Судьба и случай Часть 5-2

Феликс Довжик

Судьба и случай Часть 5-2


Неслучайная встреча

Дмитрия Губина, ведущего инженера подмосковного НИИ, позвали к телефону междугородней связи.
«Кому из смежников к концу рабочего дня я мог понадобиться», – думал он, подходя к телефону.
-   Алло! Губин слушает.
-   Дима! Это я, Ника! – пронзил его давно забытый, но очень знакомый голос.
-   Ника! Ты где?! – почти крикнул он и, как будто его в чем-то уличили, тревожно оглянулся на секретаря начальника Тамару.

-   Я в Москве у своих. Очень хочу тебя видеть. Мне надо с тобой поговорить. Ты можешь приехать?
-   Могу хоть сейчас, – он посмотрел на часы, но положение стрелок не зафиксировал.
-   В семь часов к памятнику Маяковского успеешь?
-   В девятнадцать ноль-ноль я буду у Маяковского.
-   Я буду ждать.
В трубке раздались гудки.

-   Дмитрий Николаевич, как же так? – с ехидцей в голосе спросила Тамара. – Не успела жена с сыном на несколько дней уехать к родителям, а у тебя уже свидание с дамой.
-   Сугубо деловая встреча с подругой институтской юности, – отшутился Дмитрий.
-   Мне бы кто-нибудь из прежних вздыхателей назначил свидание, я бы тут же, забыв о муже, помчалась к нему. Везучий ты. Тебя женщины любят.

-   Любовь – это другое. Уважают за хорошее отношение к ним. Девушка, к которой я еду, меня этому в институте научила. Я же был неотесанный рабоче-крестьянский сын из провинции, а она из Воронежа, из интеллигентной семьи, дочь профессора. Я ей многим обязан.
-   Тогда лети к ней, чего ждешь? Как раз успеешь на электричку без нескольких промежуточных остановок.

Время в электричке пронеслось в потоке воспоминаний.
Что могла дать пьяная по праздникам и выходным дням и полупьяная по рабочим будням фабричная окраина. Отец – фабричная элита, старший мастер, квартира в доме для ИТР, а без бутылки никак. Человек старой закалки, на работу выпивши или на улице шатающимся ни-ни, но после работы в своих четырех стенах – гуляй традиция.

За ужином несколько чарок и дальше бы пошел, если бы мама не вмешивалась, а по выходным и бутылки мало. Тогда скандалы до крика и взаимных обид. А самое никудышное – ему собутыльник нужен, и он повадился маму неволить: «Надо, мать, надо. Для здоровья полезно», – и мама через силу глотает чарку-другую, а то обижается на него дальше некуда.

Своего же старшего сына братишку Петра сам пристрастил к напитку полезному, а друзья-работяги потом уменья добавили. Теперь понимает, что натворил. Братишка на порог – он початую бутылку прячет, тот слезы обиды льёт. А мама Петра жалеет, когда он места себе не находит, тайком от отца даёт ему на бутылку.

В последний раз приехал к отцу без желанного внука Кости и без невестки Лены. Не любит она здесь гостить и Костю по возможности не пускает. На второй день после приезда соседка Ивана, напарника Петра, пришла жаловаться отцу, но ни отца, ни маму не застала. «Отец у тебя, Димитрий, добрый, но строгий, на фабрике его уважают, он Ивана пристыдит и заставит исправить безобразия».

Сгорел у неё двигатель, упросила Ивана починить. «Всего третий раз стала стирать, слышу, как тогда запах». Ударение бабка сделала на последнем слоге – употребила слово от глагола пахнуть. «Бесстыжий, – ему говорю, – деньги сполна содрал и всё испоганил». – А он мне: «Завод тоже бесстыжий». – Я говорю: «После завода три года стирала, а после тебя три раза». У Ивана, как объяснил Петр, толстого провода дома не оказалось, а душа горела – бабка утром пенсию получила.

Послал Петра на фабрику за проводом. Вдвоём перемотали. Такая вот жизнь в таком окружении. Месяца не проходит, чтобы братишку не приволокли домой в стельку пьяным. «Не умеет держать компанию», – объясняет причину Иван, а сам еле стоит. Жена братишку грызет поедом, потому что он пьёт, он пьёт, потому что жена грызёт. Не разорвать этот круг. Не миновала бы судьба и младшего брата, если бы не счастливый случай.

Новый главный инженер на фабрике, Константин Сергеевич, получил в этом же доме квартиру и оказался соседом. На горе ему и жене, на счастье соседскому сыну детей у них не было. Он обратил внимание на парнишку и стал расспрашивать об успехах в школе. А успехи успехами не назовешь, особенно по геометрии. Не поленился Константин Сергеевич выяснить, в чем дело, и в свободное время принялся учить.

Школьные учителя как? Если есть это, будет то. И всё. А он – откуда, почему, зачем появились три признака равенства треугольников и как их использовать. Если бы занятия с ним продолжались до старших классов, возможно, рабоче-крестьянский сын Дмитрий Губин достиг бы уровня способностей детей учителей и бухгалтеров. Перевели Константина Сергеевича на новое место ближе к столице.

