История, рассказанная Риккобальдо из Феррары

Я, Риккобальдо из Феррары, нотариус викария князя Обиццо д’Эсте, пишу эти строки, дабы сохранить в памяти людской удивительное происшествие, свидетелем которого я был. Однако,  будучи преданным своему властителю,  синьору Обиццо, и, когда-то, много лет назад, дав ему обещание сохранить увиденное мною в тайне, то эти строки не должны выйти за пределы моего кабинета, но, принимая во внимание то, что бег моего времени всё более и более замедляется, а вскоре и вовсе должен остановиться, я, несмотря на данную мною клятву, а также, принимая то обстоятельство, что синьор мой давно умер, всё же решился доверить этому пергаменту ту давнюю историю, описание которой может показаться более похожим на сказку или выдумку, чем на правдивый рассказ. Невероятные события, тем не менее, происходили, слухи о них заполняли нашу славную Феррару, но их жестоко пресекал князь Обиццо д’Эсте. Слухи эти были далеко небезосновательны, а я же, могу с уверенностью утверждать, что они были не выдумкой, а истинными.
В те столь отдалённые от сегодняшних дней времена, наша Феррара отставала в художественном плане от Флоренции, Рима, Мантуи и Болоньи. Наши церкви были менее искусно украшены, чем соборы этих городов. С этим наш князь, синьор Обиццо, никак не мог смириться. Посему, решил он пригласить в Феррару многих известных художников, ваятелей и архитекторов из других городов, обещая им неслыханную поддержку. Более других на его призыв откликнулись мастера из Мантуи, Падуи и Болоньи. И началось строительство и украшение города. Многие дворцы и соборы вставали в его разных концах, площадях и улицах. А расписывали соборы многие великие живописцы. У викария князя, епископа Джамбатисты, было много работы. А я, как его нотариус, изучал, проверял и скреплял своею подписью договоры со строителями, возводившими дворцы, соборы и баптистерии,  художниками, расписывавшими все оные строения, ваятелями, создававшими великолепные скульптуры из мрамора. Город преображался на глазах и вскоре обещал затмить славою другие. Но, как и в любом другом городе, у нас, в Ферраре, постоянно враждовали две основные партии: гвельфы и гибеллины (1). Непомерные траты синьора Обиццо на украшение и возвеличивание города, вызывали гнев его противников. Кто знает, сколько золота потратил на это всё князь? Я – один из немногих, кто это знает. Сам же синьор Обиццо переходил то в один лагерь, то в другой, в зависимости от того, как ему это было выгодно. В очередной раз, поссорившись с Папой, князь оказался в лагере гибеллинов, что очень не понравилось его прежним союзникам. Вот они-то и привели к печальному повороту в судьбе синьора Обиццо. В своё время он сумел подчинить Ферраре Модену и Реджо, уведя их из-под самого носа заносчивой Болоньи. А потом вообще случилось неслыханное: синьор Обиццо купил у Падуи целый город Лендинара. Так, во время грандиозного строительства в городе, задумал он возвести в самом его центре великолепный дворец, украсив его замечательно расписанными картинами, возвеличивавшими его деяния. Призвал он как-то поздним вечером епископа Джамбатиста, своего первого советника синьора Гуистардо, которого в народе звали Хитрый Лис, поскольку к его загребущим лапам приставало немало от выделяемых на строительство золота,  и меня к себе в Старый Двор. Скажу правду – меня синьор Обиццо слушал больше, чем епископа, что наполняло меня великой гордостью, но, я чувствовал это, вызывало зависть Джамбатисто.
- Хочу я посоветоваться с вами, - так начал разговор князь, - траты наши велики, но не напрасны. Скоро слава Феррары затмит и Флоренцию, и Венецию. Хочу построить для себя и моих потомков новый дворец взамен Старому Двору. Что думаете?
Епископ Джамбатиста и так был тугодум, а тогда совсем разволновался, не зная как держать ответ перед князем, а синьор Гуистардо почтительно замер, опустив свой взор долу, выжидая дальнейшего развития разговора. Да синьор Принчипе (2) и не ждал от них ответа. Он смотрел на меня.
- Принчипе Обиццо, - ответствовал я, - дело хорошее, правильное. Надо только подумать, во сколько же обойдётся казне это новое строительство? Какого размера будет новый дворец? Как бы ты хотел украсить его?
- Мой дорогой Риккобальдо, новый дворец должен быть грандиозным. И он должен быть расписан лучшими художниками нашего времени. Наймите лучших архитекторов, пусть сделают наброски, планы, чертежи. Пусть изобразят саму суть, - и, подойдя к большому шкафу, изготовленному из дуба, он открыл большим ключом его массивную дверцу, доставая оттуда средних размеров кошель, туго набитый золотыми монетами. Видели бы вы, как хищно блеснули при этом глаза синьора Гуистардо! – Риккобальдо, вот вам средства для приготовления плана дворца. Наймите троих, или лучше четверых зодчих, Пусть нарисуют мне план. Потом выберем лучший. Что ты так смотришь на меня, Риккобальдо? Я читаю в твоих глазах сомнение. Говори!
