающих республике, ценят.
Из Москвы нам присылают сценарии талантливого В.Меерзона, писателя, директора дома детской книги. И в его, и в моих сценариях неизменно участвуют Айболит (я) и Рассеяный, гениально сыгранный А.Э.Дрекслером (о нём мой рассказ «Баловень судьбы», журнал «Наша улица» № 7 за 2006год). Морской южный город притягивает, сюда едут работать на ТV операторы, режиссёры, актёры из Перми, Вильнюса, Ленинграда, Свердловска. А в русском театре Махачкалы играет Хлестакова И.М.Смоктуновский. Но русский театр – редкий гость на ТV, а вот спектакли кумыкского, аварского, лезгинского, лакского, даргинского, татского, табасаранского, тавлинского и других театров часто радуют телезрителей и меня: с огромным удовольствием читаю за кадром переводы на русский. Около тридцати языков и наречий в республике, поэтому язык межнационального общения – русский.
Я пристрастился к интервью, мне остро интересен человек – нефтяник, моряк, учитель – суть не в профессии, в человеке.
Однажды зашёл разговор о том, что надо пригласить в студию Сайпулу Абакарова – он только что вернулся со Всесоюзного съезда строителей, где на приёме встречался с Брежневым. Трудность, как мне объяснили, в том, что из Сайпулы слово клещами не вытянешь.
Я попросил привезти его не к эфиру, а много раньше, часам к одиннадцати. Привезли, и всё время до передачи – до восьми вечера – я провёл вместе с ним. Мы гуляли по территории телецентра, спускались к морю, ели в столовой соседнего Дагсельхозинститута, Сайпула сидел рядом со мною на репетициях других программ, - он привык ко мне. Я умышленно не спрашивал его о Москве, я уже понял, что он расскажет обо всём замечательно, лишь бы я был рядом.
Сайпула ошеломил всех: молчун оказался прекрасным рассказчиком. «Брежнев мне говорит: «Здравствуйте, Сайпула!» Я говорю: «Здравствуйте, Леонид Ильич!» И мы с ним по петушкам!» И показал, как они с Брежневым ударили по рукам. И так, с юмором, с показом Сайпула говорил двадцать минут, и это были интереснейшие минуты.
После передачи Сайпула, отирая платком пот со лба, возмутился: «Как вы работаете в этой жаре?!» Было шестьдесят градусов.
Однажды по ходу передачи мы с выступающим должны были выйти из-за дикторского столика и сесть на диван. Сели и подскочили оба: прожектора нагрели диван, словно печь! Вентиляция слабая, кондиционеры молчат, - ясно, во время строительства тут наворовали не на один особняк (Коран осуждает воровство, но здесь говорят: «Украл и попался – дурак, не попался – джигит!») Вызвали санэпидстанцию, она тут же закрыла студию: это же не горячий цех! Вмешался обком партии, открыл закрытое. Началось перетягивание каната: закрыть – открыть, закрыть – открыть. Победил обком, мы продолжали работать в «духовке», профсоюз молчал.
А тут другая напасть: поклонницы.
В Пятигорске у проходной телецентра меня ожидали обычно интеллигентные люди, часто старушки, одна сказала: «Я внучка адмирала Макарова, Ольга Ипатьевна Макарова, в нашем доме бывали лучшие люди России, у вас улыбка Собинова!»
А в «Хачкале», как я иронически звал Махачкалу, у проходной торчали разномастные девицы, писали дурацкие письма: «Если вы не будете со мной, я повешусь!» Раздобыли где-то мой адрес, с восьми утра атаковали жену (я уезжал на работу в пять утра, чтобы в шесть двадцать читать по радио «Новости»), вопили: «Отдайте мне его!» Одна одержимая сунула-таки голову в петлю, но, к счастью, её успели спасти.
Жена сказала тогда: «Переходи-ка ты в режиссёры, повесится какая-нибудь дура, потом по судам затаскают!»
С самого начала нашего знакомства она – актриса по образованию и опыту работы – удивляла меня: «Вы можете быть режиссёром!» И я начал время от времени ставить маленькие спектакли: о пожароопасности ёлки (по заказу пожарников) и ещё какую-нибудь ерунду.
Морально я был готов к занятиям режиссурой. Ещё на третьем курсе пединститута студенты инфака попросили меня поставить на французском языке «Мещанина во дворянстве». Вот где пригодилась мне наука Филоненко! У ребят возникло ощущение, что они всё сделали сами, и играли они с упоением.
А наблюдая в Пятигорске и здесь, в Махачкале, работу наших постановщиков, я увидел, что могу сделать то же самое намного интереснее, лучше!
И однажды, зная, что режиссёрских вакансий нет, написал заявление директору с просьбой о переводе меня в ассистенты. И получил жёсткий отказ: «Вы что, хотите, чтоб меня с работы сняли?»
Несколько месяцев уламывал я директора, и, наконец, услышал: «Хорошо, но найдите себе замену!»
Ответ был провокационный: я понимал, что найти равноценную замену мне в Махачкале невозможно, долго не могли этого и в Пятигорске, где стали читать в «три женских голоса». (Уже после моего возвращения одно время трудился там Лёва Викторов, ставший потом диктором ЦТ. Пленял его красивый густой баритон, но мне пришлось немало заниматься с ним дикторским мастерством, чтоб снять зажатость). В Махачкале объявили конкурс; с огромной натяжкой, заглушая собственную совесть, я рекомендовал парня-дагестанца, но все видели, что замена не равноценна. И разразился скандал! Требование зрителей и обкома было единодушным: немедленно вернуть на экран Кеворкова! Я пытался найти компромисс, стал вести наиболее важные передачи, - это только подлило масла в огонь! «Кеворков лицо студии, он должен постоянно быть на экране!» Тогда я позвонил в Пятигорск, спросил о режиссёрской работе. Тут же получил телеграмму: «Две режиссёрские вакансии гарантируем». В свой выходной съездил туда, получил твёрдое обещание директора выделить нам квартиру в течение года и, вернувшись в Махачкалу, положил на стол заявление об уходе.
«Что ты делаешь, ты нужен республике, пять лет отработаешь здесь – станешь заслуженным, десять – народным, пятнадцать – народным России! – увещевали меня. – Тебя же на руках носят!» А министр торговли позвонил и сказал: «Я вам пришлю машину акушинского картофеля – бесплатно(Акуша – аул, где растёт самая крупная в Дагестане картошка),вы будете кушать, а я вам ещё пошлю!» И трогательно, и курьёзно.
Квартиру мы с женой решили оставить республике, в ночь нашего отъезда – вместе с директором студии – вселили туда нашего режиссёра (жена у него страдала в больнице, а он в съёмной комнатке обретался с двумя маленькими детьми).
Ночь пути до Минвод, утром скорей в пятигорскую электричку – и благодать: кругом родные милые русские лица! И клятва себе: никогда не буду жить ни в какой республике, только в России! Только в России!
И такая радость от Пятигорска – чистенького, цивилизованного, солидного в сравнении с Махачкалой, с трепангами в ресторане, с креветками, колбасами, сырами, красной-чёрной-паюсной икрой в магазинах, с приветливыми продавцами, работающими до двадцати трёх часов, с европейски налаженным городским бытом! Сразу вспомнил композитора Николая Ракова, ежелетне бывавшего в нашем доме, когда я был младшеклассником: «Пятигорск – это большой город в миниатюре!» Николай Раков – седовласый, красивый, с огромным букетом цветов – появлялся у нас в компании певцов и музыкантов Большого театра, и я, пацан, был тогда счастлив: в них был какой-то праздник, с ними было светлее жить!
На пятигорском ТV меня, как неоперившегося, определили в редакцию «Новостей». Я не роптал: я ведь, действительно, мало умел. И понимал, что «Новости» - это хорошая монтажная школа.
В девять утра я уже сидел за монтажным столом, вместе с монтажницей клеил сюжеты, до шести вечера – до эфира – приходилось перелопачивать немалое количество материала, - мне это нравилось.
Часто вёл передачи (отклик в «Курортной газете»: «Способности В.Кеворкова как ведущего неоспоримы»), опять пошли зрительские письма ( «Снова вы на экране – какая радость!») Как всегда, работал много и жадно. Примчался гонец из Махачкалы, главный инженер телецентра Н.Н.Набоков (только через много лет эта фамилия стала для меня литературной), привёз официальное письмо за подписью председателя президиума верховного совета ДАССР Розы Абдул-Басыровны Эльдаровой: «В случае Вашего возвращения на телевидение Дагестана гарантируем Вам двухкомнатную квартиру в жилом доме правительства на площади В.И.Ленина. И холодильник ЗИЛ».
Вскоре я засел за сценарий документального фильма о казаках-некрасовцах. (Писал по утрам, с пяти до девяти, до службы). Автором идеи был И.Громак, редактор «Новостей», дали нам с ним командировку в Левокумку, Бургун-Маджары – сёла, где поселили некрасовцев, только что вернувшихся из Турции, куда они бежали от царских войск два века назад, - материал интереснейший, но истории своей казаки не знают.
Пришлось мне ехать в Ростов-на-Дону и там в библиотеке РГУ докапываться до глубин казачьей истории.
На съёмках я заболел казачеством. Ночью в голове роились какие-то персонажи, незнакомые и полузнакомые, я не сразу угадывал кого-то из казаков-некрасовцев, - вскакивал, включал фонарик, чтоб не тревожить коллег (всех нас разместили в красном уголке совхоза), и записывал в тетрадочку обрывки мыслей, намётки образов. Утром с чугунной головой бросался снимать, давая себе слово не маяться более по ночам литературною страстью, но снова маялся, не в силах избавиться от экранчика в мозгу, где возникали картины сражений, горских набегов, курагодов, любовных сцен – фрагменты то ли повести, то ли романа, наметились персонажи. Но с окончанием съёмок всё как-то ушло, отодвинулось, косяком пошли передачи (мне уже доверили делать небольшие спектакли, переносить на экран театральные). Негатив фильма проявляли, рабочий позитив печатали на Ростовской студии кинохроники, там – после монтажа в Пятигорске – я и озвучивал фильм (синхронизация, наложение шумов, дикторского текста и музыки), там же отпечатали копии. Первую – пробную, только что из проявки, горяченькую – пришли смотреть режиссёры и главный инженер – все решавший, всем руливший – Абрам Лазаревич Дербарем-Дикер, у документалистов того времени фигура известная. Он спросил звукооператора: «Ну, как Пятигорск?» «Ни-че-го, оч-чень даже!» После просмотра аплодисменты и сразу вопрос: «Вы ВГИК закончили? – Нет, пединститут. – Пед?! Хотите у нас работать? Только квартиру мы вам не дадим, меняйте свою, пятигорскую!»
Не знал, не понял я тогда, что мне представился экстра-шанс: без ВГИКа стать кинорежиссёром! Многие ВГИКовцы мечтают попасть на Ростовскую киностудию – одну из лучших в стране, к тому же в краях благодатных и интересных: тут и Дон, и моря – Азовское, Чёрное, - и курорты от Анапы до Сочи, и казачество, и адыги (лагонаки) – вся адыго-черкесско-кабардинская ветвь, и горы!
Квартиры на тот момент у меня в Пятигорске не было, я отказался от столь заманчивого предложения, - похоже, Абрам Лазаревич на меня обиделся (неблагодарный я, не оценил!)
29 декабря 63 года фильм «Вернулись казаки» вышел в эфир, Москва тут же растиражировала ленту по всем телестудиям СССР, тассовка о фильме ушла в газеты страны, откликнулаиь «Советская культура» и другие издания, ленту купили Греция, Болгария, Турция. Сразу дали квартиру. Без холодильника.
До лета 64-го года пахал я на передачах, а в июле мне доверили сразу три фильма: о Кисловодске, об альпинизме, о художнике-передвижнике Н.А.Ярошенко.
Фильм о Кисловодске – «Город в краю нарзанов» - я начал с белоснежных «женских грудей» Эльбруса – правильнее, конечно, Эль-бурса, Высочайшего, - кабардинцы зовут Эльбрус Ошхамахо: Грудь женщины. Вспомните: «маха» в испанском «женщина», вот вам взаимопроникновение языков (или остатки единого?) Груди Эльбруса поят своим «молоком» - нарзаном – предгорье, достигая и Кисловодска. «Хотя я судьбой на заре юных лет, о южные горы, отторгнут от вас, чтоб вечно их помнить, там надо быть раз! Как сладкую песню Отчизны моей люблю я Кавказ!» - это Лермонтов и о Кисловодске.
Фильм вышел в эфир 30 апреля 65 года, из Москвы копии ушли в 102 города СССР; Таллинн, откуда велось приграничное вещание на Финляндию, прислал сердечное благодарственное письмо (благодарность от Таллиннской студии, в то время лучшей в стране, была удивительной редкостью и признанием высокого класса), ленту купили Финляндия, Дания, Швеция, Норвегия, Болгария и другие страны (за рубеж ушло 44 копии).
