4-11. Сага 1. Глава 4. Короткая песнь о Слуцком...

                КОРОТКАЯ  «ПЕСНЬ»
  О  СЛУЦКОМ   ВООРУЖЁННОМ   ВЫСТУПЛЕНИИ 
            В  своё  время,  в  пору  всеобщего  увлечения  Эрнестом  Хемингуэем,  в  годы  «хрущёвской  оттепели»,  когда  портрет  седобородого  нобелевского  лауреата  в  толстом   вязаном  свитере  висел  на  самом  видном  месте  в  жилище  любого  уважающего  себя  русского  интеллигента,  я  читал  сборник  его  расссказов  под   названием  «Снега  Килиманджаро».  Хемингуэй  на  то  и  лауреат,  что  написанное  им  «забирает»  по-настоящему   и  остаётся  в  памяти  надолго.  Самое  сильное  впечатление  оставил  рассказ,  называвшийся,  как  мне   помнится:  «Короткое  счастье  Френсиса  МакКомбера».
         Сюжет  его  прост.  Преуспевающий  во  всех  отношениях  мистер  МакКомбер  отправляется  на  сафари  в  Восточную  Африку  вместе  с   молодой красавицей  женой.  Его  мечта:   еще  более утвердиться  в  её  глазах  в  качестве  настоящего  супермена  и  героя.   Для  этого  он  берёт  её  с  собою  на  охоту.  А  охотится  он  не  более  и  не  менее  как  на  льва,  которого  намерен  укокошить  одним  метким  выстрелом  на  глазах  у  восхищенной  дамы.  Лев  выслежен,  охотник  сближается  с  хищником   на  расстояние, с  которого  может  различить  даже  выражение  его  глаз.  Взгляд  зверя  говорит  ему  о  том, что  тот  не  намерен  отступать  или  сдаваться  на  милость  охотника.  Заворожённый  этим  зрелищем  и  отвлёкшись  на  мысль  о  том,  как  же  здорово  должен  выглядеть  сейчас  со  стороны  этот   его  поединок  с  царём  саванны,   предвкушающий  свой  скорый  триумф  мистер  МакКомбер   на  какой-то  миг  теряет  контроль  над  ситуацией,  а  вместе  с  тем…   и  единственный  шанс  на  успех.  Его  воля  оказывается  парализована  непоказной  отвагой  зверя,  не  нуждающегося  ни  в  зрителях,  ни  в  чьих-то  мнениях  о  нём.   Цель  на   «мушке»  прицела  и  палец  на  спусковом  крючке  «винчестера»  -  всего  этого  оказывается   недостаточно  для  победы  охотника   в  таком  поединке.  Но  эту  истину  никогда  уже  не  дано  узнать  мистеру  МакКомберу…  На  этот  раз   удача  и  охотничье  счастье  не  на  его  стороне…
         Произведения  Эрнеста  Хемингуэя  сильны  не  только  их  глубоким  психологизмом  («По  ком  звонит  колокол?»,  «Старик  и  море»),  но  ещё  их,  я  бы  сказал,  «экзистенциональностью»:  автор  не  боится  ставить  своих  героев  в  крайние,  пограничные  обстоятельства,  когда  решается  вопрос  об  их  жизни  или  смерти.  Приём  в  литературе   далеко  не  новый,  но  вот  только  о  том,  кто  кого  побеждает,  у  Хемингуэя  не  решается  однозначно  тем,  кто  именно  остаётся  в  живых:  таковой  может  явиться  как  победителем,  так  и  поверженным,  равно  как  и  гибнущий  -  не  всегда  жертва  и  не  всегда  герой.  Но  даже  и  при  таком  непростом  «раскладе»  фигура  мистера  МакКомбера  с  его  «коротким  счастьем»  вызывает  у  читателя  противоречивые  чувства.  Самая  же  простая  житейская   «мораль»,  которую  можно  вывести  из  этого  рассказа…  Впрочем,  не  будем  тревожить  светлую  память  о  Френсисе  МакКомбере:  он  ведь  действительно  хотел  выглядеть  геройски…
         К  концу   ноября  1920   года  на  Слутчине  сложилась  обстановка  фактического  безвластия:  польские  оккупационные  войска   отводились  на  запад   верст  за  25,  и  приблизительно  на  таком  же  расстоянии  к  востоку  от  Слуцка   находились  пока  войска  «красных».  Появилась  возможность  (а  вернее  будет  сказать,  некоторая  надежда),  пользуясь  временным  отсутствием  надзирающих   «кураторов»,    учредить  свою  национальную  власть  в  поддержание  не  забытой  ещё   «Белорусской  рады»  и  провозглашённой  ею   Белорусской  Народной  Республики.  Не  воспользоваться  этим  шансом  было  нельзя,  хотя  ресурсов  для  решения  такой  задачи  явно  недоставало  -  ни  военных,  ни  экономических,  ни  даже  политических. 