 «Хорошо пошел, – сказал отец. – На прежнем месте не поладил с новым директором, не взял под козырек, его в наше зауголье спихнули в наказание. Он головастый, при нём фабрика заработала. Сверху заметили. На большом развале понадобился». Заглянул Константин Сергеевич к парнишке проститься. «Учи и учись, – сказал, – особенно физику и математику. Выбирайся из этой дыры».

В тот же приезд уже после перемотки двигателя сидел отец после работы за очередной рюмкой надутый и обиженный. Мама улизнула к соседке, чтобы не участвовать в питейной трапезе, а любимый сын, надежда семьи, образец для старшего брата, после одной единственной рюмки не пожелал составить ему компанию. Вдруг отец, не поднимая головы, не оборачиваясь, с интонацией, знакомой по его прошлым пребываниям во хмелю и раздражении, выпалил: «Сына соседским именем назвал! Моим побрезговал».

Долго оба молчали. Отец первым не выдержал мертвой тишины: «Тебя назвали по имени отца матери, а Петра, старшего, именем моего отца». Сведения с детства известные, но кто мог бы подумать, что выбор имени внука занозой застрянет в душе отца. Поднял он полную рюмку, подержал на весу и поставил на стол. Чтобы он поднятую рюмку не осушил до дна, такое с ним случилось впервые в жизни.
 
Отец отцом, а правильный путь указал Константин Сергеевич, и этот факт не заслонишь другими. Жаль батю, а с другой стороны, пусть подумает, всё ли в его жизни правильно. Живет ли своим разумом или его метет по дороге метла традиций фабричного люда. Слова Константина Сергеевича: «Выбирайся из этой дыры, учи и учись», – на всю жизнь запомнились. Учил и учился, в столичный вуз поступил, но трудно было тягаться с детьми бухгалтеров и учителей. Тем всё легче давалось, они предметы понимали быстрее и глубже.

 В общежитии подобралась рабоче-крестьянская команда: моряк Жора и Саша детдомовец. Всем трудно давались науки, но все грызли зубами её гранит. «Корочки нужны, без них никуда, – поговаривал Жора. – Диплом получим – дороги откроются». Он старше всех в группе – отслужил в армии. У него своя философия.

«Мы истинно пролетарского происхождения, а эти маменькины сынки, деточки учителей, врачей и бухгалтеров, – неженки. Неженок всегда всё не устраивает, они всегда всем недовольны. Нам, мужики, рабоче-крестьянским детям, прямой путь быть опорой власти и быть во власти. Нам всех держать в кулаке».

Молчаливый Саша однажды не выдержал: «У меня родители может быть были аристократы, а может быть были ворами или алкоголиками. Что из того? Чего ты сам стоишь, а не папа с дедушкой». Сказал и снова уткнулся в книги.

С легкой руки моряка Жоры девчонки в общежитии стали называть друг друга – тетка Вера, тетка Наталья. Ника, хоть и жила в семье двоюродного брата недалеко от памятника Маяковскому, любила бывать в общежитии у девчонок. Однажды при ней Жора шлепнул Веру. Она не успела заплакать – Ника влепила ему звонкую пощечину.

Он в деревне при отце-председателе такого подарка от девчонок никогда не получал. Жора озверел – оскалил зубы, брови вверх дыбом, глаза на выкате.
Пришлось стать между ним и Никой. «Остынь! Иди умойся и охладись.» Послушался, ушел и не вернулся. С тех пор при ней он даже рот не открывал.

В воскресный день на первом свидании у Маяковского она повезла в Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Думал, будет легкая прогулка, а оказалась работенка – дрова легче пилить. Она много рассказывала, но она еще и вопросы задавала, а это страшнее всего. Готовых ответов нет. В конце концов даже голова затрещала, даже присесть захотелось. На следующем свидании опять повезла в тот же музей.

-   В прошлый раз я тебя водила, теперь води ты.
Хорошо, что приметил – залы расположены будто по часовой стрелке.
-   Зачем ты водишь по всем залам подряд? Ты веди к картинам, которые понравились.
-   Мне все понравились.
С нею такие фокусы не проходили.

Достал два билета в зал Чайковского, а она не смогла пойти, а может, специально не захотела. Пришлось срочно сбывать билеты. Утром спросила:
-   Как концерт?
-   Без тебя я не пошел.
-   Так ты ради меня или ради концерта доставал билеты?
Даже обиделась, во всяком случае огорчилась.

Однажды в выходной день встретились у Маяковского. Пошли гулять. Шли какими-то дворами. Болтали. Она о себе говорила мало, больше расспрашивала. Подошли к подъезду какого-то дома, и вдруг новость: «Я здесь живу», – и улыбается. Лицо у нее красивое, интеллигентное, всегда с приятной улыбкой, но никогда не поймешь – от радости и веселья или она шутит, подкалывает и довольна собой.

