15 августа - день памяти Н. Панченко

     Миновало 15 августа, годовщина смерти Николая Васильевича Панченко. В некрологе, помещенном в «Литературной газете», были названы основные вехи его жизни, круг людей, к которому поэт принадлежал, приведены  прощальные обращенные к нему слова.
    
        Николая Панченко (1924 - 2005) называют поэтом военного поколения,
     которому приходилось говорить не только от себя, но и от имени сотен людей,
     прошедших войну, 
     поэтом, доказавшим в лучших традициях русской поэзии  слиянность судеб
     личности и Родины.
В 1942 - 45 гг. Н. Панченко был на фронте - рядовым в пехоте, затем  ст.
     сержантом  авиации. После войны жил в Калуге, работал редактором газеты
     “Молодой ленинец”. В 1958  был издан первый сборник поэта “Теплынь”.
     Панченко был также инициатором,  издателем и соредактором альманаха
     “Тарусские страницы”
С 1961 г. жил в Москве.  Был  жизненно связан    с В. Б. Шкловским, Б.
     Окуджавой, Н.Я. Мандельштам. Круг  творческих связей определяется именами 
     Ахматовой, Б. Балтера, Н. Глазкова, М. Дудина, Ю. Казакова, о. А. Меня,
     С. Наровчатова, К. Паустовского, Б.Слуцкого, А.Цветаевой.
Выходом сборника “Обелиски в лесу” (1963) и публикацией  “Баллады о
     расстрелянном сердце” было заявлено гражданское кредо поэта, отмеченное
     антивоенным пафосом и  неприятием официальной лжи.
         Поэтические книги Н. Панченко  “Уходит дерево”, “Остылый уголь”, “Белое
     диво”, сборники “Стихи”(1983) и “Избранное“ (1989) явились  значительными 
     событиями в нашей поэзии, однако,  до “перестройки”  многие его 
     произведения оставались неизвестными читателю или печатались со
     значительными искажениями.
Н.В. Панченко много работал с поэтической молодежью, был организатором
     «Лаборатории первой книги», помогавшей входить в литературу молодым авторам.
        В последние годы стихи, публицистика и проза Н. Панченко широко
     печатались  в периодике,  им  был  подготовлен  к выпуску альманах
     ”Тарусские страницы”(вып.2).  Изданы  поэтические книги  “Живу  во глубине
     России“ и “Горячий след”,  куда вошли, впервые в авторской редакции, военные
     стихи, а также  лирика и поэмы более позднего времени.  Незадолго  до 
     смерти вышла книга  поэзии  и прозы «Слово о великом стоянии»,  наиболее 
     полно  представляющая его  творчество.
 
  Заслуги Н.В. Панченко как гражданина и писателя  были  отмечены премией
     «За честь и достоинство в литературе» (2001).
         Читатели, друзья и ученики Николая Васильевича глубоко скорбят об  уходе
     из жизни этого большого, сильного  и красивого  человека, воплотившего в
     себе  лучшие  человеческие черты  своей  эпохи.

ПРИМЕЧАНИЕ. Премия имени Андрея Сахарова «За гражданское мужество писателя» присуждена посмертно (ноябрь 2005).

         

      Он умер на 82-м году жизни, на даче в Переделкино, в литфондовском доме, некогда сданном в аренду Виктору Борисовичу Шкловскому, а после кончины лидера формальной школы оставленном в пользование семье Панченко-Шкловских. Во дворе под навесом оставалась очередная яхта, недостроенная …

            В  журнале  Дружба народов» в год кончины писателя была опубликована большая подборка  стихов Панченко (ДН, №11, 2005) . Во вступительной заметке с большим пониманием ситуации и сердечностью были описаны переживания близких его друзей и последние минуты прощания с поэтом перед погребением на Переделкинском кладбище.

                ЛУЧШИЕ ТАМ ОСТАЛИСЬ...
             Стихи. Вступительная заметка Дмитрия Донского и Галины Климовой

     Когда умирают поэты, нам остаются слезы, стихи и память из самого нутра, до озноба…Известный спор: поэтами рождаются или становятся, — жизнь разрешает однажды: поэтами умирают.

