4-13. Сага 1. Глава 4. Годы учительства и...

    ГОДЫ   УЧИТЕЛЬСТВА    И    СЕМЕЙНОЕ    СТРОИТЕЛЬСТВО,  или
ПОЧЕМУ  ТАК   НЕПРОСТО  РАССКАЗЫВАТЬ  О  ПРОСТЫХ   ЛЮДЯХ 
     Но  прежде  чем  приступить  к  новому  этапу  в  жизнеописании  нашего  героя,  понадобится  сделать   небольшое  вступление  «культурологического»,  так  сказать,  свойства.
       Писать о  жизни  простых  людей  отнюдь  не  просто.  Это  у  великих,  у  выдающихся,  у   известных  и   знаменитых   мы  можем  видеть  целые  россыпи  ярких  и  запоминающихся  «фактов»  их  бесценных  жизней,  роскошные  и  нескончаемые  фейерверки   бесчисленных  происшествий,  действительно  имевших  место  или  якобы  случившихся  с  ними  самими  либо  в  их  близком  «окружении».   Ибо  наряду  с  творимым  ими  делом   они  одновременно  сотворяют  ещё  и  материал  для  легенд  о  своей  жизни,  который  от  частого  повторения  неизбежно  оставляет  какой-то  след  в  памяти  живущих  современников,  а  впоследствии  нередко  превращается  в  тот  или  иной  расхожий  миф,  заслоняющий  собою  в  общественном   мнении  их  действительное, подлинное  земное житьё-
      Особенно  много  «историй»  у  популярных  артистов.  Может  быть  именно  оттого,  что  у  многих  из  них  всё  напоказ,  ибо   это  «всё»  и   предназначено  на  показ,  на  продажу,  на   «популяризацию»  своего  имени   как  «бренда»,  на  афиширование  своей  персоны  как   товара.  Некоторым  это  заменяет  самоё  творчество;  послушаешь  такого:   действительно  уйма  забавных  баек,  а  копнёшь  поглубже  -  одни  только  воздушные  пузыри,  за  которыми  по  большому  счёту  ничего  существенного  и   нет.  И  чем  мельче  человек,  и  чем   скромнее  мера  его  дарований,  тем  больше  бывает  вокруг  него   публичного  шума,  разного  рода  молвы  и  слухов,  вплоть  до  самых  скандальных.
           В  наше  время,  время  электронных  СМИ  и  виртуальных  сетей  это  становится  особенно   наглядным:  они  переполнены  такого  рода  «знаменитостями»,  которые,  ничтоже  сумняшеся,  сами  себя  именуют   «звёздами».  Им  и  невдомёк,  что  звезда  -  это  космический  феномен,  колоссальной  и  практически  неисчерпаемой  источник  энергии  на  миллиарды  лет,  равно  легко  порождающий  и  убивающий  всё  и  вся  вокруг  себя.  Куда  им  до  такого!   В  их  понимании  всё,   что  блестит,  что   слегка  «посверкивает»,   пусть  себе  и  отражённым  светом,  это  уже  «звезда»,  тогда  как  на  самом  деле  это  всего  лишь  блёстки,  мишура  (т.е.  даже  не  канитель!)  Ну  да  ладно,  Бог  с  ними,  с  этими  «звёздами»!  Оставим  их.
        А  много  ли  сохранилось  легенд  о  людях  истинно  великих?  Вот  давайте  и  посмотрим,  что  известно  о  них  современной  широкой  публике.  A  priori  можно  утверждать,  что  немного:  в  самом  лучшем  случае  две-три  байки,  а  как  правило,  и  вовсе  только   одна. 
        Александр  Македонский:  «Тридцать  три  года -  и  ещё  ничего  не  сделано  для  бессмертия!»   Сократ:   «Я  знаю  лишь  то,  что  ничего  не  знаю,  но  большинство  людей  не  знает  даже  этого».  Про  Архимеда,  чертившего  на  песке,  известно,  что  прежде  чем  он  был  зарублен  римским  легионером,  он  успел  заметить  ему:  «Отойди,  ты  заслоняешь  мне  солнце!»  Про  Пифагора?  Что-то  ничего  не  припомню.  «Пифагоровы  штаны  на  все  стороны  равны»  не  имеют  прямого  отношения  к  историческим  фактам  и  потому  в  счёт  не  идут.