         Не  буду  вдаваться  в  подробности  тех  событий:  они  достаточно  хорошо  описаны  в  книгах  А.Г.  Грицкевича  (Слуцкае  паустанне.  На  крутым  павароце  гiсторыi»),    Нины  Ивановны  Стужинской  (Беларусь  мяцежная:  з  гiсторыi  узброенага  антысавецкага  супрацiву:   20-я  гг.  ХХ  ст.   Вiльня:  2000),    Анатоля  Жука  (1920  год  на  Случчыне.  Гiсторыка-краязнаучы  нарыс.  Мiнск:  2016).  Я  не  ставлю  своей  задачей  описывать  те  события  в  подробностях,  а  тем  более  -  анализировать   их  в  какиом  бы то  ни  было  отношении.  Моё  дело  - отдельные  замечания  и  соображения  в  свете  тех  воспоминаний,  коими  счёл  нужным  делиться  о  них  наш  отец,  и  не  более  того.
      По  всей  вероятности,  Наум  Маглыш   оказался  вовлечён  в  происходившее  тогда  на  Слутчине  по  нескольким  причинам .  Во-первых, многие  знали,  что  он  офицер  с   фронтовым  опытом;  во-вторых,   его  антипольская  «позиция»  была  продемонстрирована  им  совсем  недавно,  без  какой-либо  предварительной  режиссуры  и   потому  особенно  убедительно;   в-третьих,   его  политические  симпатии  всегда  склонялись  на  сторону  эсеров  вообще  и   в  особенности белорусских ,  которые  как  раз  и  составляли  большую  часть  собравшейся  в  городе  14-15  ноября  «Белорусского  съезда  Случчины»;  наконец,  в-четвёртых,   я  почти  уверен,  что  здесь   не  обошлось  без   юной  и  напористой   настойчивости  уже  упомянутого  мною  односельчанина  Юрки  Листопада,    являвшегося   депутатом  этого  самого  съезда,  делегированным  в  неё  от  эсеров.   Он,  вероятнее  всего,   и  сыграл  в  этом  деле  роль  своеобразной  «последней  капли».         Георгий  Иванович,  хотя  несколькими  годами  и  моложе   Наума,  обладал  уже  определённым  политическим  опытом.
        Съезд  избрал  Белорусскую  Раду  Случчины  в  составе  17  членов  («сяброу»), представлявшую  собой   на  освобождающейся  территории   что-то  вроде  временного  правительства,  до  поры  замещающего  полноправное,   находящееся  в  эмиграции,  правительство  БНР  в  изгнании.    Одним  из  членов  этой  Рады  как  раз  и  являлся  Юрка  Листопад.
     Вооружённые  силы  «восставшей»  (в  смысле:  поднявшейся  до  национального  самоосознания) Слутчины  начинались  как  милиция  и  лишь  затем  приобрели  вид  воинских  формирований.  Я  употребил  слово  «восставшей»,  вкладывая  в  него  не  обычно  распространённый,  а  первоначальный,  исконный  смысл:  лежавшая  поверженной  у  ног  завоевателей,  Беларусь  теперь  желала  восстановиться,  встать  с  колен,  подняться  в  свой  рост  и  вновь  стать  (быть),  одним  словом,  ВОС-СТАЛА. 
