Письмо 13

                Привет, сын!

   Он сидел в маленькой тесной пещерке, но ощущал себя в безраздельном  безразмерном пространстве космоса. Он парил в нём, растворялся в нём…
  Только три светящихся теплым светом шара у него над головой никак не хотели сливаться в один, а должны были.  Ему мучительно надо было, чтобы это произошло.               
  Он ждал этого уже очень долго, он не знал сколько пройдёт времени, наверное, много лет, но это случится…

  Да… Был я красивым мальчиком.
   И замечали это не только девочки, как я понял только недавно, но и «голубые» мальчики и дяденьки.
    Господи! Мой любимый цвет сделали символом «кто его знает чего»!
    Теперь, когда говоришь кому-нибудь, что твой любимый цвет – голубой, как правило, видишь намекающую на что-то нехорошее улыбку.
    Но никогда не испачкать никакими намеками, одно из моих любимых стихотворений, которое написал ещё в 1841 году грузинский поэт Николоз Бараташвили, а перевёл на русский язык великий поэт Борис Пастернак.
    Да… Так вот эти великие стихи.    

 
Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.

И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.

Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.

Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор.

Это легкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах моих.

Это синий негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый зимний дым
Мглы над именем моим.
 
  Но реально, эти «голубые» намёки случились в моей жизни три раза.
  Первый - в пионерском лагере, мне было лет 11-12. Какой-то незнакомый взрослый парень очень долго разглядывал меня, когда мы стояли всем отрядом у корпуса, собираясь на завтрак. К нему подошёл ещё один, и он стал ему что-то объяснять, показывая на меня, по его жестам я понял, что он хочет куда-то завести меня в укромное место. Я, конечно, ничего тогда не понимал. Но сейчас, вспоминая всё это, я понимаю, что это был гей. Господь берег меня. Мы везде ходили группой. Застать меня в одиночку у него не получилось. А я, так вообще, очень скоро забыл про него.      
    Второй раз это случилось, когда я уже учился в институте. Я какое-то время ходил в бассейн «Чайка». И вот как-то заканчивается сеанс. Я выхожу из душевой, начинаю переодеваться. И со мной заговаривает человек. Нормальный мужик в костюме и галстуке, по виду преподаватель или управленец (в советское время не было понятия «менеджер») среднего звена, старше меня лет на 15.  Как он со мной заговорил, я не помню, но очень быстро разговор перешёл в плоскость «пойдём ко мне, у меня есть классные диски, послушаем музыку и поговорим». Я вообще замечал, что у меня, наверно, с точки зрения людей, у которых были какие-то негативные намерения в отношении меня, внешность человека с «синдромом жертвы», который должен быстро захватить наживку и покорно полезть в петлю.
    С какой стати я пошёл бы с первым встречным совершенным незнакомым к нему домой. При всей моей тогдашней наивности и доверчивости, у меня хватило смелости и интуиции отказаться, хотя, как я сейчас понимаю, меня уберег мой Ангел-хранитель.
   А ведь дядька совершенно не был похож на классического «киношного» гея с характерной манерой разговора. Можно было и пойти…
     Третий раз моя « красота неземная » помогла мне сдать экзамен по политэкономии. Преподавал её полковник в отставке, который говорил: « Родина приказала мне преподавать политэкономию, и, вот, я перед вами!» У него на экзамене я получил «неуд».
    А вот, когда я пришёл на пересдачу, в аудитории сидел довольно молодой преподаватель, который лекций не читал, поэтому видел я его в первый раз. Когда я брал билет, я уже почувствовал этот «масленый» взгляд, а когда, подготовившись, вышел отвечать, я понял, что он меня не слушает, а рассматривает, как мужчина рассматривает понравившуюся ему женщину, только более нагло и беззастенчиво. «Товарно-денежные отношения при социализме, таким образом, сохраняются» - произнёс я.
  – Отлично!!! – сказал он, протягивая мне зачётку. И одарил меня взглядом «мартовского» кота: типа, нам непременно нужно встретиться в более интимной обстановке. За окном бушевала весна. Пора любви, и у геев тоже.
    Пишу всё это потому, что мне ужасно жалко этих людей, они ж ненормальные, не осознают это, а сейчас всё больше и больше, требуют к себе внимания, чтобы доказать всему миру, что всё что с ними произошло когда-то – это нормально. Может быть я неправ, но когда я, с присущим мне богатым воображением, представил интимный контакт с мужчиной, а совсем недавно увидел сцену изнасилования мужчины мужчиной в кино, я задрожал всем телом от своего бессилия, потому что не знал как вернуть распадающуюся вселенскую гармонию, как казалось так прочно установившуюся в моей душе…
   
    Он и сам когда-то состоял из трёх частей, которые существовали вместе рядом, но были раздельны. И это мучило его.  Он знал, что когда-нибудь будет единым целым, но когда это произойдёт не знал, и терпеливо ждал.
  И дождался.
  Как-то утром он вдруг почувствовал себя единым целым. Это было непередаваемое ощущение целостности бытия. Как это произошло он не знал, но только чувствовал себя  единым целым.
  И вот теперь, когда три шара у него над головой никак не сливались в один, нарушая всеобщую гармонию мира, это опять мучило его…
            
      Да… Я был красивым мальчиком.  И любили меня и девочки, и мальчики...

