Обет

У подъезда его уже ждала толпа. Нет, не разъяренная, но явно взволнованная. Ну, как, толпа – с полдюжины разновозрастных старух и яжемамок в декрете.  Увидев участкового, они зашумели с новой силой.

– Это что у вас за несанкционированный  митинг? – попытался пошутить он. 

Но собравшиеся его веселости не оценили. Шум только усилился – в какой-то момент участковому даже показалось, что его окружил разъяренный пчелиный улей. А потом разом все смолкли – и вперед вышла Валя, местная активистка, самая неравнодушная из всех неравнодушных жительниц района.

– Плохо ты, Степан, свою работу выполняешь! – строго начала она.

Участковый только тяжело вздохнул, закатил глаза и прикусил язык. Спорить с Валей было себе дороже. За время их знакомства он уже не единожды смог в этому убедиться.
 
– И чем я на этот раз вам не угодил, Валентина Дмитриевна? – миролюбиво спросил он.

– При чем тут угодил – не угодил? – картинно  возмутилась  активистка. – Зачем ты все опять на личности переводишь? Или ты серьезно думаешь, что я тебя обижаю?

Выяснять отношения Степан хотел еще меньше, чем спорить. При все своей миловидной и вполне доброжелательной наружности Валя была женщина злая, злопамятная, мелочная и мстительная, а еще влиятельная, обросшая за долгие годы целой сетью связей.  В чем, опять же, участковый имел сомнительное счастье  не единожды убедиться. 

– Так что тут за проблема возникла? – нарочито ровным голосом спросил Степан, внутренне уговаривая себя: «Молчи, молчи, просто молчи. Подумаешь, скандальная баба решила показать, кто тут главный…»

– Наша главная проблема, – ядовито сказала Валя, – это участковый, который ни во что не вмешивается и ничего не знает!

Степан стоял с каменным лицом, внутренне считая от ста.
   
– Страшные вещи у нас происходят, – продолжила Валя, убедившись, что участковый не собирается вестись на ее подначки. – А ты ни сном, ни духом! А еще участковый!

– И что тут такого страшного происходит? – вздохнув, спросил Степан.

– В двадцать шестой квартире кричат, – рассказала Валя.   

– Бывает, – пожал плечами Степан. Из-за криков его еще не вызывали!

– Возможно, – сладким голосом согласилась Валя. – Но там же Дашка!

– И что, что Дашка? – не понял Степан. На часах было только десять утра, это был понедельник, первый рабочий визит. А он уже устал так, словно отпахал неделю без выходных. Почему нельзя просто объяснить, что случилось? Почему нельзя не гонять его по всяким мелочам?   

– А то, что она на сносях. Родить должна вот-вот, пузо уже едва носит, – ядовито сказала Валя. – А с головой у нее не очень, сам знаешь!

– Так скорую бы и вызывали, я тут при чем! – закатил глаза участковый. – Что я сделаю? Голову ей вылечу?  Роды приму?

– Посмотришь, сориентируешься, вызовешь, кого надо, – ответила Валя весомо. – Нам, что ли, туда идти? 

«Нет, мне! Бросить все дела и бегать смотреть, что там с потенциальной роженицей!»  – внутренне возмутился участковый. Но благоразумно промолчал. Да, он мог рассказать, что не мальчик на побегушках, что обязанности у него немного другие… Но ничего, кроме потока жалоб, это бы не вызвало. Прошлый раз этот ливень из докладных едва не смыл его самого и его карьеру в сточную яму. И повторять тот опыт ой как не хотелось.  Поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как взять себя в руки, подняться в квартиру, посмотреть,  что да как, и вызвать скорую, если будет нужно. А Валя будет потом еще год рассказывать о том, как спасла несчастную девочку, буквально вырвала из лап смерти! При чем сделала это единолично! Никто, никто не помог!

– Хорошо, сейчас разберусь, – смиренно сказал Степан и пошел в подъезд.

– Уж ты разберись, разберись! – насмешливо сказала Валя – Выполни свою работу!

Чувствуя, как дергается глаз, Степан прикусил щеку, чтобы сдержаться.

Нужная квартира находилась на последнем, третьем этаже. Степан уже бывал тут – правда, всего один раз.   

