Судьба и случай Часть 3-1

Феликс Довжик

Судьба и случай  Часть 3-1


Три березки

На полянке три березки растут из одного корня – молоденькие, тонкие, стройные, до середины ствола без единого сучка, а выше обнялись ветками, слегка отодвинулись вершинами друг от друга и, как в хороводе девчонки в белых платьях, взялись за руки, готовые вот-вот пуститься в пляс. Росли они в центре полянки, а на краю её другие березки подбоченились и одобрительно кивали вершинами тем трём, которые собрались танцевать.


Тётя Маруся

Знаю я одно место на Малой Истре. На мысу, где обрывистый берег реки прорезает глубокий овраг, растет старая ель. Талые воды и летние ливни размыли землю. Корни дерева переплелись между собой и наподобие лесенки спускаются на дно оврага и берега. Они удерживают склоны от окончательного разрушения.

В начале мая субботним вечером я доехал автобусом до Петровской больницы и заночевал у ручья. Утром поднялся пораньше и пошёл с рюкзаком за плечами по намеченному маршруту назад к городу. Пока огибал излучину, обходил болотце и пробивался через лес, солнце согрело воздух, стало жарко.

Я выбрался из низины, отшагал напрямик километра полтора и неожиданно вместо ожидаемой по карте деревни вышел к хутору.
Первое строение с досками крест-накрест на оконных проёмах своими размерами напоминало клуб. Второе, поменьше, имело жилой вид.

Хозяйка, тётя Маруся, только что встала и собиралась в магазин. Накануне вечером в деревне было гулянье. Болела голова, а опохмелиться нечем было. Случайно сдвинув занавеску, она увидела, что кто-то чужой идет. Она тут же вспомнила, что собака не привязана, испугалась, бросилась к дверям. Столкнула в сенях пустые вёдра и выбежала на крыльцо. Ей даже показалось, что она крикнула: «Стой! Не ходи!», – но от волнения она не произнесла ни слова.

Я был близко от дома, когда в дверях появилась старуха и махнула рукой – ступай, мол, прочь. Я удивился беспричинному недоброжелательству обычно в глухих местах очень добрых и гостеприимных селян.
– Здравствуйте! Далеко до Воскресенок? – спросил, чтобы завести разговор.
Моя навязчивость меня погубила – раздался лай собаки.
 
Недавно Альма, овчарка тёти Маруси, стала матерью пятерых щенят. За пару дней до моего появления троих из них унесли мальчишки и утопили в реке. С тех пор Альма, охраняя оставшихся, никого не подпускала близко, и сейчас, услышав чужой голос, вынеслась из конуры на защиту детёнышей. Старуха не успела её поймать. Овчарка бежала ко мне, вытягиваясь, стелясь по земле и надрываясь от лая. Крики хозяйки не могли её остановить. Один раз люди её обманули, и теперь она не верила им.

Я спокойно стоял, поглядывая то на сильную овчарку, то на растерянную старуху. Я где-то читал, что нельзя убегать, и не убегал. Я ждал. Как собака подкрадывалась ко мне сбоку, я видел, но как она вдруг оказалась сзади меня, я не заметил, поскольку никакого коварного поступка от неё не ожидал.
Боли особой не было. Ощущение было такое, какое бывает, когда нарываешься на колючую проволоку и рвёшь кожу.

Снова я увидел овчарку перед собой. Она отступала, изгибаясь и следя за мной, остановилась, полаяла на меня и скрылась в конуре.
– Я же говорила: не ходите. Зачем вы шли? – рассердилась старуха.
– Не волнуйтесь, всё пройдет.

Поняв, что я не собираюсь скандалить, старуха участливо спросила:
– Куда она вас укусила?
– Сзади под коленку.
– Надо смазать йодом, а у меня его нет.
– У меня свой есть.
Я смазал рану, и мы вместе направились в магазин.

По дороге я узнал, что тётя Маруся живёт одна. В Москве у неё сын, невестка и две внучки. Младшей уже двенадцать лет, старшей – двадцать. Старшая работает на заводе. У неё есть молодой человек. Скоро он вернётся из армии, и они поженятся. А может быть, она не дождётся и выйдет за другого. Узнал, что в доме тёти Маруси нет ни света, ни радио. Когда в деревню проводили электричество, с неё запросили дорого за столбы, за проводку и за работу.