     Поэт Николай Васильевич Панченко лежал в переделкинском храме Преображения Господня в последнем ожидании… Во всем его большом теле, в породистом лице были покой и благородство, которые не смущались крупного узла его темного галстука. Борода была сбрита. Все мирское уже было не важно: опаздывает ли батюшка с короткой панихидой, сколько певчих пропоют старушечьими голосами Вечную память, почему не окажется в церковной лавке иконки Николая Чудотворца, чтобы вложить в руки новопреставленному Николаю…

Я, наверно, уйду не достроив своих кораблей.
Проплыву над толпою в сколоченной наскоро лодке.
Мне всегда не хватало ни черных, ни белых морей —
Мне мешали дышать эти мерные пальцы на глотке.

     Он ушел. А мы остаемся жить с чувством вины и с чувством потери, что при жизни и на этот раз не разглядели Поэта во всем масштабе его судьбы и времени. А судьба и время не бывают легкими, особенно у Поэта.

     Это ведь не выдумка, — вот отчего озноб из нутра. Непостижимость, непостигаемость? Трудно понять. Все божественно! Нужно только уметь открыть сердце…Это свойственно поэту, а Панченко — на редкость русский православный поэт. Может, поэтому не кичился ни своим дворянством, ни мастеровитостью, ни красотой, ни другими талантами, которые ему с любовью даровал Господь. Он трудно и просто жил:

Травиночка, мой будничный портрет,
Я тщусь прожить, как ты, самим собою…

     И не есть ли во всем этом начало, о котором Николай Панченко так светло писал:

Как странно всю жизнь начинаться!
Но так и устроен Поэт:
Двенадцать часов, как двенадцать
столетий, а времени нет…


  …  В день, когда умер Николай Панченко, позвонил Ревич, и сквозь слезы и хрипы из Переделкина прорвалось: «Коли больше нет…» .

     Мы взяли последнюю книгу стихов Панченко, бутылку освященного кагора и поехали… В комнате у Ревича собрались несколько человек, и мы помянули Николая Васильевича, как могли… Александр Михайлович рассказывал, как он впервые увидел Панченко на похоронах поэта Владимира Львова, и мы уже вместе вспоминали свою встречу с ним, его выступление в мае на презентации журнала “Дружба народов”, где он так вдохновенно прочитал бессмертную “Балладу о расстрелянном сердце”.
Уже тогда мы понимали, что это урок истории русской литературы!

     Весь вечер по кругу мы читали его книгу, еще раз убеждаясь, что нет у Николая Панченко “проходных” стихов, что перед нами один из самых крупных поэтов военного времени, один из самых замечательных поэтов XX века.
 
       * * *
Век не спрашивал: “Хочешь?”
не глядел на мандаты,
и решал — если ходишь —
годишься в солдаты.

Мы годились в солдаты.
Мы, признаться, гордились,
что решали комбаты,
для чего мы родились.

 
        * * *
Мы кол с дощечкой в землю забивали
И дальше шли на риск и напролом;
Мы жили оттого, что забывали
Оставленных навечно под колом,
И в новые вступали города.
И снова — залп,
И два стакана водки,
И где-нибудь на склоне — незабудки:
Они-то не забудут никогда.

И водка разливалась, как вода.
И мальчики сухие не пьянели.
И только очи серые — синели:
Им было — до любви,
Не до стыда.            

Мы жили оттого, что иногда…
1961
 

        * * *
Угасают созвездья,
               осыпаются грозди.
Погибают солдаты — их вбивают, как гвозди:
как по шляпке; по каске,
на дорогах победы.
По великой указке
умирают поэты.
Бедолагу в пути заметает порошей…
Большинство умирает
от жизни хорошей.
 

           * * *
У тебя, как у людей, не будет.
Петр ошибся…
            Будет все не так.
Залпы торжествующих орудий,
Кровь и крики бешеных атак —

Все не так…
           Мутить не надо воду,
Тень бросать и бегать от теней.
Вот ты погибаешь за свободу,
Ничего не ведая о ней.

