Девушка, не ставшая 3-й. Ч. II гл. 22-28

Повесть находится в ОТКРЫТОМ БЕСПЛАТНОМ  доступе.
Предыдущие главы  - http://proza.ru/2024/08/24/954
=====

22

Главной – и непоправимой – ошибкой осталось то, что я не уехал из России.
В восемьдесят седьмом году я получил аттестат кандидата физико-математических наук.
По унитарной западной терминологии я считался доктором.
То были времена основной, самой продуктивной волны эмиграции.
Российское образование еще не свелось к взяткам за экзамены и поискам ключей к тестам.
Наших ученых уважали, им открывали большие возможности.
Превыше всех ценились математики: их успехи зависели не от материально-технической базы, а от уровня чистого разума.
Этим следовало пользоваться.
Самые разумные сокурсники вовремя покинули родину.
Они рассредоточились по цивилизованным странам, обосновались в Америке, Германии, Англии, Израиле, Канаде.
Такой выбор был лучшим из возможных
Здесь я уже в сорок восемь лет не мог найти место, где смог бы не махинировать, не ловчить, не воровать и не рисковать, а просто получать за свой ум и умение его применить.
А там – даже в презираемой квасными россиянами Эстонии – мои ровесники были востребованы даже в шестьдесят.
Работая по специальности, в университетах и научных фирмах, они хранили чувство собственного достоинства, поскольку имели приличные зарплаты и во время отпусков путешествовали по всему миру.
И самое главное  - по социальному статусу они были избавлены от общения с  пролетарскими мордами.

23

Со своим потенциалом я мог бы сейчас благоденствовать где-нибудь в Швеции, в институте Миттаг-Лефлера.
Но переменам препятствовали многие причины.
В годы, когда я был полон сил, меня держала боязнь подставить папу.
Сотрудника «закрытого» института за мой отъезд в лучшем случае бы уволили.
В худшем КГБ уничтожил бы его, инкриминировав продажу какого-нибудь государственного секрета при моем посредничестве.
Когда папа ушел с работы и угрозы рассосались, у меня исчез кураж.
Все серьезное нужно делать вовремя.
Промедление необратимо.

24

Уже сейчас я мог бы уехать в какую-нибудь теплую страну, где можно жить на российскую пенсию.
Однако у меня не осталось здоровья.
Я дважды переболел ковидом.
Я не прививался, поскольку вакцины от «Пфайзера» стоят дорого, а насчет альтернатив жена сказала, что все отечественные лекарства суть толченый мел.
Несмотря на относительно легкое течение самой инфекции, я так и не оправился до конца.
Я задыхаюсь от нагрузок, несколько раз в день испытываю потребность прилечь.
Одна мысль о каких-то переменах ввергает в шок.
В нынешнем состоянии я не выдержу даже переезда.

25

Мое неприятие людей имеет, кроме мальтузианской, еще и ментальную основу.
Я познал и испытал по жизни столько, что с людьми мне стало скучно.
Я порвал со старыми друзьями.
Я полностью переродился, сменил взгляды, увидел суть и даже Пушкина насмешливо именую «Попендюшкиным».
А они остались при прежних приоритетах.
Общение с ними не несет ничего конструктивного.
Я не выношу и новых знакомых: после десяти минут мне становится скучно, поскольку я не могу услышать ничего нового.

26

Лучшим – и, по сути, единственным - человеком моей студенческой молодости  был Готтфрид.
Дружба с ним долго оставалось одной из главных компонент жизни.
Осенью восемьдесят третьего Готтфрид женился.
Свадьбу играли в ресторане «Москва» - как раз над тем кафетерием «Сайгон», где развернулся мой эпизод с Тамарой.
Я был свидетелем; свидетельница ненадолго стала одной из моих нумерованных женщин.
Один за другим у него родились сначала сын, затем дочь.
Пока я жил на улице Марата и далее на Ординарной, я часто бывал на Фонтанке.
Готтфридова жена любила меня не меньше, чем он сам.
Наш брак остался бесплодным, детей друга я по сю пору считаю почти своими.
Потом все изменилось.
Примерно в то же время, когда я переехал на Гарькавого, он выхлопотал отдельную двухкомнатную квартиру на Комендантском проспекте.
Это была противоположная – северная – окраина Ленинграда.
Теперь нас даже по прямой разделяли двадцать три километра, причем в те края не доходила «фиолетовая» линия метро.
Моя деятельность была сконцентрирована в Старом Петергофе, лишь изредка я посещал научные семинары в ЛОМИ, близ Аничкова моста.
По окончании матмеха друг не продолжил образования.
Из-за сильной близорукости Готтфриду не грозил призыв, он даже не посещал военную кафедру.
Устроившись в какой-то НИИ, впоследствии преобразовавшийся в инженерно-техническую фирму, он ушел в иные сферы жизни.
Наша прежняя связь постепенно сошла на нет; мы общались только по телефону и довольно скупо.
В ранних «нулевых», перевалив за сорок, Готтфрид отколол номер, неожиданный даже для него.
Оставив семью, он женился на какой-то девятнадцатилетней дуре, родил еще одного ребенка и полностью выпал из прежнего круга.
Готтфрида я любил, но не понимал.
Женщину, подобную его первой жене, лично я не променял бы даже на порноактрису Джианну Михаэлс.

27

На кафедре высшей алгебры и теории чисел я держался до первой декады третьего тысячелетия.
Писать докторскую я передумал.
Овчинка не стоила химикатов жизни, потраченных на выделку.
Профессор получал лишь чуть больше, чем доцент, то есть тоже почти ничего.
Я преподавал по инерции, кое-как и через коленку, не уходил с кафедры лишь щадя родителей, которые по глупости гордились моей «карьерой».
В две тысячи десятом году умер папа.
На своей «секретно-государственной» работе он то ли облучился, то ли надышался какой-то дрянью.
Онкология сработала молниеносно, папа почти не мучился..
Мама пережила его на полгода.
Оставшись без контроля, я решил переменить свою жизнь.
Я потратил много лет и массу сил на образование.
Я не понимал, почему должен мириться с российской действительностью – жить не лучше, чем какой-нибудь пролетарий, дальнобойщик или крановщик.
Я ушел из университета.

28

Знакомые предполагали, что после кончины родителей мы переедем на Петроградскую сторону.
Но я так не сделал.
Квартиру на Ординарной улице я никоим образом не воспринимал как возможный дом.
Оставив преподавательскую деятельность, я пустился в свободное плавание.
Мне не хочется вспоминать детали перипетий.
Скажу лишь, что я шесть раз отвечал на гражданском суде, трижды еле ускользал от уголовного, а количество ситуаций, когда жизнь висела на волоске, не поддается подсчету.
Для бизнеса я был рожден в той же степени, что ископаемая птица дронт – для полета.
К сожалению, факт я осознал слишком поздно.
Я находился далеко от реальности.
Я продал квартиру на Петроградской стороне, рассчитывая получить пятидесятикратную прибыль от вложений.
При незнании людей, рожденном маминым идеализмом, я связался с армянами.
По результатам я остался и без денег и без всего прочего.
Тесная квартира на улице пограничника Гарькавого осталась моим последним пристанищем.
Я знаю, что отсюда меня когда-нибудь вынесут вперед ногами.
Но я не хотел, чтобы меня выносили.
Я мечтал обратиться в пыль, разбившись на самолете.
Увы, я давно уже никуда не летаю.

=====
Следующие главы - http://proza.ru/2024/08/29/240