Глава 4-5

5

Умывшись и позавтракав, Левенцов вернулся в библиотеку, лёг и попытался уснуть. Повреждённое ухо пульсировало болью, и хоть глаза слипались, сон не шёл. Левенцов встал, нашёл на кухне бутылку коньяка, недопитого вчера вечером, щедро плеснул себе в бокал и залпом выпил, как какую-то водку. Ему было не до смакования вкуса и аромата, он лечился, стремился заглушить надоедливую боль.
Вновь вернувшись в библиотеку, Левенцов подошёл к книжным полкам.
- Ладно, - сказал он. - Поищем что-нибудь усыпляющее или отвлекающее от боли.
Скользя взглядом по корешкам книг Левенцов вдруг наткнулся на имя, которое запало ему в память много лет назад.  В юности Вячеслав открыл для себя фантастические рассказы Рея Брэдбери. В одном из них, "О скитаниях вечных и о Земле", упоминался американский писатель Томас Вулф, умерший совсем молодым. В рассказе некий богач и графоман из 2257 года выдёргивает Вулфа за секунду до его смерти в мир будущего, чтобы тот написал ещё один роман о реалиях будущей Земли. Потому что по мнению богача только такой великий писатель как Вулф может это сделать. Левенцова заинтересовал неизвестный ему американский писатель столь выдающихся способностей, и он запомнил имя Томаса Вулфа. И вот теперь он с удивлением увидел на полке толстый том романа Вулфа "Домой возврата нет". Предвкушая удовольствие от чтения, Левенцов сел в кресло и открыл книгу, но вскоре испытал жуткое разочарование. Дальше двух первых глав он продвинуться не смог! Было полное ощущение, что, образно говоря, Левенцову пришлось двигаться, преодолевая мощный встречный поток разнообразных слов, с трудом нащупывая ногами дно сюжета. Столько "воды" в тексте он никогда ни у кого не встречал.
"Возможно, Томас Вулф действительно является великим американским писателем, - подумал Левенцов. - Возможно, виноват переводчик. Но читать этот словесный понос я не буду!"
Он решительно вернул книгу на полку.
"А как же мнение Брэдбери? - задал себе вопрос Левенцов. - Наверно, Рей, написавший четыре сотни рассказов, просто завидовал умению Вулфа за месяц-два создавать такие толстенные тома романов. Около десятка романов самого Брэдбери больше походят на сборники рассказов и, на мой взгляд, менее интересны, чем просто рассказы. А может, Брэдбери пошутил насчёт гениальности Вулфа, а я принял его слова всерьёз. Ведь в своём рассказе Брэдбери называет Томаса Вулфа "совершенно забытым писателем" и восхищается этим Вулфом только придуманный богач-графоман из будущего. Лично я отныне тоже совершенно забуду имя Томаса Вулфа!"
Левенцов подошёл к другой книжной полке и обнаружил на ней томик повестей Константина Паустовского. Вячеслав сел в кресло и погрузился в удивительную прозу, в сравнении с которой словоблудие Вулфа тянуло максимум на бессвязный поток графомании. Коньяк вскоре несколько унял боль в раненом ухе. К тому же Левенцов читал без перерыва уже несколько часов, да ещё после мучительной и практически бессонной ночи. Глаза его устали, он всё чаще закрывал их, давая отдых, и, наконец, голова его опустилась в забытьи на грудь.
Когда Левенцов вновь проснулся, он увидел перед собой очаровательную картину. Алевтина Владимировна сидела напротив, читая уроненную им книгу. Её светлые волосы лежали на плече по одну сторону шеи, рассыпаясь по кофте и открытому участку груди, и это было красиво. Строгая, сделанная с утончённым вкусом прибранность в одежде, покойная, расслабленная поза. Своей интеллигентной красотой Алевтина Владимировна явила штрих, недостававший комнате до совершенства. Глазам Левенцова предстало нечто вечное. Ощущая эстетическое наслаждение, Вячеслав вместе с тем отметил, что совершенству этому недостаёт движения, какое пробуждает потребность перевернуть весь мир, довести его до идеала.