С проживающей в квартире Дашей он познакомился с подачи все той же Вали. Около года назад неугомонная пенсионерка прибежала к нему с леденящей душу историей и приевшимся уже требованием срочно принять меры.

В субботу Даша с мамой поехали утром электричкой в лес за грибами. Татьяна, мама Даши, сбор грибов любила, ее дочь – категорически нет, из-за чего между ними, по словам свидетелей, часто вспыхивали ссоры.  Побеждала неизменно Татьяна, продавливая Дашу на поездки. Уезжали они всегда утром, возвращались вечером, обычно загруженные грибами по самые уши – Татьяна была грибником  умелым и жадным.  Вот только в этот раз что-то пошло не плану. И вечером с электрички Даша вернулась одна – без матери и без грибов, оборванная, исцарапанная, в одном ботинке.  На все охи, ахи и настойчивые вопросы соседей отвечала молчанием.  Расстроенной, по словам все той же Вали, не выглядела. Скорее, казалась растерянной.   
 
– Наверняка ведь мать кончила! – рассказывала Валя возбужденно. – И в лесу бросила! Там места глухие, темные! А что, она девка молодая, ей надо замуж! А Татьяна, царство ей небесное, была с причудами, дочь от себя не отпускала! А той гулять хотелось, мужика, ребенка,  а не по лесу шорхаться! Сушами питаться, а не грибами! К тому же Татьяна жадная была, на себе и дочери экономила!

Степан выслушал всю эту историю молча, с каменным лицом. Покивал и нехотя поднялся на злополучный третий этаж. С инсинуациями Вали или без, история выглядела крайне некрасиво. Конечно, все могло быть. Но только в то, что неизвестная ему Даша из-за грибов убила мать, верилось не особо. Зато от мыслей о том, что немолодая городска женщина осталась одна в лесу, становилось неуютно.

Даша открыла дверь сама, после третьего звонка. Выглядела она откровенно плохо: вся в синяках, кровоподтеках и тонких царапинах, словно продиралась по непролазной чаще. Или бежала сквозь кусты, не разбирая дорогу. Или кто-то долго волок ее по чему-то колючему или острому.

– Что у вас случилось? – спросил Степан, представившись. Хотя картина в его голове уже сложилась. Наверняка заблудилась, запаниковала, бежала, не глядя… 

Даша посмотрела на него почти удивленно. И улыбнулась.

– Ничего, – медленно и тихо сказала она. На потрескавшихся губах с каплями запекшейся крови широкая улыбка выглядела фантасмагорично. – А почему что-то должно случиться?

«Вот тебе и перебрал все варианты», – удивленно подумал Степан

– Мать где? – сухо спросил он.

– В июне дома будет, – все так же улыбаясь, невпопад ответила Даша.

– А сейчас она где? – настоял участковый.

– В лесу! – все так же медленно ответила Даша, улыбаясь и глядя куда-то мимо него. – Но в июне будет дома! Он обещал! А раз обещал, значит, сделает!

Больше ничего от Даши добиться у Степана не вышло, как он ни старался. Она говорила одно и то же, словно заевшая пластина, с паузами, таращила глаза куда-то в сторону, беспрестанно улыбалась.

В конце концов, устав от такого диалога, участковый плюнул на все, вызвал скорую и наряд полиции. Дашу тогда в больницу не забрали: сама она ехать отказалась, а медики причин для госпитализации не нашли. Сделали уколы, выписали таблетки и уехали на следующий вызов. Заявление о пропаже Евсеевой Татьяны Алексеевны в органах зафиксировали. Но, судя по всему, так ее и не нашли. Если, конечно, искали.

Несколько минут Степан просто стоял перед дверью. Хотелось бы, как в романах, сказать, что с его последнего визита ничего не изменилось.  Но нет, изменения были на лицо. С одной стороны, Степан физически не мог запомнить каждую дверь на своем участке. С другой стороны, он готов был поспорить, что в последний визит дверь выглядела намного лучше. Исцарапанная, местами покореженная, словно от ударов, она была в добавок ко всему заляпана какой-то маслянистой, жидковатой грязью. То ли от двери, то ли из квартиры шел странный, на грани неприятного, запах, идентифицировать который никак не получалось.  Но хуже всего было то, что дверь выглядела так, словно в нее ломились, при чем ломились изнутри. Заходить в квартиру расхотелось окончательно.      