       Это  нельзя  назвать    восстанием  в  обычном  смысле,  потому  что  восстание  против   власти  готовят  втайне,  подпольно,  чем  и  застигают  власть  врасплох.  А  здесь  -  никакой  власти  нет,  и,  следовательно,  таиться  и  скрываться  не  от  кого,  да    и  незачем:  Рада  заседает  открыто,  в  торжественной  обстановке,  и  свои  программные  документы  сразу  же  предаёт  огласке,  в  том  числе  и  международной.  Это  не  бунт,  не  заговор,  не  путч,  это  «па-беларуску»  - ЧЫН.  Что-то  вроде  русского  «начинания»,  «почина».
          Этимологию  белорусского  слова  «чын»  до  некоторой  степени  проясняет  однокоренное  с  ним  слово  «учынак»,  означающее  «деяние»,  «поступок».  Когда  в  отношении  событий  1920  года  употребляют  название  «Слуцкi  збройны  чын»,  то  на  русский  язык  его  следует  переводить   «Слуцкое  вооружённое  выступление»,  но  никак  не  «восстание».
          Надо  сказать,  это  в  большей  или  меньшей  степени   осознают  и  пишущие   об  этом  событии  авторы,  не  придавая,  правда,  собственно  именованию  его   какого-то  самодовлеющего  значения  и  лишь  вскользь  и  через  раз  называя  слуцкие  события  1920  года  вооружённым  выступлением,  но  чаще  всё-таки  -  восстанием.  Но  на  мой  взгляд,  использование  адекватного  названия  имеет  принципиальное  значение.   И  вот  почему.
      Это  выступление  явилось   вооружённой  манифестацей  зарождающейся  государственной  власти,  желающей  обрести  всю  полноту  суверенитета,  в  том  числе  и  свои  вооружённые  силы.  Повторюсь:  на  тот  момент  в  Слуцке  нет   никакой  иной   власти,  кроме  той,  которая  провозглашена  «Белорусской  радой  Случчины».  Поляки  вот-вот  (23  ноября)  уйдут,  и  красных  комиссаров  тоже  пока  в  городе  нет.
     Наума  Маглыша   назначили  командиром  2-й  роты  в  1-м  (Слуцком)  полку  Первой  бригады  стрельцов  Белорусской  Народной  Республики.   Это  нарочитое  повторение  -  «первый»,  «первая»  -  лишний   раз  подчёркивает  изначальность,  первозданность  всего  этого  «молодого»  мероприятия.   Однако  сему  «новорождЁнному»  рассчитывать  на  заботу  со  стороны  каких-либо  опекунов  не  приходилось.   Единственное,  чем  могло  поддержать  своих  защитников  находившееся  в  Вильно  правительство  БНР,   стало присланное  им  полковое  знамя  («прапор»).  На   его средней  алой  полосе  был  выткан  национальный   герб  «Погоня»,  который   по  белым  полосам    пологими  дугами  обрамляли  вытканные  же  надписи:  поверху  - ПЕРШЫ   СЛУЦКI   ПОЛК  СТРАЛЬЦОУ,  а  понизу продолжение   - БЕЛАРУСКАЙ  НАРОДНАЙ  РЭСПУБЛIКI.
        Никакой  иной  помощи  это  правительство  оказать  не  могло,  даже  если  бы  очень  хотело:   внутри  него    самого   происходил  сишком  большой  раздрай.  Да  и  среди   участников  Слуцкой  рады  было  очень  далеко  до  полного  единодушия:  численно  преобладавшие  эсеры  тянули  одеяло  на  себя,  не  обладая   при  этом  достаточной  решимостью  в  действиях;  сторонники  полупартизанских  отрядов  самозванного  «генерала»  Станислава  Булак-Балаховича,  имеющих  немалый  опыт  успешных  военных  операций,  в  том  числе  и  на  стороне   «красных»  в  соседней  Псковщине,  не  пользовались  в  Слуцке  широкой  народной  поддержкой,    поскольку  подозревались  (и,  видимо,  не  без  оснований)  в  симпатиях  к  Польше.