Заметив его пробуждение, Алевтина Владимировна с улыбкой проговорила:
- У вас, Вячеслав, хороший художественный вкус. Проза Паустовского вообще вся поэтична, а в этом томе самые избранные вещи. Вы знаете, что тридцать лет назад, летом 1964 года в Советский Союз с концертами приезжала знаменитая актриса и певица Марлен Дитрих?
- Я тогда, как говорится, ещё пешком под стол ходил...
- Так вот, когда Дитрих сошла с трапа самолёта, её спросили, с кем бы она хотела встретиться, и та к изумлению встречающих и журналистов назвала имя Константина Паустовского!
- Неужели? - удивился Левенцов. - Представляю недоумение и возмущение партийных органов и минкульта.
- Надо думать! - улыбнулась Алевтина Владимировна. - Паустовскому тогда было семьдесят два года, он страдал астмой и перенёс несколько инфарктов. Марлен Дитрих сказали, что он не может с ней встретиться, потому что тяжело болен и находится в больнице. Она очень расстроилась.
- И чем всё кончилось? Они так и не встретились?
- Встретились, конечно! Паустовского с женой и врачом привезли на концерт Дитрих в Центральный дом литераторов в Москве. Когда он поднялся на сцену, Марлен, не знавшая русского языка, чтобы выразить писателю своё восхищение, встала перед ним на колени.
- Невероятно!
- Дитрих непросто было это сделать: во-первых, ей самой было уже шестьдесят три года, а во-вторых, она была в узком концертном платье. Поэтому и подняться с колен Марлен самостоятельно не смогла. Паустовский, конечно, хотел ей помочь, но подбежавший к сцене врач крикнул, чтобы тот ни в коем случае даже не пытался это сделать. Когда Дитрих помогли встать, Паустовский поцеловал ей руку, это ему запретить никто не мог.
- Романтичная история, - сказал Левенцов. - Я до сих пор считал, что Паустовский писал только сказки для детей, но вот начал читать этот том... А какую вещь вы бы мне посоветовали?
- Мне особенно "Разливы рек” нравится, читали?
- Не успел ещё, - смутился Левенцов.
- И "Чёрное море" прочтите, если не читали. Это о расстреле лейтенанта Шмидта, благороднейший был человек... Как ваша голова? Тошноты, озноба нет?
- Вроде нет. Спать вот только сложно. На шее ухитряюсь.
- Ещё день-два, и будете спать нормально. Больничный вам я оформила.
- Спасибо, Алевтина Владимировна!
- Пустяки. Пойду обед готовить. Дочь заказала борщ, а вы что бы хотели?
- Люля-кебаб, - без раздумий ответил Левенцов. - Забыл уж, в каком году ел натуральный люля в последний раз, в конце восьмидесятых вроде, в общем, в детстве.
- Да, люля и в шашлычных, и в рядовых столовых тогда были. Полтинник всего порция, я помню. Знаете, моя дочь искренно восхищается нынешним эрзац-изобилием. Конечно, если сравнивать с девяностым годом... Натурального-то изобилия она не видела. А я помню, мы с подружками позволяли себе со стипендии такие пиры закатывать, нынешнему миллионеру не приснится. Главное, каждому, а не только миллионерам, каждому простому смертному доступно было. Впрочем, нет, не это главное, главное - чувство общности, радостности, беззаботности. Печалиться о завтрашнем дне и в голову тогда никому не приходило, какое ещё благо можно сравнить с этим?
- Вы чуточку идеализируете, по-моему. Я помню четверостишие тех времён:
"В руке сетка,
На руке Светка,
Позади пьяный муж,
Впереди пятилетка..."
- Я тоже помню этот стишок. Думаю, романтики капитализма в этом виноваты. Как черви-древоточцы, источили корабль изнутри, а теперь кричат: "Держи вора!" Тех, которым вместо самой жизни только уровень жизни нужен, на Запад надо было сразу выдворять, не нам тогда, а Западу пришлось бы перестройку делать.
