День, который мне запомнился навсегда

Субботний день 12 сентября 1992 года я запомнила в подробностях, удивляющих меня саму. Мы улетали из Кишинева во Франкфурт на Майне утром, где-то между десятью и одиннадцатью. Всемером: мы с мужем и двумя нашими детьми, моя мама (отец скончался за год до этого события), свекор со свекровью. Улетали навсегда. Настроение у меня  было так себе. Провожала нас целая толпа: сотрудники — мои и мужа, родственники, соседи мужниных родителей, одноклассники младшего сына... Нас обнимали, жали руки, смеялись, желали всего, чего только можно и нельзя. Гомон стоял — как на птичьем базаре: все говорили одновременно.

Вдруг к нашей компании подошел высокий человек неприметной наружности и громко спросил, не может ли кто-то разменять ему сто марок.  И тут я узнала его: это был начальник кишиневской таможни.

— Я могу разменять.

— Ну, пройдемте в мой кабинет, — предложил таможенник.

В кабинете он, уже не таясь, сразу взял быка за рога:

— Так что, продали квартиру?

Дело в том, что около месяца назад муж нашел покупательницу на нашу трехкомнатную кооперативную квартиру. Денег за неё давали немного, всего шесть тысяч долларов. На самом деле квартира стоила намного дороже, но мы были рады хоть что-то за неё выручить: доллары в то время мало у кого из обычных людей водились, а, как гласит народная мудрость, дорога ложка к обеду. Деньги нам нужны были прямо сейчас.

Но как вывезти полученную от продажи квартиры валюту из Молдовы, мы не имели ни малейшего представления. И тогда один знакомый подсказал мне, что надо просто подойти к начальнику таможни в аэропорту и поговорить с ним, предложить взятку.

Муж устранился сразу, сказал, что у него просто язык не повернётся предложить таможеннику денег, а вдруг он милицию вызовет... Я ответила, что за "поговорить" никто в тюрьму не посадит, денег-то при себе не будет, так что я могу попробовать.

Начальник таможни на моё предложение отреагировал вполне адекватно. Сказал: продавайте, о цене услуги не беспокойтесь — много я с вас не возьму, процентов десять. "Десять процентов — это шестьсот долларов, мама дорогая, как много!", — ужаснулась я, но согласилась, мне некуда было деваться.

— А как деньги попадут к вам? — спросила я

— Не волнуйтесь, в аэропорту в день отлёта я вас найду, — усмехнулся таможенник.

И вот — нашел! Кто бы сомневался!

Однако квартиру мы так и не продали, сделка наша расстроилась в последний момент: покупательница предложила не шесть, а только четыре тысячи долларов, сказав, что больше нет, в надежде, что мы не откажемся. Типа, с паршивой овцы хоть шерсти клок, лучше четыре тысячи, чем ничего. Муж рассвирепел и послал её по известному адресу, ведь это было уже ничем не прикрытое мошенничество.

Об этом я и рассказала таможеннику.

— У нас нет валюты, ни цента лишнего сверх того, что разрешено.

— А если я найду?

— Ищите, я не против. Всё, что найдете, — ваше.

— Неужели у вас нет ничего запрещенного?

— Почему нет, есть, — сказала я честно. — Две серебряных ложки, дореволюционных — память о моих расстрелянных в войну дедушке и бабушке, больше ничего от них не осталось. И две серебряных чайных ложечки с чернью, подарок моему мужу на тринадцатилетие от его бабушки с дедушкой. А еще несколько советских полтинников двадцатых годов, муж собирал когда-то монеты, он ничего из этой коллекции не взял с собой кроме этих полтинников.

— Несколько — это сколько?

— Не помню точно, три или четыре, но не больше.

— Ладно, я вам верю, — сказал таможенник. — Давайте ваши сто марок.

— Только у меня просьба: не открывайте, пожалуйста, баул с красной ленточкой, там молния расходится, мне его по новой не закрыть будет,— попросила я.

Он согласился, и слово своё сдержал: нас вообще не досматривали, только в ручную кладь заглянули, да и то для проформы. Должен же он был свою сотню отработать!