Во время съёмок «Путешествия в легенду» увязались мы с оператором третьими к двум альпинистским двойкам. Они «делали» скальную стенку, нам это показалось обещающим эффектные кадры. У оператора «Конвас», привязан ремнём к правой руке, у меня в рюкзаке за спиной – кассеты. Увы, почти ничего не удалось снять от страха. Ужас пронзил нас, когда, не успев подняться по «стенке» за день, мы зависли ночью над пропастью (ремни, называемые «гамаками», крепились на вбитых в скалу штырях). Под нами бездна, зуб на зуб не попадает от лютого холода; мы висим нижними, над каждым из нас в пяти метрах один альпинист, и ещё в пяти другой. Они на спиртовках сварили себе какао, предложили его и нам, но было не до какао: нас сжирал страх! Ранним светом продолжили восхождение. Нас тащили верёвками-тросами, как кули какие-то, мы судорожно цеплялись за трещины и уступчики, нас выволокли на вершину, покрытую мощным фирном, и там мы, дрожащие от ужаса и холода, заявили, что лучше умрём на этой вершине, но больше висеть над бездной не будем! Да, оказалось, что альпинизм – это совсем не то, что в хорошую погоду летом топать на вершину Эльбруса! Восхождение и спуск по скальной трёхсотметровой стене – это кошмар. Когда, уже спустившись и разбив палатки, но ещё толком не придя в себя, мы прыгающими губами пили какао, я спросил у мастеров спорта, загорелых под горным солнцем до черноты: «О чём вы думали ночью над бездной?», мне ответили: «О семье!» А один добавил: «О том, что лавина, если сорвётся с вершины, срежет нас в полсекунды!»
После страшной стенки, после Чотчи, Бу-и Домбай-Ульгенов мы с оператором добрались до чаши Клухорского озера у белоснежной Клухор-баши - главы Клухора. Сразу после изгнания отсюда немцев и высылки карачаевцев Сталин передал эти земли Грузии, и Грузия разметалась тогда по обе стороны Кавказского хребта. Карачаевск звался Клухори, а грузинские врачи, работавшие в тебердинских санаториях, исхитрялись получать северную надбавку к зарплате за то, что находятся на Северном Кавказе: раз Северный, значит, положены «северные». Хрущёв вернул эти земли в состав РСФСР, образовав Карачаево-Черкесскую АО.
От работы над фильмами постоянно отвлекали другие съёмки. В Кисловодске неделю торчали на судебном процессе над адвентистами седьмого дня. Судья ехидничал : «А вот Гагарин летал, а никакого бога не видел!» Седая женщина-пресвитер с достоинством отвечала: «Значит, не долетел!» «Кончайте эту галиматню!» - блистая «эрудицией», кипятился судья. А красавица прокурор, в синей форме особенно эффектная, снисходительно улыбалась. Её улыбка и «тонкий юмор» судьи обернулись для официанток, прачек, домохозяек пятью-восемью годами тюряги – только за то, что они верили в Бога не «как положено».
В Пятигорске две недели длился шумный процесс над валютчиками и спекулянтами золотом. Вскрылась обширная сеть обращения инвалюты и драгметаллов: от Мурманска до Бухары, от Одессы до Владивостока. Пятигорск – перевалочный пункт. Угроза смертной казни заставила валютчиков «топить» друг друга, изрыгать проклятия компаньонам. Армяне, грузины, азербайджанцы, таты, бухарские евреи (в том числе седой раввин – страстный любитель девочек) – все оказались баснословными богатеями. Суду предъявлялись изъятые у них чемоданы с долларами, фунтами стерлингов, золотом. Во время обыска в капитальном подвале частного дома обратили внимание на множество бочек с соленьями. Вышибли крышку на одной, другой, третьей – огурцы, помидоры, капуста. Перевернули, вышибли днища – огурцы, помидоры, капуста. Полезли щупом – щуп упёрся во что-то, не дойдя до дна. Оказалось, в серединах бочек деревянные перегородки с обеих сторон, в этих тайниках – золото. Имущество и дома валютчиков конфисковали, приспособили – после реконструкции – под детские садики. Пятерым валютчикам «дали» расстрел, остальным впаяли по пятнадцать-двадцать пять лет строгого режима.
Одновременно с этими съёмками «клепал» передачи, переносил на экран театральные спектакли(в Пятигорске мы это делали великолепно, там были очень сильные операторы, - куда до них многим и многим московским!). Тогда же «через мои руки» прошли Государственный симфонический оркестр СССР и симфонический оркестр Ленинградской филармонии, дирижировали Е.Светланов, Е.Мравинский, К.Зандерлинг, Н.Рахлин. Как-то Курт Зандерлинг, остановив репетицию, решил повторить фрагмент: «Начнем с букв И-И, как это по-русски? Иван-Ишак!» Музыканты глянули на него скептически, а кое-кто злобно. На следующих буквах (вся партитура разбита на фрагменты с буквенными обозначениями) Зандерлинг снова остановил оркестр: «Ещё раз с букв К-К, как это по-русски?» «Курт- колбасник!» - тут же выпалил концертмейстер вторых скрипок, и Зандерлинг вынужден был поддержать хохот оркестра. А Натан Рахлин в увертюре к «Сороке-воровке» Россини никак не мог добится от малого барабана нужной густоты дроби. Обозлившись, спросил ударника: «Вы слышали, как в пустой таз писают?!» Барабанщик тут же выдал необходимой густоты дробь!
Но на скальной стенке мы всё же висели не зря: на просмотре «Путешествия в легенду» зал аплодировал кадрам отвесного скального восхождения и снятым с большой высоты протяженным панорамам ущелий, забитых белыми облаками, как загон овцами.
В 65-ом году, наполненном собственными постановками (я любил инсценировать и воплощать в живое действо рассказы А.Моруа, М.Ларни, Ф.Йэрби, Г.Слизара и других зарубежных авторов), пришлось скоропостижно, за три недели, сделать двухчастёвку «Ключ к изобилию» (срочный заказ Москвы на модную тогда тему мелиорации). Фильм, несмотря на тупо-пропагандистское название, вышел поэтичным: вода, мерцающая в реках и озерах, в каналах, снята была через медленно крутящееся навазелиненное стекло, через чёрный капроновый чулок, напяленный на объектив, - вода искрилась лучами звёздными, сияющая влага достигала жутко растрескавшуюся от жары землю, и первая фраза дикторского текста на этой лопнувшей тверди была: «Утоление жажды». А в конце 66-го выпустил десятиминутку «Большие скачки» - о всесоюзных соревнованиях конников. Практически бессценарный фильм с богатейшим, ярким материалом – дерби, конкур, стипль-чез, большой межпородный гандикап, конные игры: «Иссинди» (Грузия), «Кыз-куу» («Догони девушку», Киргизия), «Кок-пар» («Отними козла», Казахстан), скачки двухлеток, трёхлеток, «арабов», ахал-текинцев, «кабардинцев», рёв трибун, азарт тотализатора, драматизм соперничества – оказался мучительно трудным в монтаже, потом я подсчитал, что перебрал в уме верных пару тысяч вариантов монтажных стыков, монтаж измочалил меня, но игра стоила свеч: фильм получился ярким, ЦТ крутило его множество раз в перерывах хоккейных матчей. Вот строки из газеты «Советский спорт» от 14 декабря 67 года: «Среди картин, показанных ЦТ в последнее время, внимание привлекла работа Пятигорской студии телевидения «Большие скачки». В лаконичном репортаже рассказано о IX всесоюзных соревнованиях конников. «Размытые» кадры, стремительный темп, динамика спортивной борьбы выгодно отличают этот документальный фильм».
После премьеры этой ленты я улетел в Ленинград, точнее, в Репино, в дом творчества кинематографистов на всесоюзный семинар режиссёров-постановщиков художественного вещания. В здании жутко холодно, огромные, во всю стену окна выходят на Финский залив, где волны застыли, скованные морозом, будто на фотографии – остановленные мгновения. Зрелище поразительное!
Режим жёсткий: в 8 утра завтрак, потом занятия режиссурой, обед, прогулка, драматургия или актёрское мастерство, ужин, затем до часу ночи просмотр лучших теле-и кинофильмов. Удалось посмотреть великолепный французский фильм «Клео от пяти до семи», где каждая минута экранного времени равна минуте реальной жизни героини, - девушки, больной раком, - символ тогдашней Франции; режиссер всё время играет разновидением: негатив-позитив, болезнь-исцеление; финал-негатив, гибель.
Педагоги по драматургии В.Ф.Панова и А.М.Володин, режиссуру ведет Д.И.Карасик (иногда приезжает Г.А Товстоногов), актёрское мастерство – Е.З.Копелян. Бесценны уроки режиссёров-монтажёров на «Ленфильме», там же наблюдали за съёмками в павильонах (встретил свою знакомую Зою Федорову, она хорошо говорила у нас в «Новостях», потом мы весь вечер танцевали с нею на каком-то студийном празднике; вспомнила, обняла и расцеловала – сама непосредственность).
Две недели общения с высокотворческими людьми, атмосфера художественности расширили кругозор, дали сильнейший заряд.
В Пятигорске на вокзале встречает жена, мы садимся в «Волгу» к нашему диктору Римме и её мужу Вадиму Туманову (известному золотопромышленнику, впоследствии другу Володи Высоцкого), в другой «Волге» наши коллеги – мчимся к Эльбрусу, встречать Новый год!
Когда ночью, в заранее снятом гостиничном номере по радио двенадцать раз бьют куранты, орём «Ура!», пьём шампанское, съедаем арбуз, спускаемся в ресторан «Иткол», где застолье продолжается в компании К.М.Симонова и старейшего балкарца Чокки Залиханова, он в свои сто с лишним лет каждый год поднимается на Эльбрус. Утром первого января 67-го года стремительно скатываемся на санях по склонам Азау-Чегета.
Ещё в детстве, пацаном, я услышал по радио оперетту Ж.Оффенбаха «Весёлые рыболовы». Дивная музыка, великолепное пение В.Канделаки и С.Ценина не дают мне покоя и в Приэльбрусье. Но как снять это без синхронной камеры? Её нет нигде на Северном Кавказе, ближайшие города, где она есть, Ростов и Тбилиси, но без своего оператора её не дадут, а брать её с оператором – непозволительная роскошь по пятигорским меркам. Что делать?
Отправляюсь в Нальчик на ТV: узнал, что там есть «немая» французская камера «Парво» - «гроб» 1905 года выпуска, дает ровно 24 кадра в секунду, тахометр не гуляет, а значит, можно вогнаться в синхрон на звукомонтажном столе, значит, можно снимать под фонограмму.
Художник В.Марков сооружает замечательную декорацию из панорамного рисованного задника и стекла на полу (под стеклом аппликации лягушек, рыб, камыша), артисты Э. Овчинников и Ю. Громов «впеваются» в текст (В.Канделаки и С.Ценин согласны на использование их фонограммы), за три ночи снимаем все тридцать минут. Фокус в том, что я «вписываю» артиста в рисованную декорацию: когда дядюшка поёт о Марго, от волнения вставая, по краям его головы оказываются обширные рога (ветви дерева) и т. д. Подобные «трюки» прошили всё действо.
В монтажную «Грузия-фильм», где идёт дальнейшая работа, сбегаются режиссёры-киношники: что за божественная музыка? Увидев происходящее на экране, смеются: «трюки» работают!
В Тбилиси я встретил немало интересных людей, уж писал об этом в материале «Высоцкий, Вертинский и длинная ночь» («Наша улица» №3 за 2006 год), повторяться не буду.
В «недрах» «Грузии-фильм» познакомился со знаменитым сталинским «летописцем» - режиссёром «Клятвы», «Падения Берлина» и т. д. Случайно забрёл в кинозал, где «крутили» отрывки рисованного мультика. Когда зажёгся свет, седой человек с ясными молодыми проницательными глазами (сразу узнал Михаила Чиаурели, афиши о его семидесятилетии развешены по всему Тбилисо), увидев меня, постороннего в зале, удивился и, чуток подумав, спросил: «Вам понравилось?» Я сказал, что видел мало, но то, что видел, понравилось (я не кривил душой). Разговор завязался: кто я, что делаю, он зашёл ко мне в монтажную, посмотрел «Рыболовов», сказал: «Я всю жизнь делал не то, я только сейчас понял, что настоящее кино – это мультипликация, всё остальное – снятый на пленку театр!»