Так и надо, может,
                так и надо —
Ничего не знать и погибать,
Не румянец яблонного сада —
Ветром незабудку нагибать

Над собою,
        над своей могилой,
Над своей решенною судьбой.
Милая моя,               
           с тобою милой,
Мне с тобою,
           как с самим собой:

Существуем, погибаем, значим
Только тем,
           что истинно близки
В этом мире,
            суетно-незрячем,
Зубками вцепившемся в соски.
 

         * * *
В живых остались нелучшие —
Лучшие там остались:
Они — предзакатные лучики —
По черной земле скитались,
Беспривязно, неумело,
И умерли — меркла высь! —
Туманилась и темнела,
И звезды на ней зажглись.

Мы — звезды,
Мы — дети темени.
И дырочки в дальний свет,
Когда отстаем от времени,
Как те, что сошли на нет…

 

       * * *
Нас выбило из колеи,
колеса нам перекосило,
И сила вся идет на то,
чтоб вдруг не сделать кувырок,

И, уцепившись за порог,
так трудно сдвинуться с порога.
Ах, если б там была дорога
и все четыре колеса…

И все же мы — а как же быть? —
Идем нетвердыми шагами.
И, заглядевшись на звезду,
Встаем с ободранных колен.

О, жизнь моя,
мой сладкий плен —
молитва, нищенство, отвага,
вся в черных буковках бумага.
И ожиданье перемен…

 
        * * *
По чистой иду на гражданку —
Меня собирает народ:
Кто банку тушенки, кто банку
Английского джема сует,
Бредовый табак “филичевый”,
Что мог заменить анашу.
— Пиши!
Отвечаю:            
— Еще бы! —            
Хоть знаю, что не напишу.

Я — это уж точно — не годен
Счастливые слезы скрывать:
Я, может, впервые свободен
На все и на всех наплевать.
Прощай астраханское ханство1 —
Моя золотая орда.
Сержантско-майорского хамства
Не видеть бы мне никогда…            

Примечание. «Астраханское» — место формирования полка.


        1946-й
Порушены мертвые связи,
Иная упрочена связь:
Проныры —
       из грязи да в князи,
Народишко мордою в грязь,

Как раной открытой прижался —
Отторгни его,
             оторви.
Прижался, приник, прилежался.
Чтоб храмом восстать на крови.

Кровит над забором рябина
Всей горечью подлых кровей —
Россия,
      опять ты — чужбина
Для лучших твоих сыновей.


        * * *
Если старуха сцапала,
вырваться — лысого черта вам!
Где вы, ребята с двадцатого?
Мальчики — с двадцать четвертого?
А я все пишу и пишу вам
про все, что случалось, подряд,
стихи, из которых шубу
не сшить, — знатоки говорят.
В них то, что одним — ребячество.
В них то, что другим — история.
И ты не поддержишь,
                незрячая,
немая аудитория.
Лежишь в полковом отдалении,
на метр и на два в глубине:
в секрете мое отделение,
в секрете мое поколение —
пятнадцатый год на войне…

 
      Молитва

Одиночество одиночеств
Умножается от вражды.
Собери нас, предвечный Отче,
На земные твои следы.

Дай опору нам, дай надежду,
Отведи неблагие сны,
Дай нам слово живое — между! —
Чтобы были всегда ясны.

Тяжко — истинно! — если нету
Слова этого на губе
К твоему припадаю свету,
К телу ближнего, как к тебе.
И коснувшись уже покоя,
И простив моему врагу,
Окровавленною щекою
Что-то выразить не могу…
 

       * * *
Я возвращаюсь к дому,
к запаху вялых трав.
Я головою в омут
брошусь — и буду прав.
Пусть он меня раскрутит,
спустит винтом до дна.
Пусть меня, словно прутик,
вынесет быстрина.
Выкинет вал на берег,
руку протянет сад.
Я никому не верил,
что ворочусь назад,
к берегу, к этой роще…
Жизнь велика-велика,
Только меня не трожьте
письма издалека.


          Опубликовано в журнале Дружба Народов, № 11, 2005