В голову закралась предательская мысль сбежать через чердак, а Вале и остальным теткам сказать потом, что никто дверь не открыл, вот и пришлось уходить, не достучавшись. Почему не встретились на обратном пути? Как-то разминулись, наверное. Но Степан не мог не думать об одинокой, с проблемной психикой, глубоко беременной девушке, возможно, попавшей в беду. 

Поэтому пришлось взять себя в руки, выбрать место почище и постучаться. По то сторону двери никто не ответил. Не послышалось ни шагов, ни голоса, ни дыхания. Участковый постучал сильнее. Опять никакой реакции. Степан постучал в третий раз. Тишина. Думая о том, пытаться ли открывать дверь самостоятельно или вызвать наряд, Степан почти автоматически пнул дверь ногой. И та медленно, с тяжким хрипом отворилась.

– Фигасе фокусы, – пробормотал Степан.

Из-за двери на него пахнуло затхлостью, спертостью, сыростью. Словно там, в темном провале, была не квартира, а погреб с застоявшейся, протухшей водой.  Или древнее лесное болото, в котором столетиями перегнивали листья, ветки, угодившие в капкан трясины птицы, лестные животные и заблудившиеся путники.

«Не ходи – утонешь»,  – шепотом сказали у него в голове. И хитро, пронзительно рассмеялись. Степан вздрогнул.

– Даша! Дарья! – крикнул он в приоткрытую дверь. – Вы тут?  Дарья Сергеевна! У вас все в порядке?

Ответом ему была тишина. Ни голосов, ни смеха, ни хрипа, криков о помощи… Но чем сильнее Степан напрягал слух, тем больше ему казалось, что тишина живая: слышался плеск воды, шум ветра, шорох ветвей, едва различимый гомон далеких голосов, где-то на грани слышимости кто-то в панике и ужасе кричал во все горло: «Мама! Мама!  Мамочка!».

Чувствуя, как по спине ползет странный холодок, Степан тряхнул головой, едва слышно выругался и перешагнул через порог.

И разом ослеп. Тьма была густой, теплой, обволакивающей, душной, сырой.  Несколько секунд Степан пытался проморгаться, дать глазам привыкнуть ко тьме – но ничего не помогало.  Его словно обволокло плотным и черным. Будто замотало в кокон. Где-то – то ли совсем рядом, то ли очень далеко – с противным, протяжным скрежетом закрылась дверь. И Степан разом осознал два момента: что он потерялся и что он не может дышать.

Воздуха  катастрофически не хватало. Дыхание оседало на губах тяжелыми каплями. Горло сжала судорога. Понимая, что сейчас с ним просто случится первая в его жизни паническая атака, Степан больно ущипнул себя за мочку уха. Не помогло. Каждый новый вдох был все короче  предыдущего, кислород заканчивался. Желудок стискивали спазмы. Нужно было хоть немного света, хоть чуть-чуть пространства!

 – Даша! – едва слышно просипел Степан в темноту, почти слыша вирирующие, злые ноты в своем голосе. – Да-ша!

Он наугад сделал шаг вперед и вправо, вытянул руку, попытался нашарить выключатель – но только влез пальцами во что-то теплое, влажное и липкое.
 
– Да-ша! – прохрипел Степан.  – Да…

У ног что-то скользнуло, задев голень. Что-то большое, пушистое, обжигающе-ледяное. Степан инстинктивно шарахнулся в сторону, одновременно пытаясь и сохранить равновесие, и уйти от невидимой угрозы. И когда ему это почти удалось, откуда-то с потолка на него абсолютно бесшумно спикировало огромное, черное нечто. Степан охнул, отпрянул в сторону, попытался прикрыть голову руками, потерял равновесие и полетел вниз.  В последнюю секунду он успел сгруппироваться, чтобы смягчить удар – но вместо твердого пола его встретила мягкая лесная подстилка, песок, листья.  Нестерпимо-остро запахло сыростью, прелой листвой и болотом. Где-то совсем рядом что-то ухнуло, зарыдало, захохотало. Эхо подхватило звук, умножило, разнесло.