- Синьор Принчипе, - так ответствовал я, - город и так весь кипит от недовольства…
- Что такое? Почему я ничего не знаю? Отвечай, Гуистардо!
- Принчипе, я не хотел расстраивать тебя до поры до времени. Риккобальдо несколько сгущает краски. Твой уход из гвельфов расстроил многих. Даже не расстроил, а возмутил. Только и всего. Не стоит обращать на это внимания.
- Поэтому, синьор Принчипе, - продолжил я, - надо крепко подумать, стоит ли новым строительством подогревать и так ярко горящее пламя недовольства.
- Помолчи, Риккобальдо, это не твоего ума дело. Твоё дело организовать подготовку планов дворца, помочь выбрать наилучший, заключить договоры с мастерами и, чуть позже, нанять художников, чтобы их мастерство смогло удовлетворить изысканный вкус нашего Принчипе.
Ах, хитрец, только и подумал я.
- Да! – наконец вымолвил слово епископ Джамбатиста.
- Так и решим, - продолжил синьор Обиццо, - Риккобальдо, ты через неделю приносишь мне чертежи нового дворца. Вот тебе этот кошель.
Глаза Гуистардо снова блеснули, и он со злобой посмотрел на меня, словно я вытащил этот кошель у него из-за пояса.
- Ты, Гуистардо, наблюдаешь за уже ведущимся строительством, докладываешь мне ежедневно! А вы, ваша светлость, епископ Джамбатиста… Ну… Благословляете их обоих в этих делах.
Епископ важно кивнул, осознавая, что теперь только от него зависит успех всего предприятия. На том мы и разошлись в тот вечер.
Наутро я призвал в Старый Двор, в котором занимал два просторных помещения, нескольких архитекторов, объяснил им их задачу, велев им через три дня предоставить наброски и примерные расходы строительства нового дворца. К вечеру, не желая отвлекать от дела днём, я призвал всех живописцев, которые в тот момент трудились в уже построенных соборах и палаццо, расписывая стены и потолки возводимых зданий. Их было шесть человек. Я должен всех назвать поимённо. Итак, в тот вечер в Старый Двор по моему зову явились: Якопо Падуанец, Герардо из Милана, Микеле ди Болонья, Джианнотто из Мантуи, Адриго Флорениец и наш художник из Феррары Чимоне. Все они были выдающиеся художники. Я им рассказал о задании синьора Обиццо. Несколько минут они молчали, обдумывая предложение.
- Трудно решиться на такой шаг, - начал Якопо. – Обычно здание или собор уже построены. Тогда проще обдумать композицию. А так… Фантазировать на пустом месте…
- Я согласен с тобой, Якопо, - продолжил Адриго. – Вы сначала постройте, потом зовите нас.
- Да, да, - вступили в разговор Джианнотто и Микеле.
- Я не смогу. Меня уже пригласили вернуться в Милан, - произнёс Герардо.
- Нет, конечно, предложить что-то мы можем, - промычал Якопо.
- Да, да, - поддержали его Джианнотто и Микеле.
Только наш феррарец Чимоне молчал, слушая всех. Наконец, он высказал удивительную для всех мысль:
- Слушайте, я вот что подумал. Всегда, когда нам заказывают работу, здание уже готово или почти готово. И мы исходим из того, что вот эту стену, или вот этот потолок нам надо расписать. А что если поступить наоборот? Дворца-то ещё нет и в помине…
- Не понимаем, что ты имеешь в виду, - хором спросили его остальные.
- А вот что, - Чимоне обратился ко мне. – Слушай, Риккобальдо. Когда тебе должны представить планы дворца?
- Через три дня, - ответил я.
- Созывай завтра всех зодчих сюда. Да пораньше! Чтобы они ещё не успели довести свои планы дворца до конца! Мы должны за эту ночь сделать наброски того, что мы хотели бы изобразить. Да с размерами! Тогда некоторые залы, может быть, большинство, подстроят под наши размеры, а всё здание подстроят под размеры этих залов! Не они будут задавать тон, а мы! Художники. И тогда дворец засияет единством гармонии!
В воздухе повисла тишина. На Чимоне смотрели сначала с недоумением, но потом с восхищением.
- Да, интересная мысль, - проговорил Адриго Флорениец, - ты хочешь всё поставить с ног на голову… Мне такое никогда не мыслилось…
- Да, да, - поддержали его Джианнотто и Микеле.
- Ты сам это придумал, Чимоне? - спросил Адриго.
- Мне так хочется сказать, что да. Но буду честен. Недавно я услышал это предложение из уст своего подмастерья, который сейчас трудится со мной в соборе. Он юн, но талантлив. Ричьярдо, так его зовут. Он сын моего соседа, тоже отсюда, из Феррары. Отец его умер, но мы были хорошими друзьями и соседями. Вот я и взял его в подмастерья совсем мальчишкой. Он великолепен в прорисовке деталей. Когда мы с ним расписывали предыдущий собор, он обратил моё внимание, что если восточная стена была бы хоть на четыре локтя длиннее, а высота на два локтя больше, то тогда композиция смотрелась бы более гармонично. Писали мы тогда «Благовещение». Я присмотрелся и понял, а ведь он прав! Изображение было бы тогда идеально построено. А строителям, практически, ничего не стоило сделать чуть-чуть выше и чуть-чуть длиннее. Такие вот дела. Я, не задумываясь, даю ему участвовать в работе всё больше и больше. Из него получится великий художник. Ричьярдо ди Феррара… А видели бы вы какие картины он пишет сам! Они сияют, словно испускают свет яркой луны. До того они правдивы, а краски ярки. Так и кажется, что фигуры вот-вот покинут картину. И фрески его прекрасны.
