Судьба и случай Часть 2-4

Феликс Довжик

Судьба и случай  Часть 2-4


Удача ?!

По телевизору шел разговор об удаче, и я задумался. Мне об этом благоприятном для судьбы явлении рассказать нечего, поскольку эта очаровательная для многих дама благосклонностью ко мне не отличалась. Я не смог вспомнить ни единого случая в своей жизни, когда бы она улыбнулась мне. Правда, однажды в раннем школьном детстве я нашел три рубля. Факт приятный, но ничего выдающегося я с этого не получил. Я их тут же отдал маме на общесемейные нужды.

В школе у меня были хорошие отметки, но я это не могу считать удачей. Мне было интересно учиться, и я не отлынивал ни от домашних заданий, ни от уроков. Я, что называется, пахал. И в вузе тем более мне было интересно учиться, хотя, естественно, не все предметы пришлись по душе, но и там я пахал. И на работе пахал. Не припомню ни единого случая, чтобы ко мне на блюдечке пришла удача.

Всё – труд, работа, напряжение. Отдача от этого никогда не вызывала удивления. Всё законно, всё по труду. Удачей это не назовешь. Семья – удача? Да всё то же самое – труд, работа, напряжение.
С такими мыслями после телевизионной передачи с полной уверенностью в своей правоте я лег спать.

Надо же было такому случиться.
На следующий день, утром, я стал варить обед, поскольку жена заболела. Понадобилось мне почистить луковицу. Я вытащил из тумбочки под раковиной ведро для мусора, чтобы не мыть потом лишнюю посуду, и стал сметать с луковицы шелуху в это ведро. И вдруг вижу, как шелуха, удачно снятая почти с половины луковицы, пикирует на пол мимо ведра. А сзади себя за спиною уже слышу шаги контролера.

Всё, пропал. Сейчас она скажет: «Вечно ты куда-то торопишься. Не мог ведро поставить на табуретку? Тебя не приучишь к аккуратности. После твоей спешки за тобой всегда убирать надо». И тут внезапно невидимый поток воздуха изменил шелухе курс полета, и она, не спеша, на лету переваливаясь с боку на бок, помахав крылышками, передала привет полу и плавно опустилась в ведро.

Кругом не прав я оказался в своих рассуждениях. Вот оно счастье – как по щучьему велению, как в сказке, без труда, без напряжения пришло везение. Значит, посетила меня удача, значит и меня судьба не обошла стороной.


Вывод из больничной палаты

Больной болеет долго – здоровый выздоравливает быстрее.

В больнице всех возят на каталке, но одних – с открытым лицом, других – с закрытым.


Две сестры

Младшую сестру разбудил кашель старшей, и она решила, что сегодня надо обязательно вызвать врача: грипп нехороший, с осложнениями, а у сестры с каждым днем кашель становится сильнее, и в груди хрипы. Затем какое-то время она размышляла о предстоящих делах, потом попробовала уснуть, но не получилось, и она нехотя встала.

В кухне постояла у окна, подышала свежим воздухом, потом умылась. Вода освежила её, и она подумала, что днём в постель не ляжет, а будет заниматься хозяйством. В холодильнике почти все продукты остались нетронутыми, кроме молока и кефира. В магазин идти незачем.
Она вызвала по телефону врача на дом, вошла в комнату и спросила:
- Тебе суп сварить?
Одеяло зашевелилось. Из-под него показалась голова с растрёпанными волосами.
- Всегда ты так! Ничего я не хочу, не мучь меня. Только я уснула, а ты меня разбудила.

Всё-таки младшая принялась за суп, но готовила его нехотя. Потом достала из почтового ящика газету и почитала её за чашкой кефира. Дел больше не было, она вернулась в комнату, прилегла отдохнуть и чуть было не уснула, но сестра зашевелилась и попросила:
- Принеси мне кефир.

Пришлось снова вставать и идти в кухню.
Сестра выпила кефир, закашлялась и сквозь кашель упрекнула:
- Как тебе не стыдно, ты его не подогрела.
- Неправда! Я его на столе держала, а не в холодильнике.
Сестра успокоилась, но кашель не проходил, хриплый, со свистом.

Младшая включила радио и легла в постель. По радио что-то неразборчивое сказали, потом заиграла музыка. Она закрыла глаза – и вспомнилось детство. Просыпается она девчонкой в доме родителей. Открывает глаза, осматривается. Сквозь щель в ставне окна напротив кровати просочился в комнату солнечный луч. Чуть слышно доносится шелест деревьев.

Она встаёт, распахивает окно, выходящее на речку. Играет солнечными зайчиками Днепр, нежится трава на крутом берегу, боковые лучи солнца подкрадываются к подоконнику. Она выходит в сад и бежит к реке. Купается, поднимает фонтаны брызг, а потом лежит, загорает в траве на берегу. И вдруг картина обрывается. Она открывает глаза. За окном виднеется серое ватное небо. По радио объявляют: «Мы передавали вступление к опере Мусоргского Хованщина Рассвет на Москва-реке».

Последние известия ей слушать не хотелось, она выключила радио, закрыла глаза и задумалась о своих учениках. Навестил бы её Федя Катушев, ученик её первого предстоящего довоенного выпуска. Он доктор медицинских наук. Только и он не поможет. Он делает операции на сердце, а старость и он, и никто другой лечить не умеет.

Недавно, во время последней встречи уцелевших после войны и блокады одноклассников, она напомнила ему экзамен по анатомии в девятом классе как раз накануне войны. Его оставили на закуску, чтобы спросить последним, а он расшалился. Маленький еще был, нетерпеливый. Расшалился так, что не смог ответить на свой билет. Она потребовала тянуть другой. Он испугался – слёзы на глазах выступили.

