Два мира. Бытовая философия

Промозглым осенним утром после сильной ночной грозы перед входной дверью в наш подъезд стояла робкая девочка лет двенадцати с ранцем и дрожала от холода, согревая дыханием кулачки. Выходя во двор, я открыл дверь настежь и подержал, чтобы она зашла:
– Заходи, не мёрзни! – Изо рта валил пар, а воздух, насыщенный влагой, обжигал лёгкие.
– Можно? – робко отозвалась продрогшая девочка. – Я жду подругу в школу.
– Пока подруга выйдет, ты тут озябнешь! – подбодрил я её с улыбкой. – Давай, смелее!
В стеснении сжав губы и шмыгая носом, скромная девочка зашла в наш затёртый подъезд. Её ясные голубые глаза светились искренней благодарностью.
Честный всегда страдает. Это качество вообще доставляет в жизни массу неприятностей. А вот нечестным приглашение не требуется. Два неогороженных лестничных пролёта до лифтёрной облюбовали учащиеся из двух близлежащих школ. «Свободный рынок» не строил для них дворцов и домов культуры, и молодёжь, по-видимому, пользуясь чьим-то ключом-таблеткой, проникала в наш подъезд целой стаей, чтобы на отрезке между десятым и техническим этажами скрасить свой внеурочный досуг. После них оставалась куча мусора в виде обёрток от чипсов, окурков, пустых бутылок из-под порошкового пива, модной слабоалкогольной гадости ядовитого цвета, пре-зервативов и даже шприцов, а стены пестрели выжженными при помощи зажигалок сердечками и каракулями как своего рода метками территории. Пачкуны из неолита умудрились так исписать своими наскальными петроглифами два последних лестничных пролёта подъезда, что перед нами, соседями с десятого этажа, встала необходимость перегородить проход к лифтёрной железной дверью.
Однажды, ещё до установки двери, заслышав гам и звук падающих бутылок на лестничной клетке под чей-то несдержанный хохот, я вышел к лифту, на всякий случай вооружившись обыкно-венно пылящимся у меня электрошокером, и обомлел: на высоте каких-то трёх метров в двух пролётах лестницы уместилось около двадцати визжащих, чертыхающихся, сквернословящих, кокет-ничающих, хохочущих, плюющихся, дымящих и пьющих подростков. Разумеется, их сюда никто не приглашал, гостеприимно придерживая открытую входную дверь. Эта свора несовершеннолетних чертей забиралась сюда самостоятельно и бедокурила до тех пор, пока кто-нибудь из соседей не выгонял их на улицу или пока им на сотовые телефоны не начинали названивать родители, обеспокоенные долгим отсутствием чад после школы.
– Ребята, собирайтесь! – скомандовал я твёрдым голосом, но безо всякого оттенка ненави-сти. Собственно, этих заблудших проказников ненавидеть было не за что: государство, в котором они выросли, воспитало их слабоумными рабами потребления, обречёнными скитаться по подворотням и подъездам; а вот порцию розог за загаженную лестницу сорванцы определённо заслужили. Боязливо косясь на снятый с предохранителя электрошокер, компания испустила коллективный вздох раздражения и досады и, демонстративно, по-детски беспомощно выказывая недовольство наивной жестикуляцией, начала медленно рассасываться. Мимо меня к лифту проходили дети разного возраста – совсем «зелёные» и уже возмужавшие, из бедных и зажиточных семей, худосочные и откормленные. Девочки поправляли штаны, причёски и лицевой пирсинг, мальчишки закидывались жвачкой и отряхивали куртки, служившие подстилкой для пассий. Во взглядах подростков мешался животный страх и запальчивая злоба. Будто рассерженные зверьки, они семенили по ступеням вниз, дико озираясь и заваривая эмоцию, которая позже, в лифте, должна была выплеснуться наружу и весьма точно охарактеризовать мою «недоброжелательность». Да, их лишили вожделенного растления и, пусть ненадолго, отсрочили их моральное разложение в стенах моего подъезда, но скажут ли они когда-либо за это «спасибо»?