Снова все замолчали.
- Хорошо, - тогда я нарушил торжественное молчание. – Не буду дожидаться утра. Прямо сейчас отправлю слуг к архитекторам. Завтра, точнее уже сегодня, как только солнце доплывёт до половины неба, встречаемся здесь, у меня. Вы к этому времени должны сделать наброски и эскизы. А ты, Чимоне, прихвати на встречу этого самого Ричьярдо. Больно красочно ты его описал. Посмотрим на него.
- Да, да, - поддержали меня Джианнотто и Микеле.
- Хорошо, идёмте трудиться. У нас мало времени. И продумайте точные размеры своих будущих работ, - завершил разговор Чимоне.
К полудню все собрались у меня. Не пришёл только Герардо из Милана, который уже заканчивал свою работу в Ферраре и вскоре должен был уехать к себе в Ломбардию. Мы все не очень-то расстроились этому обстоятельству. Не буду описывать, коль бурно прошла эта встреча. Зодчие возмутились предложению Чимоне. Они просто не могли себе представить, что должны будут подстраиваться под будущие картины, а не наоборот. Но Чимоне очень убедительно всем доказывал, что их мастерство и умение нисколько не будут взяты под сомнение, что им надо сообща обдумать как планы дворца, так и будущие фрески, их сюжеты и композицию, размеры стен и расположение фигур. Мало-помалу буря страстей улеглась, ибо стремление к истине и гармонии всем придало одухотворение, а оно дало вдохновение, без которого весь замысел невозможно было бы претворить в совершенство. После нескольких часов обсуждения, мастера пришли к единому пониманию. Все с уважением и благодарностью смотрели на Чимоне.
- Чимоне, - сказал один из зодчих. – Ты несёшь в себе искру Божию. Ты нас всех убедил! Давайте поступим, как ты предлагаешь. У нас немного времени. Но сделаем так. Вы, художники, даёте нам идеальные композиции и пропорции ваших будущих работ. Мы, архитекторы, под них строим дворец.
- Чимоне, - произнёс Адриго Флорениец, - ты настоящий мастер. Я расписал множество капелл и палаццо. Но я признаю твоё первенство. Твой замысел божественен. Так мы создадим нечто великолепное.
Чимоне поклонился всем.
- Благодарю вас, друзья. Но справедливость для меня важнее всех похвал. Идея его, в нём Божественная искра, - и Чимоне указал на молодого человека, скромно сидевшего всё это время в углу зала и не участвовавшего в споре мастеров, - Ричьярдо, сын мой, подойди сюда.
Молодой человек встал и подошёл к столу, на котором были навалены чертежи, эскизы и наброски будущего дворца синьора Обиццо д’Эсте, князя Феррары.
Все с интересом разглядывали его. На вид ему было всего лет восемнадцать. Светлые прямые волосы были уложены назад, ясные ярко-голубые глаза сияли спокойствием и некоторым удивлением этому миру. Во всей его фигуре чувствовалась мощь и уверенность. Он был красив. Все молчали и с некоторым недоверием разглядывали этого юношу, которого так расхвалил маэстро Чимоне. Ричьярдо аккуратно разложил все чертежи и наброски, оценивающе их разглядывая. Правую руку он поднёс к подбородку, левой взялся за широкий ремень и замер в этой позе, продолжая изучать наброски.
- Ну, Ричьярдо, что думаешь? Что скажешь? – вернул его к жизни Чимоне.
- Чимоне, - учтиво начал он, - я благодарю тебя за те добрые слова, которые ты произнёс в мой адрес. И вы, синьоры, спасибо вам, что не гнушаетесь моим присутствием. Чимоне, отец мой, ты спрашиваешь меня, что я думаю?
Ричьярдо разложил чертежи в определённой последовательности и поставил на них номера. Затем он взял эскизы будущих картин, которые принесли художники. Немного подумал и на них тоже поставил номера. Потом достал из кармана тоненький заострённый уголёк, который, по-видимому, всегда носил с собой и начал, молча, не произнося ни единого звука, делать пометки на чертежах, указывая на них, где надо стены сделать подлиннее, где покороче, где уместнее сделать закругления, где косые проходы, где прямые, где потолок должен быть повыше и как фреска будет размещена на ней. Все присутствующие, и я в их числе, наблюдали за полётом мысли юноши. Щёки его разрумянились, глаза заблестели каким-то неземным светом. Всем показалось, что сам Господь внушает ему решения, и уверенной рукой его движет божественное провидение, какого они ещё в своей жизни никогда не видывали, хотя и были опытными и признанными мастерами своего дела. Он, словно Создатель, в этот момент управлял пространством, делая его понятнее и гармоничнее. Всё происходило в абсолютной тишине, если не считать скрипа уголька по чертежам и эскизам. Нет, не сказать, что Ричьярдо подавил всех своими действиями. Но даже у меня, не зодчего, не художника, родилось чувство безграничной веры в этого молодого человека. Он словно излучал сияние. В это мгновение он был прекрасен! Через час он сделал шаг назад и удовлетворённо вздохнул.
