Конец Центральной Раде Против течения ч6

   



   ЧАСТЬ ШЕСТАЯ



 КОНЕЦ ЦЕНТРАЛЬНОЙ РАДЕ




       ГЛАВА 1



   В эти смутные дни в Киеве было много всяких происшествий: убийств, самоубийств, громких ограблений, поджогов домов и магазинов. 25 апреля газеты сообщили о похищении из собственной квартиры известного миллионера Абрама Доброго. Новость взбудоражила город: было известно, что, кроме всего прочего, миллионер являлся членом финансовой комиссии Центральной рады и главой «Русского для внешней торговли банка», через который осуществлялись финансовые операции оккупационных войск с Рейхсбанком.
   Поползли разные слухи. «Тот, кто похитил банкира, – рассуждали одни, – надеется вызвать скандал в Германии и под шумок перевести все деньги банкира на свои счета». «Нет, – уверяли другие, – это большевики увезли его в Петроград и передали в руки ЧК, чтобы Дзержинский заставил Абрама пожертвовать на нужды Советов один миллион рублей». «Глупости, – возражали третьи, – эти деньги от него требовали не большевики, а Добровольческая армия. Деникин приказал отдать банкира в руки контрразведки и получить у него все тот же миллион, только бы он не достался немцам».
   Еще одни досужие умы приписывали похищение банде Зеленого, недавно появившейся под Киевом и нуждавшейся в покупке оружия и обмундирования. Были еще варианты такого же толка, заменявшие фамилию Зеленого на других атаманов: Григорьева, Соколова, Струка и чуть ли не самого Петлюры. Были и те, кто указывал на немецкую разведку, шепотом сообщая самым доверенным людям, что таким образом она хочет дискредитировать Раду, свергнуть ее и установить своих людей.
   «Киевская мысль» узнала из «надежного источника», что похищением банкира руководил некто Осипов — чиновник особых поручений украинского Министерства внутренних дел, личный секретарь начальника политического департамента МВД Гаевского. Чиновник, якобы, предложил банкиру освобождение за 100 тысяч рублей, а тот не согласился. Несговорчивого пленника отвезли в Харьков и хотели поместить в Холодногорскую тюрьму, но там отказались принять такую важную персону без ордера на арест. Банкира отвезли в «Гранд-Отель», где под нажимом вымогателей он подписал чек на указанную сумму.
   Враждебная Раде газета «Утро» все это подтвердила, со злорадством отмечая, что «… своей акцией украинское правительство хотело нейтрализовать членов влиятельных промышленно-финансовых кругов, которые с ненавистью относились к полуинтеллигенции из Рады, невежественной и самоуверенной, но не способной к какой-нибудь государственной и хозяйственной деятельности».
   Германское командование обещало жестоко расправиться с исполнителями и заказчиками похищения, кто бы они ни были. То, что немцы не шутили, горожане убедились, когда однажды утром увидели на улицах немецких солдат и грузовики с пулеметами, прикрытыми брезентом.
   Михаил в этот день ночевал в отеле у Рекашевых и, направляясь в университет, сам мог лицезреть на Крещатике своих бывших врагов, стоявших группами у грузовиков.
  – Что они тут делают? – спросил он у встретившегося ему знакомого учителя из Александровской гимназии. – Даже пулеметы приготовили.
  – Завтра открывается съезд помещиков и землевладельцев. Наверное, боятся провокаций. Говорят, и похитителей Доброго нашли, чуть ли не в самой Раде. Жди теперь расправы.
  – Причем тут съезд землевладельцев?
  – Дело не в съезде, а в земле. Народ хочет земли, а землевладельцы за нее крепко держатся. Крестьяне повсюду бунтуют, бьют и помещиков, и немцев, дождутся себе на голову Емельяна Пугачева, – сказал учитель и, спохватившись, что чересчур разговорился в двух шагах от немцев, заторопился дальше.