-   Пойдем в гости. У моих в эти минуты начинается обед. Меня уже ждут.
Всегда готов был с нею к любым неожиданностям, но тут не на шутку растерялся.
-   Чего испугался? Мои тебя не съедят. В крайнем случае выставят за дверь, – и улыбается, как будто вот-вот прыснет от смеха.
Ей весело, а тут озноб и мурашки по телу – не знаешь, какое принять решение. С пьяной провинциальной окраины впервые сразу в центр Москвы.

-   Мне тебя на руках на четвертый этаж нести? У меня сил не хватит. В твоей жизни будет еще немало неожиданностей и серьёзнее этой. Готовься к ним, тренируйся. Поднимайся своими ножками.

Гостей не ждали, но удивились не сильно – встретили доброжелательно, без сюсюканья и в душу с расспросами не лезли.

Двоюродный брат Ники накануне вернулся из командировки по планам научного обмена. Полгода пробыл в США как аспирант, хотя давно кандидат наук и готовит докторскую диссертацию.
Рассказы об Америке отложили на после обеда. Ника с женой брата быстро накрыли стол – всё основное было уже заготовлено: ломтики ананаса, дольки лимона, домашний салат, заливная осетрина из домовой кухни. Мужчинам по рюмочке армянского коньяка, дамам красное грузинское вино.

 Долгожданный для брата в Америке домашний наваристый борщ наливали не из кастрюли алюминиевым черпаком, а из красивой супницы серебряной поварешкой со старинными вензелями. Дамы борщ пропустили. Потом подали домашний антрекот со сложным гарниром – жаренный с корочкой картофель, нарезанные ломтиками маринованные огурчики, зеленый горошек.

К антрекоту опять по рюмочке. Дома у отца – тост и выпил, тост и выпил, батя пьет и почти не ест, а здесь главное – еда. Коньяк и вино для аппетита, для настроения. Из открытых бутылок не всё выпили. Дома такого при гостях да и без них никогда не бывало.

Хозяин расположился на диване и стал рассказывать. У него, как у Ники, улыбка, которую не раскусишь – шутит ли, над собою подтрунивает или над тем, что увидел в Америке. Были в Диснейленде. Старик индеец на поляне у костра жарит яичницу и рассказывает детям сказки. Услышал русскую речь – вскочил, подбежал.
-   Русские! Я тоже из России. Виктор Сипаков из Витебска. Работаю здесь индейцем.

Зашли специально в кварталы, где размещены дома с девочками. Из каждой подворотни заманивают. «Что вы, мы не умеем». – «Мы научим. За деньги мы даже школьников мужчинами делаем».

И тут Ника выпалила:
-   Давно пора и у нас открыть публичные дома. Мужчины меньше бесились бы, и среди женщин, я знаю, нашлись бы желающие работать не только ради зарплаты, а по призванию.
Жена брата даже испугалась:
-   Ника, что ты такое говоришь?
А брат смеётся:
-   Ребёнок вырос.

В начале четвертого курса вдруг обратил внимание – почти все сложившиеся на младших курсах, казалось бы, неразлучные пары распались, возникли новые, неожиданные и, вероятно, более прочные.

С Никой прогресса в отношениях не было. Театрами и музеями она больше не испытывала. Изредка со всеми ходили в кино и еще реже после занятий бродили вместе по городу. Понимал, что должны, разойтись по разным этажам, игры кончились, в чудеса не верил, расставание неизбежно, но, чтобы так…

Встретились у Маяковского и пошли, не спеша, в сторону Кремля. Дошли до Телеграфа, и тут навстречу вышел стройный, с хорошей выправкой, со вкусом одетый, красивый, с интеллигентным лицом… Мелькнула мысль – спросить что-то хочет, такой подошел бы ей, а он действительно шел к ней.

–   Ральф, познакомься. Дима, мой однокурсник. Дима, Ральф – мой кавалер. – Еще не сообразил, что произошло, пожал протянутую руку. Тот назвался не Ральфом, а Рудольфом. – Мы с Ральфом идем на концерт. Ты же концерты не любишь. Ты можешь быть свободен.

Зачем же так!? Почему? Чем заслужил это!? Сказала бы, без свидетелей, наедине. Никаких обид не было бы. Так и звучит в голове: «Ты же концерты не любишь, – с подначкой. – Ты можешь быть свободен», – твердо, жестко и смотрит, не отводя немигающих глаз. Зачем такую пощечину сразу, наотмашь, демонстративно? Что плохого ей сделал?

Понравился другой, полюбила – признайся и разошлись с миром. Зачем третьего вмешивать, когда слово в ответ сказать невозможно. Не драки же хотела. Этого быть не могло. Неужели боялась нарваться на дамскую истерику, если бы об этом сообщила один на один? Такой я беззащитный и нервный? Зачем же так?
Ответов не было ни тогда, ни теперь.

