5-3. Сага 1. Глава 5. Особенности советского...

ОСОБЕННОСТИ  СОВЕТСКОГО   СУДОПРОИЗВОДСТВА
            Когда  я  -  ещё  в  «Болшом  доме» -  листал  дело,  меня  по-настоящему  поразил  один  документ.  Он  исходил  как  раз  от  какого-то  надзирающего  органа,  может  быть,  от  того  самого  гомельского  прокурора.  Сфотографировать  этот  документ  мне  не  позволили.   В  документе   в  довольно   категоричных  выражениях  указывалось  приблизитедьно  следующее:   следствие  по   делу  Маглыша  Н. Д.  проведено   неудовлетворительно,  вина  подозреваемого  по  существу  не  доказана  ни  по  одному   из  пунктов  предъявленного  ему  обвинения,  вследствие  чего  последнее  как  бы  повисает  в  воздухе  и  требует,  таким  образом,  дополнительного  расследования  и  более   убедительных  доказательств.
         Выходит,  что   в  советской  юриспруденции  образца  1929  года  ещё  соблюдались  какие-то  «приличия»,  хотя  бы  и  чисто  формальные,  и  до  полного  произвола  в  этой  сфере  ещё  не  дошли.   Однако   несмотря  на  строгий  окрик  сверху  органы  ОГПУ ,  как  я  понял,    не  бросились  тотчас  исполнять   это  предписание   «сверху»   и  доследовать  «сырое»  дело;  оно  пошло  дальше  в  прежней  кондиции,  то  есть  в  уже   представленном  виде.
           Для  обвиняемого  это  был,  пожалуй,  наилучший  исход .  Случись  иначе,  если   бы  все  вменяемые  Маглышу   Н. Д.  эпизоды  были  подкреплены  доказанными  фактами,  всё  могло  бы  принять  совсем  другой  оборот,  намного  более  серьёзный.  Но  вся  документальная  база   по  деятельности  «Белорусской  Рады»  и  её  вооружённых  сил  находилась  для  следствия  вне  зоны  его  досягаемости,  в  Вильно,  где  этот  архив,  кажется,  обретается  и  по  сию  пору.    Следствие испытывало  также  немалые  трудности  из-за  значительной  по  времени  отдалённости  расследуемых  событий:  как-никак,  а  8 -9  лет  -  это  срок   порядочный,  и  даже  самые  памятливые   не  без  труда  могут  восстановить   факты  столь  отдалённого   прошлого.  Всё  это  также  было  только  наруку   обвиняемому.
       Зато,   с  другой  стороны,  не  было  недостатка  в  численности  свидетелей,  вызвавшихся,  согласившихся  или  вынужденных  давать  показания.  Их  было  более  двух  десятков.   При  чтении  протоколов    допроса  свидетелей  фотографировать   эти  протоколы  мне  не  разрешили,  кроме  протокола   допроса  супруги  обвиняемого  Маглыш  Евгении  Исидоровны  (моей  будущей  мамы). 
       В  показаниях  свидетелей  поражала  прежде  всего  мелочность  руководивших  ими  мотивов  и  вообще  чувств:  нескрываемая  зависть,  подозрительность,  мнительность  и  мстительность,  способность  привирать,  заискивание  перед   властью.   Впрочем,  не  было  ничего  такого,  что  выходило  бы  слишком  далеко  за  пределы  обычной  человеческой  природы:  вообще    слаб  человек,  а  порой  и   мерзок.  Почти   каждый  знает  это,  но  не   каждый  о  и  по  себе.
           Спустя  какое-то  время  после  ознакомления  с  этим    уголовным  делом   из   Архива  КГБ   Республики  Беларусь,  уже  после  того,  как  в  моём  сознании   «отстоялись»    общие  впечатления  от    него,  я  вдруг  осознал,  что    обвиняемый   Н. Д. Маглыш  не  только  нигде   и  ни  в  чём  не  признал  своей  вины,  не  только  выстроил  выгодную  и  достаточно  непротиворечивую   «хронологию»  и  логику   событий,  в  значительной  мере  им  самим  выдуманную,  но  тем  не  менее  ничем   не  опровергнутую  со  стороны  следствия,  державшегося  в  целом,  надо  сказать,  более  истинной  канвы  событий,  однако  крайне  невыгодной  и   нежелательной  для  обвиняемого.
         Такая  позиция  последнего  и  его  тактика  поведения  на  следствии  вполне  объяснимы:  вам  нужно  -  вы  и   доказывайте,  а  я  буду  отрицать  до  последнего  предела,  пока  меня  не  припрут  (чтобы  затем  поставить!)  к   стенке. Это  вполне  соответствует  этическому  принципу,  закреплённому  и  в  русском  устном  народном  творчестве:   «На   себя  не  наговаривай,  а  с  друга  сговаривай»,   -  так  гласит  пословица.  Ведь  и  в  самых  передовых  странах  обвиняемый  вправе  отказаться  от  дачи  показаний  против  самого  себя.  Но  удивительно,  что  эта  идея  о  презумпции  невиновности   незримо  присутствовала  в  умах  и  обвиняемого,  и  обвинителей  в  СССР  в  1929  году,  когда  она  вряд  ли   была  прописана  в  тогдашнем   советском  законодательстве,  где  главенствовал  принцип  «революционной  целесообразности».    Так  что  совсем  неудивителен  тот  факт,  что  обвиняемый  всячески   стремился  избежать  наказания,  выгораживая  себя  от  предъявляемых  обвинений  всеми  правдами  и -  в  значительной  мере -  неправдами.
       Но  потом  я  вдруг  обнаруживаю,  что  тем  самым  он  спасает  не  только  себя,   но  и  других,  как   теперь  выражаются,  «подельников»,  в  отношении  которых  он  ни  разу  не  дал  следствию   ни  малейшего    повода  «зацепиться»:  сплошь  «нет»,  «не  было»,  «не  поддерживал»,  «не  состоял»,  «не  участвовал».    Ни  про  Неронского,  ни  про  Кахановича,  ни  про  Залесского,  ни  даже  про  Юрку  Листопада,  которого  знал   как   облупленного:  соседи  ведь  и  «коллеги»  по  учительскому  цеху.  Тут  не  один  только  «уголовный»  интерес  преследуемого  следствием  человека,  не  только  профессиональная  и   идейная  солидарность,  не  только  офицерские  представления  о  чести,  но  ещё  и  несомненная  этическая   глубина  самой  натуры  подследственного:  «на  себя  не  наговаривай,  а  с  друга  сговаривай».   Особенно  остро  и  чётко  ощущается   это на  фоне  словоохотливых  излияний  людей,  свидетельствовавщих  против  него  самого  (хотя  бы  в  показаниях   того  же  Онуфрия  Неронского).  Это  ли  не  повод  для  истинного  уважения?
       Прежде  чем  приступить  к  изложению  «приговора»,   имеет  смысл процитировать  ещё   два  документа  из  дела,  имеющих  непосредственное  отношение  к  теме  «Особенности  советского  судопроизводства».  Во-первых,  потому  что  они   очень  ярко  характеризуют  «дух  эпохи»,  во-вторых,  именно  они  послужили,  видимо,  своеобразным    толчком  к  возбуждению  описываемого  дела.  \см.  ПРИЛОЖЕНИЯ  №№ 4, 5    -  ВЫПИСКИ   и   СВИДЕТЕЛИ\