- Вот она! Гармония! К ней надо стремиться.
Все ещё некоторое время рассматривали разложенные и пронумерованные эскизы. Все представили, как может выглядеть дворец, созданный, словно по единому вдохновению, объединённый единым замыслом, построением и украшенный великолепными пропорциональными, чётко вписанными в геометрию форм, изображениями.
- Ричьярдо, я был уверен в тебе, - тихо произнёс Чимоне.
- Ты молодец, - в один голос произнесли архитекторы, – нет нужды спорить с тобой и что-то доказывать. Мы согласны к такому повороту.
- Ричьярдо, я восхищён, - произнёс Адриго Флорениец.
- Да, да, - поддержали его Джианнотто и Микеле.
- А кто же в целом возглавит создание дворца? – вдруг спросил Якопо Падуанец.
И тут я взял в свои руки бразды правления.
- Я, Риккобальдо, нотариус викария, которому поручили представить на суд синьора Принчипе предложения по строительству нового дворца, решаю так. У нас есть ещё несколько дней. Победителя выбирать не будем. Все участвуют в создании сих совершенных форм и образов. Ко дню Преображения Господня вы приносите мне план дворца и эскизы фресок и картин, которые будут его украшением. Назначаю главным за всё тебя, маэстро Чимоне. Я же за эти дни встречусь с ваятелями и укажу им, что и где будет размещено из их трудов. Согласны?
- Согласны, - в один голос произнесли все.
- Да, да, - добавили Микеле ди Болонья и Джианнотто из Мантуи.

Через несколько дней наступил праздник Преображения Господа нашего Иисуса. После пышной мессы синьор Обиццо призвал епископа Джамбатиста, Гуистардо и меня в свои покои в Старом Дворе.
- Ну, рассказывайте, какие успехи?
- Строительство идёт установленным ходом, синьор Принчипе, - начал доклад Гуистардо, - всё строится, всё происходит в срок. Нечего беспокоиться. Теперь из тайных дел. Пойманы смутьяны и шпионы. Руджеро суконщик – подбивал мастеровых поднять восстание против тебя, так как ты тратишь много денег на строительство дворцов, а про Бога, якобы, совсем забыл. Поднял налоги, обобрал всех, а церквей заложил только две, да и то далеко от центра. Казнён вчера на рассвете. Семья взята на казённый счёт. Далее дела посерьёзнее. Под видом купца в Феррару из Рима приехал некто Гваральдо Дзотти. Встречался с семейством Скьянти, а они мне не внушают доверия. Затем на улицах города был замечен неизвестный в городе монах фра Эрколе. Мы всё про него выяснили. Он из Милана. Верный пёс Маттео Висконти. И опять же встречался с этими подлыми Скьянти.
- Это всё?
- Нет, синьор. Дальше намного хуже, - произнёс Гуистардо и явно замялся, не решаясь продолжать свой доклад.
- Ну? Что там?
- Синьор Принчипе. Три дня назад ночью Гваральдо Дзотти, фра Эрколе уже вдвоём пришли к Скьянти.
- И что?
- Следом явился… Ваш старший сын Аццо.
Обиццо оторопело смотрел на нас с Гуистардо

Я пишу для потомков. О, грядущее поколение! Чем вы будете жить? Что будет волновать вас? Вы несёте в будущее факел, который мы, ныне живущие на этой земле передаём вам.  Для того, чтобы понятнее стало моё дальнейшее повествование, я должен рассказать ещё вот о чём. Отцом синьора Обиццо был князь Ринальдо, а вот мать – неизвестно кто. Поговаривали, что она была простой прачкой. Позже Ринальдо женился на Аделазии да Романо, что была из Вероны, но общих детей у них не было. А чуть позже Ринальдо и Аделазия были убиты, а посему Обиццо никогда не знал ни материнской ласки, ни отцовской поддержки. Сердце его было ожесточено. Считалось, что у самого Обиццо было три сына и две дочери – Аццо, Беатриче, Маддалена, Альдобрандино и Франческо. Великой тайной, которую я хочу сейчас открыть, является то, что у Обиццо была ещё дочь – Контессина. После определённых событий, о которых речь пойдёт ниже, все упоминания о ней стали тщательно уничтожать, дабы скрыть тайну, о которой я хочу поведать. Но о Контессине я подробно напишу позже, хотя силы мои стремительно убывают, и я не знаю, проснусь ли я утром в здравии, или смерть будет поджидать меня за любым углом моего жизненного пути, длина которого отмерена только Богом? Меня в Ферраре часто называли хронистом или летописцем. Весьма почётное звание. Хронист! Летописец! Это звание обязывало меня фиксировать в летописи все происходящие события. Так я и поступал. Но жизнь так многогранна и непредсказуема. Разве может сухая хроника запечатлеть и передать потомкам всю бурю страстей, которая обуревает людьми? Разве можно словами передать столкновение интересов и порывы отдельных людей? Разве может хроника передать огнь страстей, которые властвовали и над толпой, и над князьями и служителями Господа? Моменты единения людей и взрывы размежевания, борьба гвельфов и гибеллинов за власть и влияние, вера в церковь и ослепление неверием? Разве не это витало в воздухе моей прекрасной Феррары в те времена, которые я описываю? А что изменилось за последние десятилетия? Да ничего! Всё также противоречия кипят,  страсть сталкивается с бесстрастием, вера с неверием. А любовь? Разве могу я, простой нотариус, пусть даже приближённый к власть имущим представит и описать это неизъяснимое стремление к совершенству, которое вносит свои коррективы в поток истории? Я попробую. Насколько мои старания помогут понять происходящее? Мне ли судить?