– Да твою ж дивизию! – ругнулся Степан. И попытался подняться. Уперся в пол сначала пятками,  потом рукой, создавая точку опоры. Судя по ощущениям, ладонь легла на камень – округлый, склизкий от воды или ила. Секунду спустя рука соскользнула, поехала в сторону – и Степан вдруг с удивлением понял, что уходит под воду. Он и сам не успел понять, как это случилось. Вот он лежал на полу (песке, смешанном с листьями и ветками, раздавленным ракушками и камешками), вот повернулся – и вот уже вода накрывает его с головой. Степан задержал дыхание, попытался подняться, но глубина потащила его вниз, на дно.  Мимо проплыли водоросли и полусъеденый трупик рыбки. А потом Степан увидел глаза. Они были совершенно точно мертвые – и одновременно при этом абсолютно живые. Они смотрели с любопытством, жадностью, затаенным ожиданием и восторгом. Они не просто пялились – они присваивали, проглатывали, пережевывали. Это  было уже выше его сил. Степан заорал,   вода хлынула ему в рот и нос, участковый закашлялся, задохнулся и утонул. 

Стоило открыть глаза, взгляд тут же уперся в стену. Типичные такие обои в мелкую розочку в грязных пятнах.  Точно цвет обоев и розочек разглядеть не получалось – в коридоре царил полумрак. Под щекой явственно чувствовался мелкий колкий песок и листья. Никакой воды не было.  Степан осторожно перевернулся на спину, отряхнул лицо, потер ушибленную голову и медленно сел. Упал он, видимо, все-таки удачно: голова чуть побаливала, но не кружилась. Степан медленно поднес руку к лицу, дотронулся до носа, пересчитал пальцы – пять, как и нужно. Значит, в глазах не двоилось.  Отвел взгляд в сторону – и не удержался от крика. Прямо напротив него зиял потусторонний, черно-серебренный путь в лес. Косматые деревья наклонились низко над песчаной дорогой, образуя туннель. И там, в конце дороги, замерло чудовище.  Черное, скрюченное, лохматое, оно смотрело прямо на Степана немигающим тяжелым взглядом. Участковый застыл, боясь пошевелиться. Вдруг тварь его не заметит? Вдруг решит, что он неживой? А если почувствует, что на него смотрят?  Степан медленно отвел взгляд – и краем глаза заметил, что чудовищ отворачивается, передразнивая его движение. В одни момент сердце рухнуло вниз, страх ледяным узлом связал внутренности – а потом Степан понял,  что это ужасное существо – он сам. Точнее, его отражение в зеркале.  Оно стояло на полу, прямо напротив него, огромное, тяжелое, тусклое то ли от времени, то ли из-за темноты, увешанное (или украшенное) ветвями деревьев. Листья лишь чуть привяли – то есть украшали его совсем недавно.

Степан не был сентиментальным или сердобольным человеком, да и успел за время своей непростой работы повидать всякого. Но тут ему стало… нехорошо.   

«Как не надо, так соседи все видят, все знают и все спросят. А тут явно же видели, что она посадку себе перетаскала, песок этот сумками носила – и никто ее не остановил? Она же не за один раз это сделала! И вряд ли ночью. И никто не поинтересовался, что происходит? Уроды какие-то! Тьфу!»      

Степан вздохнул и поднялся на ноги. Те едва ощутимо дрожали.   

– Даша? – почти ласково и уже без особой надежды позвал Степан. Судя по всему, тут все было совсем плохо… Возможно, стоило уже сейчас вызывать скорую. С другой стороны, вероятно, лучше всего было сначала разобраться в том, что происходит. – Дааш!

Тишина в квартире стояла странная. С одной стороны, она была абсолютная – ни звука, ни шагов, ни дыхания. С другой, она была живая. Это сложно объяснить тем, кто никогда не был в лесу ранним утром летом или в любое время зимой. Но сразу поймет тот, кто бывал. Когда вроде бы кажется, что во всем свете никого нет, не слышно ни звука – но, с другой стороны, все вокруг живет своей, невидимой жизнью, кишит, спешит, общается.

А еще был запах. Пахло свежей кровью; а еще землей, почему-то перегнившими листьями и ветками – такой запах обычно стоит весной в парках.  Сам воздух был тяжелым, спертым, неживым. «Замершим в предчувствии грозы», – подумал Степан и содрогнулся.

