144

- Попался, щенок, - наконец Лютый добрался до давно желанного уха Ванятки и теперь так его скрутил, что внутри что-то затрещало.

«Оторвёт», - понял Ванятка и приподнялся на-цыпочки, чтобы облегчить участь бедного уха. Но и управляющий знал, как нанести максимальный вред, потянул вверх изо всех сил и потащил Ванятку в сторону сарая. У того ноги не при каждом шаге касались земли, боль была адская, воображение рисовало последнюю ниточку, связывающую ухо с головой, но молчал.

«Всё!», - Ванятка никогда не сдавался, стараясь вывернуться из любых ситуаций, но из этой вывернуться можно было только лишившись немаловажной части тела.

- Эй, мужик, ты чего?

Послышался смутно-знакомый голос. Лютый обернулся, разворачивая и Ванятку.

- Ты за что его так? - Овчаков.

- Нахалюга, барин. Крутится на хозяйском дворе, потом топоры да гвозди пропадают.

- Топоры да гвозди ложить надо на место, тогда и пропадать не будут. Пусти.

Лютый чуть ослабил хватку, но не разжал руку. Жалко упускать. Когда следующий раз попадётся?

- Отпусти, кому говорю, - в голосе Овчакова послышались стальные нотки.

Лютый с неохотой разжал пальцы. Всё же друг жениха недожениного и приятель самой помещицы. А кто знает, чем свадебное дело закончится, может, всё повернётся назад.

А Ванятки уже и след простыл. Ухо, правда, не так быстро простыло. Но, к счастью, не оторвалось.

- Да надоели эти гаврики, как скажи им здесь мёдом намазано, - управляющий попытался ещё раз донести свою позицию и пошёл дальше ни с чем.

Афанасий Петрович тоже продолжил свой путь. И судя по тяжёлым шагам, был он нелёгким. Помещик медленно поднялся на высокие ступеньки крыльца. Может, это его последний визит к Глафире Никитичне. И это его долг. Всё же столько лет рядышком даром не прошли, и душа его тоже тосковала. Хоть и не признавался брату, наоборот, хорохорился, но не с братом они последние десять лет наливочку распивали, а с Глафирой.

- Проходите, барин, - позвала горничная. - Барыня в сознании и хочет вас видеть.

Глафира Никитична закивала часто головой, когда ей служанка доложила о посетителе.

Афанасия Петрович внутренне содрогнулся и ступил через порог.

Обездвижимая помещица высокой чёрной горой утопала в подушках и перинах.

- Здравствуй, Глафира, - и это его «здравствуй» насмешкой прозвучало в мрачной комнате. Сконфуженный, он замолчал.

Помещица долго смотрела на своего приятеля, и вскоре слёзы заструились по её дряблым щекам.

Овчаков ещё больше смутился. «Зря пришёл...», но всё же уселся на стул у изголовья.

Помещица напряглась, кровь прихлынула к щекам и с трудом просипела:

- Де... де...

- Дела мои как? - Овчаков сделал вид, что отгадал интерес Глафиры. - Да потихоньку. Заработало моё маслодело. Вот только бочонок твой у меня пока в погребе хранится. Жду, когда ты поправишься.

Испугался, не похожи ли его неловкие слова на издёвку, взглянул на больную, посетовал:

- Да только кому моё маслодело и прочее добро достанутся? Вот беда. Нет во всём белом свете родного человека. Нет помощника. Вон во дворе твоём видел мальчугана. Таким и я был когда-то... Такого б себе заиметь... Чтобы был свой...

Но помещица всё также напрягалась:

- Де...

- А что деньги? - попробовал ещё раз отгадать. - Я в последнее время и к ним охладел. Обман это во многом. Хоть и миллион имей, что толку? Три глотки не приделаешь, чтобы жралось поболе. Да и куда жрать-то? - похлопал себя по мягким бокам. - Чтобы потом не повернуться? Три перины под себя положи - спать слаще будешь? А во - выкуси. Я на соломе самые сладкие сны видал.

Но по недовольному выражению лица Глафиры понял, что опять мимо.

- Ты...

- Я?

Заморгала часто, утвердительно.

- Де...

- В деревне всё по-старому. Живём как можем.

- Де...

Вот и пойми, что за «де». Встал.

- Прощай, Глафира, - поклонился в пояс, повернулся. И пока шёл к двери, вслед неслось свистящее, напряжённое:

- Де... де...

Этой ночью помещица умерла.