Разговаривая, мы обогнули небольшой овражек, поднялись на пригорок и пошли вдоль совхозного поля к деревне.
– Ты почему один идешь? Трудно одному?
– Не трудно. Вы ведь тоже одна.
– У меня защитник есть.
– А где ваш хозяин?
Она помедлила, но всё же ответила:
– Помер, – вздохнула и замкнулась.

Шла она в сапогах, в мужском осеннем пальто. В жаркую погоду в такой одежде тяжело. Лицо её показалось мне утомленным, даже измученным. Я пожалел, что спросил о муже, и не знал, как отвлечь её от воспоминаний. Она сама прервала молчание: то ли хотела поделиться, то ли всё было много раз передумано.
– Давно помер. Я хотела себе старичка найти, да баловные они. Мы тоже баловные, но они больше, – она, чуточку смущаясь, посмотрела на меня. – Не теперь. Тогда я моложе была.

Она сбила на плечи платок, расстегнула пальто, и я вдруг заметил, что шагает она широко и сильно, пальто и сапоги ей не в тягость, так только – жара разморила.
Тётя Маруся получает пенсию. Сейчас в посевную её звали в совхоз – помогать. Раз за работу платят, можно пойти.

– Молодёжь не справляется?
– Нет у нас молодёжи. Восемь классов кончают и уезжают. Не хотят оставаться – скучно им. Клуб – четыре километра отсюда. Многие дома пустуют. Хозяева приезжают гостить на лето.
– А почему с сыном не живёте?
– Не хочу я в Москву. Толкотня там, да и с детьми лучше жить отдельно. Здесь я ни от кого не завишу. Сама хозяйка себе. Многие женщины уезжают к детям, поживут, поживут, а потом возвращаются.

Мы подошли к деревне. Вся она вытянулась в одну улицу. Где-то в середине виднелось единственное небольшое кирпичное сооружение – магазин. Жители занимались своими делами: копали огороды, засевали грядки. Навстречу нам попались мальчишки.

– Сашок, хлеба много? – тётя Маруся попыталась потрепать одного из них за волосы.
– Много, и очереди нет, – Сашка увильнул из-под её руки.
– Перебои с доставкой?
– Случалось. Нынешняя весна была грязная. Машины пройти не могли, а сейчас хорошо.

За новым забором, выпирающим на дорогу, работали трое молодых мужчин.
– Пахари приехали? – обратилась Тётя Маруся к старухе-хозяйке.
– Прибыли помощники, – отозвалась та, внимательно меня рассматривая.
В магазине у прилавка толпились женщины.

Тётя Маруся поздоровалась с ними, помешкала и отошла к окну, закурила. Я понял, что при мне она постесняется покупать спиртное и заторопился.
– Извините, что так получилось – сказала она мне на прощанье.
– Ничего, ничего, – успокоил я, а как только завернул за магазин, отогнул голенище, чтобы не натирало рану.
–
Тетя Маруся докурила папиросу, купила бутылку водки, спрятала её в карман и вышла на улицу. Солнце уже стояло высоко – вся деревня работала на огородах. Надо было спешить, и пока тепло и сухо, сделать кое-чего по хозяйству. Шла она торопливо. Разговор растревожил думы, и она вспомнила о том, что сказала не по правде, о чём не хотела говорить с незнакомым человеком, и запрятанные обиды растравляли душу давнишней горечью.

Сын много раз звал жить к себе, и младшая внучка просила. Старшая гостила редко, а невестка еще реже. Не было к ней любви. И за сыном хорошо ходит, и внучки добрые, а – не родная. Однажды поддалась уговорам, уехала насовсем в Москву. Сначала жили согласно, да что-то было не так. Раньше приезжала на день-другой, всё было ласково, а тут томит, как перед нежданным дождём. И сын спокойный. И внучки весёлые, а с невесткой делаешь одно дело – моешь-стираешь, а словно чужие, друг другу ненужные.