Любая обида проходит, если для неё нет новой пищи. Вели себя, как другие распавшиеся пары – каждый жил своей жизнью, не соприкасающейся с жизнью другого. В общежитие к девчонкам она больше не приходила. На лекциях сидели далеко друг от друга, если сталкивались, здоровались дружелюбно, не сквозь зубы, но сразу расходились в разные стороны. У каждого своя жизнь. С Леной познакомился в конце четвертого курса, и прошлое отошло в сторону.

Ника не осталась ни в аспирантуре, ни на кафедре, отказалась от подмосковного НИИ, не поехала к отцу в Воронеж – одна их лучших студенток распределилась в Караганду.
Последний раз виделись на выпускном балу. Саша пригласил танцевать Лену. Ника проходила мимо, приостановилась.

-   Я видела твою избранницу. Ты сделал безупречный выбор. Вы будете счастливы, – и ушла.
Так и не выяснил, почему в Караганду? Догадки были – доказательств не было. На вечера встречи она не приезжала, и никто о ней ничего не знал, даже Вера.

Возле Маяковского Ники не было. До семи часов три минуты. На той стороне в направлении Белорусского вокзала в угловом доме туалет. Всегда есть смысл посетить.
Когда вышел из туалета, издалека среди спешащих людей увидел одиноко стоящую фигуру и что-то неуловимо знакомое в ней. Быстрыми шагами пошел к ней, почти побежал.
-   Я опоздал? Давно ждешь? – ляпнул первое, что пришло в голову.
-   Я заметила, как ты туда бежал, и спокойно ждала.

Давно такого не было – от стыда бросило в жар, вероятно, алая краска залила лицо.
-   Что ты смущаешься? Мы давно уже взрослые.
-   Где ты пропадала? Мы дважды собирались на вечера встреч. О тебе никто ничего не знал. Как ты меня нашла?
-   Я знала о вашей встрече. Вера сохранила воронежский адрес, но я не смогла ей ответить. Вчера я приехала и вечером пообщалась с ней по телефону. От неё узнала. Кстати, как она попала в Москву?

-   Замуж вышла.
-   Это я знаю. Как она с ним познакомилась. Я её об этом не спросила.
-   Он полгода, с перерывами, был у них на фирме в командировке и увез её оттуда в столицу. Мы после официальной встречи в институте собрались у неё. Он хороший мужик, гостеприимный. Пылинки с неё снимает.
-   Мы с тобой даже не поздоровались. Ты мне руку подашь?
-   Ника! Что ты такое говоришь? Как тебе не стыдно!

Она улыбнулась, но в знакомой улыбке было что-то уже незнакомое.
-   За прошлое стыдно. Я ещё об этом скажу. Ты прекрасно выглядишь. Костюм на тебе хорошо лежит. Парадный? Успел переодеться?
-   Обычный. Я в нём хожу на работу.
-   Жена отпустила? Без скандала?
-   Лена с сыном на несколько дней уехала к родителям.
-   А если бы была дома?

-   Лена о тебе знает. У меня от неё тайн нет. Я бы её предупредил. Вот и вся разница. Возможно, она бы в этот вечер со мной не разговаривала, но спать на раскладушку не сослала. На её территорию посягнули. Как не встревожиться и не показать недовольство. Так и должно быть. Обычная семейная жизнь.
-   Я сильно изменилась?
-   Ты такая же красавица, как была.

-   Дима, не прикрывай правду примитивными комплиментами.
-   Ника! Я ещё не научился врать тебе. Мне нужно время присмотреться. По первому впечатлению изменений мало, но они есть.
-   Присмотрись.
-   К сожалению, не то сегодня освещение.

День выдался совсем не летний. Солнце с утра не показывалось. Над головою нависло низкое серое небо, временами ветер отвлекал на себя внимание резкими колючими порывами. Плащ бы сегодня не помешал, но до него рукой уже не дотянешься.
Ника ждала. Надо было отвечать.

-   Внешне ты мало изменилась. Лицо такое же умное, очаровывающее, но это уже лицо женщины, а не девчонки. Когда-то я мог часами рассматривать твою фотографию. Твоя улыбка, твой взгляд притягивали, проникали в меня и не давали покоя. Теперь в них, кроме всего знакомого, появилось что-то новое, внутреннее, пока мне непонятное. А о фигуре я вообще ничего сказать не могу, она скрыта плащом. Когда ты его снимешь, я оценю, сколько килограмм ты набрала или потеряла.

-   Дима, давай сразу договоримся. Я не хочу ни есть, ни пить. Я хочу с тобой поговорить, чтобы нам никто не мешал и ничто не отвлекало. Если не успел поужинать, потерпишь сегодня, не каждый день бывают такие встречи. Найдем где-нибудь скамейку и посидим.
Какое-то время шли молча.

Когда маленький Костя рассматривал альбом, он спрашивал: «А это кто?» – «Это тётя, которую любит папа», – подначивала Лена. – «А тебя?» – «А меня он не любит». – «Неправда! – возмущался Костя. – Любит, любит!».
Не обо всём можно рассказывать, об этом не скажешь, пока не знаешь, как сложилась её судьба.