      Зато  про  Диогена  целых  две  истории:  во-первых,   жил  в  «бочке»  (читай  -  «в  амфоре»);  во-вторых,   средь  бела  дня  ходил  и  подсвечивал  себе  факелом,  а  на  недоуменные  вопросы,   что  он  такое  ищет,  отвечал:  «человека!»   Вот  кто-то  из  великих  изобретателей  ещё  бегал  неглиже  и  оглашал  окрестности  криком  «эврика!»  Либо  Архимед,  либо  Пифагор.  Наверное,  всё-таки  Архимед,  потому  что  ведь  про  него  ещё  есть  такая  история  -  о  том,  как,   залезая  для  омовения  в  чан  с  водой,  он  почувствовал,  что  ему  противодействует  некая  сила,   и  определил  меру  этой  самой  силы  выталкивания,  ныне  как  раз  и  вычисляемую  «по  закону  Архимеда»…
          Спавший  в  послеполуденный  час  под  яблоней  Исаак  Ньютон  открыл  закон  всемирного  тяготения  после  ударившего  ему  в  умный  лоб  яблока.   «Природа  не  терпит  пустоты»  -  это  откровение  приписывается,  кажется,  Торичелли.   Есть  что-то  про  Эйнштейна,  физику  и  Бога.  Но  не  в  этом  суть.
         А  суть  в  том,  что  про  некоторых  великих,  помимо  их  свершений,  известно  ничтожно  мало,  а  про  огромное  большинство  других  -  вообще  ничего;  я  имею  в  виду,  в  молве,  в  преданиях,  так  сказать,  широкой  публике.  А  между  тем  результаты  их  деяний  самым  существенным  образом  влияли  и  влияют  на  течение  человеческой  жизни  в  самых  отдалённых  уголках  земного  шара.
         Приходилось  ли  вам  что-нибудь  слышать   об  Аристотеле,  Птолемее  или  Копернике,  я  имею  в  виду  -  слышать  что-то  в  виде  баек,  забавных  историй?  Или  о  Резерфорде,  Хайдеггере,  Хаббле?  А  ведь  они  сделали  в  науке  не  меньше,  чем  тот  же  Галилео  Галилей  или  Джордано  Бруно,  но  именно  про  этих  двух  каждый  школяр  моего  времени  знал,  что  первый  даже  после  суда  инквизиции  над  ним  не  отрёкся  от  своих  убеждений  и  повторил  своё  «а  всё-таки  Она  (планета  Земля)  вертится!» ,  а  второй  за  бунт  против  церковного  представления  о  мироустройстве   по  приговору  Святой  инквизиции  был  подвергнут  «аутодафе»,  т. е.  публичному  сожжению  на  костре  заживо.
           Но  по  отношению  к  десяткам  и  сотням    других  своих  гениев  человечество  вообще  проявляет  глухоту,  граничащую  с  самой  чёрной  неблагодарностью.   Говорю  это  к  тому,  что  не  слухами,  не  людской  молвой,    не  легендами  и  мифами  о  нём  определяется  в  конечном  счёте  человек,  его  личность   и  подлинная  её  (или  «его»)  значимость.    Само  собой  разумеется,  что  Иисус  Христос  вне  этой  «темы»,  поскольку  Он  ведь  не  только  Человек,  но  ещё  и  Бог.
         Историю  творят  миллионы,  а  приписывается   она  немногим.  В  молодости  прочёл  замечательную  книжку  Ипполита  Тэна -  «Социальная  история  Англии».  Она  о  том,  как  на  протяжении  веков  жили  разные  сословия,  что  пили-ели,  как  развлекались,  о  чём  помышляли,  что  и  как  производили,  чем  пользовались  в  повседневной  жизни,  на  чём  спали-почивали,  во  что  веровали,  каковы  были  их  предрассудки  и  заблуждения  -  вообще  обо  всём,  из  чего  складывается  рутина  человеческой  жизни  в  обществе  на  том  или  ином   отрезке  непрерывного   времени.
