Эпизод 19. Звонок

Не так много  подруг у Тони, всего-то две – Пулька,  то  есть Пульхерия Осамухина и Надя  Гридина, Гридя. Была еще сменщица Танюша, знаток народных обычаев и конструктор, но с Таней  девочки не пересекались.  Они собирались за чаем у Тони после  прогулок, рассматривали фотографии, которые успели наснимать в старом городе… Иногда настроение было лирическое, и они негромко пели песни под баян. Пулька всегда чутко ловила  это настроение, подбирала на баяне те клавиши, которые напоминали нужную песню. Чаще всего это были русские народные или услышанные где-то, или напоминание о чём-то. Как, например, их поход в филармонию тоже запомнился.  Они даже сами не ожидали, что хоровая музыка так их затронет. Они в шутку называли себя ВОЛКами  - всесоюзное общество любителей-краеведов…
Но говорить о себе они, конечно, никогда не хотели, это уж так нечаянно получилось, потому что  Пульхерия увлекалась, и то у неё уже было два тома  по краеведению. А Гридя не особо увлекалась, просто азартно снимала всё подряд.  Ей  нужна причастность, это  важно. Их  примиряло и возвышало  их занятие, отрывало от домашней возни.
Когда они в сильный дождь прибежали после своей прогулки и с чайничком пошли на второй этаж,  как вдруг послышался грохот снизу. Стучал по батарее  муж. Выбежала Тоня на лестницу, на кухню.
- А чего, меня в этом доме покормят или нет?- раздался громоподобный голос мужа Антона.
- Да что ты, милый, вон же кастрюля с борщом,  полная. И  ведерко  сметаны  на  холоде.
Но он всё равно сердился и ворчал, что заслуживает, чтоб  ему  подавали.
Тоня надеялась, что он успокоится и даст поговорить. Налила, подала этот борщ в глубокой   тарелке. Через какое-то время опять раздался бешеный стук снизу. Прибежала.
 Её тарелка, налитая до краёв, была схвачена второпях и перевернута на пол.
 Может быть, в  бешенстве, может, нечаянно. И вот всегда в таких моментах она нисколько не боялась  его, не вжимала голову в плечи, а смотрела с глубочайшей жалостью. Что с ним стало, почему,  ведь это же такой богатырь был, добрый и сильный, стену кирпичную мог кулаком порушить, а тут срывается на такой ерунде. Но Антон действительно сдал в последние годы, на стройках стоял по колено в грязи да в снегу, да, здоровье его крепко пошатнулось, суставы перестали гнуться, а более всего испортился характер.
Тоня подумала: «Уберу потом эту лужу, а то девчонки ждут». И пошла наверх.
Но настроение было уже подавленное, она уже петь не захотела, и девчонки всё поняли -  про драгоценные альбомы в том числе.  Стало не  до  них.На этих альбомах она выстроила целую  теорию - почему надо заниматься краеведением, чтобы семейная, бытовая грязь не оказалась выше всего на свете, и вот пусть там внизу будут  борщи, а здесь, в её кабинетике, пусть стоят прекрасные, сверкающие лаком альбомы.  И заполнила их она сама, и описание сделала, и фотографии сама делала.  Всё, ради чего она живёт, всё стало  неинтересно, руки ни к чему не лежали.
 Девчонки убежали быстро. У них были совсем другие ситуации: у одной мужа давно не было после развода, вторая после ухода своего мужа в винные миры жила со своим другом довольно мирно, он никогда не кричал на неё, всегда подхватывал сумки, всегда заглядывал в глаза.  А что ещё нужно женщине?
Антонине в глаза никто никогда не заглядывал, никто не интересовался тем, какое у неё состояние, хочет ли она песни петь, или она хочет пойти в погреб и там разобраться с банками и стеллажами.
 Однажды муж Антон вдруг спустился в большой погреб, а это случалось крайне редко, инструменты он держал в одежном  шкафу, в прихожей.  Что ему там было надо?  И что там найдёшь, кроме банок на стеллажах? Он не торопясь спустился по лестнице и обомлел: ноги его не спружинили на земле с опилками, а встали на что-то твёрдое.  Что это такое в погребе, и  откуда взялся новый кирпич, не из кладовки ли, где доски лежат?