     Единственное,  что  «стрельцам»  перепало  с  чьего-то  барского  (панского,  т. е.  в  данном  случае  именно  с  польского)  плеча,  это  200    карабинов  -  то  ли  от  Булак-Балаховича,  то  ли  брошенных  уходившими  поляками.  Но  и  они  в  конечном  счёте  оказались  непригодными,  так  как  на  всех   на  них   заранее   преднамеренно  сбили  прицелы.     Вообще,  положение  с  оружием  сложилось  просто  аховое:  винтовки  имелись  далеко  не  у  всех  бойцов-добровольцев  1-го  полка, (а  ведь   формировался  ещё  и  2-й – Грозовский -  полк);  никакой   даже  и  в  помине кавалерии,  а  тем  паче  артиллерии;  боеприпасов  в  обрез,  продовольственное  снабжение,   на  первых  порах  вполне  сносное,  становилось  всё  более  затруднительным  и  скудным.  Оставалось  «питать  надежды».  Но  и  они   вскоре   оказались   развеяны  в  немногих  боях  с  регулярными,  хорошо  отмобилизованными,   обученными,  скреплёнными  жесточайшей    дисциплиной  и  уже  имеющими  за  плечами  боевой  опыт  частями  Красной  Армии  (если  более   точно  -   именно  8-й  (Омской)  дивизии  16-й  армии  РККА).
           У  всякой  песни  есть  свой  мотив.  Не  обойтись  без  «мотива»  и   нам  в   нашей  «песни»  о  Слуцком  вооружённом  выступлении:  без  него  эта  «песнь»  прозвучала  бы  невнятно  и  даже,  я  бы  сказал,   фальшиво.               
      Поэтому  непременно  надо  сказать   непосредственно  о мотивах, которыми руководствовался Наум Маглыш,  становясь  на сторону Слуцкой рады.   Хотя  бы  потому,  что    этот  персонаж  сейчас  к  нам  ближе  всех,  и  потому  что  о  мотивах  других  участников  тех  событий  нам  известно  крайне  мало.
      Большевики показали себя предателями-пораженцами еще на фронтах Первой мировой, где вели оголтелую антиправительственную и антипатриотическую агитацию: штыки в землю, "братание", мир без аннексий и контрибуций, конец войне, и по домам, братцы! Ну и, конечно, про заводы и фабрики, а ещё про землю. Это всё для того, чтобы дорваться до власти. Легковерный наш народ соблазнился на посулы и повлёкся за этими искусителями, очень скоро,  однако, ощутив на собственной шкуре, какую цену возьмут с него за   это  легковерие  новые устроители земного рая.
     Большевицкие  властители  тогдашней  России щедро и цинично расплачивались за свои   политические  амбиции  и  государственное  недомыслие  единственной,  оставшейся   в   их   полном   распорояжении,  твёрдой "валютой" -    государственной   территорией,  кроя   и   раздавая   её    по своему   усмотрению   кому   угодно   и  кто   сколько   пожелает.   При этом  у   живущего  на  раздаваемых  землях  народа совета, а тем более разрешения, они  и не  спрашивали.  Нате!  Нам не жалко.  Царство  Польское?  Пожалуйста?  Великое  княжество   Финляндское?  Берите!  Но  одно  дело  -  польские  или  финнские  земли,  возвращаемые  полякам  или  финнам,  и  совсем   другое  -  белорусские  территории,  отдаваемые  полякам.
        А потом  последовал  Брест-Литовский мир, к подготовке и подписанию которого белоруссов  даже  близко не  подпустили, только расплатились их землёй. А дальше пошло-поехало: кто   только  ими  не  поживился.      Беларусь обкорнали со всех краёв; территории, населенные этническими беларусами, нарезали  и  Украине, и  РСФСР,  и  даже   «отдарили»  буржуазную  Литву,  которой  достался  т.н. Виленский  край,  населённый  тогда  и  прежде  по-преимуществу  поляками  и  беларусами,  с   весьма   незначительной  примесью  литовского  люда.
         Западная  Украина  и  Западная  (а  это  больше  одной  трети   всей  страны)  Беларусь  отходили  -  уже  по  прелиминарным  мирным  соглашениям  -  Польше,  и  её  государственная  граница  с  РСФСР  устанавливалась  значительно  восточнее  т.н.  «линии  Керзона»,  на  которой    упомянутый   английский   лорд  в  1920  году  требовал  прекратить  наступление  Красной  Армии  на  Польшу.  Но  этими территориальными  «уступками»  стране-победительнице  дело  не  ограничивалось:  к  тому  времени  белорусские  земли  успели   уже обкорнать  со  всех  сторон,  а  не  только  с  запада.