- Я, к сожалению, проглядел такие глубинные процессы. Вглядеться повнимательней, видимо, мешало упомянутое вами чувство "общности, радостности, беззаботности".
- Так было всегда, - грустно заметила Алевтина Владимировна. - Рим, достигнув величия, погрязает в беззаботности, и его захватывают варвары... Пойду обед готовить.
Левенцов стал читать рекомендованное "Чёрное море". Погрузясь в чтение, Вячеслав не заметил, как спустя час в библиотеку вошла Алла. Подкравшись сзади, она закрыла пальцами его глаза. Он откинулся на спинку кресла:
- Твои пальчики, Алла, не спутаешь ни с какими другими.
Она польщённо засмеялась и, разняв руки, поцеловала его в щёку, потом спросила:
- Почему?
- Потому что они у тебя такие изящные, такие вкусно пахнущие, а главное, через них ощущается такое мощное биополе, что...
- А что ты здесь читал? - Алла взяла из его рук томик Паустовского. - "Чёрное море". Кто же читает такие вещи перед обедом! - Закрыв книгу, она бросила её на стол. - Прочь суеверия, забудь печали и торжествуй: тебя ждёт люля-кебаб, а в мамином исполнении это лучше Паустовского.
- Будь ты Дездемоной, у Отелло не поднялись бы руки задушить тебя. Кстати, ты привезла мои вещи? Долго мне ещё в халате ходить?
- Увы, Слав, у твоего подъезда дежурят вчерашние громилы. Сидят в машине. Я не рискнула...
- Думаешь, они тебя вчера узнали?
- Это вряд ли! - Алла пренебрежительно усмехнулась. - Они бы тогда давно ломились сюда, а не торчали у твоего дома. Темно было, я не выходила из кустов, фары их слепили...
- Тогда чего ты испугалась?
- Они видели "жигу¬лёнок", слышали женский голос, знают меня, наверняка остановили бы и стали расспрашивать, зачем и к кому я иду в твой подъезд...
- Прости, я после вчерашнего плохо соображаю. Конечно, рано или поздно они бы сложили два и два...
Алла вынула из-за кресла пластиковый пакет и поставила его Левенцову на колени.
- Держи, я заехала на рынок, благо он рядом с твоим домом, и купила тебе рубашку, бельё, носки и прочее. Быстренько одевайся и приходи на кухню, пока всё не остыло...


За обедом, когда они перешли к кофе, Вячеслав поблагодарил Алевтину Владимировну за "Чёрное море".
- Я, оказывается, когда-то уже читал эту повесть Паустовского, - сказал он. - Поэтому сейчас просто быстро пробежал её, подробно останавливаясь на наиболее заинтересовавших меня страницах. О лейтенанте Шмидте там не так уж много, всего лишь маленький кусочек.
- В этом, как вы выразились, кусочке больше истины о сегодняшнем дне, чем в нынешних газетах.
- Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, - смутился Левенцов.
- О чём пишут нынешние газеты?
- Понятия не имею, - признался Левенцов. - Я вообще не читаю газеты, да и телевизор смотрю редко и недолго.
- Продажные писаки пишут, что Россия наконец-то вступила на путь подлинной демократии и свобод, что наступает эра процветания и богатства всех и вся! - с возмущением сказала Алевтина Владимировна. - Но это такое же враньё, как пресловутый царский манифест о даруемых народу свободах. Так же, как и тогда уже льётся кровь, гибнут люди! И слова Шмидта, произнесённые им на кладбище во время похорон погибших революционеров, сейчас стали вновь актуальны. Найдите и прочтите их нам сейчас, и вы в этом убедитесь.
Левенцов принёс книгу Паустовского, быстро нашёл нужную страницу и громко начал читать:
"Что он сказал? «Клянёмся этим убитым в том, — сказал он, — что мы никогда не уступим никому ни одной пяди завоёванных нами человеческих прав».