Таких примеров – уйма. Ну, например, про то, как старательно лечила мне зубы молоденькая врач-стоматолог, армяночка, ещё по сути ребёнок, но какой талантище! Сама худенькая, голосок писклявенький, пальчики тончайшие, а глаз – вострый, как лазер. Она так усердно корпела над мо-ими зубами, что мне стало стыдно за её худобу. Недоедает поди из-за таких, как я. Её захотелось прижать, погладить и накормить, как худого котёнка. Скромность, доброта и честность руководили ей, качества идеалистов, и денег она взяла меньше, чем ей предписывал прейскурант той конторы, где она начала свою карьеру. А ещё я помню одного дельца в халате врача, зазывавшего на кампусе студентов в стоматологию, чтобы содрать с них деньги. Его толстые пальцы воняли куревом, а на шее блестела толстенная золотая цепь. По глупости я зашёл к нему, чтобы узнать цены, и не успел глазом моргнуть, как очутился в кресле пациента. Делец уже назначил дорогое лечение моих клиновидных дефектов (благо их много на зубах, сказался дефицит кальция в детстве), а коварная ассистентка уже заносила надо мной брызгающий шприц с анестетиком, когда инстинкт самосохранения покачал моей головой и вызволил меня из лап продажных медиков.
Или вот ещё история про водителей. Один таксист вёз меня до Степановки на своей старень-кой вишнёвой «пятёрке» по нежданной предновогодней слякоти. Мир за заляпанным стеклом приобрёл цвет дорожной грязи, и ходить пешком по такой погоде я не пожелал.
– Сколько стало машин! Это же целая катастрофа! – разоткровенничался добряк. – Зачем их столько на дорогах – не пойму! А сколько юнцов за рулём! Без опыта и мозгов! Только сел за руль и уже король дороги! Я себя не то что королём, даже пажом дороги назвать не могу, хотя 30 лет вот накрутил стажу за баранкой этого средства. А эти сели за двухпедальную иномарку и уже короли!
Вот именно таких я однажды и повстречал у здания городской администрации. На дорогущем чёрном джипе, явно приобретённом на «честно заработанные», два сопливых короля перегородили дорогу и, вальяжно высунувшись наружу, заигрывали с проходившими мимо девочками. Для них не существовало ни правил дорожного движения, ни элементарных правил приличия, ни прохожих, возмущавшихся такой наглости. Они считали себя хозяевами жизни, и рыночный вектор общества лишь утверждал их в правильности такого вот поведения.
Нет, это не «два равных мира» Брюсова, эти миры отнюдь не равны. Скорее это миры Горько-го, отягощённые таким антагонизмом, свернуть который не под силу даже десятку министерств культуры. Между ними световые годы развития и познания окружающего мира, и никто кроме самого человека не в силах преодолеть это расстояние. Оба эти мира живут в нас, и лишь мы решаем, в каком из них мы будем жить. Это мир людей и мир нелюдей, и они пребывают в постоянной борьбе, выиграть которую окончательно невозможно. Любая победа даётся лишь на время.
Люди учат любить, а нелюди – убивать. Вот работают мужики в лесу, и вдруг выходит к ним медведь. Нелюди, конечно, застрелят мишку, но люди, как и повелось на Руси, прикормят, а медведь потом ещё и навещать их будет, они его и плясать научат, и песни петь, и уж никому не придёт в голову сажать косолапого на цепь. А всё почему? Потому что в восприятии людей в мире нет ничего лишнего. Это нелюди считают себя венцами творения, а всё остальное – недостойным себя. Как там американцы прозвали сами себя – сьюпернэйшн, то есть сверхнация? Скромно, однако. А вот на Руси испокон веку все незнакомое, неизведанное, пришлое пусть и нагоняло жути, но считалось частью целого мира. Никому и в голову не приходило это незнакомое убивать, как это практикует «демократический» западный мир. Наоборот, важно было научиться с этим жить – ужиться. Что-то я такой глагол не припомню в больном английском языке. Коль мире нет ничего лишнего, то жить положено в мире с миром. В том-то и заключается мудрость людского мира в отличие от мира нелюдей. Что сделал бы американец с домовым? Застрелил бы из всех видов оружия, что хранит под кроватью. А вот на Руси с домовыми жили в ладу и даже на чай звали, хоть те и проказничали почём зря да тащили всякие ложки да ножи – уж больно они заманчиво блестели! Домовой считался хранителем дома, помогал в хозяйстве, за скотиной присматривал, лошадям косички плёл. Без него и дом был неуютным. Как же можно было его убить?
Но сегодня и на Руси развелось много тех, кто заразился нелюдским мировоззрением, как те двое из дорогого джипа. Вот так бы и спросил у них, как далеко ехать до станции «Человечность». Но боюсь, мы говорим с ними на разных языках, хоть и основа у них – русский, и ходим разными дорогами, хоть и живём в одном городе, и, стало быть, миры в наших головах тоже разные, хоть и дышим мы одним воздухом и пьём из одного колодца. Наш мир – это то, во что мы верим. И в нём не могут ужиться добро и зло. Выбор за каждым!