Отбивная по-данангски

ОТБИВНАЯ ПО-ДАНАНГСКИ.

Рано-рано утром, когда солнечные лучи из-за порозовевшего горизонта едва начали несмело расталкивать в стороны тьму тропической ночи над заливом Дананг, когда обычно тревожный сон ответственного за всё старпома крепче всего, когда утренние свежесть и прохлада наконец-то проникли через иллюминатор в накопившуюся за сутки духоту каюты, меня выбросил из койки чей-то истошный вопль.
       Кто вопил, почему вопил, я, конечно, не знал, но первой, мелькнувшей молнией, мыслью было: кого-то убили!
       Кто-то погиб! – Ударила следующая молния. Вязкий сумрак в каюте и колышущаяся серость в круге иллюминатора только усилили тревогу и ожидание очередного несчастья в ставшем за последние три дня таким невыносимым Дананге.
       Неужели опять?! – Медленно приходя в себя, с отчаянием подумал я. – Когда же это закончится!
Было ведь, от чего впадать в отчаяние. – Накануне отправили в Союз в морозильной камере банановоза «Клара Цеткин» тело командира отделения гидроакустиков старшины 1 статьи Фатхутдинова, погибшего в командировке на борту вьетнамского сторожевика. Фларит погиб по вине вьетнамских моряков: они нарушили заземление одного из блоков гидроакустической станции и многотысячевольтный разряд прошил нашего сослуживца от головы до ступни.
Командование 3-го военно-морского района ВМС Вьетнама, конечно, оказало всю возможную помощь, но большинство печальных хлопот по организации прощания с погибшим моряком, доставки его тела в гражданский порт и оформлению множества документов взяли на себя командир нашего СКР-46 капитан 3 ранга Писаренко и замполит лейтенант Макарычев. Не был в стороне и весь экипаж: каждый моряк в какой-то мере участвовал в печальном процессе, исполнив возложенное на него командованием и совестью. Грусть о погибшем боевом товарище, встревоженность, досада от потери друга, моральная и физическая усталость – так мы закончили этот тяжкий предыдущий день.
И вот, что-то снова стряслось! На ходу одеваясь – что там, в тропиках, надевать-то: тропичку – синие шорты с рубашкой и пилоткой да тапочки с сорок одним отверстием в каждом – я взлетел по трапу из офицерского отсека к рубке дежурного по кораблю. Там изрядно озадаченный рассыльный ничего не мог сказать, кроме того, что дежурный убежал на ют. Бегу туда и по пути снова слышу несущиеся с кормы вопли или визги. – Происходило что-то ужасное.
Прибегаю. У кормового флагштока стоят дежурный по кораблю и вахтенный у трапа и смотрят вниз. – За ночь прилив поднял корабль довольно высоко. Значит, страшное происходит на пирсе. И точно, оттуда новая порция воплей-визгов. Немного отпустило: если и убивают, то не на корабле. И, кажется, не наших. – Наши все на борту должны быть. Да и дежурный не позволил бы.
– Что тут происходит, Игорь Владимирович?
Лейтенант Коровкин, увлёкшийся выяснением причины воплей, не ожидал моего столь быстрого появления.
– Извините, Николай Александрович, не хотел вас будить, пока не разберусь. Что-то совсем непонятное.
       Опершись о леера рядом с ним, смотрю вниз. – На пирсе, рядом с водораспределительной колонкой, покуривают два вьетнамских морских пехотинца – крупных по вьетнамским понятиям матроса. В их руках одинаковые серые дубинки. Рядом неказистая тележка и пятнистая свинья со связанными ногами. – Обычная, худая, экстерьером скорее ближе к гончей или борзой, вьетнамская свинья. Морпехи мирно беседуют. И кто только что визжал? Свинья, что ли? Вроде бы больше некому.
– А ты что скажешь? – обращаюсь к вахтенному у трапа старшине.
– Минут пятнадцать назад, товарищ старший лейтенант, они её на той вот телеге прикатили, столкнули на пирс и давай дубинами лупить. Ну, свинья визжит, а они постоят, покурят, и опять лупить. Я им покричал, что вы, дескать, делаете, а они что-то по-своему сказали и опять дубасить.
Не успели мы всё это обсудить, прибежал, запыхавшись, замполит, следом командир подошёл – спокоен, как всегда, другие офицеры, мичмана. Скоро половина взволнованного экипажа собралась. Лишь из носовых кубриков не было людей: там далеко и не слышно.
Увидев такое количество зрителей, морпехи заулыбались, только не раскланялись перед публикой, и начали своё жестокое представление. – Избиение свиньи.
       По очереди, хладнокровно, безостановочно, переворачивая с боку на бок – один лупил, второй за ноги медленно поворачивал, потом менялись местами – они избивали её минут десять. Свинья поначалу, вытаращив свои маленькие глаза, визжала и вопила поистине нечеловеческим голосом, потом она охрипла, а под конец экзекуции, уже не открывая глаз, только издавала всё более слабые стоны в такт ударам.