- Вообще как ты посмела его взять?
- А зачем тебе этот кирпич? - тихо удивилась Тоня. - Он там  года три лежит, а погреб у нас, сам знаешь, затопляемый. В конце концов, картошку куда ты высыпать будешь, в грязь что ли?
Зачем ему кирпич, он не мог ответить, потому что забыл и ещё сильнее разозлился.
- А не трогай, если не твоё!
- С чего это? Кирпич не твой, деньги на него я сама давала.
 Но перепалка была бессмысленная, всё уже было сделано, кирпич назад не вернёшь.  А теперь-то что он сделает.  Кирпич лежит не внавал, а на  раствор положен. Так  что поезд ушел и дал  гудок.
 Тоня хитренькая: она знала, что муж в подвал ходит редко, и потихоньку по два-три  кирпича  перетаскала вниз весь угол из кладовки.
На другой день Тоня не пошла на блошиный  рынок  смотреть чудесный фарфор для музея, но живо собралась на дачу, несмотря на обещанный дождь.
 Надо быстренько проверить картошку, нет ли жуков, посмотреть, что там делается с розами, ведь у нее вся центральная  дорожка украшена  арками с  розами…  Да и вообще, как быть с древесным мусором? Когда-то его можно было просто сжечь и забыть, а теперь, когда установили штрафы  за разведение костров,  пришлось его носить в печку в доме. Вертолеты вовсю летают и легко засекают  нарушителей. За измельчитель тоже пришлось не дну тыщу отдать. Но таким образом костров теперь уже не требовалось.
Женщина приехала на дачу одна, потому что дочка в бегах, муж Антон в обидах и, конечно же, не захотел.  Она надеялась, что после её ухода на автобус  он очнётся, проголодается и сам нальёт себе борща. В конце концов, чего тут трудного?

Тоня в доме выбрала себе самую высокую комнату, на третьем ярусе. На первом ярусе у них была кухня, украшенная досками для  резки в виде матрешек.  Через стену  зал  гобеденов с круглой  железной  печкой.  На втором ярусе была большая спальня на четыре кровати, там ночевал Антон, если приезжал.  А вот на третьем ярусе, практически под крышей, была светёлка Тони, с двуспальным  диванчиком  и  корзиной для шитья. Большие окна закрывались шторами.
Так вот, подкопав картошечки, усталая  Тоня сбросила рабочую одежду, сбегала в душ и устроилась  в махровом халате с  парующей  миской перед телевизором.  Она не боялась ночевать одна на даче, потому что вокруг участка стоял высокий забор из стального профиля, изнутри калитка на два замка запиралась, да и дом закрыт достаточно надёжно.
 Задремав, она краем сознания понимала, что она ничего не изменит и он, ее  муж, теперь тоже не  изменится, что всё идёт, в общем, тихо, хорошо. Сад яркий, ступенчатый, аллейки, засажены  розами. Жуков в этом году нет. Яблони  сохранись,  можно  сушку сушить каждое лето мешкам. А  ведь чего  стоило раскачать  мужика на  эту  стройку, и как  не  хотел он  после  городского  дома ещё в деревне особняк  ставить. Но после  третьего приезда  на участок  начал все  же  проект рисовать. И всё через не хочу, через матюги и скандалы. Лопаты  и пилы  лежали в кунге – обшарпанном, но   крепком ещё вагончике, который  списали и  выкинули,  но Антон подобрал и  поставил у  себя… Кстати,  дочка  Мила помогала  красить.
Так она думала сонно, неспешно и ласково о своей даче, вспоминала с усмешкою, как муж не хотел строить, как он не поддавался на уговоры и потом всё-таки начал выезжать, а потом даже и проект стал сам чертить,  Танюшка  ему  и кульман   раздобыла.  Причем в нулевом  этаже  учел водяной коллектор, откуда можно было  воду включать на  любой квадрат полива. Ну что говорить, специалист он был хороший, но долгие годы работы на стройке как-то его отвратили от этого дела. А тут ведь как приятно воплотить самому идею в жизнь. Теплый  пол  сделал, подпорные плиты установил, чтобы  гряды не смывало… За тем она и задремала, улыбаясь…  Русые   волосы ее, уже  тронутые сединой, облаком кудрявились  вокруг  чела… Проснулась, вся дрожа от пронзительного дверного звонка.