Он поднял руку и громко сказал: «Клянусь!» И мы все, все тысячи людей повторили за ним это слово. Слёзы закипели у нас на сердце. «Клянёмся!» — крикнули мы.
«Клянёмся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим за сохранение нашей свободы».
И в этом мы поклялись.
«Клянёмся им в том, что свою общественную работу мы отдадим на благо рабочего, неимущего люда».
«Клянусь!» — сказал он, и в эту минуту я полюбил его. Я понял, что если этот человек подойдёт ко мне и скажет: «Бери вместо своих пипеток наган, иди, и борись, и прячься, и карауль врага, стреляй и страдай, как ты ещё никогда не страдал в своей маленькой жизни», - я пойду и буду благословлять его имя.
«Клянёмся им в том, что между нами не будет ни еврея, ни армянина, ни поляка, ни татарина, но все мы будем отныне равные, свободные братья свободной России».
Я оглянулся и увидел тысячи людей, бледных и плачущих от счастья. Я видел, как люди бросались к нему, обнимали его, целовали его плечи. А он стоял спокойный, и ветер шевелил его прекрасные волосы".
- Убедились? - торжествующе спросила Алевтина Владимировна. - У народа пытаются вновь отобрать все завоёванные в кровавой борьбе свободы, стараются обгадить все достижения советской власти, вновь разделили народ по национальному признаку, усиленно навязывают культ наживы. Разве вы всего этого не видите?
- Про культ наживы - это в мой огород камешек? - спросила Алла, но Алевтина Владимировна только отмахнулась от дочери, дескать, не мешай серьёзному разговору взрослых людей.
- Однако, уважаемая Алевтина Владимировна, если и далее продолжать вашу аналогию, то восставших против нынешнего "царя" изначально ждало и, как мы видим, настигло неизбежное поражение... - задумчиво произнёс Левенцов.
- Ещё историю трёх французских революций почитайте, - посоветовала Алевтина Владимировна. - Когда сопоставляешь то время с семнадцатым годом у нас и с настоящим, ясно видно, что, хотя всё и повторяется, сдвиг к лучшему всё же есть. Нельзя опускать руки, надо продолжать борьбу, учитывая ошибки прошлого.
- И ещё о жизни Беранже почитай, - ехидно добавила Алла. - Как он, бедный, радовался, когда Франция поднялась, и из монархии сделалась республика! И в какую впал меланхолию, когда из республики сделался Наполеон! А когда Наполеона прогнали и вернули короля, Беранже совсем скис. Но народ поднялся и снова скинул короля. Беранже возрадовался пуще прежнего. Но народ только скидывал, управлять он не умел и не хотел, простое человеческое счастье лучше. Власть захватили буржуи, и Беранже затосковал по временам Наполеона. Но Франция снова поднялась...
- Моё дитятко хочет сказать, - перебила дочь Алевтина Владимировна с сарказмом, - что гармоничное устройство общества невозможно.
- Такие тонкости мне не по уму, мам, - возразила Алла. - Я просто хочу сказать, что в жизни радуешься, потом плачешь, потом опять радуешься. Не поплачешь - не порадуешься, в этом жизнь.
- Глядите, Вячеслав, дитя-то в двух словах суть романтиков капитализма изложило! Плевать, по какому поводу плакать или радоваться, лишь бы деньги были! Да ещё других норовят в свою веру обратить. Малышню уже насилуют своим капитализмом.
- Не свихнись на "измах", мам. Ты сама вот как дитя, ей-богу.
- Ладно, время дискуссий вышло. Мне пора на работу, а нам, ты говорила, надо куда-то ещё успеть заехать.
- Мама занесёт твою записку Глебу Ивановичу, - пояснила Алла Левенцову. - Её бандюки не знают и ни в чём не заподозрят. Я подожду её в машине где-нибудь за углом, а потом подброшу до больницы. А ты давай пока отдыхай, Паустовского читай...