Нужно было как можно быстрее найти Дашу (или то, что ею еще недавно было), вызвать соответствующие службы.  Но сначала нужен был свет. Выключатель в коридоре щелкнул – но  лампочка не зажглась. Степан тихо выругался и двинулся осматривать квартиру.

Слева была кухня. В отличие от коридора тут было достаточно светло. Но и здесь весь пол был усыпан песком, листьями, хвоей, мелкими ветками.  В раковине стояла гора немытой посуды явно не первой свежести. Запах  от раковины шел соответствующий.  На столах, плите, табуретках стояли кастрюли. Полный неприятного предчувствия, Степан подошел поближе, осторожно, двумя пальцами поддел крышку. Кастрюли до краев были полны темной водой, в которой плавали мох, ветки, листья. Степан наклонился над кастрюлей, принюхался. Пахло болотом, лесом и гнилью.

За спиной послышался шорох, легкий топот и смех. Степан стремительно оглянулся – но никого не увидел. Галлюцинация? Последствия удара? Неучтенный ребенок в квартире баз присмотра? Взрослый человек не мог так легко бегать и смеяться – но вряд ли так бегать смог и новорожденный или младенец несколькими днями от роду. 

– Эй, есть тут кто-нибудь? – неуверенно позвал Степан. – Ау? 

Ответом ему была тишина. Степан медленно вышел в коридор.

Слева, за приоткрытой дверью послышался приглушенный всплеск. Может, Даша в ванной? Рожают же некоторые уникумы в воде!

Степан толкнул дверь и вошел. Свет в ванной горел. Правда, лампочка была какая-то тусклая. Но ее хватило, чтобы увидеть  черно-коричневые разводы на стенах. Степан внутренне содрогнулся и загадал, чтобы это была грязь. В раковине валялась комом смятая, грязная одежда, явно и неприятно пахнущая. Сама же ванная была до краев наполнена водой. Вот только роженицы в ней, к счастью, не наблюдалось. Разве что Даша задержала дыхание и затаилась на дне… С одной стороны, зачем ей это было нужно? С другой, в памяти  вдруг всплыло увиденное во время не то сна, не то обморока: гнилостная, черная вода, мертвая, но не умершая тварь, затаившаяся на дне в ожидании добычи.  Представив эту картину, Степан вздрогнул.

Вода в ванной так и притягивала взгляд. Она была не прозрачной, а темной, черно-серо-коричневой, густой, вязкой. Затаившейся. Из нее, словно имитируя лесное озеро, торчали в разные стороны ветки. К краям ванной налипли потемневшие листья. А посередине этой безумной инсталяции плавал  венок из полевых цветов.

Нарочито медленно, словно показательно от крана отделилась капля и  звонко упала на темную поверхность воды, рассылая во все стороны рябь.

– Даша! – сипло сказал Степан ванной. И та словно бы услышала его. Поверхность зарябила, заволновалась, пошла кругами, плеснула волной. Участковый едва успел отскочить в сторону. Не хватало еще вот этим облиться! А вода все не хотела успокаиваться, колыхалась, бурлила, будто пыталась выбраться.

И тут Степан вдруг понял, что дело не  в воде, просто  что-то всплывает на поверхность. 

– Даша-Даша, – прошептал он, уже готовый увидеть синюшное, распухшее тело.

«Рыбы выпили ее глаза и отгрызли язык, – прошептал в голове голос. – У нее в желудке живут ерши, в черепе раки, а в сердце спит щука».

С тихим бульканьем на поверхность всплыло странного вида бревно. Но вода не успокоилась.

Степан вздрогнул, сплюнул, перекрестился и пулей вылетел в коридор. Сердце билось где-то в горле. Руки дрожали.

– С меня хватит, – пробормотал он, нашаривая телефон в кармане. – Вызываю наряд и скорую. Пусть они тут сами шарятся!

Связи не было. Степан потряс, а потом и перезагрузил телефон. Но ситуация не поменялась. Там, где должны были быть палочки связи, была пустота.

– Волшебно! – пробормотал он. – И как они тут живут?