На «Грузия-фильм» я заканчивал и свою документальную цветную ленту о колхозе «Пролетарская воля» (о его уникальном председателе мой рассказ «Семён», «Наша улица» №9 за 2006год). Там был синхронно снятый оператором «Грузия-фильм» (выбил – таки!) интереснейший разговор Семёна Луценко с крупнейшими фермерами американского штата Вирджиния. И был эпизод приезда в колхоз А.Н.Косыгина. Оператор наш заранее спрятался в клумбе с высоченными георгинами, а я, держа в руках бумагу от КГБ, разрешающую съёмку, стоял в небольшом ряду колхозников слева от крыльца. Как только подъехала «Чайка», оператор встал из георгинов и начал снимать. Московские «шестёрки» и «девятки» - полковники из 6-го и 9-го головных подразделений – остолбенели и онемели. Вылезший из «Чайки» Косыгин, потирая затёкшие ноги, двинулся не к крыльцу, где ждали его председатели окрестных колхозов, а к нашей шеренге («Класс! – подумал я. – Экий демократизм!»). Я стоял ближним к нему и увидел, что у него в болотистых глазах мелькнула озабоченность бумагой в моих руках – какая-то просьба? – я тут же отвёл левую руку с бумагой за спину, в глазах его увидел проблеск довольного облегчения, он протянул мне руку, я пожал её, он протянул руку следующему в ряду и т. д. Пожав руки всей шеренге, Косыгин пошёл к крыльцу.
На съёмке у меня было полное ощущение, что, протягивая руку мне, он на меня и смотрит. Однако, изучая плёнку на монтажном столе, я увидел нечто иное. Протягивая руку мне, он, оказывается, зондировал глазами стоящего рядом со мной, протягивая руку ему, рентгенил следующего и т. д. Во техника, выработанная на приёмах! И так всё гладенько, незаметненько! Элемент «вождевого» дела!
До сих пор жалею, что не включил в фильм забавный эпизод: оператор Роман Агаев, спрятавшись в беседке, увитой диким виноградом (скрытая камера), снимал хлебосольное застолье с американцами; фермеры и колхозники поели-попили, пошли плясать, за столом никого не осталось, Роман собрался уж покинуть беседку, но продолжил съёмку, увидев, как американец подбежал к столу, поспешно слил в стакан оставшуюся в бутылках водку, хряпнул без закуси и побежал плясать. Тут же к столу подбежала двухметровая фермерша, слила в стакан из одной бутылки, другой, потом, увидев недопитое в стаканах (недопитое колхозниками, американцы всё свое выжрали), слила из стаканов, выпила, похватала оставшуюся еду (курятина, огурцы, помидоры, хлеб), побежала плясать. И ещё один, и ещё, и ещё – американцы подбегали, сливали себе из стаканов, заглатывали махом (здоровущий народ!), набивали рот остатками пиршества и спешили плясать гопака с колхозниками.
Американцы (богатые люди, у каждого отлично механизированная ферма, все в дорогих костюмах и платьях) бегали до тех пор, пока не выпили всё до капли, не съели до крошки. Неодолимая сила халявы! Халявщики всех стран, соединяйтесь!
Долгое время я наивно считал, что мои фильмы и ленты других режиссёров будут храниться вечно, как в Госфильмофонде. Так казалось при виде того, как хранятся наши и присланные из Москвы ленты в здании фильмотеки: в металлических круглых коробках, коробки в фильмостатах с увлажнением, - всё, как нужно. Но однажды зав.фильмотекой, всегда весёлый Яша Мусаэлянц (его сын стал знаменитым фотографом) обронил: «От вчера скока сожёг!» Мы знали, что время от времени сжигается узкоплёночная хроника, но выяснилось, что Яша вовсю палит и «широкие» ленты-фильмы: «плоды» сожжения сдавались «куда надо», затем поступали на предприятия по выплавке серебра (этот металл есть в каждой кино и фотоплёнке); директор, бухгалтерия и Яша получают премию не за хранение, а за уничтожение; и так до самого верха, в правительстве тоже кто-то «сшибает» премии – скорее всего, огромные – за все ленты, что сжигаются по стране (даже в кинопрокате). А я-то надеялся, что уж «Казаки» и «Ярошенко» навсегда сохранятся!
Давно думалось о переезде в Москву. Недавно радиорелейку дотянули до Краснодара, мы возили туда – для показа стране – внушительную программу «Встреча с Северным Кавказом». А вот уж релейка и в Пятигорске, и мы выходим на Москву регулярно, и я получаю из Москвы (уже не с московского телевидения, а с Центрального!) благодарственные письма за свои передачи. Пока наш объем вещания неизменен, но ясно, что сократят резко, ведь Москву уже «эфирим» почти беспрерывно, значит, скоро оставят нам минут пятнадцать в сутки, и единственным тогда станет информация, вроде: «В санаторий «Сизифов труд» приехали на лечение строители коммунизма!»
Навестил нас «посол» с ЦТ, там давно приметили мои фильмы и передачи, талантливые спектакли жены: хороших работников везде не хватает, и вскоре приходит разрешение на переезд в Москву. Находим обменщиков, занимаемся оформлением, и всё время вокруг: «Вы с ума сошли! У вас такое положение здесь, такая квартира в центре, лучше быть первым в деревне, чем последним в городе, здесь же рай Божий!» Рай-то рай, да самый край. Мне уже тесно в провинции.
У пакгауза и на перронах вокзала позёмка, отправляю на новое местожительство вещи, в душе тревога: что-то будет в Москве?
II
Под самый 1955-й, нас, десятиклассников ялтинской мужской средней школы, автобусом привезли в Москву, высадили у Курского вокзала, отпустили на новогодье (почти у всех родственники в столице), и я, сразу втянувшись в московский ритм, заспешил по внутренней стороне Садового кольца и, влюбившись в Москву с первых секунд моих здесь, сказал себе: жить буду в Москве! А в Пятигорском госпединституте сочинил немудреную песенку – слова, мелодию - и распевал со студенческим джазом: «Москва, Москва, любимая столица! Москва, Москва, чудесный город мой! Люблю тебя, Москва, как любит небо птица, и сердцем я всегда, всегда с тобой!»
«Москва, Москва, а что толку в ней? – ворчит в раздевалке на Шаболовке гардеробщица. – Я всю жизнь в Москве, а всё мимо рта летит!» По коридорам бродят, торчат в курилках сонмы бездельников, неразбериха и теснота (Останкино ещё строится). Здесь введена система сценарных отделов, редакторы этих отделов не имеют эфирной нагрузки, их дело взять сценарий у автора и предложить его режиссёру; согласится режиссер взять этот сценарий или откажется – никого уже не волнует: сценарий есть, значит, редактор «проделал работу» и получит зарплату(зряплату). Эфир заполняется случайными передачами, ощущение, что сетки вещания не существует. Я делаю не более одной передачи в месяц (в Пятигорске иногда по две в день). Мой знакомый – в прошлом бакинец – режиссёр Володя Акопов (познакомились в Махачкале, туда привозили программу азербайджанского ТV), говорит мне: «Они тут с ума сошли от того, как я работаю, тут планета лентяев!» (Впоследствии Володя делал «От всей души» и удостоился ордена). Есть редакторы, режиссёры, не сделавшие за год ни одной передачи, они бурно рассказывают в коридорах, как видят, как надо ставить, слушатели ахают: «Гениально!» И всё, «гениальность» на этом заканчивается, а зарплата нет: дважды в месяц спешат расписаться и получить. Ещё та халява – американцам не снилась!
В субботу и воскресенье всех гоняют в Останкино. Там в подвалах залежи стекловаты, мы разносим её по этажам, обкладываем ею стены, а дома стараемся смыть с себя её колкость.
Первая моя передача в Москве – концерт балалаечника М.Ф.Рожкова в каминной ЦДРИ. Передвижка одна, но операторских групп к ней пригнали аж три, ассистент мой ахает: «Три главных оператора!» Подобная перестраховка на ЦТ не редкость. Я уж привык потом к этому на многочисленных трансляциях из Кремлевского дворца и Большого театра(и там, и там стационарная расстановка камер, но раз техника появляется на точке в 8 утра, то и «творцы» должны быть в 8 утра, - на кой ляд?). Поговорив с Рожковым минуту, я понимаю, что предо мною не только музыкант-виртуоз, но и блестящий рассказчик, главное – ему не мешать, и всё тогда будет «о кей!» Сорок минут прямого эфира пролетели мигом единым, операторы сразу признали меня («Вы блестяще монтируете!»), а Михаил Федотович, с которым мы сделаем ещё не одну интереснейшую передачу, восклицает: «Вот какой режиссёр мне нужен!» А всего-то дел, что я не мешал ему!
Гл. редактор предупреждает: «Вам предстоит работа с Н.И.Сац, она человек очень сложный!» И все стращают: «Наплачетесь вы с ней!»
И вот в киракосовской «Аннушке» установлены декорации, появляется дочь Н.И.Сац Роксана, предупреждает меня о взрывном характере своей матушки, а тут и сама Наталья Ильинична! Я радушно встречаю её, знакомимся, ничем не проявляю своего особого интереса к ней(сестра жены Луначарского, отсидевшая из-за этого родства десять лет, дочь знаменитого Ильи Саца, автора музыки к «Синей птице» во МХАТе; несмотря на все перипетии судьбы, по отзывам – человек-танк). Она сходу спрашивает: «Какое платье надеть мне?» И мы не спеша отбираем одно из трёх, захваченных ею, оркестр тем временем рассаживается, концертмейстером знаменитый Пальцев, некогда концертмейстер Большого; появляется приглашенный Н.И.Сац Т.Н.Хренников, садится к роялю, я подробно обговариваю с Н.И. ход передачи, артисты занимают места в декорациях, - и «отплываем» в прямой эфир! Тьфу-тьфу-тьфу, всё идет чётко, словно тщательно отрепетировано, час с небольшим минует почти незаметно – готово дело! Благодарю всех по громкой связи, спускаюсь в студию, Наталья Ильинична радостна, а вот Т.Н.Хренников раздражён, выговаривает ей: «Вы что же, меня просто аккомпаниатором пригласили, я что, тапёр Вам?!» Я тут же обещаю Тихону Николаевичу, что обязательно приглашу его в передачу о нём самом, удаётся пригасить конфликт, сгладить, ассистент мой идёт проводить Хренникова до проходной, а Н.И.Сац одобрительно улыбается: «Да вы, оказывается, терапевт!» И на всех совещаниях неизменно говорит о том, что на ТV пришли новые люди, мастера, и называет мою фамилию.
Вслед за этой передачей о её театре показываю спектакли, поставленные Натальей Ильиничной: «Белоснежка и семь гномов», «Три толстяка» - всё успешно, и у нас с Н.И.Сац окончательно устанавливаются самые добрые отношения. А в редакции долго зовут меня терапевтом.
Главный режиссёр нашей редакции Н.В.Александрович, известный своими режиссёрскими и, главное, чтецкими работами на радио и в кино (достаточно вспомнить озвучивание им многосерийной «Саги о Форсайтах»), повёз нас, группу режиссёров, в ГДРЗ на сдачу своего радиоспектакля «Дом с мезонином». Прослушав работу, разбирают её долго и скрупулезно, особенно мой кумир с детских лет Н.В.Литвинов. Я тоже не молчу, и вскоре Н.В.Александрович, уехав на несколько месяцев в Ленинград (опять озвучка фильма), оставил меня и.о.главного (учёл, видимо, что я уж побывал главным в Пятигорске). С тех пор это случалось частенько и, конечно, не обошлось без зависти.
Меня же поражала провинциальность ЦТ. Творческий уровень многих и многих режиссёров, звукооператоров, операторов ниже, чем в Пятигорске. «Понимаете, - говорил мне известный в своё время телевизионник, сумевший поставить на Шаболовке «Человека-амфибию», преподаватель ВГИКа В.Л.Меллер, - операторы здесь как шофёры!» Это не было преувеличением, хотя, конечно, были и замечательные операторы, звукорежиссёры и режиссёры. Но основная масса, увы, середняк.
На партконференции комитета в телетеатре представители райкома требуют, чтобы включили в список парткома кандидатуры рабочих: «Это же гегемон!». Положение спасает В.А.Зорин, он доказывает, что профилирующими профессиями на ТV и радио являются журналисты, режиссёры, но не рабочие. Райкомовцы кипят, но конференция поддерживает Зорина.
Телевидением руководят Г.А.Иванов, Н.П.Карцов, а всем комитетом Н.Н.Месяцев. Когда его назначали сюда, шутили: «Месяцев? На сколько месяцев?» С тех пор прошло восемь лет.
Николай Николаевич густобров, поначалу производит впечатление человека угрюмого, но на самом деле добр и приветлив. К нему на приём можно попасть без проволочек каждый рабочий день с 8 до 10 вечера.
Хрущёвская эпоха закончилась, на троне Брежнев, сельские и промышленные обкомы, крайкомы партии слиты в один обком или крайком: тайный план по расколу КПСС на две параллельных компартии (американская модель власти – давняя идея Л.Троцкого) похерен; старые партийцы (ленинцы), коих Никита вернул из сталинских лагерей, теперь ругают его троцкистом и радуются восстановленному единству «славных рядов».