            Только  так  и  можно  понять  историю:  погружаясь  в  неё  и  уподобляя  себя  во  всём  тем  людям,  действия  и    образ  мысли  которых  ты  хотел  бы  понять.  Такая  «всеобщая  история»  будет  написана  ещё  нескоро.  (А  надо  бы  проверить,  есть  ли  последователи   у  И. Тэна).  Впрочем,  отдельные  попытки  делались  и  раньше,  и  позже,  но  они  не  столь  основательны  либо  по  охвату  материала  (Кнорре  о  Др.  Риме),  либо  по    недостаточному  вниманию  именно  к  повседневному  быту  простолюдинов  (Момзен  о  том  же  Др.  Риме).
         Обычному  же  человеку  не  свойственен  «исторический  подход»,  совершенно  напротив:  он  склонен  считать,  что  всё  присущее  ему  самому  (было  или  будет)  в  равной  мере  присуще  и  людям  иных  исторических  эпох:    манера  говорить,  есть,  пить,  ухаживать  за  женщинами,  другие  жизненные  проявления.  На  самом  же  деле  всё  обстоит  не  так:  способ  и  уклад  жизни,  содержание  речи  и   даже      манера  её   ведения   меняются  вместе  с  изменением  окружающей  материальной  культуры,  с  появлением  новых  бытовых  предметов  и  исчезновением  прежних.  В  новой  или  другой  материальной  среде  люди  всё  делают  по-иному:  пьют-едят,  разговаривают,  думают,  чувствуют  и  выражают  свои  чувства.   Лучше  всего  это  видно  в  сословных  обществах,  где  представители  высшего  слоя  разительно  отличатся  от  основной  массы  простолюдинов  буквально  во  всём,  начиная  от  одежды  и  заканчивая  стилистикой  речи,  если  только  они  ещё  говорят  на  одном  и  том  же  языке  (дореволюционная  Российская  империя  или  довоенная  Британская).
           Между  прочим,  там,  в  верхних  слоях,  всё  индивидуализировано:  родословные  записи,  титулы,  имения,  майораты,  замки,  гербы,  родовые  предания.  А  у  вечно  согбенного  над  землёй  или  над  станком  труженика,  на  такие  личные  забавы  просто  не  остаётся  времени,  чтобы  где-то  что-то  фиксировать,  даже  если  и  случалось  в  его  бедной  на  яркие  события  жизни  что-нибудь  особенно  примечательное.  В  лучшем  случае  какие-то  были-небылицы  после  многократных   повторений  на  общих  досугах  могут  закрепиться  уже  в  метафорическом  виде  как   коллективный  опыт  в  образе  какого-нибудь  «обобщённого»   Емели,  Балды  или  Иванушки-дурачка,  а  то  и  просто  как  речевые  клише  в  разного  рода  пословицах-поговорках. 
          А  что  касается  каких-то  конкретных  предков,  то   известно,  что  традиционная  крестьянская  культура  хранит  память  о  них  на  протяжении  не  более  четырёх-пяти  (да  и  это  уже  большая  редкость)  поколений.  Всё  остальное,  более  древнее,  обречено  бесследно  кануть  в  реку  забвения,  если  не  отражено  в  церковных  записях:  родился,  крестился,  венчался,  преставился.  Вот  и всё,  что  можно  найти  и   узнать  о  простых  людях.  Именно  поэтому  и   трудно  писать  о  них,  а  вовсе  не  потому,  что  жизнь  их так  уж  никчемна.
       (Оставляю  место  для  этих  общих  рассуждений,  к  которым намерен  вернуться  впоследствии.  А  пока  не  потерял  «инерцию»,  двинусь  в  своем  немудрёном  повествовании  дальше).