Удары были сильные, но били, видно, умеючи, потому что ни разу не брызнула кровь, а вот тело на глазах покрывалось красно-синими синяками. К концу этого изуверства полумёртвая неподвижная свинья была сплошным синяком. Зрелище ужасающее.
Все наши подавленно молчали, хотя поначалу просили командира вмешаться и прекратить издевательство над несчастным животным.
– Мы в чужой стране, ни во что вмешиваться не можем. Доложим по команде. Возможно, это какая-то традиция, обряд, что ли. – Только и смог ответить Алексей Иванович.
И он оказался прав. Подошедший к этому времени мичман Кривошея, бывший ранее во Вьетнаме в экипаже инструкторов, пояснил:
– Это у них в порядке вещей – так они отбивную готовят.
– Какую ещё отбивную? – послышались голоса изумлённого окружения.
– Очень вкусную.
Какая жуть! Отбивную! – Вот уж, что никогда не пришло бы в голову. Из живой свиньи! Сразу вспомнилась экскурсия в местный Музей агрессии. – Там показали нам множество экспонатов – орудий убийств из подручных материалов, при виде которых эсэсовцы и палачи Средневековья наверняка вздрогнули бы. А уж фотографии американцев и сайгонских солдат, на которых эти экспонаты демонстрировали свою высокую, иногда растянутую во времени, эффективность… – Без содрогания и отвращения не посмотришь. Но то война, враги, а свинью-то зачем увечить?
– Валерий Михайлович, а зачем таким методом? Нельзя по-русски, что ли? – Сначала прирезать, а отбивные потом?
Кривошея только усмехнулся:
– Мы тоже спрашивали их об этом, но поняли только, что это традиционный метод. Дескать, из поколения в поколение передавался. И мясо отбивается от костей и шкуры лучше.
Пока «кулинары» из морской пехоты отдыхали, ошалевшие от увиденного наши моряки живо обсудили узнанное и пришли к выводу, что традиция не на пустом месте возникла и тем более не из-за склонности вьетнамцев к садизму или ещё к чему-то подобному, нам не известному.
       Обоснование консилиум нашёл путём сравнения русских, украинских, белорусских – одним словом, советских – хрюшек с местными. Наши – они вон, какие раскормленные, мясо у них само по себе, сало само по себе, а вьетнамские – они кроме названия свиньи ничего общего с нашими не имеют. – Худющие и злые, кусаются, дерутся и бегают быстрее собак. Да и собаки их боятся, и не только собаки – съедят, если зазеваешься. У них сала и в помине нет, а мяса как раз столько, чтобы только дубиной от костей отбивать.
– Кстати, обратите внимание на их дубинки – пояснил бывалый Кривошея – они же все алюминиевые, бейсбольные, от американцев остались, вьетнамцы и приспособили их к делу.
И вроде бы нашли объяснение жестокости процесса, и каждый понял, что не со зла морпехи занимаются этим неприятным делом, но жалость к животному, подвергшемуся кошмарной экзекуции, не проходила. Ситуация была не по душе каждому из нас. – Советский моряк, управляющий мощнейшим оружием, готовый в любой момент применить его против врага, чужд всякому изуверству, а то, что происходило на пирсе, несомненно, было именно изуверством.
К тому времени вахта стоявшего у нашего пирса СКР Вьетнама, видимо, доложила своему командиру, что льенсо – так они нас называли, в переводе – «советский» – взбудоражены кулинарным процессом. Капитан 3 ранга Нгуен – это то же, что у нас Иванов – решил лично внести ясность и поднялся к нам на борт. Он, как и почти все здешние офицеры командного профиля, окончил Каспийское ВВМУ и отлично говорил по-русски, употребляя чисто бакинские словечки с лёгким азербайджанским акцентом. – Шесть лет общения с местными носителями языка сказывались.
Нгуен ничуть не удивился нашей ошеломлённости от увиденного. – Это случалось каждый раз, когда советский корабль заходил в их базу. Он объяснил, что, как командир принимающего корабля, принимал участие в разработке меню намеченного на полдень банкета, посвящённого окончанию совместных учений и тренировок кораблей двух флотов. Вспомнив Баку, хотел разнообразить меню и организовать шашлык-машлык – именно так он выразился, но барашков во Вьетнаме днём с огнём не найти, а свиньи – сами видите, какие, сожалел Нгуен. Пришлось вернуться к отбивным.
