5-4. Сага 1. Глава 5. Приговор или Гора рождает мы

«П Р И Г О В О Р»,    или    ГОРА    РОЖДАЕТ    МЫШЬ
         Конец  -  делу  венец, -  говорят  в  русском  народе.  И  правда:  если  какое-то  дело  не  доведено  до  конца,  это  просто   значит,  что  оно  не  сделано.  Понятно,  что  эта  универсальная  «формула»  применима  и  к  нашему  случаю.  Чем  же  может  закончиться,  чем  должно  увенчаться  уголовное  дело  как  не  приговором?  Ибо  только  в  нём,  в  этом  заключительном  «аккорде»  обретает  законченный  смысл  и  становится  понятной  вся  ранее  звучавшая  «музыка»  следствия.  Это  такой  значимый  этап  любого  дела,  что  его  не  обходит  вниманием  и  уголовный  фольклор.  Знатоки  его  могут  привести  тому  массу  примеров,  мне  же  приходят  на  память  только  слова  из  одной  «блатной»  песенки,  обращённые  к  любимой;  в  них  концентрируется  внимание  именно  на  этом  «аспекте»:  «Как  бы  ни  был  мой  прИговор  строг,\  я  вернусь  на  знакомый  порог\  и,   тоскуя  по  ласке  твоей,\  я  тебя  обниму…» …»/
               
      Перед  «оглашением   приговора»  имеет  смысл   хотя  бы  ненадолго  вернуться  к  делу,  чтобы   посмотреть,  что   же  набирается   там  «в  сухом  остатке».  Получится  приблизительно  следующее:    1)  да,  офицер  старой «царской»   армии,  но бывший;   2)  да,  какое-то  время  скрывал  офицерское  звание,  но  не  «штабс-капитан»,  а  всего  лишь  прапорщик;  3)  да,  «не  рвался»  служить  в  РККА,  что  в  деле  квалифицировано  как  троекратное   дезертирство; 4)  вроде  бы участвовал  в  антибольшевистском  националистическом   выступлении  и  с  оружием  в  руках  сражался  с  «красными»,  что,  однако,  не  подтверждено  никакими  документальными  свидетельствами;  5)  да,  «не  восхищался»   советской  властью,   критиковал    её  политику  в  «крестьянском  вопросе» ,  «враждебно  относился  к  бедноте»  (читай:  к  лодырям  и  бездельникам).  Чуть  было  не  упустил  из  внимания  самое  главное  -  пункт  6)  шпионско-диверсионная  деятельность  по  заданию  польских  спецслужб.
         Не  так  уж  и  мало,   если  разбираться  всерьёз,  скажу  я  вам!  А  в  итоге  получается,  что   гора  родила  мышь:  за  все  свои  прегрешения  вольныя  и  невольныя  обвиняемый  Маглыш  Н. Д.  назван  всего  всего  лишь  «лицом  неблагонадёжным» .   Но  никакого  шпионажа  в  пользу  Польши,  никаких  заданий  польской  контрразведки,  никаких  связей  с  польским  командованием! Это,  в  общем-то,  не  что  иное,  как  полный  крах  четырёх-пятимесячного  следствия
    Надо  признаться,  что,  говоря  в  Приложении   №   Дело   Н. Д. М.  про  «полулисты»  73  и  79,  я   ошибался:  в  более  высокой  инстанции  дело  приросло  ещё несколькими  страницами.  Вот  передо  мной   «полулист» \?\ №78:
           ВЫПИСКА  ИЗ  ПРОТОКОЛА  № 4    Заседания   Тройки  при    ПП    ОГПУ  по  Б. В. О.  от   9  февраля – 1930г.
 С Л У Ш А Л И:  13.  Дело №  10947,  по  обвинению  гр-на   МАГЛЫША  Наума  Дмитриевича  по  72  ст.  УК  \БССР?\   и  ст.  68\10  УК  РСФСР.   
П О С Т А Н О В И Л И:   Гр-на  МАГЛЫША  Наума   Дмитриевича  заключить  в  концлагерь,   сроком  на  ТРИ  года,  считая  срок  с  13\Х -29г.    
СЕКРЕТАРЬ    Подпись  \Иоэль\
  Разумеется,  сей  вердикт  скреплён  гербовой  печатью  высокого  «органа» .
            Как  явствует  из  документа,  «тройка»  функционировала  отнюдь  не  при  каждом  органе  ОГПУ,  а  только  при  каких-то  «высших»,  как   в  данном  случае,  при  Белорусском  военном  округе.  Члены  «Тройки»  не  поименованы  и  не  названы  по  должностям,  но,  насколько  я  знаю,  обычно  в  неё  входили  представитель  партийного    органа  либо  представитель  исполнительного  органа  советской  власти,  представитель   судебного  органа  в  лице  прокурора  соответствующего  уровня,  а  возглавлял  её    «уполномоченный»   соответствующего   органа  ОГПУ.
          Надо  признать,  что  хотя  следствие  велось   исключительно  в  интересах  этого  внесудебного  органа  -  «тройки»,  разбирательство  производилось  довольно  тщательно:  ведь  надо  же  было  не  просто  создать  видимость  напряженной  работы,  но  и  чем-то  ещё  заполнить  эти  пять  месяцев  со  дня  ареста  13  сентября.
           Вспоминая  и  рассказывая  о  времени,  проведённом  в   гомельской тюрьме  (Исправтруддоме)  под  следствием,  отец  ни  разу  не  упомянул  о  каких-либо  грубостях  следователей  или  надсмотрщиков,   тем  более  о  каких-то  «особых  методах»  допросов,  жестокостях,  не  говоря  уже  о  пытках.  Видимо,  советские  следователи  той  поры  уже  немного  излечились  от  революционной  чумы,  когда  справедливость  расправы  определялась  исключительно   «революционной  целесообразностью»;   они  уже   пытались  казаться  цивилизованными,  гуманными   и  ещё  не  впали  в  то  неистовство  и  безумие,  которое  в  1937  - 39  гг.  стало  предвестником  их  собственного  скорого   и   обязательного   конца.      Да  и  не  того  «калибра»   деятель  был  Н. Д.  Маглыш,  чтобы  искать  к  нему  какие-то   особые  подходы,   применять  изощрённые  пытки  и  т. п. 
          Принимая  во  внимание  тот  факт,  что  он  предстал  не  перед  судом  присяжных  и  не  перед  «народным  судом»  (хотя  в  фашистской  Германии  суды  тоже  назывались  народными,  что  подразумевало,  видимо,  их  прерогативу  выявлять  «врагов  народа»),  а  перед  вышеупомянутой  «тройкой»,  где  не  было  ни   защиты,  ни  права  на  обжалование,  а  также  учитывая   невыдуманность  всех  предъявленных  ему  обвинений,  c  учётом  всего  перечисленного  избранную   и   определённую   для  него  «тройкой»  меру  наказания   нельзя  назвать  ни  чрезмерной,  ни  даже  суровой;  её  скорее  можно  считать  даже  справедливой,  а  если  вспомнить,  как  «расщедрилось»  ОГПУ  в  37-м,   то   даже  мягкой.  Хотя  в  момент  её  оглашения  самому  Науму  Маглышу,  скорее  всего,  так  не  показалось.  Да  и  скажите  мне,  кто  и   когда  из  обвиняемых  считал  суд  над  собой  праведным,  а  приговор  справедливым  или  хотя  бы  взвешенным?
         Но  вот  по  прошествии  многих  лет  и  десятилетий    Наум  Маглыш,  как  бы  дело  ни  обстояло  тогда,  в  30-м,  никогда  не  считал  себя  «незаконно  репрессированным»,  невинной  жертвой  тиранического   режима  и  прочее  тому  подобное,  как  это  «объясняли»  многие  из  побываших  в   т. н.  «сталинских»  лагерях,  особенно  же из  числа  партийно-советских  функционеров.   В  этом  отношени  на  таком   общем  фоне   он  вообще   выглядел  настоящей  «белой  вороной».   На  обе  реабилитации  - 1956  и  1989  годов – у  него  была  одна и  та  же  реакция,  сводившаяся  приблизительно  к  следующему:  что  касается  меня,  то  я  был  осуждён  и  наказан  за  дело,  так  как  с  оружием  в  руках  выступил  в  рядах воинских  формирований   против  власти,  которую  считал  незаконной,  а  такого  не  потерпит  ни  одна  власть;  но  победа  была  не  на  нашей  стороне;  и  реабилитировать  меня  не  в  чем,  так  как  я  не  имел  поражения  в  своих  гражданских  правах   и   на  мне  «не  висела»  даже  судимость,  которая  оказалась  каким-то  образом   «погашена»  ещё  раньше.    Гордый  он  был  человек,  и  государственную  подачку  в  виде  реабилитации  принять  отказался.  Впрочем,  само  государство  этот  «афронт»  совершенно  не  заметило.   Может,  оно  и  к  лучшему?