 
- Как! - вскричал Обиццо, - мой сын? Встречался с посланниками Папы, Висконти и Скьянти? Что они там замышляют?
- Этого мы не знаем, синьор Принчипе. Но я ничего хорошего не жду от таких встреч.
- Так. Этих Гваральдо Дзотти и фра Эрколе немедля схватить и казнить!
- Синьор Принчипе, не надо горячиться. Они уже схвачены и сидят в темнице, в подвале Старого Двора. Но казнить их было бы слишком вызывающе. Пусть просто посидят там. Год. Или два. А там видно будет. За Скьянти будем следить. А вот что делать с Аццо, вашим сыном…
Синьор Обиццо тяжело дышал. Но мало-помалу он успокоился, отдышался, видимо, какое-то решение пришло к нему в голову. Он немного кивнул головой Гуистардо, соглашаясь с его предложением. Потом синьор Обиццо позвал слуг и велел принести вина. Те разлили его по искусно сделанным серебряным небольшим кубкам. Князь небрежно повёл рукой в сторону этих кубков, приглашая нас выпить немного вина. Затем он обратился ко мне:
- Что там с планами по строительству нового дворца? Сколько будет стоить? Как будет выглядеть? Кто будет вести строительство?
- Синьор Принчипе! Позвольте мне показать вам план строительства нового дворца, - так начал я, разворачивая большой чертёж. – Много ещё надо будет проработать. Строить будет наш мастер, из Феррары, маэстро Чимоне.
Синьор Обиццо склонился над изображением. Он его долго рассматривал. Было заметно, что предоставленное ему на суд, вполне его удовлетворило. Наконец, он произнёс:
- Великолепно! Всё так красиво и гармонично! Не говори мне про цену. Мне всё равно. Именно так и надо делать. Передай Чимоне, что я доволен его предварительной работой. Пусть именно так и с этими картинами и фресками всё делает! Ясно?
- Да, синьор. Вы должны знать, что это предложение не его самого, а одного его ученика, который совсем молод. Он ещё не может входить в гильдию святого Луки, но это удивительный юноша. Он не по годам чувствует гармонию и стремится к истине. Он пишет великолепные картины. Я ходил к Чимоне в мастерскую и видел их. Невозможно оторваться. Звать его Ричьярдо. Он будет великим. Он уже велик. И по всему миру его скоро будут называть Ричьярдо ди Феррара!
Широко открыв глаза, синьор Обиццо заинтересовано слушал меня.
- Приведи ко мне Чимоне и этого Ричьярдо. Хочу увидеть их обоих. Завтра. После обеда. И пусть этот юноша захватит пару своих картин. Хочу взглянуть на них.
Так, судьба, попадая под влияние случая, сама того может быть не зная и не предполагая, плетёт свой замысловатый узор, соединяя или разъединяя людей, приводя к благоприятным или, напротив, к гибельным последствиям. Скажи я чуть меньше слов, не упомяни я этого Ричьярдо, возможно, всё случилось бы иначе.
Но синьор Обиццо захотел увидеть Ричьярдо и его картины… Так и случилось. На следующий день Чимоне и Ричьярдо были у князя Обиццо д’Эсте на приёме.
- Здравствуй, маэстро Чимоне, - начал встречу князь, - и ты, Ричьярдо, здравствуй.
Вошедшие почтительно поклонились синьору Обиццо.
- Ричьярдо, я одобрил твой план. Он будет воплощён в жизнь, сколько бы это ни стоило. Я удивлён, что ты в столь юном возрасте оказался прозорливее всех вместе взятых. Честь и хвала тебе. Я вот что подумал… Тебя нельзя отвлекать на собственно строительство. Пусть Чимоне всё строит по твоему плану. Твоя очередь ещё придёт. Да и вообще, твой звёздный час не наступил. Чимоне, сколько времени вы будете возводить дворец? Когда пространство станет доступным для живописцев?
- Синьор Принчипе, не менее шести лет. Только тогда мы сможем освободить некоторые залы, и художники смогут приступить к росписям. Да они и сами раньше не освободятся. Все сейчас заняты на работах в уже построенных зданиях.
- Итак, шесть лет… Хорошо. Ричьярдо! Покажи свои картины, которые ты так бережно держишь в руках. Хочу убедиться в правдивости рассказов о тебе.