      Но вернемся в залу ночного бала-маскарада. Образы, символы и мистические события опять начинают мучить меня…
      
     Смерть Юли Поповой, почему-то очень впечатлила меня.
    Юля училась в нашей группе. Приветливая, доброжелательная девушка. Всегда улыбалась. Правда не заводила ни с кем дружбы, или мне так казалось… Она рано вышла замуж, самая первая из девушек в нашей группе. Была счастлива, это было видно по её сияющим глазам…
    И вдруг Юля исчезает. Надолго – месяц, два… Пошли слухи о её болезни. Тяжёлой. Она никого не пускает к себе, ни в больницу, ни домой. Потом прилетает страшное слово «лейкемия»…
    Похороны были тяжёлыми для меня. Впервые в жизни я хоронил своего товарища, внезапно ушедшего из жизни. На кладбище я понял, почему она не хотела ни с кем общаться во время болезни: болезнь превратила её в безобразную старуху.
     Но самое страшно - странное мы узнаём потом. Злой необъяснимый рок преследует династию Поповых (династию, потому что все члены большой семьи имеют отношение к строительству и архитектуре). На похоронах Юли был её дед – профессор, который читал у нас железобетонные конструкции. Совершенно убитый горем седой с дрожащим голосом человек. Он рассказал, что мистическим образом в короткий срок погибли члены семьи Поповых, талантливые, успешные в своей профессии люди, и вот теперь Юля…
    Но что это? Над могилами, над кладбищенскими деревьями, ослепительно белое облако вспыхнуло отсветом ярко-изумрудного цвета и осветило меня с ног до головы, как театральный прожектор. Я вдруг увидел всю свою жизнь от начала до конца, и тихий голос опять прошелестел где-то рядом : « У каждого своя судьба…».
     Прожектор погас, будто выключили осветительные приборы на съёмочной площадке по команде режиссёра: «Всё – убрали свет!...» И реальная жизнь вернулась группой скорбящих серых фигур на краю могилы.

Нет времён для поэтов…

    Своим нежным, вынутым из разорванной груди сердцем они всегда натыкаются на железный  холодный остроотточенный клинок. Они не умеют убивать, и крайне небрежны к своей жизни…
    А, может, они всё знают, может быть, Господь только им открывает свою великую тайну: кому и сколько отпущено на этом свете.
               
За радость ощущения полёта
                За взлёт туда,  за грань
                Доступную и данную немногим,
                За свет парения в небесных,
                Чистых сферах, где Бог так близко,
                Только руку протяни…

                О, сколько  их нашлось уже,
                В любой стране, и времени, пространстве,
                Готовых заплатить за это жизнью,
                Пусть даже краткой,
                И внезапной, словно выстрел…

                Ты, Господи, пытаешься, наверно,
                Сказать нам через их безумный опыт,
                Что чище и добрее надо быть
                К своим собратьям.
                Но груба жизнь и проста, кровава, и грязна,
                И точно всем отмерена по срокам,
                И знает каждое разумное созданье,
                Что рано или поздно, неминуемо окажется на месте
                Вон того, которого мы знали очень долго,
                И воздухом дышали с ним одним,
                А, может быть, делили с ним невзгоды,
                Печали, радости, и, может, даже тайны
                Свои заветные вверяли мы ему.
               
                И вот сегодня, так торжественно и тихо,
                Со всхлипами и плачем, закопаем иль сожжем,
                Что было тем вместилищем ума и блеска чувств,
                Безумия эмоций, которые нас так влекли к нему…
 
         Но не хотим мы знать время и место нашего смертного часа, поэтому, безжалостно, с холодной головой, убиваем поэтов раньше, чем они успеют нам это рассказать…
                Нет времён для поэтов…

   Повторюсь, это были первые похороны, похороны моей сверстницы. Потом, много позже, был такой период в моей жизни - я ходил на Ваганьковское кладбище, как на работу. Но об этом - своим чередом…
   
  Ноябрь 2022 года.