Звонок звонил не переставая. Тоня, ёжась, запахнула халатик, двинулась вниз по ступенькам, на второй, потом на первый ярус. Звонок продолжал звонить: «Да подождите, не трезвоньте», - сказала она вполголоса и вдруг встала как вкопанная: электрическая коробка на кухне показывала два часа ночи. Зелёные цифры ломались и быстро мигали. Она подошла к входной двери и вдруг вспомнила, что никакого звонка тут нет! Звонок есть у неё в квартире городской, но не здесь. К ним тут никто не ходит, если только бухгалтерша взносы собирает, да и то она, когда собирается приехать, всегда звонит и всегда днём. Ночью её и саму из дома не выманить.  Так что же это такое, кто звонит, кто добивается? Она огляделась. Пылала  голова, и стыли руки. Кругом была плотная ночь, на улице и в доме - ни звука, кроме этого странного звонка. Звонка из ниоткуда. Обращайся к пустоте?  Святые  и  бесплотные  силы!  Помогите!
Звонок на минутку затих.  И потом снова и снова…
 Она подошла к двери, положила на ручку свою руку, резко  нажала. И ещё помедлила.  Что-то есть знакомое или почудилось в этом  всем. Вроде бы что-то из Шишкова…  У Шишкова в «Угрюм- реке», кажется, был этот эпизод с охотником, когда он забрёл в метель к  зимовке. В страшный холод и воющий ветер  в сенях обнаружились два трупа. Два человека лежали уже, видимо, давно, и на них потихоньку наметало снег. Смёрзшаяся одежда  не  могла  никого согреть. Но охотник никуда не мог больше идти, он устал, изнемог до невозможности, он измёрз, ему хотелось притулиться хоть куда. Перешагнув через неживых, он метнулся в комнату, нашёл там кучу каких-то старых телогреек, забился в них. Он уже не понимал, что с ним, где он, ему только хотелось отдохнуть, чуть-чуть перевести дух, угреться в своём углу, но он не мог спать. Зачем-то он всё думал об этих двух людях в сенях. Нормальному человеку этого не пришло бы в голову. Но тот охотник был измотан и уже не понимал, что делает. Он только поднимал то, что ему надо  смежить веки,  немножко подремать… И  тогда он буквально пополз и лёг между этими двумя и заснул сразу, найдя  ямку.  Дверь он постарался притворить, чтобы хоть с улицы не несло метелью. Утром проснулся, а разница между днем и ночью была небольшая, царил полумрак.  Но он понял, что он жив, он не умер, несмотря ни на что. Несмотря на этих ребят, через которых он выжил.  И он медленно, но стал собираться, чтобы идти дальше, чтобы дальше жить. Он запомнил: если очень боишься  лечь между мертвецами, не бойся, если боишься, то иди, ляг между ними …
 Тонечка совершенно спокойно открыла дверь.  Света не было.  Пошарила по стене выключатель  – не было его. Но всё ещё длился, ударяясь, этот  звон. Стал  слабее.
- Это ты, мама? - спросила она вполголоса, заплетающимся языком. Звонок тут же перестал звенеть.
- Плохо тебе там? Мне тоже,  ты не мечись. Я помолюсь за тебя. Вот вернусь в город и закажу поминовение. Упокойся мама, всё хорошо, мы тебя помним.
И шелест. И в  полном безветрии ветка виноградная у пала ей на  плечо
Бегло перекрестив  дверной  проем, Тоня пошла спать.
Дождь в эти два  дня  так и не собрался. С автобусом  повезло,  давки не было. А потом уж дождь пошел тогда, когда она домой  вернулась.  Под  дверью стояли незнакомые, почти новые сапоги. Две пары женских сапог, одни – мужские.  Это  что еще? Поди,  от Медины, вот она  всегда  снашивала каблуки наружу… Неужели? Неужели предупреждение, что она  еще  вернется?