Вкупе с ещё десятком министров Месяцева «убирают», как говорят маленьким язычком, «за небрежность»!
В своё время Хрущёв, отправляя в «ссылку» снятого им с поста министра металлургии Тевосяна, сделал его послом в Японии, - именно там, где тому было противопоказано жить из-за больного сердца. Тевосян вскоре умер.
Месяцева Брежнев определил послом в Австралию, зная, что его тяжко больной жене не перенести те широты. Пришлось Месяцеву больную жену оставить в Москве, а самому с младшим сыном лететь в Канберру.
Во время гастролей в Австралии ансамбля «Берёзка» Месяцев, ещё не старый мужчина, не устоял перед чарами одной из танцовщиц (гебистки, как многие в подобных коллективах), увёз её в пятницу после концерта на посольскую дачу, не сказав об этом никому, и пока он предавался любовным утехам, посольство – по команде Москвы – спешно обратилось в полицию «по факту пропажи артистки». И когда в понедельник утром Месяцев вернулся с «пропажей», его ждали десятки фоторепортёров, и все газеты Австралии сообщили, что советскую артистку украл советский посол. В течение суток Месяцев был отозван в Москву, его исключили из партии, и остался он без работы. Бонзы не церемонились с опальными «партайгеноссе».
Месяцева сменил С.Г.Лапин. Когда-то, в начале сороковых, он был замом председателя радиокомитета, это дало ему право теперь, встретившись с радийщиками, заявить: «Как вы выросли, похорошели и какую уродливую сестру приобрели – телевидение!» Увы, Всесоюзное радио всегда было интеллигентнее ЦТ.
Г.А.Иванова Лапин спровадил в замы министра культуры СССР, а любимый и уважаемый всеми Н.П.Карцов сам ушёл, не вынеся придирок и хамоватостей новоявленного «вождя». В Гостелерадио поселился страх.
С.Г.Лапин был руководителем силового типа. В Австрии он сменил нашего посла Авилова – интеллигентного старичка, учившего очередной иностранный язык. Шоферня, дворники Авилова не боялись, бездельничали, нагличали; никто не хотел работать. Лапин быстро поставил всех на место, разработал договор о нейтралитете Австрии, успешно провёл визит Хрущёва, и был назначен замминистра иностранных дел СССР, затем – на усиление! – гендиректором ТАСС, а уж оттуда в Гостелерадио (тассовцы «гудели» на радостях несколько дней). А в Останкино тут же пошло: «Я не мамин, я не папин, мой отец товарищ Лапин».
Всевозможные теленачальнички, дабы их распоряжения выполнялись неукоснительно, к месту и не к месту стращали: «Лапин сказал!» Однажды выпускающий вручил текст В.М.Леонтьевой, текст ей не понравился, она отказалась читать, доказав его «сырость», незавершённость, и получила в ответ: «Лапин сказал: «Читать!» Валентина Михайловна, диктор опытный, набралась смелости, позвонила в приёмную Лапина, представилась и попросила соединить её с Сергеем Георгиевичем по срочному деловому вопросу. Лапин любил дикторов, особенно женщин, сразу взял трубку и, услышав: «Верно ли, что это вы распорядились читать?», вознегодовал: «Кто вам сказал это?» Выпускающий был тут же уволен, а к В.М.Леонтьевой Лапин с тех пор относился подчёркнуто доброжелательно.
То, что сделал Лапин по технической и структурной реорганизации телевидения, было значительным шагом вперёд, но то, что он, выполняя волю вернувшихся к власти сталинистов, и сам сталинист, сделал по качественному наполнению программ, было реакционным. Место писателей, художников, артистов в эфире заняли генералы, чиновники и прочие из партийно-советской касты «жрецов». О них говорилось теперь едва ли не с придыханием и умильностью. У многих это вызвало омерзение, страх и – навязываемое сверху – чувство винтика, - того самого, сталинского.
Много лет спустя, будучи обозревателем на большой летучке (летучке всего ЦТ) я, говоря, о какой-то передаче, позволил себе слова: «Солдат утёр нос генералам!» Это вызвало мгновенную реакцию Э.Н.Мамедова, первого зама Лапина по телевидению: «А вы не любите генералов!» У меня хватило ума ответить: «Разве? Не замечал!» И увидел, как хитро блеснули глазки главных редакторов (на большой летучке присутствовали только главные редакторы и политобозреватели). Меня бесило, что и в кино, и на ТV – в зрелищном, режиссёрском деле – всё решают главные редакторы. А обстановочка была ещё та! На полном серьёзе руководители Гостелерадио решали, как правильнее официально называть Брежнева: товарищ Брежнев или товарищ Леонид Ильич Брежнев? Одобрили второй вариант, но чаще звучало: товарищ генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. В присутствии начальства подчиненные с умным видом так и произносили, а про себя хихикали.
На выезде из Москвы автомобилистов встречали стенды с двумя пустыми глазницами: слева на стенде огромными буквами «Протестуем!», справа – «Поддерживаем!» Клише для идиотов. Самым популярным выражением среди телевизионщиков стало: «Маразм крепчал!» Он и в самом деле крепчал и распространялся.
Я и мои коллеги (после первого лапинского сокращения в редакции осталось тридцать пять режиссеров из семидесяти, после второго – двадцать восемь, а объём вещания резко возрос) вынуждены были часто показывать концерты хоров: считалось, что это наиболее удачная форма музыкально-патриотического воспитания. Я «охорел». Но, к счастью, иногда на меня приходили заявки других редакций, чаще всего музыкальной(сработали «Весёлые рыболовы», оказывается, здесь их приняли «на ура» и в течение ряда лет «крутили» в институте усовершенствования работников ТV как образец телевизионного решения оперетты), и меня откомандировывали туда (отдушина!). Я жил недалеко от Колонного зала, мне не составляло труда придти к 8 утра на расстановку камер, с 10 до 14 «пристреляться», пользуясь репетицией оркестра Силантьева и солистов (К.Шульженко, М. Кристалинской, В.Трошина и др.), вечером провести трансляцию. Само здание бывшего Дворянского собрания действовало на меня радостно, благотворно, в нём есть что-то основательное и уютное. К тому же там регулярно бывал прекрасный буфет с дешёвыми и вкусными бутербродами (красная рыбка, икорка под пиво – лепота да и только!). Но главное – сам факт того, что я веду трансляцию из Колонного зала! Скажи кто в моей семье, когда я подрастал, что так будет, - сочли бы трепачом. И сам бы я не поверил, ведь Москва – это где-то там, на другой планете! А мы кто? Жалкие провинциалы! (Мне это внушали с детства).
Еврейская мама говорит: «Ой, мой мальчик такой талантливый, просто гений!» Мальчик слышит это и у него «вырастают крылья». А русская и другая похожая на неё мама скажет: «Да куда моему балбесу!» - и сын в самом деле может стать таким.
В передаче «Лица друзей» я как-то дал фрагмент фильма А.Алексина и В.Виноградова «Час ученичества». Растения разбили на две группы, одну всё время хвалили, другую только ругали. Первая группа росла в несколько раз быстрее и стала чудесно плодоносить, вторая хирела.
Но показывать хоры всё-таки приходилось. Особенно в праздники. Сразу после демонстрации (майской или ноябрьской) шёл хоровой концерт – как отбивка, буфер между показом демонстрации и остальными программами. Режиссёр обязан был присутствовать в аппаратной во время эфира, несмотря на то, что шла ВМЗ. Когда я потом выходил из ОТЦ на улицу и подставлял ладонь редкому снегу ( «и снег ложится вроде пятачков»), у антенны останкинской башни хмурое небо полосовали ослепительные копья, подкидывали работку труженикам станции слежения за молниями, расположенной на верхотуре.
Однажды в праздничном концерте прозвучала песенка: «Веселее, моряк, веселее, моряк, делай так, делай так и вот так!» Лапину это очень понравилось: возвращало в дни молодости. В стране старательно воссоздавалась атмосфера тридцатых годов: политстарцы смотрели назад, смотреть вперёд не умели, боялись. Логично, что Брежневу предложили, в конце концов, устроить нечто вроде репрессий тридцать седьмого года. Он отказался. Тогда ему предложили провести чистку партийных рядов. Он опять отказался, патетически и слезливо: «Я привык доверять товарищам по партии!» (Опасался: посеешь ветер, пожнёшь бурю!) Вновь, как когда-то, «разворачивали» социалистическое соревнование, а Андропов тем временем докладывал Политбюро, что в стране триста двадцать подпольных организаций. Решили пока их не трогать, продолжать наблюдение (опять опаска: в СССР не должно быть политзаключённых, другое дело – отдельных индивидуумов в психушку). А по радио и телеку неустанно: «Ленин – это весны цветенье, Ленин – это победы клич!» Похоже, не только я, вся страна «охорела».
Не помню уж, что за концерт шёл на сцене концертного зала «Россия», - участвовали певцы, композиторы. Вдруг ко мне в автобус ПТС зашёл С.С.Туликов. Он уже побывал на сцене и решил посмотреть, как же сняли его выступление. Я ответил, что показать ему ничего не смогу, т.к. идёт запись, да и после записи, - вряд ли техники согласятся проводить незапланированную работу. Туликов – в модном кожаном пиджаке, ещё в эйфории концерта, - вспылил: «Я Лапину позвоню!» Я пожал плечами: «Звоните!» Он вышел.
Я относился к нему беззлобно, несмотря на его ленинские хоралы, знал о его дьячковском происхождении, о его многодетности ( по Москве ходили стишки: «И желаем тебе, Туликов, много столиков и стуликов!») Он не выговаривал буквы «р», и его добродушно звали за глаза «Сеафимушкой».
Как только видеозапись концерта окончилась, Туликов вновь появился в автобусе, опять стал настаивать на показе фрагмента с его участием. Я понял, что он никому не звонил, объяснил, почему не смогу помочь ему, и тут он меня огорошил: стал жаловаться на судьбу, на то, что он, Туликов, один за всех пишет о партии, а другие, спрятавшись за его спиной, пишут симфонии. «Шостаковичу хоошо, твоит, как хочет, а я отдувайся за всех!» И Туликов «охорел»!
Но вскоре выяснилось, что весь мир «хореет»: в Москву на конгресс ИСМЕ (всемирная организация по музыкальному воспитанию) прибыли лучшие хоры Канады, Америки, Франции, Швеции, Болгарии, Бразилии и др.стран – представлены все континенты. Концерты идут в Кремлёвском дворце (КДС), Колонном зале (КЗДС), зале Чайковского(КЗЧ), в консерватории (БЗК) – (как тут не вспомнить: ЦМШ при МГК им. ПИЧ! – Центральная музыкальная школа при Московской государственной консерватории имени Петра Ильича Чайковского). На четыре площадки – три режиссёра. Я на своем «Москвиче» едва успеваю к очередному концерту, с одной площадки на другую, а тут ещё осложнение: все трансляции и ВМЗ ведём в проводах и датчиках (на руках, ногах, висках, сердце, шее). Институт труда и зарплаты выяснил, что режиссёры ТV в прямом эфире тратит нервов немногим меньше, чем лётчик-испытатель, почти решено предоставлять режиссёрам, операторам, звукорежиссёрам, дикторам второй оплачиваемый отпуск в году – двухнедельный. Потом оказалось, что одевали-снимали мы эту «сбрую» напрасно: Лапин добился того, что второй отпуск «обломился» лишь дикторам (замечу на основании собственного опыта, что дикторство в сравнении с режиссурой – неизмеримо спокойнее: диктор отвечает только за себя, режиссёр – за всех, не говоря уж о том, что режиссура – в отличие от дикторства - дело крайне неблагодарное).
Неделю Москва жила конгрессом ИСМЕ, каждый день шли трансляции; открытие и заключительный трёхчасовой концерт веду из Кремлевского дворца; на следующий день – тоже прямой эфир – итоговая передача, в ней участвует президент ИСМЕ австралиец Фрэнк Каллауэй.
Он сидит в холле «цветного» корпуса Шаболовки, - именно отсюда началось цветное вещание, так по старой памяти и зовут корпус, - с минуты на минуту должен подъехать Д.Б.Кабалевский, он позвонил, предупредил, что едет на своей «Волге», и помреж мой дежурит на проходной, чтоб не возникло «помех» при его въезде на территорию телецентра.
Как только Кабалевский подъехал, перед ним тут же открылись ворота, и он, редко садившийся за руль, сходу въехал на роскошную клумбу, пересёк её, измяв шикарные канны, и резко затормозил, едва не влипнув в жёлтую стену «цветного» корпуса.
