В защиту Петра Великого

Пётр Великий является самым критикуемым деятелем нашей истории, значительно уступая откровенным кровопийцам, которые почему-то находят большое число почитателей в среде, так называемых, «патриотов». Пётр же неугоден всем: и левым, и правым, и западникам, и славянофилам. Однако выступать против него всё равно что выступать  против Пушкина, против Достоевского, против Гоголя. Ведь без этого человека у нас вообще не было бы Петербурга, соответственно, не было бы Золотого и Серебряного веков русской литературы (связанных с городом на Неве настолько же тесно, насколько Флоренция была связана с Возрождением и Париж с Бодлером и парнасцами). Заложенный Царём город стал не просто столицей, но культурным центром, куда стекались лучшие умы со всей Европы. Появлением своего национального гения – поэта, равнозначного Шекспиру, русский народ обязан единственно Петру Первому. Без него Ганнибал попросту не оказался бы здесь. Не влилась бы эта горячая абиссинская кровь, не родился бы Пушкин. Без прививки иностранной культуры у нас не было бы своей поэзии. Наши поэты, писатели, философы учились у французов, немцев, англичан. В лучшем случае, русская культура была бы наподобие индийской. Кроме великих священных текстов древности, в мировой культуре Индия ничем иным не отметилась. Сами основы русского литературного языка заложил не кто иной, как Пётр. Как отмечал историк Яков Грот: «Этот великий Монарх, ко всему прилагавший собственный труд, принимает непосредственное участие в возникающем книжном и типографном деле. Он выбирает книги для переводов, исправляет их слог, направляет развитие письменного языка; он же заводит типографии. Таким образом, Пётр Великий положил начало русской светской литературе».
Показательно, что первый хронологически русский философ Чаадаев и первый по своему значению Вл. Соловьёв, оба с одинаковой силой отстаивали дело Царя-реформатора. Соловьёв даже посчитал необходимым написать целую работу «в защиту Петра». Не лишним будет напомнить, что два главных русских писателя (Пушкин и Гоголь) также были его почитателями.
И прежде, и теперь главным пунктом обвинения против Петра служил его «деспотизм». Как-то забывают при этом, что всё предшествовавшее столетие официально вошло в отечественную историографию под именем «Бунташного века». Кровавый раскол, разделивший Церковь и весь народ на целые века, случился ещё до Петра. И почему-то по отношению к Алексею Михайловичу, инициировавшему или санкционировавшему это, раздаётся куда меньше обвинений.
Раз за разом поминая  «стрелецкие казни», игнорируют яркий эпизод из  детства Петра, когда буквально у него на глазах те же стрельцы растерзали его воспитателя Матвеева. А потом ещё линчевали Долгорковых, Нарышкиных, Ромадановского, Языкова. Маленький Пётр плакал и заступался за Матвеева, но того прямо из его рук вырвали, чтобы тут же казнить. Пережитое стоило ему впоследствии нервного тика. И никто из хранителей отечественного любомудрия не встал тогда за малолетнего царевича. Ни патриарх, ни самый последний монашек. Ребёнок остался один на один с толпой. Никто не закрыл ему ушей на крики убиваемых и не отвернул его от кровавого зрелища расправы. У него на глазах убивали близких ему людей. И психологически, и политически это оправдывает любую последующую жестокость, которая чрезмерной у Петра всё-таки не была. Приближённый к Петру Нартов утверждал: «Мы, бывшие сего великого государя слуги, вздыхаем и проливаем слёзы, слыша иногда упрёки жестокосердию его, которого в нём не было. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил и какими уязвляем был горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям человеческим и прощал преступления». Религиозный мыслитель Эккартсгаузен справедливо указывал, что законодательство петровской эпохи во многих вопросах шло по пути гуманизации. Сравнение с европейскими законами это убедительно показывает. Можно взять для примера английский закон того времени, предписывающий за печатание богохульных книг отрезать уши (что заставило Свифта переживать, согласится ли вообще кто-нибудь издать его книгу и тем самым «расхрабрится настолько, чтобы рискнуть своими ушами»); прусский эдикт от 1828 года, предписывающий повесить подавшего жалобу лично на имя короля; в Испании суды инквизиции (активно применявшие пытки) функционировали до XIX века (Монтескье упоминал о случае освежевания); в прогрессивной, но ещё колониальной Америке официально казнили за подозрение в колдовстве (процесс над салемскими ведьмами). Один из классиков английской литературы  Диккенс (проведший детство в долговой тюрьме) значительную часть творчества посвятил бичеванию недостатков судебной и законодательной системы своей страны. Судя по описанию Рэдингской тюрьмы, оставленному Оскаром Уайльдом, ситуация мало поменялась к началу ХХ века. Французский классик Поль Верлен  несколько лет провёл во французских тюрьмах. В мемуарах об этом отрезке жизни он также рисует весьма безрадостную картину. В декларировавшей примат закона Америке до конца XIX века при поощрении местных властей широко практиковался суд Линча. Судебная система во всём мире была несовершенна и гуманизмом не отличалась. Однако в России направление на смягчение наказаний дал Пётр I. Для начала он приравнял к уголовному преступлению убийство холопа, что до того вообще убийством не считалось.