– Но они тоже очень вкусные! Вай! Пальчики оближешь! – Горячо заверил командир, совсем по-бакински поцеловав кончики пальцев. Разве мы могли ему не поверить…
Видимо, первая, подготовительная, стадия окончилась, потому что морпехи, о чём-то быстро переговорив с Нгуеном, дальше начали действовать сходными с нашими приёмами. – Находившейся в обморочном состоянии свинье один из «кулинаров» своим штатным штык-ножом перерезал горло. Свинья, как говорится, даже не пикнула, не забилась в судорогах: избиение вышибло из неё абсолютно все силы. Кровь осторожно и до последней капли слили в тазик, не блещущий чистотой. Опаливание шкуры проводили горящей рисовой соломой.
Смотреть больше не на что, решили мы, и разошлись по каютам и кубрикам добирать оставшееся до подъёма время сна. Хотя вряд ли кто уснул: жестокое зрелище взволновало каждого не на шутку. – Моряки, как известно, животных любят.
Наступивший день на корабле был обычным, но в обед часть офицеров во главе с командиром убыла на анонсированный Нгуеном банкет. Его официальная часть была краткой: наш командир отряда кораблей капитан 1 ранга Девятайкин и вьетнамский контр-адмирал подвели итоги месячной совместной работы – очень успешной, следует сказать. Затем пошла неофициальная часть – обед, тосты, концерт.
Нгуен, как командир принимающего корабля, выполнял и роль тамады. И она ему удалась: говоря одновременно на двух языках, он, даже «приняв на грудь», в них не запутался, лишь азербайджанский акцент стал явственнее. Переводчикам – и нашему молоденькому курсанту из военного Иняза, и их такому же лейтенанту оттуда же – делать было нечего, о них все забыли, и они, радостные, вопреки запрету, тайком начали наливать друг другу лемойку.
       Командиры наших и вьетнамских кораблей, выступавшие с тостами, знали меру в серьёзном и весёлом и сумели найти отклик в душах моряков. Даже Девятайкин, обычно сосредоточенный и неулыбчивый, выдал тост, полный одновременно и юмора, и строгой командирской оценки, и похвалил нас, и пожурил, закончив уместным флотским анекдотом. – Такого мы от Виктора Васильевича просто не ожидали.
Когда же общее настроение взмыло до нужного градуса, на сцену выпорхнул флотский ансамбль песни и пляски – стройные-престройные артистки, с ярким макияжем, весёлые и красивые, и строгие, но очень лёгкие – даже не прыгучие, а просто летучие – артисты. Как обычно, первые несколько номеров были из древней мифологии: в ужасных масках обезьяны и прочие священные животные, разукрашенные духи и свирепые божества, непонятные танцы льва и благовоний, то ли оперные номера, то ли певучие проклятья с визгом и речетативом… – Те из нас, кто видел это впервые, были в шоке от сочетания несочетаемого. Остальные под шумок налегали на коньяк «Сайгон» – очень, кстати, приличный, особенно под манго или папайю…   
Покончив с обязательной древностью, ансамбль полностью преобразился и зазвенели на русском языке любимые и нами, и вьетнамцами задорные песни «Верасов», «Пламени», «Поющих гитар». «Мой адрес – Советский Союз» «Самоцветов», как оказалось, была не только любимой песней ансамбля, но и его визитной карточкой: почти все артисты учились в СССР. Он исполнял её всегда, где бы ни выступал – на кораблях, в воинских частях, в городах и деревнях всего Вьетнама. И везде её принимали на ура. Мы тоже не отстали: при исполнении песни на бис подхватили её и исполнили, как нам показалось, не хуже ансамбля. Во всяком случае, так сказал весёлый конферансье. 
За тостами и песнями мы не забывали и о блюдах, коих было предостаточно. Для Вьетнама, как потом решили меж собой, стол был накрыт даже чересчур роскошно. И напрасно. – Мы же видели, как скромно, даже бедно, живут люди, как они питаются. – Каждое воскресенье наблюдали, как моряки выходили в зону отлива и собирали там всё, что могло пригодиться в пищу: в этот день на кораблях кормили только вахту, а остальные переходили на подножный корм. Армейцев же не кормили и в субботу. 
Непривычные блюда из морепродуктов и обезьян, удавов и варанов соседствовали с обычной курятиной и отварной картошкой. Незнакомые нам суп фо-бо и блинчики нэм прекрасно сочетались с тунцом и лобстерами, которых мы и сами нередко полавливали. Даже самые привычные блюда приобретали просто ошеломительный вкус под приправами, о которых мы и не слышали никогда. А уж лемойка, местные ром и пиво уравнивали в правах на высшую оценку каждое творение коков: после корабельного технического спирта любое спиртное выглядит шедевром, как и закуска под него.
Только отбивные из свинины остались напротив офицеров нашего корабля нетронутыми, как их ни нахваливали капитан 3 ранга Нгуен и следом за ним офицеры других наших кораблей. – Что-то не хотелось даже попробовать их. Именно их.

23.08.2024.