Ф.Каллауэй радостно оживился при появлении вице-президента ИСМЕ, они заговорили об итогах конгресса, - Дмитрий Борисович свободно владел английским, - перешли в павильон, сели за орехового дерева стол, где в низких, «стелющихся» вазах ласкала взор икебана, и вскоре мы вышли в эфир. Д.Б.Кабалевский начал программу – вёл он свободно, опыт лекторский и редакторский огромный, он несколько лет был главным редактором музыкального вещания ВР, пошли записанные на видео фрагменты концертов, Каллауэй и Кабалевский одобрительно кивали и улыбались при удачно схваченной оператором восхищённой реакции зрителей, были очарованы пением японского мужского квартета, восторженно приняли шведский хор – потрясающе исполненную пьесу «Птичий базар на скалах у моря». Время от времени, предваряя музыкальные фрагменты, вдохновенно говорил Кабалевский, подключая к этому и Каллауэя, - даже «технари» радовались: передача катится, как по маслу.
Влетел в аппаратную редактор: «Слушай, давай дадим пьесу Кабалевского, Капишников с «Мундыбашем»! (Замечательный дирижер Капишников привёз в Москву отлично сыгравшийся оркестр русских народных инструментов из кемеровского посёлка Мундыбаш; «Липу вековую» и «Среди долины ровныя» в их исполнении я никогда не забуду, дай Бог мне и в смертный час это услышать!) – Но ведь ролики заряжены, посты заняты! – Но Дмитрий Борисович просит!.. Меня смутили эти слова: давать пьесу Кабалевского в присутствии самого Кабалевского? Саморекламой попахивает! Но «технари», желая помочь, уже успели поменять ролики и я даю пьесу Кабалевского на экран. Смотрю по монитору на реакцию Дмитрия Борисовича, вижу его ошеломлённое лицо, растеряно-вопросительно глянувшего на него Каллауэя, - чувствую: что-то не так, и тут же включаю другой фрагмент – литовский оркестр! Редактор кричит: "Что ты сделал, зачем ты выключил?" И оба в смотровое стекло видим: Кабалевский внизу гневно машет нам! Значит, я напрасно вырубил ролик с его пьесой? Но не возвращаться же к сменённому фрагменту, да и «технари» уже сняли тот ролик и зарядили другой! Будь что будет! Даю в кадр Кабалевского – он красный от ярости, «технари» хватаются за ручку «шединга», смягчают цвет. – Эх! – огорчённо машет редактор и выходит из аппаратной.
Кабалевский, овладев собою, мило прощается, идёт последний музыкальный фрагмент, я даю концевую заставку, и с занозой беспокойства спускаюсь в павильон. И слышу там едва ли не рёв Кабалевского: «Неужели вы не понимаете всей меры своей бестактности?!» Редактор растеряно разводит руками: - Дмитрий Борисович, хотелось, как лучше!
И тут я понимаю, что ничего не согласовано, идея с пьесой Кабалевского – экспромт самого редактора! Действительно, получилась самореклама! Хорошо, что я быстро убрал этот фрагмент!
Каким-то чутьём Дмитрий Борисович угадал, что я не случайно обрубил его пьесу, и не обратил свой гнев против меня. Было б досадно, если б он заподзорил меня в соавторстве этой бредовой идеи: мы частенько сотрудничали, а неожиданно встретившись в кинотеатре «Россия» на премьере таланкинского фильма «Чайковский», долго обменивались мнениями после сеанса. Но окончательно спал камень с моей души только когда уже другой редактор передал мне привет от него: «Поклон от меня вашему славному режиссёру!»
Я делал в это время спектакль «Представление начинается» (по И.Стрелковой). Начала работу над ним М.Злобина, но закончить – не хватило здоровья (сладить с производственной машиной ЦТ не просто!) Пришлось мне подхватить.
Пьеса – отзвук «Золушки». Как же тут обойтись без композитора Антонио Спадавеккиа – того самого, что писал музыку к знаменитому фильму! Музыка его и на сей раз пленительна, много арий (Золушки, Злой волшебницы, Доброй феи т.д.). Звоню в ГДРЗ, в отдел солистов, прошу посоветовать, кого из певцов радио пригласить петь в спектакле. «Сейчас я передам трубку Сергею Яковлевичу, он у нас консультант, он вам точно скажет!» Слышу голос Лемешева (гения!), объясняю ему характер персонажей, он сразу говорит: «Записывайте!» И называет фамилии исполнителей. Как же мгновенно и точно он их определил! Уже на аудиозаписи я радовался, а на съёмках подтвердилось: идеальное совпадение голоса вокалистки и персонажа- исполнительницы!
В Останкино, где мы снимаем, приводят посмотреть иностранцев: декорация – стенка с занавесками на многочисленных окнах – горит многоцветьем ярчайших красок. Приводят как-то монголов, они долго смотрят, как идут съёмки, заглядывают в видоискатель камеры, согласно кивают переводчику и техническому начальству. Выясняется, что они приехали купить нашу отечественную аппаратуру. Покивали согласно, поблагодарили, и купили аппаратуру в Японии.
Незадолго до этого на ВДНХ Англия выставила на продажу две передвижки «Маркони». Москва решила купить их, два дня оформляли бумаги (согласовывали, собирали подписи всех начальничков), а когда приехали с бумагами на ВДНХ, передвижек уж не было: одна ушла в Киев, другая – в Тбилиси.
Спектакль получился лёгкий, весёлый («Как свежий ветер! – хвалили коллеги), главные роли играли Таня Божок, Миша Васьков, Таня Догилева – сегодня артисты, а тогда учащиеся студии юного актёра Центрального телевидения.
Более десяти лет руководил я этой студией вместе с М.Злобиной, оба вели там актёрское мастерство, а были ещё и сценречь, и движение, студийцев знали на киностудиях («Из хороших рук!»), они часто снимались, многие поступили в театральные вузы, в том числе две Татьяны: Божок (её Бондарчук взял к себе без экзаменов сразу на второй курс, её легко вспомнить – в фильме «Они сражались за Родину» маленькая санитарка тащит раненого, плачет: «Ой, какой тяжелый!») и Догилева, закончившая ГИТИС у Козыревой. «По всему по этому» меня часто приглашали на худсоветы киностудии им.Горького (особенно после многосерийки «Мальчик со шпагой») и в жюри ежегодных конкурсов московских школьников на лучшее чтение стихов Пушкина. Возглавлял это жюри Д.Н.Журавлёв, я сидел рядом с А.Кутеповым, и, поглядывая в его тетрадь, где он ставил баллы читавшим, видел, что и у меня, и у него «плохо». Ясно, ребят учили «с голоса», они подвывают, машут руками: если речь о небе – руки кверху, о поле – рукой поводят перед собой. Но здесь-то, слава Богу, Пушкин звучит, а на прослушиваниях в студию всё Асадов!.. Трёхдневный конкурс окончен, артисты в своих оценках едины – мало кто из ребят понравился, а директрисы школьные протестуют: они защищают именно подвывания, ложный пафос, ненужный жест. Давно известно, что школа – слепок с общества, и слепок этот ужасен.
Д.Н.Журавлев восстает. Он кричит гневно: «Но мы же с вами не в Крыжополе!» Директрисы растеряны: «Какое хулиганство!» Они даже не слышали о таком городе!
В Центральном детском театре я отсматриваю для показа на ТV спектакль «Димка-невидимка», постановка О.Н.Ефремова. Тут же приходит решение: сделать из этого три серии, показывать день за днём.
Звоню Олегу Николаевичу, представляюсь, говорю о съёмках и своём варианте: три серии. Ефремов удивлён, но благодушен: «Делайте, делайте, только позвоните, когда эфир!»
Перед эфиром редактор предупредила его, а я, позвонив после телепремьеры, услышал довольный смех: «Да вы целый боевик сделали!»
Через месяц еще спектакль Центрального детского: «Московские каникулы». Это не видео, а съёмка с монитора на кинопленку, и у меня есть возможность поправить стыки на монтажном столе, а потом добавить шумов и музыки при озвучке.
На просмотре автор пьесы Ю.Кузнецов замер (да и все замерли, смотрели напряжённо), а по окончании сходу предложил мне: «У меня есть пьеса «Великий конспиратор» - возьмитесь, сделайте!»
Я сделал. Это был первый цветной видеоспектакль ЦТ. В главной роли снял нашего студийца Марата Серажетдинова, он после этого стал востребован в кино: сперва снялся у В.Рогового в «Юнге северного флота», потом и в других картинах.
Вскоре я снял ещё один свой спектакль – «Приключение не удалось» по Юрию Сотнику (хорошо написали о спектакле «Телевидение и радио», «Семья и школа», а о студии нашей – «Сов. культура»).
Тут же мне предлагают перенести на экран спектакль Центрального детского театра «Сказка о четырёх близнецах». Соглашаюсь мгновенно: снимать спектакли люблю, десятки их перенес на ТV – драматических, музыкальных – театров Москвы, Ленинграда, Баку, Свердловска, Владикавказа, Ставрополя и т.д. Снять надо за две смены, т.е. всего за шесть часов, по три в день. Оно бы и ничего, но спектакля-то я не видел! А снимать надо завтра! В телетеатре на Журавлёвке.
Назавтра развешивают декорации, и я оцениваю великолепную работу художника Л.Змойро. Потом «разминаю» мизансцены – и вижу, что всё по делу. Ставим свет. Начинаем снимать – и по ходу спектакля звучит изумительная музыка А.Рыбникова. Блистательна Ирина Муравьёва: обворожительно пластична, танцует, славно поёт – батюшки, да ведь это звезда! Увлечен и я, и операторы, чувствуется, что спектакль чудесный!
За съёмками ревностно следит постановщик Л.Д.Эйдлин. Я его понимаю: всё сделано талантливо, обидно, если при съемке спектакль потеряет. Леонид Данилович даже пытается вмешаться, но я сразу даю понять, кто здесь хозяин! Впрочем, он видит, что всё идёт здорово, и уже только наблюдает.
В первую смену снимаем приблизительно половину спектакля. Всё хорошо и все хороши: и Муравьёва, и её партнёр Алексей Бордуков, и корифей сцены Е.В.Перов. Что-то будет завтра?
Но и завтра всё хорошо! Спектакль снят, что называется, на раз, сходу. Доволен и Л.Д.Эйдлин, и артисты, и телевизионщики. Сразу чувствуется: удача!
Возле «Электрозаводской» меня перехватывают Л.Эйдлин и И.Муравьёва, усаживают за столик в открытом кафе. Красивые, молодые, талантливые, они светятся любовью друг к другу. Делают мне комплимент: так быстро и так здорово снять! Леонид Данилович как-то особо сердечно предлагает: «Знаете, сейчас мы едем к нам домой, хочу познакомить Ирину с моей мамой! Поедемте с нами!» Но я спешу на Шаболовку, да и неловко.
Спектакль уложил всех на лопатки! После премьеры Главная дирекция программ ЦТ сразу забирает его к себе и переводит в категорию фондовых работ. Потом, в течение ряда лет, только по первой программе показывает семнадцать раз! Значит, столько же по «Орбите-1», «Орбите-2», «Востоку-1», «Востоку-2» и т.д. Его даже переводят в высокую категорию фильмов-спектаклей. И «эфирят», пока не начинает сыпаться эмульсия с видеопленки. У многих до сих пор в памяти этот чудесный спектакль – первое яркое появление Ирины Муравьёвой на экране.
Ко мне «прикрепили» индийца Кумара Дасгупту: учиться режиссуре, проходить практику. Он торчал рядом со мною на репетициях, съёмках целых три месяца. Потом собрался в Париж. – А почему в Париж? – У меня брат там работает. – В Париже? – Да! Это вы работаете там, где живёте, а мы живем там, где работаем!
Ольга Ивановна Пыжова рассказывает: «Представляешь, мы с Бибиковым выходим из ГИТИСа 31-го декабря вечером, все убежали готовиться к новому году, а на подоконнике сидит негр – жалкий такой, одинокий! Я говорю: «Что ты здесь в тоске, одиночестве, - поедем к нам встречать новый год!» А он: «Спасибо, я жду такси в Шереметьево: новый год встречаю в Париже!».
А Кумар, вернувшись через пару месяцев, чтобы продолжить практику, сказал сочувственно: «Нигде на телевидении не платят так мало, как у вас!»
Оказавшись много лет спустя на ТV в Салониках, я с изумлением увидел, как слабо, как беспомощно работают тамошние телевизионники, но подъезжали они на дорогих машинах; отвратительно сняв ерундовенькую рекламу, через пару часов укатывали домой, - отдуваясь, изображая усталость и разговаривая друг с другом, будто Феллини с Антониони!
Не раз мне предлагали перейти из детской в другую редакцию: музыкальную, народного творчества, информации, пропаганды, учебную. Но ведь там нет спектаклей, значит нет или крайне мало работы с актёром. Только в учебку постоянно приглашали артистов, но зачем переходить куда-то, если здесь, в детской, наибольшая возможность поставить спектакль!