С Петра же ведут начало все гуманитарные нововведения. За стройками и походами он находил на это время. Его биограф Голиков писал, в связи с этим: «Человеколюбие его доказывает спасительные учреждения  его о  сохранении детей несчастно рождённых, подкидышей и бедных; доказывают миллионы долгов, прощённых им; доказывают возвращённые из ссылок, освобождённые из-под стражей; доказывают устроенные госпитали, больницы, богадельни, снабдённые достаточным содержанием».
Как человек, как государственный деятель, вышедший из «бунташного» XVII века Пётр не мог не быть жёстким и даже порою жестоким. Самый почвенный из наших философов Розанов полагал, что «Россия, страна мужиков и попов, снаружи должна быть солдатскою». Петровские реформы и были таким солдатским мундиром. Меры были экстремальны, но насущно необходимы. Западный образ жизни (службы — в первую очередь) послужил сдерживающим и укрепляющим каркасом. Широкую разгульную русскую душу надо было организовать и ограничить. Иного способа не было. Ярый либерал Добролюбов полностью оправдывал здесь Петра: «Внимательное рассмотрение исторических событий и внутреннего состояния России может доказать, что Пётр рядом энергичных правовых реформ спас Россию от насильственного переворота, которого начало  сказалось уже в волнениях народных при Алексее Михайловиче и в бунтах стрелецких».
Недоверие к церковным иерархам, открыто проявляемое Петром, также объяснимо. Церковники, пользовавшиеся наибольшим авторитетом, не встали в роковой момент между Царём и толпою, а предоставили Царя толпе. Пётр ясно увидел, что такое русская воля. И что он сам вынужден создавать себе верных помощников.
У него не было времени. Лишь четверть века, чтобы проскочить века. Иначе так бы и продлилось средневековье на Руси. В том его грандиозность и величие, что потомкам (потомкам в широком смысле) не удалось профукать его дело. Он смог исполнить свою миссию, которую, без сомнения, ощущал. Совершил исполинский труд. Вся страна была против, «народ» упирался (они и картошку считали бесовскими происками). И тем не менее Царь пересилил. Поднял на своих могучих плечах Россию и перенёс её в Новое время. Он был человек будущего. Страна же ещё жила в средневековье.
Не было бы Петра, нас бы постигла участь турецкого султаната — вековое прозябание и деградация. Вероятнее всего, утеряна была бы и сама политическая независимость. Не то, что со Швецией, даже с Польшей конкурировать на равных не хватало сил. Столь любимого и возвеличиваемого патриотами Ивана Грозного Баторий по большому счёту раздавил. В вековом противостоянии славян с теми исходными, что сложились к концу XVII века, победила бы Польша. Не было бы России, не только как Империи, но и как России. Со всей нашей самобытностью нас бы просто смяли. Даже Крымское ханство было необоримым соседом.
Московское войско устроено было по образцу ордынского и на равных конкурировать с европейскими армиями не могло. Крупные и более развитые соседи нас бы просто сожрали. Вместо раздела Польши был бы раздел Московии. Ханствам (Крымской, Ногайской орде) одна половина, другая —  европейским державам, осталась бы самобытная, но очень маленькая часть. Не Русь, а Руська. Даже Лев Тихомиров, много критиковавщий Петра, признавал, что мы «без этой реформы утратили бы своё национальное существование».
Пётр победил и на востоке, и на западе. Пусть, Азов отобрали обратно. Важно, что был сделан первый (и какой большой) шаг. Турция с этих пор уже не могла изменить свою судьбу. Так же учась у запада и так же нанимая иностранных военных профессионалов, только отступала от научившейся побеждать России и в последующем проигрывала все наиболее важные войны. Пётр научил русских побеждать любого врага. При нём, благодаря ему русские  впервые разбили европейцев (не несколько десятков рыцарей, не маленький десантный отряд, а полноценную, победоносную армию). Видный военный историк Баиов приравнивал свершенное Петром под Полтавой к подвигу Дмитрия Донского (также определившему судьбу Руси): «В действиях и словах Петра Великого много общего с Дмитрием Донским перед Куликовской битвой. Оба государя-полководца действуют при одинаково тяжёлых условиях, и оба, кроме материальных средств, прибегают к поднятию духа войска, затрагивая одни и те же стимулы, вызывающие войска на высшее самоотвержение, и в 1380 году, и 330 лет спустя, в 1709, эти нравственные побудительные причины у русского воина — одни и те же: отечество, церковь, вера православная и преданность верховному начальнику, Царю. Державные вожди в решительную минуту боя в обоих случаях показывают и личный пример».