Вопрос был риторическим. Степан уже сталкивался с таким не один раз. Часто в старых домах связь была ужасная – те, как и все старики, сопротивлялись новым веяниям жизни, и мобильник в свой быт пускали неохотно. Значит,  чтобы позвать подмогу, нужно было нужно выйти из подъезда или постучаться в квартиру к кому-нибудь из местных бабок. Раз уж мобильник тут не ловил, у них наверняка стоял дома стационарный телефон.  Но выйти из квартиры означало столкнуться с Валей. А та наверняка начнет расспрашивать, что да как. И если она догадается, что Степан просто позорно сбежал, пожизненный позор ему гарантирован.  А она умная, она  обязательно догадается.

Поэтому Степан вздохнул, спрятал  телефон в карман и пошел искать Дашу дальше. Тем более, квартира была небольшой, оставалось осмотреть еще две маленькие комнаты.

Первая комната представляла собой что-то вроде главной комнаты, зала. Здесь было достаточно темно: дневной свет едва пробивался сквозь темные шторы. Сама комната казалась нежилой – как в старых, заброшенных домах. Степан не мог видеть пыль, но ему казалось, что на всех предметах она лежит плотным слоем в три пальца.  На диване, на стульях, кресле, полу лежали горы каких-то вещей. При чем эти вещи казались залежалыми, спрессовавшимися от времени и влаги. При том, что лежали они максимум с прошлой осени. Степан ведь заходили в квартиру, когда пропала мать Даши. И здесь все было достаточно чисто.  Шкаф и комод стояли распахнутыми, их содержимое было вывернуто наружу, словно внутренности неумелым мясником. На полу стояла грязная посуда, покрытая плесенью. С потолка свисали тяжелые гроздья пыльной паутины.

Даже пытаться звать Дашу Степан не стал. Сюда явно долгое время не ступала нога человека. Пусть даже казалось, что время тут шло как-то ускоренно. 
 
Неосмотренной оставалась последняя комната. И Степану даже не нужно было прислушиваться к своей интуиции, чтобы понять: Даша там. 

Дверь в спальню оказалась полуприкрыта. Степан толкнул ее, но она не поддалась. Нажал, придавливая с усилием, – дверь отъехала на несколько сантиметров. Немного, но достаточно для того, чтобы проникнуть в комнату.   

Тут тоже царил полумрак, а еще нестерпимо воняло кровью и разложением. В комнате был такой же барак, но бардак обитаемый: перевернутая, переворошенная постель, заставленный бутылочками лекарств столик, из шкафа вывалились вещи.

– Даша, – едва слышно, без всякой надежды позвал Степан.

И тут же, ответив на зов, куча тряпья между шкафом и кроватью зашевелилась, начала вставать. Степан отпрянул, зацепился обо что-то и второй раз за сегодня завалился на спину. Заорать хотелось так, что пришлось прикусить язык.

Тем временем груда тряпья  встала в полный, достаточно невысокий рост. И Степан понял, что это девушка. Ее грязные  волосы слиплись в колтун, свисавший на правый бок и оттягивающий голову. Из одежды на Даше была только  ночная рубашка, грязная, истрепанная, вся испачканная кровью. Даже в темноте Степан мог различить, что пятна разного цвета, от почти черных до свежих, алых.   

За спиной Степана,  в коридоре, что-то затопало, заухало, запищало, хохотнуло и залилось плачем.

– Сыночек! Сын! –  сорванным голосом прохрипел призрак.

– Я сейчас, сейчас, скорую вызову, – забормотал Степан, пытаясь подняться. – Вас в больницу заберут!

– Нет! – с внезапной яростью рявкнул призрак и взмахнул тощими руками с не то обкусанными, не то обломанными ногтями. Даша стояла совсем близко, и Степан имел сомнительную возможность рассмотреть ее руки – грязные, окровавленные, все в синяках и царапинах. Ногтями, казалось, долго скребли землю. 

– Тебе помощь нужна! – увещевал ее Степан.

– Сейчас мама придет, поможет! – уверенно прохрипела Даша.

– Не придет твоя мама, – медленно, словно слабоумной, сказал Степан. – Твоя мама пропала в лесу прошлой осенью. Тело так и не нашли!

– Июнь, мама придет! – не слушая его, твердила Даша. – Он обещал!

Спорить тут было бесполезно. Нужно было вызывать скорую.