       Текли  нелёгкие  и  нескончаемые  будни  новоявленной   молодой  четы  Маглышей.  Нелёгкие  прежде  всего  в  житейско-бытовом  плане.  Сегодняшнему  читателю  даже  вообразить  затруднительно,  каково  это  было  жить  и  работать  деревенским  учителем,  да  ещё  в  стране,  разорённой  7-ю  годами  непрекращающихся  социальных  потрясений:  революций,  войн,  террора,   голода  и  эпидемий  (а  мы  ведь  даже  словом  не  упомянули  ещё  о  тифе,  тоже  унёсшем  миллионы  жизней).  Да  ещё  и  в  той  её  части,  которая  никогда  не  славилась  ни  особым  благополучием,  ни,  тем  более,  богатством  и  процветанием.   Ни  чернозёма  тебе  здесь,  ни  особого  тепла   -   сплошь  одни  суглинки,  да  подзолы,  да  болота  с  чахлыми  перелесками,  заросшими  в  основном  «хмызняком».
       Климат,  правда,  вполне  себе  божеский:   не  истязает  ни  особым  зноем,  ни  стужей,  весна  же  вообще  бывает  чаще  дружной  и  весёлой,  а  лето  -  после  сенокоса  и  жатвы -  заканчивается  благословенной  и  затяжной  порой,  когда  действительно  верится,  что  Бог  создал  нашу  землю  для  человеческой  радости.  Остальные  сезоны  довольно  однообразны:  хмарь,  туманы,  нередко  моросит,  солнце  всегда  в  радость. 
         Но  к  погоде  какие  же  могут  быть  претензии?  «У  природы  нет  плохой  погоды:    каждая  погода -  благодать!»  Действительно,  почему  не  думать  о  погоде  именно  так,  уж  если  мы  не  можем  управлять  ею  по-настоящему,  т.е.  по  своему   собственному  усмотрению?  Не  вступать  же  с  нею  в  конфликт,  в  самом-то  деле!
        Да,  конечно!  Особенно  если  живёшь  в  благоустроенной  городской  квартире:   с  центральным  отоплением,  ванной,  с   всегда  доступной   горячей  водой  на  кухне,  с  тёплым  ватерклозетом,  где   фаянсовый  унитаз  всегда  сияет  безупречной  белизной  и  воздух  благоухает  тонкими  ароматами  самых  нежных  освежителей. 
           Совсем  не  то  крестьянская  изба  в  Беларуси   сто  лет  тому  назад.  Это  мало  похоже  даже  просто  на  дом:  не  в  каждой  «хате»  есть  сени  и  дощатый  пол,  вход  в  хату  обычно  через  хлев,  а  вместо  пола  утрамбованная  земля,  застеленная  иногда  соломой, «падлога»,  т.  е.  подстилка.   Посреди  одной – единственной  «каморы» (комнаты)  большая  печь  - настоящее  сердце  всего  жилища  и  «гаспадаркi»;  в  ней  готовят  еду  и  для  себя,  и  тёплое  «пойло»  для  скотины,  на  ней  лечатся  от  частых  недугов,  на  ней  обычно  проводят  свой  ночлег  старики  и  малолетние  дети.  Между  печью  и   отдаленной  стеной  поверху  устраиваются  ещё   иногда  так  называемые  «полати», т. е. полка  для  спанья  и  отдыха,  место,  считающееся  в  крестьянской  хате  самым  «комфортным»  и  потому  особо  почётным.
        Крошечные,  подслеповатые  окошки,  обычно  в  двух  стенах,  общим   числом 3 – 4,  без  всяких  тебе  зимних  рам,  кое-как  остекленные,  не  всегда  целыми  кусками  стекла,  чрезвычайно  дорогого  удовольствия  для  крестьянского  бюджета.   От  т. н.  «красного  угла»,  где  располагатся  иконы,  вплотную  к  стенам  две   широких  лавки;  в  обычные  дни  на  них  спят,  а  по  большим  праздникам  восседают  наиболее  уважаемые  гости.