Почвенникам следует иметь в виду, что усиление державы на европейский лад, способствовало и укреплению позиций Православия в мире. Без Петра не только нас бы не стало, как сильной нации, не уцелели бы единокровные  и единоверные нам народы. То что многие нации (православные, в первую очередь) не были ассимилированы или вовсе уничтожены — прямая заслуга Российской Империи. С Петром у нас появилась внешняя политика. Снова и снова воюя с турками, Россия спасала грузин, армян, осетин, абхазов, сербов, черногорцев, македонцев, болгар, греков. Спасали от прямого физического истребления. По мнению Достоевского: «Лишь после Петра Великого Россия сознала в себе силу исполнить своё назначение, а фактически уже и стала действительной покровительницей  и православия, и народов, его исповедывающих».
Едва ли можно сказать, что русские до XVIII века были великой нацией. С Петром мы такими стали. Наша нация (в широком смысле) получила мощнейший импульс к развитию. Это не было «европейничанием», «онемечиванием», но шагом к всемирности. Мы стали нацией, имеющей мировое значение. Мы выбрались из захолустья Азии, из омута смут.
Часто, осуждая Петра Первого, любят превозносить Ивана Грозного. Но, как ни относись к этому царю, бесспорным итогом его правления явилась смута и полное разорение страны. После Петра, несмотря на всех временщиков, несмотря на погрязших в интригах цариц, Империя росла и крепла. Пётр вытащил нас из варварства. «Нет никакой Европы, а только христианские государства». И Пётр привёл нас к образу христианского государства. До него мы клонились, скорее, к ханскому типу. Никакой Византией здесь и не пахло. Историк Кавелин, например, охарактеризировал московское государство как «азиатскую монархию в полном смысле слова». 
Пётр сформировал служилое сословие, на протяжении двух последующих столетий тянувшее на себе лямку защиты государственности. Ошибочно его обвиняют в том, что оторвал дворянство от остального «народа». В Смуту и в Разинском восстании дети боярские и бунташные холопы тоже были по разные стороны. И те, и другие носили бороды и кафтаны, но это не мешало им резать друг друга. Раскол и противостояние в «обществе» (ещё только формирующемся) уже были до Петра. Он лишь вдохнул иное понимание своей роли в дворян, заложил понятие долга и чести в души русских людей.
Противопоставляя «народ» Царю-реформатору, сильно переоценивают недовольство им лично. Эта тема подверглась  значительному искажению, уже в более поздний период. К примеру, прусский посланник Фоккеродт, занимаясь исследованием жизни Петра по горячим следам в 1730-х годах, много общался с русскими. Он с удивлением отмечал, что «память Петра в почтении только у простоватых и низшего звания людей, да у солдат». Историк Стасов, изучавший фольклор петровской эпохи, пришёл к выводу, что «было у русского народа того времени ещё и другое отношение: отношение одобрения, симпатии и похвалы». Если Булавин является олицетворением народного недовольства, то точно таким же лицом народного отношения служит Иван Посошков, горячий почитатель Петра.
Петровскую эпоху неотступно преследует миф о «засилье немцев». Но это опровергается таким же расхожим представлением о «птенцах гнезда Петрова». Достаточно взглянуть на ближний круг Царя, кому он поручал ответственные задачи и посты. Тут будут всё русские люди: Меньшиков, Толстой, Ромадановский, Апраксин, Шереметев, Головкин и др. Как писал авторитетнейший из наших историков С. Соловьёв: «Правило Петра – заставлять проходить своих практическую школу, поручать важнейшие должности только русским».
Прославляемый в либеральном лагере Александр II также стал возможен лишь через Петра. Без восприятия иностранной культуры откуда бы тогда взяться европейскому реформатору?
Пётр I — ключ, открывший Россию для мира и мир для России. Чтобы повернуть ключ в заржавевшей скважине, давно не смазываемой, нужно приложить усилие, надавить. И скрежет будет, и сопротивление.
Безусловно, сам Пётр I  был противоречив и как человек, и как деятель.  Но мы все противоречивы. В его личности многое может не нравиться. Сильные, яркие люди вообще многим не по нутру. Когда один делает, когда один просто способен к действию, то всегда найдётся толпа зевак, что будут критиковать его, с лёгкостью выискивая недостатки.
Но все неблаговидные поступки и жесты Петра настолько мелки в сравнении с его титаническими свершениями, что не заслуживают к себе повышенного внимания. Любил женщин. Как и крестивший Русь князь Владимир. Иван Грозный, которого так любят почвенники, тоже в этом вопросе не сдерживался.  Пётр любил застолья и возлияния, но он и работал как вол, как ни один правитель ни до него, ни после не работал.
Что бы ни писали, что бы ни говорили, какие бы теории не придумывали, Пётр в истории так и останется Великим. Неоспоримые победы русского оружия в Европе и великая русская культура останутся навеки самыми лучшими памятниками его гению.