Через месяц всё прояснилось. Встретила в садике дядьку Василия. Зазвал к Нинке в гости. Обрадовалась, что будут в Москве знакомые. Выпили, погуляли. Пришла – от радости с порога в пляс пустилась и частушки запела. Сын улыбается, внучка смеётся, а у невестки глаза безумные, как у быка разъярённого. «Мама! Вы при дочках не пойте неприличные песни». А сама на ковры смотрит. Сапоги снять забыла. Лапти комнатные не одела. Вышла в прихожую и услышала: «Деревня пьяная всё истоптала». Что еще там говорили, не разобрала.
 
Тётя Маруся вспоминала и шла, а иди становилось труднее. С вечера во рту ни крошки, тяжелое пальто давило плечи, тянуло к земле.
Собралась тогда быстро. Сын довёз до самого хутора. На пороге невестка отдала его поношенную одёжку. «Мама, возьмите. Вам пригодится». Хотела сказать, не нужны обноски, да пожалела сына. Пальто пригодилось, но больно тяжелое. Носить бы его мужику, а не бабе.

Захотелось отдохнуть, выпить воды.
Тётя Маруся зашла к одинокой бабе Насте. Старуха выковыривала из булки мякиш и перетирала его дёснами.
– Пустой хлеб ешь?
– Ем, да свой, – погодя досказала, чтоб не отваживать гостью, – то правой, то левшой.

В доме темно и не топлено. За окном тени, а улица и забор – в солнечном свете. По стеклу давно не гуляла мокрая тряпка. Над рамой нависла бумага с приклеенной паклей. Стол не на месте: отодвинут от окна одним краем. Затевалась к пасхе приборка, да, видать, сил не хватило. Надо бы бабе помочь – сама не управилась с севом.
Тётя Маруся зашевелилась – собралась уходить.

Баба Настя уловила её движение.
– Картошку посадила?
– Успею.
От нутряного раздражения старуха затрясла головой и зашипела:
– Ждешь? Кормила, кормила… Где твои помощники? Волк поел?
– Я и без помощников обойдусь.

Теперь она шла быстро и озлобленно. Альма встретила её настойчивым лаем – просила есть. Тётя Маруся вынесла ей остатки супа, вернулась в дом, налила водки в рюмку, купленную когда-то, чтобы по-городскому встретить невестку. Рюмочная доза её не удовлетворила. Она достала гранённый стакан, наполнила до половины и выпила, закусывая хлебом с луком.

«Ем, да свой», – погрозила она стене. В рамке под стеклом висела фотография невестки, фотография сына и внучек.
Во дворе залаяла Альма. Она напомнила, что всё давно съедено, но этого мало – теперь надо есть за троих. Тётя Маруся вышла к собаке.
– Кормишь, защищаешь. А они подрастут и разбегутся. А, пускай разбегутся. Мы сами управимся.

Она принесла из сеней топор. У неё были готовые дрова, но она принялась за суковатый чурбан, валявшийся с зимы. Однажды пробовала его расколоть и не смогла. Оставила, ждала, что сын приедет, или занесёт на хутор какого-нибудь мужика. Дубовый обрубок скрипел, но не поддавался. Она подняла его вместе с топором над головой и со всего маха ударила обухом о колоду. Чурбан треснул и развалился. Хотя он распался не так, как она метила, она осталась довольна собой.

Через час уже топилась печь, варился обед, а тётя Маруся готовила семена. За делом забылись обиды. До темноты она гнула спину на огороде, а утром за ней заехала машина, и вместе с другими женщинами её повезли на работу в поле.


Бег и пробуксовка времени

Жизнь меняет технику, а техника жизнь – и все катится колесом.

Продукты труда создают возможности для свежих потребностей.

Деньги нужны для новых трат, а знания – для открытия незнания.

В старости друзей и близких больше в объятиях смерти, чем в объятиях жизни.


На кладбище понимаешь – от судьбы не уйти, это побуждает карабкаться по новым ступенькам лет.

Если идти, не оглядываясь, не заметишь, что за плечами осталась жизнь.

Вечно там, в бездне далекой,
путь простирается Млечный,
здесь, на Земле одинокой,
даже могилы не вечны.


Ощущение власти

Бегущие во власть, увязнув во вранье
и вдохновляясь знаменем червонцев,
твердят, что ищут светлый путь стране.
а строят себе лавочку под солнцем

Чиновники умеют всё, из-за чего их кошельки не бывают пустыми.

