Глава 4-3

3
 
Наутро Левенцов проснулся с ощущением хорошо отдохнувшей головы и тела. Наслаждаясь полудремотными неясными мечтами, он не торопился откры¬вать глаза. Мысли постепенно делались отчётливей, конкретней, и вдруг он вспомнил про вчерашнее. Как будто ледяной водой плеснуло в голову. Слава пружинисто вскочил с постели. На столе лежали не убранные с вечера книги, схемы и наброски сделанного им открытия. Первым делом Левенцов убрал на верхнюю полку стеллажа эти наброски. Он старался не глядеть на них, ему от них становилось жутко. Убрав затем всё остальное, он в расте¬рянности опустился на кровать: чем же теперь заняться? Бездна времени, которое не знаешь, чем занять, нависла над ним давящей глыбой. Это было страшно. Пытаясь убежать от всё сильнее овладевавшего им страха перед этим страхом, Левенцов лихорадочно набросился на обычные утренние дела: уборку постели, гимнастику, душ, бритьё. Но страх напоминал о себе суетливостью движений, дрожащими, точно с похмелья, пальцами. От сознания, что он пытается убежать от страха перед страхом, сде¬лалось совсем уж страшно. Не убрав как следует постель, прекратив, едва начав, гимнастику, ограничась вместо душа судорожным каким-то ополаскиванием лица после бритья, Слава в смятении остановился у окна.
Воскресный рынок за окном сонно ворочался тысячами тел. "Продают и покупают, то есть ничего не делают, а спокойны, - не без зависти по¬думал Левенцов. - Может, мне другим изобретением заняться? Нет, устал. Не те уж годы. Но что же тогда делать?" Он кинулся к Татищеву, но тот, судя по молчанию телевизора, ещё спал. Тогда Левенцов пошёл на кухню, сфаль-шивив перед собой, будто его, как всегда, интересует содержимое хо-лодильника. Содержимым оказался кусок какой-то заморской суррогатины. Съев его без аппетита, Левенцов прислушался: не зашумел ли телевизор у Та-тищева? Вдруг выражение отчаяния в его лице сменилось на улыбку. На-таша... Как же он сразу-то не вспомнил? К ней! Немедленно!
Левенцов сунул в сумку плащ и спортивную шерстяную шапку, а шерстяной свитер надел сразу на себя. На подходе к железнодорожной станции он изумлённо уставился на балаган коммерческих ларьков. Он проглядел, как тот здесь вырос. Ещё вчера, казалось, одиноко торчали на приволье лишь "забегаловка" с претенциозным названием "кафе", газетный киоск да книжная палатка, и вдруг - целый городок! Всё в этом городке: от воспроизводимой у одной из палаток через усилитель трескотни на английском языке до ярких, беспорядочных, "шумных" красок - кричало истеричным криком, от которого закладывало и уши, и глаза. Наименова¬ния ларьков, написанные на металлических фронтонах русскими буквами, были всё-таки нерусские. Наиболее приближавшейся к русской была над¬пись: "Нео-стиль". В витринах ларьков пестрели этикетками поддельные американские, итальянские ликёры, американский, немецкий, голландский спирт, была также водка сомнительной национальности, а на закуску лимоны, апельсины, нерусский шоколад и нерусская жевательная резинка. Из вин в ларьках была лишь известная Левенцову по печальному собствен¬ному опыту отрава таинственного производства с этикетками: "Агдам", "Мадера". У кустарей на пятачках между палатками выбор был богаче: грибы, квашеная капуста, шпиг...
Газетный киоск, как и в доперестроечные годы, оказался среди бела дня закрыт. Только в доперестроечные годы на закрытом окошке висела обычно надпись: "Принимаем почту", а теперь была другая: "Принимаем ваучеры". Людские лица тоже разительно переменились. Растерянные, пустые, озабоченные, злые, равнодушные, они как будто ушли в себя со своими личными проблемами. Тревожили выделявшиеся благополучным видом. У таких не только лица, но и монументальные фигуры в единообразной, униформенной одежде явно отдавали чем-то неродным. В их взглядах было что-то от каменных статуй. Левенцову показалось, что он уже видел этот стандартный сорт людей когда-то раньше, но не в реальной жизни, а во сне или в кино.
В закутке между палатками валялся пьяный с опухшим, небритым, ободранным лицом. Его словно бы не замечали. Ещё двое пьяных, мужчина и женщина, хотя и не валялись ещё, но явно тяготели к этому. Кто из них кого ведёт, не ясно было: поминутно и он, и она повисали на шее друг у друга. Оба были неопределённого внешне возраста. Мужчина одет в женскую кофту и рваные штаны. На женщине болталось незастёгнутое грязное пальто, из-под которого выглядывало совершенно голое тело. За ними семенила в грязном платьице девочка лет трёх, посинев¬шая от холода, босая. Первым повалился на асфальт мужчина. Женщина попыталась его поддержать и сама упала. Девочка заплакала. Левенцов, достав носовой платок, опустился перед ней на корточки и стал вытирать её мокрое, чумазое лицо. Она, перестав плакать, показала пальчиком на пьяных своих родителей и проговорила что-то невнятное, но с явным осуждением. Он приставил носовой платок ей к носу и велел высморкаться. Она исполнила приказание незамедлительно. Родители между тем подня¬лись. Держась друг за дружку, они невидяще озирались на прохожих. Левенцов поцеловал девочку в щеку и быстро пошёл прочь, но не выдержал, оглянулся. Девочка смотрела на него растерянно. Она прошла немного за ним вслед, оставив позади своих родителей. Он изобразил улыбку на лице и помахал рукой. Девочка в ответ радостно улыбнулась и, подняв свою крохотную ручку, тоже помахала. Он подошёл к двум дежурным милиционе¬рам.