Учебная редакция феномен того времени. Нигде в мире не было и нет ничего подобного. Знания доставлялись на дом(бесплатно!) Лучшие столичные преподаватели вели уроки английского, немецкого, французского, испанского, читались лекции по высшей математике, физике тонких материй и т.д. Огромная часть сложного материала подавалось через игру, завсегдатаями «учебки» стали замечательные актеры.
Однажды, ожидая у раздевалки второго корпуса М.И.Дунаевского, я увидел во дворе Шаболовки Р.Я.Плятта. Он шёл медленно, сильно припадая на одну ногу, тяжело опираясь на палку. Войдя, стал раздеваться, но палка упала, он с трудом попытался нагнуться за нею,- я подскочил, поднял палку: «Ростислав Янович, давайте я Вам помогу раздеться!» Никогда не забуду глаз его, полных боли, благодарности и одиночества: «Помогите старику!» Сняв с него пальто, сдав его гардеробщице и отдав Ростиславу Яновичу номерок, спросил: " Вы в учебку?" " Да, в студию «Д»!" Я помог ему добраться до павильона, пожелал удачи. – Спасибо вам! – и он опять глянул на меня с болью и благодарностью. И пошёл в студию, сильно припадая на одну ногу, тяжело опираясь на палку. Больной, переутомлённый старик, он всё ещё кормил семью.
А в Останкино, в лаптях, онучах, ситцевой в мелкий цветочек рубахе перепояской метался у тысячеметровых павильонов замечательный Алексей Грибов – вечный дядя Лёша – тоже старый, больной, крайне усталый, с землистым цветом лица. Видимо, страшно хотел есть, растерянно и заполошно спросил (неподражаемые голос и интонация): - Нет ли какого буфета поблизости? – Поблизости нет! – отвечал я сочувственно, и он убежал в павильон. Я снимал в студии рядом, дал денег помрежу, попросил её купить бутербродов, кофе и отнести Грибову. Она отнесла, но Грибов был уже в кадре, она оставила помрежу, просила передать ему. Надеюсь, передали, а не слопали сами (и такое бывало).
Актёрский подвиг длиною в жизнь, даже если она обрывается, как у Андрея Миронова! Снимаю спектакль театра Сатиры «У времени в плену», Андрей Александрович в главной роли. Кадр выставлен, Миронов обращён к камере левой стороной лица (в правой у него нервный тик, сильный и частый). – Мотор! – и весь монолог Артист произносит так, будто абсолютно здоров! Сразу после «Снято!» правая сторона лица его жутко дергаётся.
На съемках «Мальчика со шпагой» Александр Потапов из Малого поразил меня подобным самообладанием. В жизни он заикается, изредка это бывает на сцене, но после команды: «Съёмка!» - абсолютно нормальная речь. Эпизод с ним идет минут десять, всё это время он в кадре, беспрерывно говорит, - и ни одного заикания!
А Максима Дунаевского я ожидал во втором корпусе, чтобы заключить с ним договор на его музыку к моей многосерийке.
III
В один поистине прекрасный день мне неожиданно предложили сделать девятисерийный спектакль «Мальчик со шпагой». Автор сценария В.П.Крапивин был тогда на гребне успеха, он только что стал лауреатом премии им. Ленинского комсомола, объявлен наследником традиций Аркадия Гайдара и т.п. Сценарий был динамичный, и, конечно, я ухватился за такой подарок судьбы. Немного смущало то, что это фактически продолжение крапивинских «Всадников на станции Роса» - один и тот же герой, Серёжа Каховский. «Всадники» уже увидели свет в постановке Н.В.Зубаревой, моей коллеги и приятельницы. Мне не очень-то понравилось то, что она сняла, и, самое главное, меня всерьёз озаботил мальчик – исполнитель главной роли Серёжи: сумеет ли он справиться с теми нагрузками, которые таил в себе новый сценарий?
Но до съёмок ещё далеко, подготовительный период официально начнётся только за две недели до первого съёмочного дня (такой идиотизм долго был устоявшимся явлением на ЦТ), всё время трачу на подготовку и проведение передач, но под новый год вырываюсь на пару деньков в Свердловск к Крапивину (в приказе значится: для работы над сценарием). В редакции много разговоров о Крапивине – необыкновенная личность и т.п., - но мне нужно всё увидеть своими глазами: и самого писателя, и созданный им мальчишеский клуб «Каравелла».
В Свердловске разыскал дом возле Уктусских гор, на окраине города, и долго смотрел через окошко цокольного этажа, как идут фехтовальные бои, как ребята и сам Крапивин увлечённо размахивают рапирами. Помещение неказистое, всюду трубы теплосети (значит, жара), низкий потолок: кто-нибудь взмахнёт шпагой чуток повыше и лампочка разлетается вдребезги!.. Под брезентом угадывается огромный шлюп. В комнате рядом на стенах штурвал, вымпелы – видимо, это «кают-компания», ребята за столом о чём-то болтают, на электроплите булькает чайник – уютный вечер! Понаблюдав с полчаса, вхожу в «Каравеллу». Знакомлюсь с Крапивиным, с ребятами – мне наперебой рассказывают об уставе клуба, об отрядах в 10-12 человек, о совете капитанов, возглавляющих эти отряды, о том, что все вопросы решаются голосованием; если ты «каравеллец», - обязан нести вахту (смена через каждые два часа), заниматься приборкой, изучением парусов, вязаньем концов, подготовкой шлюпа к летнему плаванию; «ходят» обычно по Верхисетскому озеру, снимают там фильмы; ездят в Севастополь; выпускают газету «Кукареку» - задиристую и смешную.
Потом пьём чай дома у В.П.Крапивина, он живет рядом с клубом. На стенах «хрущёвки» тоже штурвал, вымпелы, - я узнаю, что В.Крапивин мечтал о поступлении в морское училище, но не прошёл по здоровью; он, как и его мальчишки, погружён в игру, в клуб «Каравелла». Жена Владислава Петровича рассказывает: до того, как властями Свердловска для «Каравеллы» было выделено заброшенное помещение, ребята собирались у них дома, каждый день не меньше сорока человек, в течение пяти лет. Крапивин не любит вспоминать об этом, считает «Каравеллу своим соавтором и потому почти весь гонорар за свои книги тратит на созданный им клуб.
Последний – второй – день моей командировки пришёлся на 30 декабря. Наряжали ёлку, развешивали по стенам фонарики, играли спектакль – крапивинскую сказку «Львы выходят на дорогу». Потом одни ребята смотрели фильм, который сами и сняли, а другие – человек двадцать – залезли в шлюп, под брезент, долго там о чём-то шептались. И вот оттого, что в разгар праздника ребята залезли в шлюп, я понял главное: они здесь свои, хозяева, их влечёт сюда дух романтики, таинственных приключений (хотя, казалось бы, какая здесь тайна: любой школьник может придти сюда). А Крапивин… Да, конечно, он первый среди равных, но в душе он такой же мальчишка, как и они. Я увидел, какую радость он получает от общения с ребятами, понял, что он просто не может без этих мальчишек, жить не может без них, узнал, что он приходит в «Каравеллу» в 10 утра и уходит в 10 вечера, порой он как заботливая нежная нянька, но при этом бесспорный уважаемый лидер, и счастлив этим! Он хочет, чтоб ребята росли добрыми, честными, смелыми. Без честности нет искренности, без искренности – доверия, а без доверия не может быть воспитания. Конечно, «Каравелла» в немалой степени его писательская лаборатория, но что для писателя не исследование?
К.Симонов в стихотворении «С тобой и без тебя» тонко подметил: «Но в детстве можно всё на свете, и за двугривенный в кино я мог, как могут только дети, из зала прыгнуть в полотно».
Вот это девятисерийное полотно мне и предстояло теперь создать.
Первым композитором, к которому я обратился со сценарием Крапивина был А.Л.Рыбников. Он отверг сценарий: вторичен. Дашкевич, Зив, Дога и Крылатов оказались загруженными до невозможности. Вот тут-то я и вспомнил о М.И.Дунаевском.
Встретились, познакомились, рассказал ему, что хотел бы от музыки, расписал, где лейтмотив и т.д. А вечером того же дня неожиданно встретил его в Центральном детском театре. Я снимал там грузинскую сказку «Чинчрака» в постановке Л.Д.Эйдлина ( «Сказку с мёдом, с маслом, с молоком, сказку с солью, с перцем, с чесноком!»), а Дунаевский собирался писать музыку к какому-то спектаклю, пришёл к режиссёру. Но остался смотреть, и сидел на съёмках, покуда его не позвали.
Через несколько дней, прочитав сценарий, позвонил мне, попросил зайти к нему домой, и наиграл мне то, что успел сочинить. Мама его, красивая, ещё молодая женщина, убиравшая в его однокомнатной квартире в доме композиторов, услышав яркие, запоминающиеся мелодии, тут же стала звать его подчёркнуто: «Исаакович!»
Могу свидетельствовать: у Дунаевских – кипучая кровь. Я знавал дядю Максима Исааковича – Семёна Осиповича, сотрудничал с ним, он долгие годы руководил ансамблем «Моряна», а в последние годы – ансамблем Центрального дома детей железнодорожников. Удалось сделать шикарную передачу об этом его замечательном коллективе, Семён Осипович на радостях закатил банкет в ресторане гостиницы «Останкино», был заводилой, шутил, острил, танцевал весь вечер, - фейерверк, а не мужчина, закружил головы всем присутствовавшим там дамам! А было ему уж за семьдесят, мы, мужики вдвое младше, смотрели на него раскрыв рот, с восхищением, а уж дамы! Я назвал его Донжуаном Осиповичем, а он, смеясь радостно, прямо-таки излучая энергию солнца, возразил гордо: «Знали б вы моего братца Исаака!»
Забегая вперед, скажу, что Исаакович не подкачал. После премьеры спектакля «Пионерскую зорьку» на радио засыпали ребячьи письма: «Дайте послушать песни из «Мальчика со шпагой»! Особенно часто упоминался «Синий краб» - «Синий краб, синий краб среди чёрных скал в тени, синий краб, – он приснился мне во сне, у него восемь лап, две огромные клешни и серебряные звёзды на спине!» В.Крапивину не очень понравилась эта песня, он напел мне мелодию, которую сочинили мальчишки из «Каравеллы». Она оказалась ближе крапивинскому настрою, лиричнее, но вряд ли её запели бы так увлечённо, азартно, как песню М.Дунаевского – здесь была некоторая шутливость, не очень всерьёз, - именно поэтому и зазвучала она в школах страны.
Ещё в пединституте мы, юноши, не раз говорили о том, что есть литература мужская, а есть женская. К последней относили Грина и Паустовского. Мечтательность, иллюзорность Грина особенно раздражала юных максималистов. Если б тогда были написаны книги В.Крапивина, мы, несомненно, и их отнесли бы к женской литературе, особенно досталось бы «Всадникам на станции Роса»: всё то же сказочное спасение, только приходит оно не в корабле с алыми парусами, а в конниках с красными звёздами на будённовках (многим не давала покоя яркость «Неуловимых мстителей» Э.Кеосаяна). В этих будённовках – клише ЦК комсомола, клише всей советской трескучести. Немало поиздевались в последние годы над гайдаровским Мальчишем-Кибальчишем, но ведь Гайдар не сентиментален и, уж конечно же, не слезлив. «Всадники» и «Мальчик» это близкие слезы, комок в горле, но комок сентиментальный. От приставкинской «Тучки» («Ночевала тучка золотая») тоже комок в горле, но комок от трагедии, от нелепой жестокости, от бесчеловечности. Однако не будем забываться, уподобляясь юным максималистам, - будем судить художника по законам его творчества, тем более что в сценарии (не в книге!) сентиментальности куда меньше. И, пожалуй, главное доказательство тонкого понимания В.Крапивиным ребячьей души не только экранный успех его произведений, но и спрос на его книги сегодня. Триллеры надоели, ими переболели, потребность в человеколюбии оказалась сильнее. «У века, так больного недоверьем, доверья изначального инстинкт» (Е.Евтушенко).
Тем не менее, формула В.Крапивина «Словно в сказке, но вовсе не в сказке» не избавляет читателя от ощущения, что таких героев, как Серёжа Каховский, в жизни не отыскать. Исполнитель этой роли Саша Елистратов, мальчик умный и тонкий, так ответил в перерыве съёмки на вопрос журналистки: - Саша, а ты читал «Всадники на станции Роса» и «Мальчик со шпагой» до того, как начал сниматься в телеспектакле? – Конечно, читал. Очень понравилось. Только казалось, что таких ребят… не бывает в жизни, что ли. – Ты и сейчас так думаешь? – Думаю, что таких, может, и нет, но похожих много» (Журнал «Телевидение и радио» №10 за 1975 год).