   Михаил купил у разносчика газет «Киевскую мысль». Теперь редакция сообщала, что в похищении банкира замешаны депутаты и министры Центральной рады. Назывались фамилии министра внутренних дел Михаила Ткаченко, военного министра Александра Жуковского и самого премьер-министра Всеволода Голубовича. Это сообщение встревожило Михаила. Немцы могли начать репрессии против членов Рады и ее правительства, поверив в любые сведения, попавшие в их руки. Рекашевы тоже могли пострадать.
   С таким настроением он пришел в аудиторию. Студентов было мало. Михаил радовался и этому: на лекции иных преподавателей вообще никто не ходил (было свободное посещение), и деканат постепенно их отменял. Удивительно, что университет еще работал, и преподаватели получали зарплату.
   Во время перерыва после третьей лекции к нему подошел декан факультета Евгений Васильевич Спекторский. Вид у него был взволнованный. Взяв Михаила под руку, он отвел его в конец пустого коридора,
  – Михаил Ильич, только что в деканат звонила ваша супруга. Два часа назад немцы на заседании Рады арестовали несколько человек, среди них и ваш тесть. Идите домой, я дам указание, чтобы студентов отпустили с лекций, а то, не дай бог, в городе начнутся военные действия.
   С кафедры Михаил позвонил домой. Подошла Мария.
   – Миша, – сказала она, плача, – тебе передали о том, что произошло в Раде?
  – Передали. Я сейчас приду.
  – Приходи скорей. Маме совсем плохо.
   Немцев на Крещатике уже не было. На афишной тумбе висело свежее объявление: новый указ Эйхгорна. Фельдмаршал предупреждал, что отныне все уголовные преступления на территории Украины: похищения, убийства, выступления против немецких войск и властей, нарушения общественного порядка и пр., будут рассматриваться германским военно-полевым судом (при сохранении параллельной работы украинской правовой системы).
   Кусок объявления отклеился, под ним виднелся старый приказ большевиков о расстреле контрреволюционных элементов.
   Подошел дворник с банкой клея, бесцеремонно отодвинул локтем Михаила и, намазав вонючей жидкостью угол отклеившегося объявления, с силой прижал его ладонью.
  – Порядок, а то вот также на Никольской дворник не доглядел и – каюк, – провел он рукой по шее.
  – Неужели расстреляли?
  – А что тут удивительного? Для немца важно, чтобы все было в ажуре. На то он и немец, – сказал дворник, наверняка приукрасив свой рассказ, и, бормоча что-то себе под нос, отправился дальше. Михаила охватило еще большее беспокойство.
   В гостинице он застал Сергея Григорьевича. Взволнованным голосом тот рассказывал Марии и Аделаиде Ивановне о том, что произошло в Раде, не забывая повторять, какой это был особенный день для Украины.
  – Мы дорабатывали Конституцию, которую завтра должны принять. Она объявляет полную свободу и независимость нашего государства. И так трагически все закончилось.
  – Что же вы еще ожидали от немцев, ведь я, кажется, вас с Петром Григорьевичем предупреждал? – сказал Михаил, дослушав до конца Рекашева-младшего. – Волки остаются волками, как их не корми.
   Поведение немцев в Раде было крайне возмутительно. Ворвавшись в зал, где проходило ее заседание, они приказали всем встать, поднять руки вверх и приступили к обыску. Затем объявили, что министры Ткаченко, Жуковский, Ковалевский, Любинский, Гаевский и ещё ряд лиц, среди которых был назван и Петр Григорьевич, арестовываются в связи с похищением банкира Доброго. Из министров на месте оказались только Любинский и Гаевский. Их и других арестованных увели, остальных отпустили домой.
  – Что же делать? – спросила Аделаида Ивановна, внимательно слушавшая рассказ деверя. – Не представляю, к кому теперь обращаться.