***

А дальше всё пошло по накатанной: вылетели вовремя, приземлились даже раньше на десять минут, чем стояло в расписании. Старушки наши вели себя образцово. Я очень переживала за них, ведь это был их первый полёт, до того ни мама, ни свекровь никогда не летали и самолёта, даже на земле, боялись как огня. Но летчик нам попался — ас, нас даже ни разу не тряхнуло за всю дорогу. Правда, и погода благоприятствовала: на всем пути полёта было ясное безоблачное небо. Как по заказу!

И паспортный контроль во Франкфурте оказался, на удивление, процедурой абсолютно формальной: таможенных деклараций нас не заставили заполнять, нашим багажом никто не интересовался, никаких вопросов нам не задавали: ни об оружии, ни о наркотиках, ни о цели нашего прилёта. Мы все видели в американских фильмах процедуру таможенного контроля и считали, что нас ждёт то же самое, но нет, в Германии нам доверяли: мы могли провезти что угодно — от наркотиков до снайперских винтовок, ведь и в Кишиневе нас не досматривали. Муж даже сказал в сердцах: "Куда мы попали? Край непуганых идиотов! Доиграются..."  В паспорта наши, правда, заглянули, визы проверили — и мы, совершенно неожиданно для себя, оказались у выхода в город!

Пришлось вернуться: выход в город нам не был нужен, нам нужна была железнодорожная станция, вход в которую находился внутри аэропорта. У нас было подробно расписано, как из  Франкфурта на Майне, расположенного в земле Гессен, совершенно самостоятельно (поскольку нас никто не встречал) добраться до центрального лагеря земли Рейнланд-Пфальц, который находился в небольшом городке Остхофен. Муж заранее, из Кишинёва, созвонился с сотрудницей этого лагеря, фрау Фридль, которая говорила по-русски, поскольку родилась и выросла в Казахстане, и та объяснила, как доехать: от Франкфурта до Манхайма, там пересесть на поезд до Остхофена, ничего сложного, всего-то одна пересадка. Ближайший поезд на Манхайм, сказала фрау Фридль, будет в районе трех, а может, если всё пойдет строго по плану, получится успеть и на более ранний поезд, они ходят каждый час.

Мы оставили родителей с младшим сыном в зале ожидания и пошли искать ж/д станцию. Станция нашлась под землей, у лестницы висело расписание движения поездов. Поезд на Манхайм там был, но почему-то один-единственный: в 21 час с минутами. Этого просто быть не могло, фрау Фридль же ясно сказала: поезда на Манхайм ходят каждый час! Или мы чего-то не понимаем, или фрау Фридль ошиблась. Спросить было некого: на станции не было никакой кассы, стояли только автоматы для продажи билетов. Из людей, в смысле пассажиров, там была всего одна тётка совершенно ненемецкого вида. Да если бы даже и немецкого: никто из нас не знал языка, я была самой знающей, потому как учила немецкий в школе. Но говорить на языке Шиллера и Гёте в советской школе не учили, так что от меня было мало проку. Единственной надеждой нашей оставался старший сын: он прилично говорил по-английски, А вдруг тётка знает английский? Но нет, тётка развела руками: по-английски она не говорила. Что делать?

— Пошли сдаваться полиции, — предложил муж. — Не может быть, чтобы в таком большом аэропорту не было полицейского участка. Тем более, что и людей спросить можно: слово "полицай" всем известно.

В общем, до полиции мы добрались без особых приключений. И даже смогли там объясниться на английском. Правда, полицейский не въехал в суть проблемы: типа, если есть поезд в 21, ну и поезжайте на нём! Пришлось втолковывать, что должны быть и более ранние поезда, нам так по телефону сказали, просто мы языка не знаем и не можем разобраться в расписании. Тогда полицейский шеф выделил нам двух человек, которые отправились с нами на станцию. К сожалению, проку от них было чуть. Потыкавшись, как и мы, в расписание, и найдя поезд в 21 с минутами, они тут же собрались нас бросить (мол, ждите, другого нет), но в этот момент на платформе находилось несколько человек, и мой сын предложил полицейским спросить у них. Конечно, поезда до Манхайма есть, обрадовал нас первый же, к кому обратился полицейский. Вот только идут они не из аэропорта, а с главного франкфуртского вокзала, куда можно добраться электричкой, это всего несколько минут езды. Конечно, фрау Фридль ошиблась, она забыла, что пересадок до Остхофена от Франкфуртского аэропорта не одна, а две, эти несколько остановок на электричке от аэропорта до главного вокзала просто вылетели у неё из головы.