Читая сценарий «Мальчика» и сопоставляя его со «Всадниками», я отчётливо вижу, что здесь другой Серёжа Каховский: более энергичный, более крепкий, более – Серёжа поступка. Но ведь исполнитель заявлен во «Всадниках», что делать? Взять другого исполнителя! И хорошо, что это не будет продолжением «Всадников»! Взять Сашу Елистратова, видел его в «Дорогом мальчике» у Стефановича и запомнил.
Но помреж, позвонившая Саше домой, огорчает меня его категорическим отказом: он уже наснимался, знает, какой это тяжкий труд, и хочет нормально учиться.
Приходится объявить конкурс. За неделю отсматриваю в телетеатре две тысячи мальчиков, и не могу найти того, кто нужен. А нужен внешне антигерой, без всякой прилизанности – пионерской и маменькиного сыночка, ни в коем случае не интеллигентик, не хлюпик, не москвич по облику, ведь Крапивин и его герои – сугубо провинциальны. ( «Я не люблю московскую буржуазность!» - не раз говорил мне Крапивин).
Есть достойный ансамбль взрослых исполнителей – Виталий Соломин, Александр Лазарев - старший, Майя Булгакова, Галина Анисимова, Юрий Кузьменков, Алексей Зайцев, Валерий Носик и др. Есть все исполнители детских ролей, а главного героя и нету! А завтра съемки – два дня подряд – в телетеатре.
Что делать, начинаю снимать с прежним исполнителем и убеждаюсь, что это совсем не то: в снимаемых сценах участвует любимая собака Серёжи – Нок, а мальчик её боится отчаянно, дрожит – о какой смелости героя тут говорить? К моему великому счастью идёт брак по звуку, ОТК выносит решение: телетеатр для съемок не пригоден (не могут наладить прохождение сигнала). Отдел эксплуатации назначает следующие съёмки в Останкино, через неделю, - у меня появляется возможность отыскать иного исполнителя! Захватив сценарий и разузнав адрес Елистратова, еду к нему домой. Сашина мама поит меня чаем с двойным лимоном – по-лондонски (оказывается, Саша родился в Лондоне, отец его журналист-международник, но и Лондон не смог повлиять на Сашину русопятость, живость и органичность), рассказываю о сценарии, о Крапивине, о «Каравелле» - всё это время остро наблюдаю за Сашей и вижу: в яблочко! Увлекаю его своим рассказом, он соглашается сниматься, я оставляю ему сценарий, назначаю день съёмки, прощаюсь, выхожу за дверь и слышу: Саша победно запел! И в сердце ударила радость удачи!
Серёжа Каховский – характер непростой, хотя и победитель по авторскому определению. На фехтовальной дорожке он поддаётся новичку «Эспады», чтобы утвердить в том бойца, чтоб тот поверил в силы свои. Встретившись с хулиганьем и даже с вооруженным бандитом, Серёжа, превозмогая страх, вступает в схватку – один, надеясь только на то, что вышибет нож, одолеет с помощью обычной заборной рейки, ибо в его руках – это шпага, оружие! То самое добро с кулаками!
Я не ошибся в Саше: именно ему, в первую очередь, спектакль обязан бесспорным, повальным успехом. Характер Саши Елистратова замечательно совпал с характером Сергея Каховского.
И Саше поверили – безоговорочно, абсолютно!
А цехам в ОТЦ «подфартило»: надо было арендовать двадцать высоких (не пионерских) барабанов (для барабанной команды), сто рапир, сто фехтовальных масок, сшить двадцать фехтовальных костюмов и сто комплектов формы клуба «Эспада» - к такому «цеховики» не привыкли. Но и моему помрежу и ассистенту досталось: возить на примерки в Останкино сто двадцать архаровцев, следить, чтоб они не затерялись в бесконечных коридорах Останкино и т.п.
Шестисотметровая студия «Б» на Шаболовке превратилась в мальчишеский клуб «Эспада» (опять же «подарок» цехам – декорации). Четыре дорожки для фехтования, на скамейках рядом восемьдесят мальчишек, гремит барабанный раскат, и резкие слова командира клуба Олега (В.Соломина): «К бою!»
На дорожках вспыхивают бои, ребята на скамейках кричат, поддерживают, протестуют, болеют – потом все срываются с мест: поздравлять победителя! Шум, гам, а ведь всем надо управлять, ибо всё происходит в кадре, где есть композиция, цветопись и прочее. Актриса «Таганки» Алёна Богина, - мама победителя турнира, - не раз говорила: «Вам надо памятник при жизни ставить: один управляетесь с такой массой!» А что делать? «Надо, Федя, надо!»
Иногда в павильон заглядывает Р.А.Быков (он частый гость на Шаболовке); видя, что внимание ребят постепенно переключается на него, исчезает из павильона, а через несколько дней выговаривает мне в шаболовском буфете, где мы с ним в очереди за яичницей с мелко нарезанными сосисками: «Зачем вы за это берётесь?! У меня ассистенты по монтажу, по актёрам, по костюмам, по реквизиту, по монтажу декораций, помрежи, второй режиссёр, а у вас что? С вашими скудными кадрами дай Бог передачу сделать, а вы… Уж на что я упрямый хохол, и то!..» Он любил говорить о себе «упрямый хохол», хотя и видел, что это вызывает улыбку. И если кто и был неугомонный и брался за съёмки сложнейшего материала, так это он сам! Конечно, мы, режиссёры, уважали и любили его, а уж если кому-то был нужен сказочный персонаж, говорили: «Возьми ты Ролика! Ролик всё сделает!» И Ролик делал! Иногда наши звали его «шпаной», имея в виду озорство, которое в нём сидело! Из него пёрло озорство большого таланта, озорство силищи, но «шпаной» он, конечно же, не был! Изредка мы встречались с ним за столом в ресторане ВТО, и тут он представал человеком редкой глубины и серьёза! Внимательно слушал стихи, которые ему читали мои гитисовские сокурсники, но хвалил только одну поэтессу: «Вы не боитесь властей – это прекрасно!»
Выговаривал он и А.Ф.Зиновьевой, выпускнице А.А.Гончарова, - она постоянно снимала спектакли. Вообще же на ЦТ было не более десяти режиссёров, которым доверялись такие работы (из почти трёхсот). Конечно, зависть это рождало немерянную. Я уже привык к тому, что на редакционных летучках не только спектакли, но даже передачи, сделанные мною, аттестовали так: «Это немножечко подпортило эту, в общем то, совершенно блестящую передачу». И признать, и укусить. Привык и к тому, что на больших летучках – всего ЦТ – мои программы оценивали намного выше, чем на редакционных.
В том, что спектаклями упорно именовали фактически фильмы, была своя хитрость: за фильмы надо было бы платить постановочные куда большие – в несколько раз.
Но мы были счастливы уже тем, что снимаем спектакль, занимаемся, действительно, творчеством. Я не любил делать передачи, не любил короткой жизни программ, - у спектакля жизнь протяжённее, по крайней мере, несколько лет повторов, а то и много больше. Хотя и случались иногда передачи, о которых писали в газетах, журналах потом многократно.
После «Эспады» шаболовская «Бэшка» превратилась в кусочек чилийского Сантъяго. Идёт бой, гремят выстрелы, клубы дыма заволакивают павильон, на мостовой из резинового булыжника обливается кровью, «умирает» юный сторонник президента Альенде… Долгий эпизод (сон героя спектакля, Сержи Каховского), на нём звучит песня… «Не трогай, не трогай, не трогай товарища моего: ему предстоит дорога в далёкий край огневой!» Вампука, в сущности, но тогда это воспринималось, как «Чили – Испания наших дней!»
Самая сложная сцена ночная, - натурная, снимали по жуткому морозу на окраине Клязьмы, ближе к Пушкину. Разожгли костры, чтоб не заморозить камеры, постоянно бегаем в ПТС греться горячим кофе – так несколько дней. В десять вечера нас забирает автобус, отвозит в Останкино, а уж оттуда «Рафик» развозит по домам. Мы с Сашей неизменно оказываемся спутниками М.М.Плисецкой – она снимается вместе с И.М.Смоктуновским у А.В.Эфроса. После полного съёмочного дня эта маленькая, ладная женщина находит в себе силы спокойно, буднично разговаривать, будто не было изнурительного труда ежедневно с десяти до десяти. Саша восхищается шёпотом: «Во, железная!» А однажды: «Стальная!» Я жил в Средне-Кисловском, Саша у Курского, «Рафик», высадив Майю Михаиловну у магазина «Экран» на Горького, подвозит меня до Герцена, далее до вокзала Сашу, там он – в сопровождении помрежа – через пути или же под мостом железной дороги добирается до своего дома.
Однажды в двенадцать ночи позвонила Сашина мама: «Вы дома? А где же Саша?!» Вот когда ёкнуло, оборвалось сердце: в этот вечер я доехал с ним до вокзала (помреж, вдребезги простуженная на съёмках, свалилась с температурой). Саша активнейше протестовал против моего дальнейшего «конвоирования», я довёл его до перрона, взяв с него слово, что он пройдёт пути под землёй, переходом. И вот он пропал! Что делать? Звоню на Огарёва в милицию, рассказываю об исчезновении; там, проверив всю оперативную информацию, отвечают: «О пропавшем мальчике никаких данных!» И началось! Созваниваемся с Сашиной мамой через каждые двадцать минут – ничего нового! Час ночи, половина второго – с ума сойти можно! Всё время звоню в милицию, дежурному по городу в исполком, - безрезультатно! Наконец, в два часа ночи звонок: «Саша дома!»
Оказалось, что Саша всё же пошел не подземным переходом, а верхом, через пути, вышел на какой-то перрон и тут увидел «щипача»: вор на его глазах «обчистил» двоих пассажиров, прыгнул в почти пустую отходящую электричку – Саша в соседний вагон! Вор сошёл в Мытищах, Саша за ним, но, сообразив, что тот - взрослый и сильный - вскоре заметит его, забежал в отделение милиции на вокзале и далее «повёл» «щипача» уже вместе с милиционерами. Вора задержали. Оказалось, опасный рецидивист, сбежал из тюрьмы, в сапоге – нож. Саша пришёл в восторг: «Как у нас в спектакле!»
А сцену снимали такую: учительница поздно отпускает ребят домой (вторая смена). Зимою темнеет рано, и Серёжа решает проводить знакомого второклашку Стасика – мало ли что или кто! Сразу после турнира, когда Серёжа, поддавшись, помог стать победителем новичку Мите Кольцову, четверых ребят из «Эспады» остановили в глухом дворе четверо шалопаев, потребовали денег, не найдя их, сняли с троих форменные ремни, и только Митя не дался, только новичок Митя защищал своё человеческое достоинство, и вернулся в «Эспаду» избитым. " Их ведь четверо было? И вас тоже. И они даже не больше вас. Как же так? Без драки… - Я не знаю. Наши какие-то замороженные сделались. – И Митя вдруг заплакал. – Да что ты, Митька! – Обидно, - прошептал Митя. Даже никто не подумал, что можно драться. – Но ведь ты-то дрался, - сказал Олег. И улыбнулся: - Признайся: первый раз в жизни, да? – Нет, - Митя тоже улыбнулся разбитыми губами, - наверное, второй. Я ещё в детском саду дрался с одним мальчиком из-за педальной машины. Но мы тогда подрались и помирились. А с этими… Это же враги." Вот почему Серёжа решил проводить забитого отцом Стасика и его одноклассника. И нарвался на ту же четвёрку! " Пусть карманы покажут! – мрачно потребовал Гусыня. – Дураки вы, - сказал Серёжа, - вы думаете, на вас управы не найдётся?"
В ту же минуту в глазах у Серёжи вспыхнули жёлтые огни, и от удара в лицо он отлетел на палисадник. Палисадник был шаткий, он прогнулся под Серёжей, и несколько реек отскочило от нижнего бруса. До сих пор Серёжа не думал об оружии. Но сейчас, ощутив под рукою деревянную рейку, он, фехтовальщик, оттолкнулся левым локтем и кинулся к врагам. Киса ойкнул и отскочил, ухватившись за кисть правой руки. Обратным движением Серёжа сбил Гусыню. Осторожный Сенцов успел отскочить, но Серёжа прыжком догнал его и врезал по лопаткам. Самый маленький из четвёрки что-то поднял с земли, у Серёжиной головы просвистел камень. – Ты мне ещё покидайся, - пригрозил Сергей. Перехватил поудобнее рейку, поднял портфель и сказал Стасику: - Пошли! И тут взрослый голос: - Это шо же такое? А ну брось палку, и топай сюда, ты… Из темноты выдвинулся взрослый, широкоплечий, видимо, пьяный. «Гаврик!» - восхищённо ахнул Гусыня. Гаврик протянул руку и в полосе света блеснул нож. В этот миг Сергей понял, что если промедлит хоть полсекунды, то не справится с собой от страха. Рука фехтовальщика сработала молниеносно. Нож серебряной рыбкой взлетел в полосе света и воткнулся в столб в метре над головой Стасика. – Ай! – как-то по-детски сказал взрослый Гаврик. И вливая в удар всю свою силу, страх и ненависть, Серёжа врезал ему по коленям. Гаврик упал, и Серёжа, не сдержав отвращения и страха, замахнулся ещё раз…
Тут в кадр должен был влететь милицейский уазик, из него выскочить старлей и крикнуть: «Всем стоять!» И рвануть кобуру пистолета.