Чиновники – победители, завоевавшие право собирать урожай в свой подол.

Победителей не судят, судят победители.

Для народа власть, как хомут для лошади, без него телега не едет.


Правит не тот, кто ускоряет, а тот, кто тормозит.

Выдающиеся – деятели науки и искусства, а политики – выдвигающиеся.

Не кабинет меняет человека, а его возможности.

В любом кабинете теряется человеческое и приобретается кабинетное.

Не России бороться с пьянством – пьяницы с алкоголиками воевать не будут.


Если народу затыкать уши, крамольная мысль ему в голову не пролезет.

Труд создал человека, а остальных сформировал корыстный интерес.

Дайте человеку возможности, и он немедленно станет невозможным.

Хорошая мысль от крапивы зреет, но заслуг в созревании мысли у крапивы нет.


Дитя – человек

Хороший и плохой, сжигая жизни век,
растет, спешит, плодит свою вину,
а состоится каждый человек,
когда растет не вверх, а в глубину.

Человек – дитя натуры, а она знает, как им командовать.

Адам – творенье божье, и он – с изъяном, а остальные тем более.

Память человека избирательна – помнит деньги и похвалу.

Каждый рассматривает окружающих с собственного пьедестала.


В себе Америку не откроешь, а в других не хочется.

Дети великих не станут великими – место отцами занято.

Лучшее творение природы – женщина, но и она бабой бывает.

Хозяйка постоянно ругает мужа – на шее его неудобно сидеть.

Женщина никогда не просит – она намекает или требует.


Женщина, как сила в физике, двигатель инертной массы.

Кто не любит трудиться, для того любая работа – не подарок.

Осторожный человек стелет соломку, но падает там, где ее нет.

Смелый не тогда, когда заставили, а когда себя убедил.


Свобода – труд и ответственность, а не вседозволенность.

В больших дозах даже мед хуже горчицы.

Пряник всех ставит на колени, а кнут поднимает с колен, но не каждого.

Многое за завесой приличия, но любой чих обнажает то, что за нею скрыто.


Правила и исключения
У нас дважды в год составляются расписания движения электричек – на зимний и летний период, но электрички и зимой, и летом ходят не по расписанию, а по изменению к нему. В этом есть что-то закономерное и неизбежное.
Если задуматься, многие наши беды начинаются с языка. К любому правилу русской грамматики – море исключений. Именно поэтому наши чиновники работают не по законам, а по поправкам и исключениям. И никого это не удивляет. Особенно вышестоящих. Они на этом воспитаны и на этом стоят вместе со всеми.


Горькие плоды
Чем глубже себя познаешь, тем меньше удивляешься поведению других.


Не сотвори

Низы с изъяном и верхи,
не создан идеал для мира,
и у кумиров есть грехи –
не сотвори себе кумира.

Нет доброй славы у плута,
видна в борьбе за власть над миром
фальшь истины и ложь кнута –
не сотвори себя кумиром.


Плоды и сорняки познания

Мы все – овощи одного огорода, а там встречаются разные фрукты. Мы все стремимся к обильному урожаю, но одни его возделывают, другие хотят получить.
Погоня за жирным куском неизбежно формирует искусство меркантильного пошиба. Талантливому человеку всегда несладко. Среду противодействия и травли группирует обильный пласт менее успешных конкурентов.

Наблюдение за суетой людей рождает мысли о воспитании и перевоспитании человека. Идея благородная, но почти безнадежная – ребёнка воспитать можно, человека не перевоспитаешь, если он сам за себя не возьмётся. Однако изюминка в идее – рассказать, объяснить, открыть глаза – помогает создавать шедевры. При отсутствии такой изюминки кулинары искусства стряпают не блюдо, а похлебку, иногда удобоваримую, но чаще малосъедобную.

Навязанный властью в прошедшую пору метод социалистического реализма позволял ловким авторам в борьбе за место под зонтиком власти играть заметные роли, и был поэтому таким прилипчивым и охраняемым, но продукты с сорных грядок оказывались скоротечными однодневками. Впрочем, такой итог при любых режимах – удел всех, кто работает на свой кошелек бытия.

Талантливого человека с чистой совестью в жесткие рамки не уложишь. Он обязательно уйдет с объеденных лужаек на свежие поля необозримого познания.