Мы вздохнули с облегчением. До Манхайма добрались без проблем, но выйти из поезда смогли не сразу: свекровь, которая уже тогда страдала деменцией, вдруг села в проходе на баул и сказала, что дальше не пойдет. Она-де устала, у неё болит спина (что было правдой), она должна отдохнуть. Люди, выходившие из поезда, и те, что должны были войти в него, терпеливо ждали: никто не кричал, не ругался, пока мы чуть ли не на руках выносили из поезда бедную бабульку, а заодно и семь баулов по 20 кг.

Оставался последний отрезок пути, от Манхайма до Остхофена. Но в кассе билеты нам почему-то отказались продать. Кассир произнес пламенную речь, простирая руку куда-то в сторону. В этот раз смысл речи дошёл до младшего сына: билеты на Остхофен нельзя купить в кассе, только в автомате. Минут пять у нас ушло на бодание с автоматом: что-то мы делали не то или не так, но автомат не хотел выдавать нам билеты. Кассир посмотрел на наши усилия и понял, что без посторонней помощи нам не справиться. Он вышел из кассы, подошел к автомату, пересчитал нас и купил нам за наши деньги три билета: один групповой - на 5 человек и два отдельных. Оказывается, так стоило дешевле. Он, понимаете ли, наши деньги экономил! Нам было страшно неудобно: мы создали две очереди — и возле кассы, и возле автомата, но люди терпеливо стояли, не закатывая никаких истерик: ни нам, ни кассиру. Это были какие-то особенные люди, они обладали воистину безграничным терпением!

Полупустой поезд на Остхофен подошел, когда уже начало смеркаться. Мы пристроили баулы в тамбуре, сами заняли два соседних купе. На какой-то из остановок в вагон вошел велосипедист, приткнул свой велосипед возле наших баулов —  мы видели это через стекло, отделявшее вагон от тамбура. Свекровь заволновалась: он украдет наши вещи! Мы, как могли, успокаивали её: кому нужны наши вещи в Германии. Велосипедист за стеклом увидел эту суету, помахал бабушке рукой, поулыбался, изобразил какую-то пантомиму, смысла которой мы не поняли, но тоже поулыбались и помахали ему в ответ. Нам было не до него, мы решали задачу: поезд стоял на остановках очень помалу, минута - две максимум, как за это время нам выгрузить на перрон наши баулы, двух бабулек и выйти самим? Минут пять надо как минимум! Мы же тогда ещё не знали, что поезд не тронется, пока все не выйдут, вот и нервничали. А когда подъехали к Остхофену, велосипедист показал жестами, чтобы мы не волновались: он поможет - будет нам подавать баулы. И действительно, всё резвенько подал моему мужу, пока мы с сыновьями помогали выходить из поезда старикам. А напоследок достал из бумажника купюру в десять марок и протянул её нашему младшенькому, произнеся при этом четко, очевидно, стараясь, чтобы тот понял: "Alles gut in Deutschland!" (Всё хорошо в Германии!). Сын замотал головой и даже спрятал руки за спину, а немец сунул ему бумажку в карман со словами "Nimm, nimm!" (Бери, бери!). И добавил, глядя мне в глаза и улыбаясь, что-то типа: "Ребенку пригодится!" Ребенок, правда, потом потерял эту денежку, причем вместе с кошельком, но это уже неважно, потому что произошло в другой день и к истории этого дня отношения не имеет.