  – Может быть, к Эйхгорну? – Мария вопросительно посмотрела на мужа. – Объяснить ему, что папа в этом инциденте не участвовал.
  – Пока не стоит никуда ходить. Если Петр Григорьевич не виновен, его и так отпустят. И все-таки, наверное, что-то есть, раз его арестовали. Ткаченко и Жуковский здесь постоянно бывали. Он мог находиться с ними в заговоре или знал о похищении, что фактически одно и то же. Интересно, когда они успели сбежать? Кто-то их предупредил…
  – Михаил Степанович вчера здесь был, – сказала Ангелина Ивановна. – Вечером они с Петей куда-то уходили. Их мог, кто угодно видеть. Петя говорил, что они дорабатывают Конституцию. Вернулся в четыре утра, очень довольный; сказал, что получился хороший документ.
  – Вы уверены, что немцы будут разбираться? Видели на улицах объявления Эйхгорна? – проявил озабоченность Сергей Григорьевич. Он был рад, что остался на свободе, хотя и уязвлен, что брат играет в Раде более важную роль, чем он, и многое от него скрывает.
  – Нет, не видел, – сказал Михаил, чтобы лишний раз не расстраивать Аделаиду Ивановну, сразу изменившуюся в лице.
– Давайте все-таки подождем. Я попробую, что-нибудь узнать через своих знакомых.
  – Дорогой мой, я так на вас надеюсь, – сказала Аделаида Ивановна, вытирая слезы и прося зятя подойти к ее креслу, чтобы поцеловать его.
– Скажите мне все-таки, что за объявления Эйхгорна везде развешены?
  – Да это, мама, новые распоряжения о наведении в Киеве порядка, – опередила его Мария. – Не стоит на них обращать внимания.
  – Ты же, Машенька, не была сегодня на улице. Стараетесь от меня все скрыть, а я все равно узнаю. Посмотрю газеты и узнаю, – упрямо повторила она, обводя воспаленными от жара глазами лица своих родных.
   Сергей Григорьевич вскоре ушел, обещав прийти завтра с женой и дочерью.
  – Никто из Рады сюда не позвонил и не выразил сочувствия, – сокрушалась Аделаида Ивановна.
  – Все теперь думают о собственной шкуре, – сказал Михаил. – Не удивлюсь, если завтра в Киеве никого из Рады и правительства не окажется. Сегодня арестовали одних министров, завтра настанет очередь других.
  – Неужели Добрый им важней, чем члены правительства Украины и депутаты ее верховной власти?
  – Мама, тебе надо успокоиться. Миша завтра все выяснит и что-нибудь предпримет.
  – Пропал наш особняк. Денег нет, ремонт не закончен. Этот отель тоже слишком дорогой. Если Рада нас бросит, нам будет плохо.
  – Мама, вы же не одни. Мы вас никогда не бросим. Правда, Миша?
  – Как это, Аделаида Ивановна, вам такое могло прийти в голову? Вам давно пора переехать к нам. Здесь очень шумно и столпотворение, как на вокзале.
   На следующий день произошло другое чрезвычайное событие: собравшийся утром съезд «Союза помещиков и землевладельцев» провозгласил гетманство во главе с Павлом Скоропадским. Немцы полностью поддержали это решение. В три часа дня съезд закончился, а через час все его участники собрались на Софийской площади на молебен. Перед этим епископ Никодим благословил и миропомазал нового главу государства.
   Раде настал конец, а вместе с ней и Украинской Народной Республике. Вместо нее была создана Украинская Держава во главе с наследственным правителем: гетманом Скоропадским. Министерства реорганизовались по старым образцам, восстанавливалось и прежнее российское административное деление на губернии, уезды и волости. Опять появились земские управы и городские думы, избираемые по старым законам. Премьером кабинета министров стал Федор Лизогуб, бывший, как и Скоропадский, потомком казацкой украинской аристократии. Все прежние указы Рады отменялись.