- Что мы можем? - возразили они на его призыв что-то сделать. - Про-трезвятся и скажут, отдайте дочь.
- Она же простудится, на ней ботинок нет!
- Заберём сейчас, - уныло сказали милиционеры.
- Я живу недалеко, - сообщил Левенцов. - Я мигом сбегаю за паспортом, и вы отпустите девочку со мной, я куплю ей обувь, пока эти протрез¬вятся.
- Нет, идёмте в отделение, начальник выделит сопровождающего, па-спорт не потребуется.
- Всё-равно придётся сбегать, у меня денег мало при себе. Отделе¬ние вы имеете в виду то, что при вокзале?
- Да.
- Хорошо, я мигом.
Прибежав домой, Левенцов попросил у Татищева денег.
- Чем больше, тем лучше, - сказал он. - Потом расскажу, зачем.
Татищев, вынув из бумажника всё, что там было, отложил себе тыся¬чу, остальное отдал, не считая. Левенцов кинулся на станцию. Девочка сидела в остеклённой конторке у дежурного капитана. Увидев Левенцова, она просияла, поднялась навстречу. Капитан открыл ей дверь. Она вы¬бежала и, поднятая Левенцовым, уютно устроилась у него на руке, обняв его за шею.
- А где родители? - поинтересовался Левенцов.
- Отдыхают, - капитан кивнул на обитую железом дверь, в которой было маленькое квадратное окошечко.
- Адрес они сказали?
- Их адрес нам хорошо известен. Участковый давно ходатайствует о лишении их родительских прав. Наша бумага на этот счёт в суде пылится.
- Вы дадите мне их адрес? Может, как-нибудь проведаю.
Капитан написал адрес и кивнул на стоявшего у конторки сержанта:
- Он пойдёт с вами.
Выйдя на привокзальную площадь, они двинулись наискосок, через автобусную станцию, на рынок. По пути Левенцов купил шоколадку. Де-вочка, держась рукой за его шею, приняла этот дар со счастливым изу-млением и стала любоваться красочной обёрткой. Отсутствие родителей её нисколько не тревожило.
- Давай знакомиться, - сказал он. - Меня зовут дядя Слава, а тебя как?
Серьёзно посмотрев на него, она старательно выговорила:
- Дйадья Сйава.
- Совершенно верно, дядя Слава, - подтвердил он и дотронулся до неё пальцем. - А тебя как зовут?
- Натася, - произнесла она с внезапным удалым весельем и солнечно заулыбалась.
Быстрым движением он притянул к себе её голову и несколько раз поцеловал. Потом снял обёртку с шоколадки. Наташа с сосредоточенным выражением поднесла шоколадку к губам и нерешительно куснула. Подви¬гав щёчками, оживилась и куснула второй раз, посмелее. Заметив, что дядя Слава за ней наблюдает, она кокетливо потупилась, стесняясь своего блаженства.
Они подошли к рынку. Здесь было несколько вертушек и контролёры с повязками на рукавах. Рынок брал теперь с покупа¬телей по пятьдесят рублей за вход. Сержант провёл через контроль бесплатно. Помог он и при выборе вещей для Наташи. Он нарочито строго допросил торговку, откуда, что, почём. Торговка сделалась чрезвычайно любезная. Для Наташи нашлись удобные, тёплые и недорогие башмачки, рейтузы, свитер и добротное, хотя немного длинноватое, зимнее пальто. Расплатившись, Левенцов повёл приодевшуюся Наташу в столовую. Она с нескрываемым наслаждением, не торопясь, съела бифштекс с тушёной капусткой и картошечкой, потом выпила стаканчик кофе. Из столовой она вышла раскрасневшаяся, как из баньки. Судя по её счастливому лицу, она, видно, думала, что чёрные дни в её жизни миновали. Левенцову было совестно и страшно с ней расстаться. Но сержант поглядывал уже нетерпеливо на часы. Они вернулись в отделение.
- Они пропьют всё это, - хмуро произнёс капитан, увидев Наташины наряды.
- Я буду ходить к ним, прослежу, - ответил Левенцов.
Капитан махнул рукой с безнадёжным видом.
- Если суд лишит их родительских прав, её куда, в детдом отправят?
- Куда же ещё?
- Нельзя ли мне её усыно... - простите, - удочерить?
- Это не по нашей части. В детдом, наверно, обратиться надо.
- Разве обязательно ждать, когда отдадут в детдом? Может, сразу в суд?