В Остхофене мы оказались почти ночью, в полдесятого. Было темно, только кое-где горели фонари. На улице не было ни души, да и в здании вокзала не было никого.  Где этот лагерь для эмигрантов, в какой стороне — спросить было не у кого, что делать — непонятно.

Но хотя бы вещи можно было оставить в автоматической камере хранения, и за то спасибо. И родителей мы усадили на скамейки. Опять оставили младшего сына охранять стариков и отправились искать лагерь. Бросили жребий: идти направо или налево. Вышло — налево.

И десяти минут не прошло, как мы услышали русскую речь. Оказывается, лагерь был совсем рядом с вокзалом, люди, говорившие по-русски, стояли прямо у его ворот. Тут же, возле ворот, находилась телефонная будка.  Вот уж повезло так повезло, а ведь могли пойти в противоположную сторону!

Нам быстро объяснили, что нужно делать: кому звонить, что сказать. Мы позвонили, представились, извинились, что слишком долго добирались до лагеря. Приятный женский голос по-русски, хоть и с сильным акцентом, сказал: "Ждите, сейчас будем". И действительно, приехали двое — муж с женой, дали нам ключи от трех комнат, показали, где эти комнаты. Открыли багажник машины и выгрузили оттуда гору еды: ящики, коробки, даже ведра, доверху набитой всякой всячиной. Там были консервированные супы, яйца, чай, кофе, огромные (двухкилограммовые) батоны хлеба, сыры, стеклянные банки с конфитюром нескольких сортов, соки в коробках, сосиски и ветчина в банках, печенье, всего и не упомню. Всё в каких-то невообразимых количествах, типа: яйца - 10 коробок по десятку, супы - десять килограммовых банок, сосиски - 10 банок, мягкие сырки - 10 коробок по 10 штук и т. д. Там даже была четырехкилограммовая банка чечевицы, я такого в жизни не видела. Мужчины остались перетаскивать еду в дом, а мы с дамой сели в её машину и поехали на вокзал — за стариками и ребенком. Привезли. Вещи оставили на вокзале, я взяла только необходимое. Женщина сказала, что всё забирать из камеры хранения нет смысла, ведь это временное жильё, оно только на две ночи, в понедельник с утра нас уже отвезут к постоянному месту жительства. Я хотела спросить, зачем же на два дня столько еды, ведь этого количества хватит роте солдат дней на десять, но не стала умничать. Дают - бери! А то вдруг это последний раз, когда нам что-то дают задаром? Денег-то после всех транспортных расходов у нас сталось - кот наплакал...

***

Этот день, который, казалось, никогда не кончится, наконец завершился. Есть никому не хотелось - слишком много впечатлений, это отбило аппетит. Всех распихали по комнатам и уложили спать. Но оказалось, что это ещё не конец. Пришел свекор и сказал, что обнаружилась пропажа: свекровь забыла свою сумочку в поезде. Вот же ж незадача. Она, как мне казалось, ни разу её из рук не выпустила, и вот пожалуйста!

— Что там в ней ценного-то было? — спросила я.

Оказалось - четыре советских серебряных полтинника и две мужниных серебряных чайных ложечки. В общем, то, за что я отдала таможеннику 100 марок. Как так получилось, что наши ценности оказались в бабушкиной сумочке, я не имела ни малейшего понятия. Кто мог их туда положить, неужели она сама? Да ну, глупости какие... Мне стало смешно, я еле удержалась, чтобы не расхохотаться.

— Забудьте, маме купим новую сумочку, — сказала я свекру, — а ложечки и монетки — да черт с ними, обойдёмся: у нас начинается новая, праведная жизнь; бог не хотел, как видно, чтобы я нарушала законы, вот и отобрал неправедное. Другого объяснения я не вижу.

***

P. S. Сумочку со всем её содержимым в тот же день нашёл в поезде проводник и прямо с утра в воскресенье принес её нам. Он нас запомнил и вычислил: только мы могли её забыть в поезде. И не ошибся, пришел по адресу. А о боге я была слишком хорошего мнения. На самом деле ему нет дела до нас, со своими человеческими законами мы должны разбираться сами.