       * * *



   Михаил решил обратиться за разъяснением об аресте тестя к Скоропадскому, с которым сталкивался, когда служил в Киевском военно-окружном суде, а тот командовал 34-й армейским корпусом, написал ему личное письмо. Однако прошло две недели, а ответа семье арестованного Рекашева так и не поступило. Выждав еще две недели, Михаил отправился на прием к Елизарову. Евгений, как и говорил Михаилу несколько недель назад, занимал теперь солидный пост в Министерстве юстиции. Он никого не принимал, и просителю предложили прийти через неделю. Подавив гордость, Михаил пришел в указанный срок и снова ушел ни с чем.
   Тогда он отправился к Евгению домой. Тому некуда было деваться, и он пригласил гостя в свой кабинет. Проходя по коридору мимо гостиной, Михаил услышал мужские голоса и смех.
  – Миша, я ничем не могу тебя порадовать, – сказал старый друг, старательно избегая смотреть ему в глаза. – Эйхгорн настаивает на проведении военно-полевого суда для всех, кто причастен к похищению Доброго, он расценивает это как саботаж против немецких властей.
  – Виновность Петра Григорьевича не доказана.
  – Его часто видели вместе с Ткаченко. Я, кстати, сам их встретил на Крещатике в день похищения.
  – Они вместе работали над проектом Конституции. Есть люди, которые по минутам покажут, где Петр Григорьевич был все эти дни: в Раде, отеле или у кого-то дома. Накануне ареста они сидели у Рекашевых в номере, работая над документами, принятыми Радой на следующий день после их ареста. Это могут подтвердить служащие и портье гостиницы.
  – Ты сам в этом уверен? – сказал Евгений, раскуривая трубку. – Петр Григорьевич всегда был неразборчив в людях, легко поддавался всяким авантюрам.
  – Ты должен ему помочь. Не забудь, что мы все вместе долго работали.
  – Честно тебе говорю, Миша, не могу ничем помочь. Этот вопрос решают только немцы.
  – Попробуй через Скоропадского…
  – Это бесполезно.
  – Ты сознаешь его бессилье?
  – Он не будет ссориться с немцами. Ему сейчас самому надо утвердиться.
  – Рада потерпела крах из-за того, что связалась с немцами. Скоропадского ждет та же участь, – сказал в сердцах Михаил и, холодно распрощавшись с товарищем, направился к выходу.
   Через два дня после этого визита Петр Григорьевич вернулся домой. Михаил так и не узнал: отпустили ли его, не найдя состава преступления, сыграло ли свою роль его письмо к Скоропадскому или все-таки помог Елизаров? Так или иначе, тесть оказался на свободе, просидев в Лукьяновской тюрьме больше месяца. Бывший премьер-министр Рады Всеволод Голубович и министры, участвовавшие в похищении Доброго, вскоре предстали перед судом. Признав вину, они удивили всех тем, что выкуп, оказывается, им был не нужен. Своей акцией они хотели выразить протест фон Эйхгорну за отмену универсала Рады о социализации земли. Голубович и Жуковский получили по два года тюрьмы, остальные заговорщики – по году.
   Петр Григорьевич постарел и замкнулся, так на него подействовали не столько арест, сколько предательство немцев, разогнавших Раду и нашедших теперь опору в лице Скоропадского. Михаилу было жаль тестя. Вместе с тем его одолевало любопытство, станет ли он работать на гетмана, если от того поступит приглашение. Приглашение последовало от министра юстиции Чубинского, работать в одной из комиссий под его руководством. Петр Григорьевич согласился, объяснив свое решение тем, что нужны деньги для содержания семьи и окончания ремонта в особняке. Теперь он работал без всякого энтузиазма, новых друзей не заводил и говорил домашним, что правительство гетмана слабое и разношерстное по взглядам, Скоропадский с ним долго не продержится, хотя у него много хороших идей.
  – Кто же займет его место? – поинтересовался Михаил.
  – Не знаю, но те же самые офицеры, о которых вы мне рассказывали, что-то опять затевают, и Елизаров в их числе.
  – Может быть, Евгений сам хочет взойти на престол? – пошутил Михаил. – Не знал, что у него такие амбиции.
  – Никто, кроме Грушевского, не годится для этой должности. Это – личность.
  – Мне жаль Украину. Еще одного переворота она не выдержит.
  – Надо ожидать другого: нового нашествия большевиков. Если такое случится, Михаил Ильич, нам всем придется бежать из Киева.
  – Куда же на этот раз?
  – Умные люди уезжают за границу. Поедем по следам вашего брата во Францию. Заживем весело. И Аделаида Ивановна, глядишь, поправится. Особняк нам теперь ни к чему, все равно пропадет. Лучше его продать и начинать копить деньги на другую жизнь.
  – Вы это серьезно?
  – Серьезней не бывает. Вы тоже потихоньку что-нибудь откладывайте. Или покупайте золотые вещи. Оно надежней.
  – На зарплату преподавателя золото не купишь, – усмехнулся Михаил, проигнорировав слова тестя о бегстве за границу.