Уазик влетел в кадр, но от резкого торможения дверь распахнулась и, не удержавшись, из неё вылетел в сугроб старлей – Валерий Носик. Прокатился, подобно акробату, вскочил на ноги, сходу выхватил из кобуры пистолет, неожиданно для самого себя пальнул в воздух (холостым, разумеется) и заорал бешено: «Всем стоять!» Этот дубль – первый и единственный – я и включил в монтаж.
За милицией сбегал незаметно исчезнувший Валера, приятель Стасика, поймал на дороге милицейский патруль.
А вот нож со столба исчез. Обыскали всё вокруг – нету! Только зарубка осталась! В школе, на общей линейке, капитан милиции (Юрий Кузьменков) вручает Серёже и Валере по готовальне. А стоящий рядом с капитаном старлей (Валерий Носик) дружески подмигивает Сергею. Валера Шагаев звонко: " Большое октябрьское спасибо!" В строю смеются. Серёжа: «Спасибо», но тихо и неуверенно. Когда он подходит к своей шеренге, его окликает Татьяна Михайловна (Майя Булгакова):
"Каховский! Что ж ты не поблагодарил как следует?" И Серёжа, повернувшись к залу, громко и твёрдо:" Спасибо! Но это была случайность!" Удивлённый шумок шелестит по шеренгам. А Серёжа всё громче: - Случайность! Ведь провожать их должен был не я, а Наташа Лесникова. И что было бы тогда? Или – если б мне рейка под руку не попалась? Или я б не знал, как ей действовать? Что тогда?! Я думаю, не надо малышей задерживать допоздна, вот и всё.
Тишина растерянности и удивления. И вдруг щёлкают одинокие аплодисменты, они будто прорывают плотину молчания, - все аплодируют дружно, уважительно.
Книги Крапивина – как обнажённый нерв. Не знал – не гадал Серёжа, что нож унёс с собой Стасик и отдал его Кисе! Узнав, возмутился и ударил Стасика! Как стебелек, дернулась шея мальчишки, и тут же волна отчаянного отвращения к самому себе хлынула и смыла всю Серёжину злость: «Чем же я лучше его отца?» - Слушай, мне от тебя ничего не надо, скажи только: зачем ты отдал нож Кисе? Я тебя очень прошу! – Чтоб не бил! – Разве он бил? – Обещал, если двадцать копеек не принесу! – А ты принёс? – У меня нету. – А если бы было?.. Стасик вздохнул.
Домой Серёжа не пошёл. Тошно было идти домой. Побрёл к реке.
В детстве, в отрочестве, в юности человек обдумывает себя в жизни. Хочет стать лучше других. Или успешнее. Герои Крапивина стремятся стать лучше. Именно это созвучно душам мальчишек и девчонок, которые и сегодня, в меркантильное время, зачитываются Крапивиным.
- Слушай, ведь он ухватил душу артековского вожатого! – говорил мне Крапивин о Виталии Соломине, которого будто само Провидение поставило вожатым Серёжи – Саши Елистратова! Они поразительно созвучно смотрелись вместе. А был ещё мой точный расчет: яркое портретное сходство Саши и Александра Потапова, Маши Стерниковой (тёти Гали, Серёжиной мачехи) и её дочери! Не в одном зрительском письме вопрошали: «Как вы нашли такую семью артистов?!»
Никакой семьи не было, была достигнутая цель, которую я с самого начала поставил перед собой: в таком ирреальном, иллюзорном литературном материале всё должно быть максимально убедительным, в том числе и портретное сходство: Серёжи с его отцом, Стасика – с его и т.д. А ночное происшествие с Сашей Елистратовым только подтвердило, что выбор его на главную роль был верен.
Но Каховский (в честь декабриста, как объяснил мне Крапивин) не был бы Каховским, если б не помог Стасику в дальнейшем. Учителка Стасикова, готовясь к родительскому собранию, выставила в шкафу дневники отличников и двоечников, над одними: «Мы ими гордимся», над другими – «Они нас тянут назад» Стаську отец нещадно порет по поводу и без, Стаська плачет в ожидании жуткой кары: он двоечник! И Сергей, раздобыв у технички ключи от шкафа, изымает дневники двоечников, спасает Стаську! А дневники после собрания отдаёт своей учительнице, просит передать это училке Стасика. И та, наконец-то, определяет: злостный нарушитель школьной дисциплины – Каховский! Идёт педсовет (моя самая любимая сцена в спектакле). Директор (А.Лазарев), классрук Каховского (М.Булгакова) постепенно занимают сторону Сергея, завуч (Г.Анисимова), училка Стасика (М.Струнова) страстно обвиняют его. Дуэль взглядов, недосказанностей, обвинительных речей и реплик холодно оценивающего своё поведение Сергея… Всё, как на фехтовальной дорожке, тот же бой, только без рапир и защитных масок.
- Не будем отвлекаться, - перебивает директор. – А сейчас вот что. Я думаю, Каховский извинится за свой поступок и отправится в класс. Он и так уже пропустил пол-урока. – Я не извинюсь, - негромко, но решительно говорит Серёжа. – Каховский! – восклицает Татьяна Михайловна! – Почему? – сухо спрашивает директор. – Потому что извиняться надо, если виноват. А если просто так, то зачем? – Ты что же, считаешь, что ничуть не виноват? – директор смотрит на него с интересом. – Может быть, виноват. В том , что не догадался к вам пойти, чтобы сказать о дневниках… Но сейчас я извиняться не буду. Я не люблю, когда меня обзывают хулиганом и рассказывают про меня всякое… чего не было. – Ты не любишь правду! – торжествующе заключает Нелли Ивановна. – Недаром ты и твои дружки в вашем клубе выгнали Сенцова. – Она поворачивается к директору. – Это прекрасный ученик, вежливый, дисциплинированный. Я говорила с матерью, она места себе не находит от возмущенья! Они его выгнали за то, что он отказался участвовать в уличной драке и честно сказал об этом. – Его выгнали за трусость. И не я, а совет. Они трое, такие здоровые, бросили в беде одного пятиклассника, самого слабого. – Зато ты, я смотрю, ух какой смелый! Вроде тех смельчаков, которые гривенники у первоклассников собирают по дороге в школу… И не старайся, мне твои извинения не нужны.
Серёжа сжал зубы. Директор взглянул на часы. – Каховский, у вас какой сейчас урок? – Физика. – Как у тебя дела с физикой? – Не очень. Надо тройку исправить. – Ладно, иди в класс.
Серёжа встает. «Выходит, всё?» - До свиданья, - говорит он. Директор молча наклоняет голову. Серёжа идёт к двери. – Анатолий Афанасьевич! Значит, вы ему больше ничего не скажете? – раздаётся за его спиной взвинченный голос Нелли Ивановны. Серёжа, думая, что его окликнут, останавливается. – Пока нет, - устало произносит директор. – Иди, Каховский, иди.
Серёжа закрывает за собой дверь. И слышит, как там, в кабинете, неожиданно окрепшим голосом директор спрашивает: - А что я должен ему сказать, уважаемая Нелли Ивановна?
Сразу после премьеры поехали, полетели на ЦТ тысячи писем. Оказалось, во многих школах, несмотря на каникулы (показ с 19 по 29 июля 76 года) велись коллективные просмотры, а уж в пионерлагерях!.. «Мальчик» стал событием в жизни школьников, для ЦТ это было особо отрадно: это первый сериал для детей, снятый не киностудией, не Т/О «Экран», а собственно ЦТ, и сериал абсолютно успешный. Цитирую по журналу «Телевидение и радио» №2 за 77 год, статья Н.Зеленко «Рыцари справедливости»: «Девять серий вместили много событий, мы рассказали лишь о некоторых. Но и они достаточно полно рисуют характер героя, которого полюбили телезрители: искренний, немного вспыльчивый, добрый и смелый Серёжа Каховский. Действительно полюбили – об этом свидетельствует почта спектакля: «Замечательный фильм, Серёжу Каховского по праву можно считать героем семидесятых годов…» «Спектакль мне очень понравился, да я и не думаю, что он кому-то не понравился…» «Недавно мы посмотрели спектакль «Мальчик со шпагой». Ещё раньше мы читали замечательную книгу Владислава Петровича Крапивина и, конечно же, прочитали повесть «Мальчик со шпагой». А когда мы в программе телевидения увидели только строчки «Мальчик со шпагой», то очень и очень обрадовались. Честно говоря, героев спектакля мы представляли себе не такими. Но, увидев только одну серию спектакля, мы быстро привыкли к нашим героям и полюбили их». «Скажите, пожалуйста, откуда В.П.Крапивин узнал о том, что происходит в нашей школе?» Е.И.Соколовская, Ленинград: «Я не «ребята», я уже бабушка, но каждый день с нетерпением ждала следующей серии. Ни Олимпиада, ни другие фильмы не смогли заслонить впечатлениями очередную серию фильма «Мальчик со шпагой». Каждая серия вмещала вопрос, над которым приходилось раздумывать и переживать целый день. Фильм необходим срочно не только детям, но и взрослым». Б.Черняк, врач 10-й городской больницы Одессы: «Я взрослый человек, но получила колоссальное удовольствие, посмотрев фильм-спектакль «Мальчик со шпагой». Т.Евдокимов, Абакан: «Мальчик со шпагой» ничуть не меньше нужен взрослым». В.Д.Столяров, Рига, по поручению товарищей: «Пишет далеко не пионер, ныне военнослужащий пограничных войск. Недавно нам довелось посмотреть телевизионный спектакль «Мальчик со шпагой». Спектакль нашёл самый широкий отклик. Споры и дискуссии по этому поводу возникают и по сей день. Кто-то что-то открыл для себя, кто-то решил ранее нелёгкий для него вопрос. А кто-то по другому взглянул на новое поколение и своё будущее. Телеспектакль понравился всем, не оставил равнодушным ни одного человека…». И т.д. Лично мне – постановщику – пришло свыше пятисот писем. Некоторые из них поразили: в них исповедовались, просили совета. Я отвечал на такие письма, почти все от ребят из неблагополучных семей. Переписка длилась годами, пока молодые люди не уходили во взрослую жизнь.
География писем – весь СССР. И самое удивительное для меня – масса писем из Москвы, Ленинграда, Харькова, Киева, Перми, Свердловска, Новосибирска, т.е. из больших городов.
Последние строчки статьи Н.Зеленко: «Нередко слово «герой» употребляют в его основном, главном значении. Имеется в виду человек необыкновенный, прославившийся, совершивший что-то выдающееся, чаще всего – подвиг. Но ведь есть ещё и будни, а в них тоже нужны мужество и характер, сила и страсть.
«Мальчик со шпагой» воспитывает в детях повседневную смелость, повседневное мужество, повседневную честность. Крапивин написал, а телевидение привело на экран положительного героя будней. Познакомив с ним миллионы телезрителей, ТВ сделало большое и доброе дело».
После премьеры В.П.Крапивин подарил мне свою книгу: «Ваграму Борисовичу Кеворкову – с уважением, пожеланием всяческих успехов и в надежде на долгое многосерийное сотрудничество!»
Я тоже хотел бы этого!
А сын мой настойчиво рекомендует «Лабиринт» Альберта Лиханова. Я прочёл эту серьёзную и правдивую книгу, позвонил Лиханову, встретился с ним в редакции «Смены». На следующий день получил от него добро на инсценировку и экранизацию. Рассказав о согласии А.Лиханова, дал читать «Лабиринт» новому главному редактору. Как-то она отнесётся к этой книге о трудной жизни подростка? А если даже она одобрит, как отнесётся к «Лабиринту» (неподходящее название для советской книжки) начальство повыше?
Работаю, делаю передачи. Жду. «Терпение, Штюбинг, терпение и щетина превратится в золото!..» Читаю подаренную Крапивиным книгу. Прикидываю: что в ней можно экранизировать. На тот же предмет читаю Алексина, Железникова, Киселева. И даже С.Т.Аксакова. Так как же всё-таки с Лихановым? С «Лабиринтом»? 2008 год
Годы на TV
© Copyright: Ваграм Кеворков, 2024
Свидетельство о публикации №224082401509
Свидетельство о публикации №224082401509
Рецензии