Она первая прервала молчание.
-   Расскажи о постояльцах по общежитию. Я потом забуду спросить.
-   У Саши трое детей. Две дочки и сын. Работает в производстве. На вечер встречи не смог приехать, но прислал Вере письмо, она всё организовывала. Даже позвонил, как раз, когда мы у неё были. Жору кто-то из соседней группы случайно встретил. Он же перед распределением женился то ли на буфетчице, то ли на официантке, чтобы прописаться и остаться в Москве. Об этом, кроме меня и Саши, никто не знал. Сейчас он в министерстве, своя квартира, машина и новая жена.

-   Это на него похоже. Жора как на ладони. Ничего иного он совершить не может.
-   Я, пожалуй, с тобой не соглашусь. Не надо его рассматривать через закопченное стекло.
Она остановилась.
-   Помнишь из школы, из Тургенева. «Не говори красиво».
-   Мы недавно с сыном смотрели солнечное затмение. Без закопченного стекла не обошлось.
-   Поняла, прощаю. Интересно будет узнать обратную сторону Жоры.

-   Каждый из нас находится под влиянием среды своего обитания. Если бы я остался на фабричной окраине, пил бы сейчас, как батя, или еще хуже, как старший брат. Задатки к этому были. Жора быстро разобрался, что мы с Сашей не примем его философию жизни, и он нам её не навязывал. Саша жил на одну стипендию. У Жоры отец – председатель колхоза. Колхозы нищие, а председатели не бедствовали. Отец Жоре деньги высылал щедро – он их быстро проматывал. Мой тоже неплохо зарабатывал, и мама работала. Она мне присылала достаточно. Даже радовалась, что отцу на бутылки меньше достанется. Не утомляю подробностями?

-   Рассказывай, рассказывай. Я слушаю.
-   Стали думать – как Саше помочь – деньги от нас он не возьмет. Жора догадался подкармливать его разгрузкой вагонов. Физкультура для тела и заработок – деньги лишними не бывают. Саша на костюм копил – всё никак не хватало, а в долг он никогда не брал. Жора придумал, как его обмануть. Мол, разгрузка по знакомству досталась особо выгодная, мы своё получили, а за тебя расписались. Вся сумма твоя.
Саше на костюм и на ботинки хватило. Теперь смотри. С Сашей он вел себя так. При тебе был шелковым. С Верой соблюдал дистанцию. Конечно, своё у него прорывалось. Он с детства был нацелен на определенную среду, а там порядочность – пустой товар. Там путь к цели любыми средствами быстрее ведут к успеху.

-   Есть же люди, ни в какой среде себя не теряют.
-   Есть, но это большая редкость.
Ника завела во двор между домами с небольшой детской площадкой – качели, карусели, несколько скамеек. Ветер вымел людей со двора, лишь на одной из скамеек тепло укутанная отдыхала старушка. Присели на дальней от карусели скамье.

-   Расскажи о себе, – попросила Ника. – О твоей внешней жизни я уже знаю от Веры. На работе у тебя группа, руководишь старшими инженерами и инженерами. Дома сын Костя и жена Лена, которую я издалека несколько раз видела, и ей девчонки меня показывали. Ты мне расскажи о своей внутренней жизни. Кем ты стал?

-   Я начал работать, когда нашей фирме был год с момента создания. Коллектив молодежный. В нашем подразделении сейчас три ведущих инженера: сын учителя, сын бухгалтера и я – в чистом виде рабоче-крестьянский сын. Если говорить честно, они способнее меня, изобретательней, глубже понимают нашу технику, и я у них многому научился и учусь до сих пор. Но у меня есть своя сильная сторона. Мы связаны с производством, со смежниками, с представителями заказчика. Мне в этой сфере легко, у меня никаких трудностей в общении с рабочим классом, с мастерами, с офицерами. Я со всеми быстро нахожу общий язык и умею договариваться и даже настоять на своём не в ущерб хорошим отношениям. Мне кажется, я вполне на своем месте. В начальство не рвусь, но меня туда и не зовут.

-   Вы же НИИ. Диссертации писать можно?
-   Ника, это не моё. Я не ученый. Я работник. Может быть, в Москве я бы прыгал из фирмы в фирму и рос, а у нас прыгать некуда. Единственная возможность – повышать квалификацию и получать более сложные задания, а это по-своему интересно.
-   А дома чем занят?

-   К театрам и музеям я не прикипел. Этому надо приучать с детства. Выше телевизора я не поднялся. С сыном много занимаюсь и сам учусь заново. Математику и другие предметы стараюсь показать ему глубже уровня школы. Хочу, чтобы он был сыном инженера, чтобы он не уступал детям бухгалтеров и учителей. Лене по хозяйству помогаю. У неё трудные отношения со своим здоровьем. Из трёх попыток у нас один сын. Вся жизнь вращается вокруг него. Это нехорошо, но другого ничего нет. Так получилось… Расскажи лучше о себе. Почему Караганда?