        Постельное  бельё?  Вы,  правда,  спросили  про  постельное  бельё?  Вы,  наверное,  пошутили!  Нет,  про  постельное  бельё  я  ничего  такого  не  слышал.  Да ,  на  лавку  или  на  полати  что-то  кладут:  набитый  соломой  или  сеном  мешок,  а  чаще  просто  кожух,  кожухом  же  и  укрываются,  разумеется,  другим.  А  что  под  голову?  Понятное  дело,  подушка,  всё  с  той  же  соломой  или  сеном,  редко  у  кого  перьевая  или,  тем  паче,  пуховая,  но  чаще  опять-таки  какой-нибудь  рваный  кожушок,  а  то  и  просто  свой  собственный  кулак…  Наволочки,  простыни,  пододеяльники?  По-моему,  таких  слов  в  обиходе  белорусских  мужиков  в  ту  пору  и  вовсе  не  было.  Перина,  пуховик,  стёганое  ватное  одеяло  -  это  разве  что  заведённое   по  случаю  от  «панского»  или   городского  быта,   одним  словом,   большая  редкость  и  неслыханная  роскошь.
      («Общую  часть»  по  поводу  бытовых  условий  в  белорусской  деревне  1920-х  годов  можно  продолжить  и  развить  попозже.  Пока  же   приступим  к   изложению  событийных  «фактов»).
         На  первых  порах  молодожёны  Маглыши  обретались  под  крышей  «бацькавай  хаты»  в  Варковичах,  как  это  исстари  ведётся  в  деревне.  В  местной  школе,  скорее  всего, «начальной»  (или  как  она  тогда  называлась?)  осенью  1922  года  началась  их  совместная  многолетняя  служба  на  ниве   сельского  просвещения.    Однако  на  самом,  так  сказать,  старте  эта   служебная  «совместность»    на  некоторое  время  вынужденно  прервалась,  так  как  15  сентября   молодая  учительница  Женя  разрешилась  своим  первенцем,  ребёнком-девочкой,  которую  супруги  нарекли  несколько  необычным  для  местных  крестьян  именем  Зоя  (Софья).  Трудовые  будни  продолжались...
            Много  десятилетий  спустя,  уже  в    начале  следующего  века   изощрённый и  слегка  даже  развращённый  ум\глаз  одной  филологини  высмотрел  в  выражении   «трудовые  будни»  и  сексуальную  «серцевину»:  достаточно  отсечь  от  него  унылые  советско-колхозные  «трудодни»…
  Это  напомнило  ещё  один  анекдот.  Привели  к  врачу-психологу  на        экспертизу   какого-то  сексуального  маньяка.  Врач  показывает  ему  различные  вырезанные  из  бумаги  геометрические  фигуры:  квадрат,  параллелограмм,  трапецию,  ромб,  овал,  круг,  многоугольник,  треугольник  и  т.д.  Спрашивает,  что  это  Вам  напоминает?  А  вот  эта  фигура?  А  вот  эта?  Тот  неизменно  называет  одно  и  то  же.  А  потом,   не  выдержав,  срывается  и  ошарашивает  доктора  встречным  вопросом:  «Вы,  доктор,  псих  что  ли?  Сексуально  озабочены?  Почему   показываете  мне  всякие  двусмысленности?  Я  буду  на  Вас  жаловаться!..»  Но  шутки  шутками,  а  в  те  годы  именно  трудовые  будни  составляли  основную  ткань  жизни,  и   для  праздников  времени  оставалось  совсем   немного.
        Отработав  один  учебный  год  в  родных  Варковичах,  супруги  Маглыши    сочли  за  лучшее  перебраться  в  соседний  Старобинский  район  в  дер.  Поповцы.  Причины  на  то  находились  самые  разные.  Не  всё  ж  «иждивенничать»  (а  при  совместном  проживании  это  так  или  иначе  неизбежно)  в  отцовской  хате.  А  может  и  так  быть, что  на  новом  месте  посулили  предоставить  «казённое»  жильё,  обычно  это  одна-две  комнатушки  здесь  же,  при  или  даже  в  самой  сельской  школе,  либо  в  какой-нибудь  крестьянской  избе.  Нельзя  исключать,  что  переезд  на  новое  место   связывался   с  обещанием  школьного  начальства   трудоустроить  здесь  и  молодую  супругу  учителя  или  самому  ему   дать  полуторную-двойную  «нагрузку»  и,  соответственно,  более  высокое  жалованье.