         В  конце   концов  18  марта  (между  прочим,  этот  день  долгие  советские  годы  отмечался  в  СССР  как  «День  Парижской  Коммуны»,  «праздник»,  о  котором  в  самом  Париже   вряд  ли  кто  и  догадывался,  не  говоря  уже  обо  всей  Франции)   уже 1921-го  года  в  столице  буржуазной  Латвии     городе   Рига   был  подписан  мирный  договор,  закрепивший  все  территориальные  уступки  большевиков.
         В  итоге  дело дошло до того, что  территория Беларуси оказалась урезанной до размера нескольких  (точнее - двух) уездов вокруг  Слуцка и Минска;  вся  остальная  этническая  территория  беларусов  оказалась  под  властью  иностранных  государств:  к  западу  от  этих  двух  уездов  -  под  Польшей,  к  востоку  -  под   РСФСР.  (См.   карту).    И  не  существовало  никаких  гарантий,  что  эта,  предельно  урезанная,   белорусская  национально-государственная  территория не продолжит, подобно шагреневой коже, сокращаться и дальше.
      Считаю нужным подчеркнуть,  что на это обстоятельство не обращают должного внимания современые толкователи и комментаторы слуцких событий 1920 года, ограничивающиеся  лишь рассмотрением антитезы в триаде:   польские "паны» - беларуские сяляне – советские  «красные  комиссары»,  кому  из  названных  будет  принадлежать  власть  на  Слутчине  в  ближайшее  время.      
       Но  достаточно  одного  взгляда  на  приводимую  ниже  карту,  чтобы  понять,  что  от  исконно  белорусских  земель  красные  «землеустроители»  оставляли  белорусам едва  ли  больше  одной  пятой    части  их  собственной  страны.   Кто  же  мог  смирться  с таким   глумлением  над  национальными  чувствами!  Разве  только  тот,  у  кого  они   были  напрочь  «ампутированы»  большевицкими   интернационалистами. 

   Такие  перспективы  решения   территориального  вопроса  просматривались  уже  в  конце  1920  года,  и  так  виделось   происходящее   политически   образованным   и патриотически   настроенным   беларусам.  К их числу  причислял себя и Наум Маглыш.
               
        Отец  всегда  отмечал, что  им,  слуцким  добровольцам, противостояли превосходящие силы  подоспевшей  сюда  «как  раз  вовремя»  8-й (Омской) дивизии "красных", отлично отмобилизованные, хорошо вооруженные, имеющие значительный боевой опыт, в том числе по подавлению крестьянских бунтов.  Историки,  исследовавшие  события   слуцкого  сопротивления  1920  года,  указывают  и  на  такую  деталь:  в  подавлении  вооруженного   выступления  слутчан    со  стороны  «красных»  принимало  участие  значительное    число  т.н.  «интернациональных»  бойцов  -  китайцев,  татар  и  других  «инородцев».  Такова  была   широко  применявшаяся  большевиками   «интернациональная»  практика    использования  этнических  воинских  частей  и  подразделений  (латышские  стрелки,  чехи,  венгры)  по  всё  тому  же  принципу  -  «разделяй  и  властвуй».
        Среди предводителей "красных"  упоминался  отцом  некто  по фамлии,  насколько  мне  помнится,  "Уралов" - то ли командир, то ли комиссар, то ли чекист-особист, который отличался  своим   крутым нравом вообще, что  в отношении  «контрреволюционных  повстанцев»   проявлялось у  него  особенно  ярко.   Поэтому  больше  полученной  в  бою  пули    бойцы-добровольцы  опасались  только  попасть  в  руки  этого  Уралова.  Отец  командовал  ротой  в 1-ом  (Слуцком)  полку Слуцкой бригады стрельцов, и "красные" разбили их  полк  в  пух  и   прах  уже  в  одном  из  самых   первых  боевых столкновений, после чего повстанцы отошли за "кордон",  точнее  -  на  контролируемую   польскими   властями  белорусскую  же  территорию,  где  вскоре  поляки   их   разоружили  и  интернировли,  т. е.   лишили  свободы  (действий).