До этого сидели в пол оборота друг к другу, а теперь она села прямо, прислонившись спиной к спинке лавочки, взгляд направила на стену дома и заговорила не сразу.
-   Ральфа помнишь? – повернула голову – такого взгляда раньше никогда не было, в нем сразу: вина, обида и грусть. – Ты эту встречу забыть не мог. Такое не забывается.
Она снова устремила свой взгляд на стенку дома.
-   Он родом из поволжских немцев, а их в войну Сталин, испугавшись поражений на всех фронтах, переместил в Казахстан. Он институт кончал, в это время у него отец серьезно заболел. Он распределился в Караганду, а я поехала за ним. Регистрировать брак он не предлагал. Я думала, пока детей нет, – пустая формальность. Жили – ни одной ссоры, ни одной серьёзной размолвки. А тут вдруг немцам не стали чинить препятствий – разрешили уезжать в Германию. Семья решила, может быть, отца в Германии вылечат. Родители уехали, и он с ними. Обещал, как только устроится, напишет, вышлет вызов или приглашение. Три месяца прошло, от него ни слова. Я не знала, что подумать. С отцом совсем плохо? Сам заболел? Плохо устроились, бедствуют? Попросили знакомых моих знакомых узнать, что с ним. Разузнали. Написали из Германии через три месяца. Отца вылечили, с Ральфом всё в порядке, прекрасно устроился и процветает. Вот так вот.

Несколько секунд сидели молча, не шелохнувшись. Ну что тут скажешь? Она заговорила первая.
-   Хотела сразу уехать в Воронеж – уговорили остаться до конца проекта, а мне было всё равно. Работа как-то отвлекала. Задержалась почти на год, потом переехала к родителям. Два года приходила в себя. Но жизнь своё берет, – она сменила позу, повернулась, посмотрела в упор и улыбнулась. – Случилась вторая серия – у меня появился кавалер. Этот сразу предложил зарегистрировать брак, и в нашу квартиру охотно переехал. С отцом и мамой прекрасно ладил. Два года беззаботно прожили, но внезапно папа слёг. Перевели на инвалидность, вместо профессорской зарплаты – пенсия. Я на работе без передышки – с мужчинами в сложной технике соревноваться трудно, дома отцу бытовой и медицинский уход нужен, у мамы до этого здоровье плохое, а тут она совсем сникла. Я – за врача, за медсестру со шприцем, за психиатра, за санитарку. Всё на мне. Ухаживать за моим кавалером, как ему бы хотелось, уже сил нет. Результат предсказуем. Мама давно догадалась, а я, как обычно бывает в таких случаях, узнала последней. Мой кавалер очаровал пионерку.

Ника снова сменила позу, взгляд устремила на стену дома, но разговор сразу продолжила.
-   Она подкараулила меня. Это называется, бороться за любовь. Оказывается, у неё будет ребёнок. Будет – не будет, от него – не от него, забирай себе своё сокровище. Никаких истерик, никаких выяснений отношений я не устраивала, оправданий и прощений слушать не стала. Ключи от нашей квартиры на стол, и лети к своей ласточке. Прогнать-то я его прогнала, но опять пару лет приходила в себя. А тут умирает папа, а за ним через три месяца – мама. И это надо пережить. Но опять жизнь берет своё. Я чувствую, должна наступить третья серия. Я еще молодая женщина. Я еще матерью могу стать.

Ника повернулась, приблизила лицо, смотрит, улыбаясь и не отводит глаз.
Молодец, умница, сказала о том, о чём не спросишь, а так хочется узнать.
-   Когда я это почувствовала, я задумалась о своей жизни.

Лицо её снова стало сосредоточенным и грустным.
-    Я – не совсем дура, не истеричка, не лентяйка, в людях, кажется, разбираюсь, так почему со мной происходит такое? Почему сплошные неудачи в семейной жизни? И вдруг поняла, я виновата, я подло поступила с тобой, жизнь мстит мне за это.
-   Ника! Что ты говоришь! Всё не так!

-   Дима, пожалуйста, не перебивай. Я хорошо знаю тебя. Я предоставлю тебе слово для моей защиты. Дай мне возможность высказаться, объяснить тебе всё, не оправдаться, а попросить прощение. Так мне будет легче, – ладонь правой руки она положила сверху на лежащую на его колене ладонь его левой руки. – Экзюпери нас научил: мы в ответе за тех, кого мы приручили. Я на первом курсе после первой сессии заметила твои взгляды на меня. Месяц наблюдала за тобою. Поняла, что не осмелишься подойти. Дождалась, когда в лекционной аудитории возле тебя будет свободное место и будет свободен проход к тебе. Я подала тебе знак – ко мне можно приближаться, и ты это понял. Мне было интересно, потом интерес перешел в приручение и воспитание. Ты не задумывался, какие самые главные качества в мужчине и муже?
-   Наверно, заботливость, надежность.
-   Вот именно. В тебе это было заметно. Ты мне нравился, я была увлечена тобою, но, прости, внутренний огонек не разгорался. И вдруг я встретилась и познакомилась с Ральфом. В нём всё мое: интеллигентность, умение увлекательно беседовать, красиво ухаживать. Тут уже не огонек – пожар в душе, – она убрала руку с его ладони. – Но появилась проблема, что делать с тобой? Я искала решение и не нашла. Выбрала самое жестокое. Мне казалось, секундный укол, а потом полная ясность и облегчение. Поэтому при Ральфе – больнее и сразу. Прости меня, если можешь. Я за это наказана. Ральф запомнил мой злой поступок, моё предательство. Я не вижу других объяснений. Жизнь справедливо мне мстит.
–   Ника, нелепость получается. Больше жизни делать нечего, как из-за меня тебя наказывать.
-   Нет, меня за мой поступок.