- Обратитесь в суд...
- Она будет здесь томиться, пока те не очухаются?
- Сейчас придёт машина, отвезём её в ясли, у нас с ними догово¬рённость на такие случаи.
Левенцов поднял Наташу и сказал:
- Я к тебе в гости завтра приду, ладно?
Поцеловав, он опустил её и пошёл на выход. Уже открыв дверь он оглянулся. Наташа, пряча от него полные слёз глаза, потупилась, он вернулся, прижал девочку к себе и, ощутив детское нежное дыхание и всё её доверчивое, ставшее родным тельце, почувствовал, что сам готов за¬плакать. Он мягко начал убеждать Наташу, что не обманет, что всё будет хорошо, надо только подождать немного. Она наконец поверила. Уходя, он опять оглянулся у двери и помахал рукой. Она в ответ тоже помахала.
Он брёл по улицам, натыкаясь всюду на чужие лица, чужие рекламные призывы, чужие наименования. Никогда ещё ему не было так одиноко. Он чувствовал себя, как человек, вернувшийся из космической экспедиции на родную землю и увидевший, что родного на земле не осталось ничего.
Домой он вернулся в восемь вечера с ноющими от усталости ногами. Татищев, крайне возбуждённый, с горящими глазами и дымящей сигаретой, бегал по прихожей.
- Слышал? - схватил он Левенцова за руку. - В Москве народ восстал, бой в Останкино идёт, телепередачи отключили.
- Только этого нам и недоставало, - с апатией ответил Левенцов, направляясь в свою комнату.
Он разделся и принял душ. Выйдя из ванной, опять подвергся "напа-дению" Татищева, кричавшего что-то про политику. Убежав от него, Левенцов заперся в своей комнате и повалился спать.
В три часа ночи он проснулся с болезненно ясной головой и ощущением тревоги. Левенцов поднялся и принялся ходить по комнате. Тревога всё уси¬ливалась. Он решил, что это давит разверзшаяся пустота, достигнутая отречением от жизни. Затем в голову пришло, что набросанное на бу¬маге потребует ещё многих лет чёрного труда по воплощению в реальную конструкцию, и, следовательно, пустоты не будет. Но тут же Левенцов почув¬ствовал, что к этому чёрному труду у него нет ни желания, ни силы, его, оказывается, занимала лишь творческая сторона проблемы. "Чем тогда коротать время? - назойливо крутилось в голове. - Жениться?" Но как же тяжко будет, если, женившись на Наташе, Левенцов увидит, что даже и она не спасёт от пустоты! Какими глазами он тогда посмотрит в дивные "ино-планетные" глаза? Глазами жалкого лгуна, ничтожества, предателя... Нет, только не это! А что тогда? Истязующая карусель в голове начинала круг сначала.
В конце концов Левенцову начало казаться, что выхода у него никакого нет. Он почувствовал удушье. Это была уже истерика. Левенцов распахнул окно и тут только заметил, что уже рассвело. Он глянул на часы и не поверил глазам: восемь без пяти, на работу опоздал. "Ну и ладно, - подумал Левенцов с апатией и написал заявление на отгул. - Сейчас "лягу-прилягу" сде¬лаем, а как встану - отнесу". Он лёг и забылся ненадолго. Очнулся опять с болезненно ясной головой. "Заболел, наверно", - мелькнуло в голове, и Левенцов с надеждой стал прислушиваться к телу. Но нет, ни озноба, ни слабости в теле не было. Со злостью он вскочил с постели, со зло¬стью побрился, потом со злостью пошёл на кухню готовить чай.
Из комнаты Татищева доносились пушечные выстрелы. "С утра боевики уж крутят", - сумрачно подумал Левенцов. Поставив на плиту чайник, он постучал к соседу. Не услышав отзыва, вошёл. Татищев смирно сидел в кресле перед телевизором, в руке у него дымила сигарета. Судя по внушительной горе окурков, похоронивших пепельницу, можно было подумать, что Глеб Иванович беспрерывно курил всю ночь. По телевизору действительно показывали боевик: танк на экране бил из пушки прямой наводкой по окнам многоэтажного, знакомого как будто здания.
- Можно к тебе, Глеб?
Татищев не пошевелился. "Спит", - подумал Левенцов и тихо подошёл с намерением забрать сигарету из руки у спящего. Но Глеб не спал. Заметив Левенцова, он молча кивнул ему на табуретку и ругнулся в адрес телевизора, но не зло и энергично, как всегда, а потерянно, устало:
- Сволочи...
Левенцов долго не мог поверить, что это не кино показывают, а настоящий расстрел русских русскими в Москве на Красной Пресне.
- Как в девятьсот пятом, - пробурчал Татищев. Через паузу до¬бавил. - Про тридцать седьмой ещё бубнили, сволочи...
Бросивший давно курить, Левенцов машинально взял сигарету, закурил и сел рядом с товарищем на табуретку. Они курили и молчали, лишь изредка роняя одно-другое слово. Через час Левенцов снял с плиты на кухне выкипевший и почерневший на огне, точно здание на Красной Пресне, чайник...