               
          Так   Маглыш  оказался в лагере для военнопленных   в   г. Люблин (Польша), откуда его вскоре,  т. е.  ближе  к  лету  следующего  года   польские  власти  отпустили на  все четыре стороны,  как  и  десятки  других.   О  быте  интернированных     «слуцких  стрельцов»  в  других  лагерях  (Варшава,  Лодзь)  есть   чьи-то воспоминания. 
       Сразу  после  освобождения  Наум  сначала  перебрался поближе к родине  и  какое-то время обретался   у самой   вновь  учреждённой   государственной  границы.  В  протоколе  одного  из  допросов  он  называет   деревню  Казённая  Слободка,   в  которой  он  учительствовал  якобы  уже  с  августа  1920  года,  т. е.   сразу  же  как  только  якобы  «оказался  в  тылу   у  поляков».  Это  не  что   иное,  как  вынужденная  ложь  во  спасение:   да,  он  учительствовал  там,  но  только    не  ранее,  чем  с  мая   года  1921-го.
        От той поры осталась небольшая пожелтевшая (7х10 см) фотография, на которой запечатлён исхудавший молодой человек в простой суконной тужурке, из просторного воротника которой вытягивается его тощая шея... На обороте лиловыми чернилами написано почерком отца: "Няхай струны парваны, акорд яшчэ галосiць... Сiняука Клецк 1921".  Надпись  на  фотографии  сделана  много  позже  указанной  на  ней  даты,  лиловыми  чернилами,  а  под  ней  -    сделанная  карандашом -  другая,  полустершаяся,  она  обращена  к  той,  кому  была  вскоре  подарена  «на  память»….(Упомянутая  фотография  передана  мною  наряду  с  некоторыми  другими  предметами  в  Слуцкий  краеведческий  музей  и  хранится   в  его  фондах). 
        В этой   своеобразной   "эмиграции"   Н.Маглыш    в  общей  сложности  находился   чуть  более  полугода.  В  одном  из  допросов  (30  октября)  местом  своего  пребывания  после  люблинского  лагеря  он  называл  дер.  Казённая  Слободка,  что  близ  Синявки.  Сначала  зарабатывал на хлеб себе учителем в белорусской школе, пока это не запретили ему местные власти. Перебивался случайными заработками, а потом его надоумили: самагонку адналькова паважаюць  як "тутэйшыя",  т. е.  селяне-беларусы, так  сама  i "паны",  т. е.  поляки.  Это   новое  занятие  оказалось  источником пусть небольшого, но  зато  надёжного  и  относительно стабильного дохода...
      Однако  с  каждым  днём  становилось  всё  яснее,  что  края  эти  не  сулят  ему  в  будущем  ничего  хорошего:  они  хоть  и  не чужбина,  но  всё  ж  и   не  своя  родная  сторонка,  не  «родны  кут».  Хоть  и  здесь  жили   беларусы;  вроде  бы  тот  же  народ,  а  всё-таки  не  вполне,  нет,  не  такие,  как   те,   свои  «тутэйшыя».   Не  зря  говорится:  «На  чужой  стороне  и  ребёнок  ворог». Пора  возвращаться  на  настоящую  родину!
           На  ту  пору  из  Польши   в   Беларусь  и  через  неё  устремились  тысячи  отпущенных  из  польского  плена  бывших  красноармейцев.  Они  представляли  собой  столь  разношерстную  и  неорганизованную  массу,  что  в  ней  и   вчерашним  борцам  за  национальную  независимость   легко  было  «раствориться»  и  оставаться  малоприметными.  Этим  многие  из  них  и  воспользовались,  в  том  числе  и  Наум.   Другие,  не  из  Люблинского  лагеря  (Варшава,  Лодзь),   возвращались  легально,  в  открытую,  доверившись  объявленной  большевиками  амнистии;  эти  сразу  попадали  на  заметку  ЧК,  которая  в  дальнейшем  (впрочем,  не  столь  уж  дальнем)  могла  поступать  с  ними  по  своему  усмотрению.  Науму  же  «пашанцавала»,  то  есть  повезло,  не  быть  удостоенным  её  внимания  хотя  бы  на  самых  первых  порах…  Более  подробные  перепетии  этого  «трансграничного»  перехода  содержатся  в  соответствующих  местах   допросных   протоколов  (см.  Приложения  1  и  2).