-   Хорошо. Пусть будет так. Тогда я как жертва имею право произнести свою, как сказал бы мой батя, отомстительную речь. Понимаешь, Ника, я не могу поверить, чтобы молодой человек, мельком увидевший другого, которого отшивают в его пользу, так впечатлился этим событием. Да через три минуты он всё забыл, а если он особо чувствительный, он тут же предположил бы, что к тебе прилип нахал, которого иным способом отшить невозможно. Согласна?
-   Частично.

-   Тогда закроем эту гипотезу. Поищем другую, но сначала маленькое отступление, эпизод из моей работы. Производство изготовило большую систему – моё первое изделие в должности ведущего. Испытываем, повышаем входное воздействие – на выходе искажение. Начальник собирает ведущих. Мое предложение – разобрать систему, исследовать выходное устройство. Смотрю – ребята переглянулись. Сын учителя говорит: «Из-за того, что выходной сигнал искажается, не значит, что выходной усилитель виноват. Давайте по схеме пройдем по всей цепочке от выхода до входа и посмотрим, какая подсистема может так искажать сигнал». Правильное решение. Согласна?
-   Согласна.

-   Пошли по схеме, нашли подозреваемого. Вскрыли, в тот же вечер исправили, а могли неделю возиться. Полезный урок. Поэтому не торопись, не хватайся за очевидное. Давай подумаем, почему Рудольф так поступил. Нет, еще одно маленькое отступление. Я до приезда Лены, она кончила вуз на год позже меня, жил в общежитии, а соседом моим был кавказский джигит. Он мне как-то сказал: «Я в постель ложусь со всем интернационалом, но женюсь только на своей». Впоследствии так и получилось. Твой Рудольф из семьи репрессированных. Его народ и его семью страна несправедливо обидела. Для него это – незаживающая рана.

-   Власть обидела, а не страна. Власть многих обидела, не только немцев. Почему он со мной об этом не говорил ни разу?
-   Значит, не было полного откровения. Тебе подобная боль незнакома, и он не был уверен, что ты поймешь его обиды.
-   Он даже не пробовал!

-   Должен был, но не сделал. Может быть он до тебя обжигался на этом. Ты же этого не знаешь. Меня на первом курсе наша Иноземцева в своём кругу обозвала деревенским лаптем, а я это услышал. Больнее не придумаешь. На вечере у Веры я к ней не подходил – сама пригласила танцевать.
-   Неужели нельзя простить?

-   Простить легко – приблизить трудно. Может быть ты в разговоре с Рудольфом, случайно нанесла ему запрещенный удар – уколола в самое уязвимое место, а он промолчал, но запомнил. Могла же ты при обсуждении какого-нибудь фильма с гестаповцами в сердцах ляпнуть: «Все немцы – гады». Только не возмущайся, я к примеру. А вот своя жена кавказского джигита никогда не нанесет ему такой удар, он и для неё запрещенный. Я в институте в обществе московских девочек и мальчиков чувствовал себя пнём на дороге, которого все обходят стороной. В общежитии – свой, а в их среде – ненужный. За пределами института и пирушек в общежитии они к дружбе не тянулись. К себе домой до конца института никто, кроме тебя, не пригласил. Только после тебя я стал относиться ко всему этому спокойно. Видимо, Рудольф такого успокоительного противоядия не получил. Доказательства нужны?
-   Нужны и желательны.

-   Брак он не оформил – думал о своем сложном будущем, колебался. Его выбор – его судьба. Может, пожалеет когда-нибудь, с избранницей своего круга свои проблемы бывают, брак – это всегда риск, может, он уже жалеет. Он поневоле запутавшаяся жертва. Можешь обижаться на него, мог бы написать – вину чувствовал, стыдно. Можешь простить его – интеллигентность не всегда связана с волей и мужеством, – можешь не прощать. Не это теперь важно. Перестань винить себя. Освободись от этого комплекса.  Забудь всё. Прошлое не должно управлять будущим… В чём-то я тебя убедил?

-   Мне бы не хотелось цепляться за соломинку, но на твои доводы у меня пока нет готовых возражений. Такой ответ тебя устоит?
-   Вполне. Если позволишь, я выскажу своё мнение о твоей второй серии.
-   Позволяю.