Ричьярдо поклонился синьору Обиццо, поставил две своих небольших картины на высокие стулья, что стояли вдоль стены и как раз напротив окон так, что свет удачно падал на них, и снял тонкую светлую ткань с них. Взору Обиццо д’Эсте предстали два сюжета, изображённые на этих картинах. Чем дольше я сам разглядывал эти картины, тем сильнее билось моё сердце. Такой вот удивительный эффект произвнли они на меня. Вот что я увидел на первой картине. Тёмный, но не чёрный фон. Высокие толстые деревья убегали к небесам, закрывая их наполовину. Но всё-таки в верхней части картины ярко сияло лазурное небо. Солнце не было изображено, но чувствовалось его присутствие, ибо его лучи, разрывали небо, проникали сквозь кроны деревьев и скрещивались в центре тёмной поляны. В перекрещивании лучей, в центре композиции были изображены две женщины, только одна, которая совсем молодая, сидела на коленях у другой, той, что была средних лет. Молодая была в положении на последних месяцах. Одежда их была богата и искусно выписана. Кто они? Мать и дочь? Молодая – это богоматерь, ещё не родившая Христа? Тогда вторая – это святая Анна? Картина была написана так, что свет, сконцентрированный на женщинах, словно отражался с плоскости картины. Впечатление было удивительное. Но вторая картина была ещё более потрясающая, нежели первая. Она заставила меня замереть и не дышать. На ней был изображены страсти Господни. Иисуса должны были вот-вот распять. Два римских воина держали его за руки. Двое других готовили гвозди и верёвки. Старший воин, сотник, зачитывал повеление прокуратора. Вокруг стояла толпа. У всех были удивительно печальные глаза, кроме, пожалуй, самого Христа. И смиренными их назвать было нельзя. Они излучали свет и решимость отдать свою жизнь вот за них, за них всех, кто окружал его в это мгновение. И за тех, кто не находился ещё здесь. Да и за тех, кто не родился к этому времени. Да, именно так мне показалось – свет, решимость и спокойствие. И совсем не печаль или страдание, как писали Христа раньше. Похоже, картина понравилась синьору Обиццо не меньше, а может быть и больше, чем мне. Он долго, не отрываясь, всматривался в глаза Христа.
- Да… - наконец тихо произнёс он, - это удивительно. Твой стиль, Ричьярдо, не сравним ни с чьим. Как удивительно ты написал лик Христа. Я желаю, чтобы ты написал мой портрет. А затем, Мадонну с младенцем. Что ты ещё напишешь для меня и нашей Феррары, мы решим позже. И хоть ты не член гильдии святого Луки, жалование назначаю тебе соизмеримое с жалованием именитых мастеров. Завтра переселяйся в одну из комнат Старого Двора. Риккобальдо, устрой всё как следует. Эти две картины я покупаю. Чимоне, приступайте к строительству нового дворца.
Вот она эта роковая последовательность событий и желаний… Моё чрезмерное восхваление юноши-художника, желание Обиццо его увидеть, заказ им картин у юного дарования, переезд его в Старый двор…
На следующий день я устроил Ричьярдо в небольшую комнатку, обеспечил ему все условия для работы. Некоторое время он помогал Чимоне и архитекторам с планами дворца, а когда понял, что там оставались лишь несложные технические и организационные моменты, стал готовиться к работе над заказанными Обиццо картинами. Самого князя он написал быстро и легко. Обиццо сидел на княжеском троне, как живой. Князь на картине Ричьярдо был изображён в окружении греческих богов, которые ему подносили подарки, был облачён в роскошные бархатные одеяния и глядел на зрителя из картины огненным взором. И вот эти глаза князя были настолько бесподобно прорисованы, что казалось, будто некий божественный свет излучался ими… Никогда мир ещё не видел такого совершенного изображения человека. Синьор Обиццо, увидев своё изображение, был в восторге. После завершения картины он призвал меня, Ричьярдо, епископа Джамбатиста и советника синьора Гуистардо к себе.
- Прекрасный портрет. Не представляю, что можно было изобразить меня более правдиво. Ричьярдо! Ты истинный мастер! Гуистардо! Надо выплатить ему двойное вознаграждение. Я хочу, Ричьярдо, чтобы ты теперь создал новую картину. Мадонну с младенцем. Она будет висеть на самом видном месте в новом дворце. Но картина не должна быть похожей на другие, которые писали ранее. Что думаешь, Ричьярдо?
- Синьор Принчипе, - ответствовал юноша, - сюжет понятен и был исполнен многократно многими мастерами. Я готов начать писать картину. Но мне нужен земной образ Мадонны, с которой я смогу создать божественную копию, и ею будут восторгаться люди.
- Не понимаю, о чём ты говоришь.
- Синьор Принчипе! Я на службах в церкви, в этом дворце, на праздниках многократно имел счастье видеть вашу младшую дочь Контессину. Её юность, её красота, её благородство дают мне право заявить, что она достойный образ, с которого можно и должно писать Мадонну. Прошу вашего высочайшего позволения писать Мадонну в образе вашей дочери Контессины!