           Мне  почему-то  думается,  что  имелась  и  ещё  одна немаловажная  причина  сменить  школу:  Наум   Маглыш  решил    пока   держаться  поодаль  от  тех  мест,  где  его  могли  знать  по  событиям  ноября-декабря  1920  года  и  донести  об  этих   его  «заслугах»  властям.   Таких  «доброжелателей»  всегда  хватает,  а  в  те  годы  их   водилось  особенно  много.  Скорее  же  всего,    каждая  из  этих  возможных   причин  сыграла  свою  роль  в   перебазировании  супружеской  четы  на  новое  место,  отстоявшее  от  прежнего,  впрочем,  совсем  недалеко,  от  силы  километров  на  30-40.  Но  при  тогдашней  сравнительно  незначительной  мобильности  населения,  особенно   сельского,  такое  перемещение  казалось  вполне  достаточным. 
        В  последующие  два  года  они  сменили  ещё  две  школы  в  том  же  Старобинском  районе  -    сначала  переехали  в  дер.  Долгое,  а  потом   в Дубенскую,  пока  не  перебрались  в  1926   году  в  дер.   Чепели   всё  в  том  же  районе.  По  поводу   названия  этой  деревни  выскажу  лишь  робкое  предположение,  что  оно  может  происходить  от  белорусского  слова  «чепеля  (чапеля)» ( по-русски  это  значит  «сковородник»),  производного   от   глагола  «чапляць» (т.е.  цеплять).  Но  такое  предположение  вполне  может  оказаться  не  более  чем  моим добросовестным  заблуждением,  и   действительное  происхождение  топонима  «Чепели»  совсем  иное.
       Чепели  же  эти  примечательны  в  нашем  рассказе  по  крайней  мере  в  двух  отношениях.  Во-первых,  именно  в  этом  населённом  пункте  семья  Маглышей  приросла  двумя  новыми  «членами»:   26  июля  1926  года  родился  мальчик,  которого  по  настоянию  отца  нарекли  не  вполне  русским\белорусским  именем   «Вальтер»  (молодой  учитель  находился,  видимо,    во  власти  впечатлений  от  какого-то  недавно  им  прочитанного  романа  великого  шотландца  Вальтер  (Уолтера)  Скотта.  А  16  марта  1928   года появился  ещё  один  младенец  мужеского  полу,  и  его  записали  как  Анатолия.
        Четвертого  ребёнка-брата  всему  семейству  предстояло  потом  «ждать»  ещё  долгих  12  лет,  а  уже  народившиеся  стали  именоваться  «по-семейному»  -   Вальтик  и  Толик.  Но  на  жизнь  семьи ещё  более  решительным  и  разительным  образом  повлияло   совсем  другое  событие,  ставшее  по-настоящему  поворотным  в  судьбе  не  только  самого  героя  нашего  повествования… 
     В  1926  году  32-летний  Наум  Маглыш  начал  служить в  Чепельской  школе  уже  не  рядовым  учителем,  а   вроде  как   директором,  т.е.  и  учителем,  и  завхозом  -  два  в  одном.   И  начал  очередной  учебный  год,  как  и  положено,  1  сентября  1929   года.    А  в  ночь  с  12  на  13  сентября   здесь,  в  Чапелях,  его    задержали  и  сразу  же  вслед   арестовали  работники-сотрудники-агенты  органов  ОГПУ.   Уголовное  дело  было  заведено  в  ОГПУ  по  станции  Жлобин,  которому  была,  очевидно,  подведомственна  территория  Старобинакого  района.    ОГПУ  (Объединённое  государственное  политическое  управление)  -  это  достойный  преемник  пресловутой ВЧК  предшественник  не  менее  славных  НКВД,  МГБ,  КГБ.