Степан уже поднялся на ноги, когда дверь вдруг распахнулась, больно ударив его по плечу и руке. И в комнату вошло нечто. Степан так и не смог понять, как это можно было бы назвать, к чему отнести. Оно было невысокого роста, со старую советскую куклу. Вот только тело у него было не кукольное. Руки и ноги были тонкими ветками, покрытыми зелеными листочками. Тело походило на чурбан. Головка была непропорционально маленькая, но четко круглая. Шеи видно не было.  Казалось, что шарик просто катается по срезу тельца. Из головы во все стороны торчали ветки с листьями. Макушку венчал венок из увядших цветов.

– Что это? – хрипло спросил участковый. Он пытался перекреститься, но рука словно налилась свинцом и не двигалась.

– Это сыночек мой! Кровинушка моя! –  с гордостью сказала Даша, прижимая к себе существо.  На ее бледном лице в странных – трупных – пятнах улыбка казалась чужеродной. Но такой жутко знакомой, запавшей в память еще во время прошлой встречи. 

– Это же не человек! – прохрипел Степан. Казалось, он теперь тоже лишился голоса.

– Не человек, – согласилась Даша. – Мы договорились поменяться. Я ему сына, он мне мать!

– Но твоя мать пропала в лесу, – Степан спорил уже из чистого упрямства. Он и понимал, и никак не мог понять, что тут происходит. Словно мозг упускал какую-то важную деталь.

– Моя мать утонула в болоте, – почти с гордостью сказала Даша. – Но он сказал, что болото – часть  леса, а все живое в лесу его  слушается! И к июню мать вернется. Вот. Июнь наступил. Мать пришла.

– Но если она утонула, какое живое, – не понял Степан.

– Это для нас утонула, а для него все живое, – терпеливо сказала Даша. Она взяла на руки прибежавшее существо, поцеловала его в макушку и принялась баюкать, словно младенца. 

Откуда-то из коридора послышалось бульканье, бурление воды. И секунду спустя раздались тяжелые, шаркающие шаги.

– Это мама, мама! – радостно прохрипела Даша и, не выпуская чурбанчика из рук, побежала в коридор. За ней по полу волочилось нечто – и участковый не хотел думать о том, что это были ее внутренности.

Не понимая, что нужно делать, Степан медленно, придерживаясь за стенку, поплелся вслед за ней.

В коридоре стоял мертвец. Причем не первой свежести. До этого дня Степан видел таких только на картинках. И дорого бы дал, чтобы все так и оставалось. Труп был распухшим настолько, что даже не понятно было, мужчина это или женщина. Что-то выпило его глаза, съело правую щеку и язык. Нос висел на тонком шнурочке кожи. На правом виске была видно кость. Шея по толщине не отличалась от головы. Склизкая, синюшная кожа свисала лохмотьями.

– Мама! – Даша, то смеясь, то плача, повисла на трупе. – Мамочка! Посмотри, у тебя теперь внук есть! Как я рада, что ты вернулась! Как мы теперь заживем все вместе! 

Из оцепенения Степана вывела острая боль в ноге. Он опустил глаза и увидел чурбанчика, который руками-ветками плотно оплел ногу. Его зияющий, непомерно огромный для такой головы рот стал алым.

Степан с силой тряхнул укушенной ногой. Слабенькие, тощие руки-веточки разжались. Чурбанчик отлетел к стене и заплакал, тонко, пронзительно. Его плач одновременно напоминал и скрип дерева, птичью трель, и  детские рыдания.      

– Ты! – Даша подлетела к нему разъяренной фурией, целясь в глаза. – Ты ребенка ударил!

Понимая, что ничем хорошим тут уже не закончится, Степан с силой оттолкнул Дашу и кинулся к двери. Но не успел. Из того самого огромного зеркала, украшенного ветками, преграждая путь, ему навстречу шагнуло нечто. Огромное, широко-высокое, черно-коричневое, увитое ветвями.  Семейное сходство с чурбанчиком было заметно невооруженным глазом. Но самым примечательным  в его образе были глаза. Те самые, мертво-живые из обморока-предупреждения.

- А теперь, когда все обещания выполнены, все семьи воссоединены, пора на праздничный пир. Первый кусок мой! – и распахнул пасть, полную кривых, острых  зубов.