 Синьор Обиццо внимательно смотрел на Ричьярдо, обдумывая что-то. И сказал так:
- Ричьярдо… Ты юн, но ты великий мастер. Если ты видишь Мадонну в облике моей девочки Контессины, да будет так. Приступай. Я поговорю с ней.
Советник Гуистардо ехидно ухмыльнулся, а епископ Джамбатиста похоже вообще ничего не понял. На то он и был епископом и викарием синьора Обиццо.
Строительство дворца шло полным ходом. С каждым месяцем великолепный дворец поднимался в самом центре Феррары. Рабочие таскали камни, камнерезы вытачивали из них блоки, которые поднимали сооружение всё выше и выше. Чимоне горел! Постоянно сверяясь с чертежами, которые готовились с помощью Ричьярдо, Чимоне готовил совершенное и гармоничное здание, которое позже должно было быть изукрашено достойными живописцами. А в это время Ричьярдо писал Мадонну с Контессины. Она была прекрасна! Её неповторимая грация, её длинные светлые волосы, одухотворённый лик, неизъяснимый свет, исходящий от её ни с кем не сравнимого образа давали Ричьярдо вдохновение для создания картины, равной которой ещё не было в этом мире. Как-то ночью я увидел свет в его комнате, а он жил в Старом Дворе по соседству со мной, я постучал в его дверь и вошёл в его обитель.
- Ричьярдо, что ты не спишь в столь поздний час?
- Мой добрый Риккобальдо, я пишу ещё одну картину. Я не могу уснуть! Контессина прекрасный образец, чтобы изобразить Мадонну. Но я, прежде всего, вижу в ней простую, но прекрасную земную женщину, чью красоту я смогу воспеть. На этой картине я хочу изобразить её воплощением всего самого прекрасного!
- Покажи мне эту картину, - попросил я.
Юноша кивнул, подвёл меня к мольберту, который был укрыт куском материи, вздохнул и сбросил с картины укрытие. То, что я увидел, удивило меня. Комната была освещена многими свечами, колебание пламени которых наполняло комнату трепещущим таинственным светом. Стояла абсолютная тишина. Весь Старый Двор погрузился в сон. Только в этой комнате бурлила жизнь. На картине были изображены юноша и девушка, которые по каменистой дороге поднимались вверх по горной дороге. Они были изображены со спины. Но они повернулись к зрителю. Их лица были ещё совсем не прорисованы. Но чувствовалось, что они готовы прийти друг другу на помощь, если вдруг она потребуется. И прийти незамедлительно, ибо медлить в некоторых случаях невозможно. Они уходили вдаль, а там их ждало бесконечное звёздное небо, и пути не было конца, как нет у конца вселенной. Картина была не закончена. Юноша то ли трепетно держал девушку за тонкую руку, то ли собирался накинуть на неё плащ, намереваясь укрыть её от всех бед и напастей, которые только могут встретиться на их пути.
- Ричьярдо… Как ты хочешь закончить картину? Он укроет её плащом?
- Я ещё не решил.
- Они мне напоминают двух ангелов, которые вот-вот оставят землю и устремятся в небеса.
Ричьярдо ничего не ответил. Он неотрывно смотрел на своё творение и о чём-то думал.

Мадонна с младенцем получилась великолепно. Синьор Обиццо был в восторге от неё. А вот свою картину, с двумя ангелами, Ричьярдо не завершил должным образом. Случилось так, что он влюбился в Контессину, и она ответила ему взаимностью. Между ними произошло то, что могло произойти. Соглядатаи Гуистардо выследили влюблённых и донесли о случившемся князю. Синьор Обиццо рассвирепел. Как посмел он, пусть и талантливый, молодой человек посягнуть на княжескую дочь? Кто он такой? Чего же он заслуживает за свою неслыханную дерзость? Только смерти! Но, как оказалось, дело у молодых влюблённых зашло столь далеко, что Контессина уже носила дитя под сердцем. Князь думал недолго. Охрана схватила Ричьярдо и бросила в темницу, в подвалы Старого Двора. Казнь юноши была назначена на утро. А Контессина должна была покинуть Феррару и, чтобы соблюсти приличия, уединиться в отдалённом монастыре. Князь взял со всех, кто оказался в курсе произошедшего, слово ни под каким видом никогда не упоминать имени Ричьярдо. Также он велел распустить слухи по все Ферраре, что его любимая дочь Контессина, несмотря на юность, принимает постриг и удаляется от мирской жизни. 
Мне было искренне жаль юного художника. Я спустился в подвал и попросил охрану пустить меня к Ричьярдо. Свеча тускло освещала мрачное подземелье. Юноша сидел на соломенном тюфяке.
- Ричьярдо, - начал я разговор, - неужели ты не знал, что синьор Принчипе не простит тебе твою дерзость? Мне очень жаль, что твоя жизнь, мелькнув яркой звездой, заканчивается. Сколько бы ты мог сделать…
- А мне не жаль, - ответил он. – Я счастлив, что великая Любовь снизошла на меня! Я счастлив, что я полюбил и познал это великое чувство! Я ни о чём не сожалею. Я только переживаю, что не смогу заботиться о ней и моём ещё не родившимся дитя. Она единственная и неповторимая. Моя светлая Контессина. Самая великая драгоценность на земле! Любовь – единственное чувство, ради которого можно умереть!