-   Она трудная, даже трагическая по обстоятельствам, но понятная по сути. Рассматривай человека как очень сложную техническую систему, сконструированную природой. В ней вероятность сбоя намного выше чем в наших придуманных. Увеличь параметры воздействия выше проектной нормы, система выйдет из строя, даже разрушится. Никто из нас не знает, как поведет себя в трудных обстоятельствах. Не случись они у вас, ты со своим вторым кавалером до сих пор жила бы счастливо. Волею судьбы уровень дискомфорта превысил допустимые для него значения. Таким он сконструирован.

-   Он обыкновенный порядочный человек, но для него материальная и физическая жизнь важнее нравственной.
-   Правильно. Высокие материи не греют, а своя рубашка теплее. Его не исправишь – это не в его интересах. Отсюда следует тот же вывод. Всё это надо забыть. Прошлое не должно мешать будущему.
-   Дима, тебе пора, – она поднялась со скамьи. – Я подумаю обо всем, что ты сказал, обязательно подумаю, но сейчас тебе надо идти. Я тебя провожу. У тебя раньше случались сбои с ориентацией в городском пространстве.
Довольно долго шли молча. Она ушла в себя, и самому было о чем подумать и что сказать.

-   Ника, мне за все прошедшие годы встретились всего два очень важных в моей судьбе человека. Я считаю их своими учителями жизни. Первый, я был еще мальчишкой, школьником, главный инженер фабрики, наш сосед. Я тебе о нём в институте рассказывал.
-   Помню. Станиславский.
-   А! Имя и отчество совпало. Второй – это ты, Ника.

Она на секунду замедлила шаг.
-   Приятный комплимент, но незаслуженный.
-   Я после тебя стал другим человеком. Из меня выветрились мои провинциальные комплексы. Они мне мешали. Я стал намного увереннее в себе, устойчивее.

Она снова замедлила шаг, почти остановилась.
-   Но я сама сделала всё, чтобы вычеркнуть мою роль из твоей жизни.
-   Ника, ты не права. С тобою я впервые узнал, что такое настоящее чувство, и как оно наполняет меня силой восторга и вкусом жизни. Такое невозможно забыть. Конечно, была боль потери. Мне казалось, мы могли бы сохранить приятельские отношения до конца вуза, но потом я понял, без боли не обошлось бы ни в каком случае. Она была бы не такая резкая и острая, но была бы более длительная и мучительная. Вспомни. Все пары первых трёх курсов распались, не сохранив отношений. Хмель юности вступил в противоречие с трезвостью жизни. Я был подготовлен к этому. Я понимал – мы с тобой два разных столбика таблицы Менделеева. Серебро с чугуном не сплавляют. Сплав не получается.

-   Я не серебро, и ты не чугун.
-   Но это не меняет сути. Что произошло, то должно было произойти. Даже если бы мы с тобой наедине поссорились по пустяку, это была бы не причина, а повод разойтись в разные стороны аудитории. У меня это всё равно не прошло бы без боли. Время лечит, а острая боль долго не держится. Когда она у меня прошла, ко мне вернулось понимание неизбежности произошедшего. И тогда, не сразу, конечно, то, что ты для меня сделала, то, кем ты для меня была, перевесило всё остальное. Ты для меня осталась дорогим и близким человеком, а таких у меня в моей жизни очень мало. Обид на тебя у меня нет и быть не может.

В этот момент оказались у памятника, стояли и смотрели друг на друга.
Она не всему поверила и не со всем согласилась. Это было видно по её поведению, по её недоверчивости, но понять, почему это так, удалось только в летящем полупустом вагоне электрички, за тёмным окном которого изредка мелькали огни редких дорожных фонарей.

Казалось бы, два кавалера влюблены в неё, но у них совершенно разная любовь. У одного – любовь души, любовь сердца, у другого – любовь желания. Своя искренняя влюблённость мешала ей это заметить. У первого расставание – трагедия в любом случае, а второй насытился, получил, что хотел, факел страсти погас, а тут представился прекрасный повод и «Я свободен! Я свободен!» без объяснений и возможных упрёков. Когда пелена спала с её глаз, она же это почувствовала, хотя не очень в это хотелось верить.

-   Дима, посмотри на свои часы.
Надо было расставаться, а ох как не хотелось.
-   Приезжай на следующий вечер встречи. У каждого из нас свои трагедии. У каждого есть то, о чём он не может рассказать друзьям, но есть много хорошего, о чём хочется вспомнить. Обещаю, не пожалеешь. Окунись хоть раз в прошедшую юность. Это даёт такой запас энергии, который в обычной жизни получить невозможно.

-   Тебе пора, – она протянула руку. – Последняя электричка тебя ждать не будет.
Он долго не отпускал её ладонь, она медленно и осторожно прервала рукопожатие.

Когда он, торопясь ко входу в метро, перешел улицу, остановился и оглянулся, её у памятника уже не было.