        Что  ещё  можно  сказать  по  поводу  последнего  документа, т. н.  «приговора»?  Неясно,  присутствовал  ли  при  его       оглашении   сам  обвиняемый   или  этот  «приговор»  выносился  заочно,  чего  я  вовсе  не  исключаю.  Никакого  тебе   «именем  БССР»,  а  просто  и  скромно,  как  на  профсоюзном  собрании:  «слушали»  и  «постановили».  Одну  из  статей  поменяли  с  66  на  68    и  уточнили  пунктом  10.  Что  за  таинственное  ПП  упоминается  в  этом  документе,  не  вполне  ясно.  Постоянное  Присутствие  -  что  ли?  Ну  и,  конечно,  обязательный  элемент  декорации -  какая-нибудь  «экзотическая»  фамилия,  в  данном  случае – Иоэль  (вполне  библейско-эпическая  по  звучанию,  что   тоже  придаёт  официальной  бумаге  некий  дополнительный  колорит). «Концлагерь»  звучит  довольно  угрожающе,  но  зато  незначительная    длительность  «срока»   должна  вселять  некоторый   «оптимизм».
     Вероятно,  на  относителтной  мягкости  «приговора»  сказалось   взаимо-нейтрализующее  воздействие  двух «наслаивающихся»   в  документе «чёртовых  дюжин» (да  ведь  и  первичный   обыск  был  произведён  13-го  числа!)  .  И  вот  как  после  этого  не  поверить  в  приметы?   Или  правда  в  том,  что  они  действуют  и  в  отношении  тех,  кто  в  них  не  верит ?   Или  это  чистая  нумерология? Или  и  то,   и  другое,  и  третье  в  каком-то  их  совокупном  взаимодействии?..