Я задумался.
- Наверное, ты прав. Но ты сам выбрал свою судьбу. Какое у тебя последнее желание? Я постараюсь его выполнить. Был ли у тебя уже священник?
- Священник придёт утром. Так мне сказали. А желание? Риккобальдо, ты же знаешь, что я не окончил своей картины. Если охрана позволит, не мог бы ты мне принести её сюда? А также кисти, краски и побольше свечей? Мне бы так хотелось завершить её. А потом – пусть она храниться у тебя.
- Хорошо, Ричьярдо. Я принесу тебе всё, что тебе требуется. А потом буду хранить твою картину.
Я поднялся из темницы, взял неоконченную картину, кисти и краски из комнаты юноши и снова спустился в подвалы. Охрана принесла ещё несколько свечей и пару факелов. Подземелье стало хорошо освещено.
- Прощай, Ричьярдо, - сказал я и вышел из помещения.

Поднявшись к себе, я не мог найти себе места. Всё думал о несчастных судьбах Ричьярдо и Контессины. А может, он прав? Много ли мы видели в своей жизни людей, мужчин или женщин, которые готовы пожертвовать жизнью своей ради Любви? Я не говорю о вожделении, которое царствует повсеместно. А именно Любви? Я мысленно перебирал свой жизненный путь, вспоминая всё, что мне встречалось в этом мире. Наверное, он прав. Любовь – единственное чувство, ради которого стоит умереть! Я вышел на балкон. Свежий ночной ветерок освежил мою разгорячённую голову. Чёрная ночь укутывала Феррару своими крыльями. Было тихо. Внезапно я увидел, нет, почувствовал, что Старый Двор, прилегающие к нему площадь и узкие улочки наполняются каким-то неясным дрожащим светом. Свет усиливался, становился всё более и более осязаемым и превратился из непрочного дрожания в голубую ощущаемую субстанцию. Более всего светом был объят Старый Двор. Широко раскрыв глаза, я с удивлением ожидал того, что может произойти дальше. Вдруг над крышей дворца появились два ангела. Один ангел бережно обнимал другого, укрывая его своим крылом. А второй, словно осознавая опасность, нежно прильнул к первому. Ангелы поднимались всё выше и выше, улетая всё дальше и дальше, пока совсем не скрылись в мерцающем голубом свете, который постепенно рассеялся, и Феррара вновь была объята чернотой ночи. Я кинулся вниз, в подземелье. Охрана сообщила мне, что только что здесь всё засияло внеземным светом. Мы открыли дверь подземелья. Свечи и факелы ярко освещали помещение. Ричьярдо в нём не было. Кто-то из охраны кинулся оповестить князя. Весь Старый Двор пришёл в движение. Ричьярдо исчез. Исчезла и Контессина. Я подошёл к картине, которую он должен был закончить. Она действительно была завершена. Только вот фигур юноши и девушки на ней не было! Не было и всё. Куда они делись? Я же сам ещё вечером видел, что там оставалось сделать несколько мазков, и картина приняла бы завершённый вид. И я понял всё. Он действительно завершил её. А то, что я видел с балкона, это и были они, Ричьярдо и Контессина. «Боже! – подумал я, - это невероятно! Какие же силы свершили такое?» И сам себе ответил – Любовь…
 
 В городе распустили слухи, что младшая дочь князя, приняв постриг, удалилась в один из монастырей. А юный художник Ричьярдо, слава о котором стремительно распространялась в Ферраре, был приглашён в другую страну расписывать собор. Это было обычным делом. Даже Чимоне ничего не знал. Постепенно возникшее волнение утихло, как и желал князь. Прошло время. Строительство нового дворца шло быстрыми темпами, но его окончания синьор Обиццо не дождался. Аццо, его старший сын, ревностный гвельф, убил его, задушив во сне. В городе вот-вот должна была вспыхнуть гражданская война, но её удалось кое-как избежать, с трудом примирив сыновей князя Аццо, Альдобрандино и Франческо. Семейство Скьянти, как они ни рвались, к власти не допустили. Аццо д’Эсте стал новым синьором Принчипе в Ферраре. Советник Гуистардо был убит во время этих волнений, епископ Джамбатиста удалился в Анкону. А мне пришлось перебраться в Верону, где я и пишу эти строки, доживая свой век.
Я хронист. Господь призвал меня сохранить в веках всё то, что видел в своей жизни и посему должен донести до потомков истину. Но по понятным соображениям я не стал включать в свою Chronica parva Ferrariensis историю любви Ричьярдо и Контессины. Мне всё равно не поверят. Но это было! Я до сих пор вспоминаю тот миг, когда неземной свет наполнил Феррару, а по небу летели два ангела. И я тому свидетель.    


Примечания:
1. Гвельфы и гибеллины – основные политические партии в итальянских городах в Средневековье. Гвельфы придерживались усиления власти Римского Папы против императоров Священной Римской Империи, за усиление которой выступали гибеллины.
2. Принчипе – князь (ит.)