Девятый класс, а его не знания, а отметки волновали. Ответил на второй билет, потом на первый, да как хорошо ответил. Никитина хотела пять ставить, а она проявила принципиальность. Раз записано, что тянул второй билет, – по инструкции об экзаменах ставить пять не положено. А надо было оценивать не формально. Поставила ему четверку, а он стал хирургом и доктором медицинских наук.

Никитина оказалась права. В последние годы она жаловалась: «Зачем жили? Что мы сделали?». – «Как ты можешь так говорить, бессовестная. А ученики?». – «Что мы им дали? Чему научили? Мы обе с тобой жертвы тридцать седьмого года». Почему она считала, что мы жертвы? Родные и близкие пострадали, но нас это лично не коснулось. Только одного знакомого арестовали – учителя физики. Говорили, что он шпион, он хорошо знал немецкий язык.

Тогда поверила – зачем простому учителю знать иностранный? А вот биология пострадала. Какая сложная жизнь – ничего нельзя трогать. В институте изучали генетику, а потом сказали, что это буржуазная наука, надо забыть всё, что знали, а знать отныне по-новому. Преподавать стали по Мичурину и Лысенко. Менялись учебники, становились хуже и хуже. Думала, так надо – ботанику сделали практической наукой, чтобы быстрее поднять сельское хозяйство.

Оправдывала – с продуктами плохо, с хлебом перебои. Однажды Никитина взяла в руки учебник, стала листать. «Что ты такое преподаёшь? Здесь рекорд по картошке, здесь по пшенице, а там наверно по фасоли. Одни цифры. Зачем детям это помнить? Ерунда какая. Тебе не скучно такое преподавать?». Выручил историк. «А тебе весело? Из года в год одно и тоже: всякое тело сохраняет состояние покоя, пока хоть какая-нибудь сила не выведет его из этого состояния».

Конечно, Никитина была права. Если бы не пришкольный участок, на нём весной и осенью вместе со школьниками можно экспериментировать, а без него учить было бы совсем неинтересно. Сколько учеников – никто не стал биологом. Привыкла верить газетам и радио, принимала всё, как есть, а оказалось, многое было не так, как говорили. Во время смерти Сталина расплакалась на уроке и долго не могла успокоиться.

Никитина в учительской прикрикнула: «Перестань! Тебе ещё уроки давать!». Никитина во всём хотела разобраться сама. На её похоронах выступил молодой доктор наук. О нём говорили, что он уже знаменитый физик. «Анна Петровна дала нам прочные знания, но не только за это мы благодарны ей. Анна Петровна в числе немногих учила нас думать». А придет ли Федя на похороны?
Она задумалась о других учениках, из другого своего класса.

Звонок прервал воспоминания. Пришла врач. Она протянула врачу новое полотенце и свежий кусок мыла в новой мыльнице, но врач сразу приступила к осмотру. «Дышите. Не дышите. Повернитесь».
Сестре мешало тяжёлое ватное одеяло. Отбросить его она не хотела – стеснялась Врач вытащила из ушей трубки стетоскопа, опустила себе на колени. Младшая сестра воспользовалась этим и объяснила причину вызова.

- Она от меня заразилась. Принимала лекарства, какие мне выписали, но у неё кашель не проходит. Я боюсь, не было бы воспаления легких.
Врач слушала, глядя в одну точку. Наконец сестра повернулась.
- Дышите. Не дышите.
Младшая заметила, что врач не вставила трубки в уши, и подумала, что она сейчас спохватится, и они посмеются над её рассеянностью, но врач переставила головку стетоскопа на новое место.
- Дышите. Не дышите.

Вдруг младшая поняла, что врачиха проделывает манипуляции автоматически, что ей нет дела до больной. Разве так можно?! Надо было немедленно вмешаться, но было уже поздно. Врач собирала инструменты.
Ложитесь и укройтесь одеялом.
Врач торопливо писала рецепты. Младшая сестра стояла в растерянности, не зная, что делать и что сказать.
- Лекарства давайте три раза в день. Если через три дня не будет улучшения, снова вызовите врача.

Младшая сестра снова протянула врачу полотенце и мыло, но она опять от них отказалась. Она торопливо оделась, сама открыла английский замок и ушла.
Младшая несколько раз прошлась в прихожей от двери к двери, потом взяла в туалете веник и застыла с ним в раздумье. Её терзало чувство вины за то, что вовремя не одернула врача, и теперь не знала, что делать.

Если завтра снова вызвать, будут ругаться – гоняете врачей, у вас вчера был доктор. Придется спорить по телефону, а она не умеет настаивать, не видя перед собой человека. Вызовешь – придет та же самая. Подождать? За три дня ничего не случится.
Она зашла в комнату с веником, чтобы оправдать заминку.
- Что она сказала?
- Опасности нет. Скоро ты выздоровеешь.
- Раз, раз – и ушла. Не хотят лечить старуху. Вот встречу Новый год и умру.
- Перестань! Ты хочешь меня расстроить?

Младшая посмотрела рецепты. Лекарства знакомые. Для неё выписывали такие же. За ними не нужно идти в аптеку.
- Прими лекарство, – сестра молчала. – Слышишь! Прими лекарство!
- Приму через час – они всё равно не помогают. Лучше дай мне чаю.
Младшая направилась в кухню.
- Одень синюю кофту. Там форточка открыта. Ты думаешь, ты здорова, а ты ещё больная.

Выпили чаю. Младшая легла в постель. Теперь она вспоминала родных и знакомых. Прежде дом был полон гостей, приходили – было уютно и весело, а сейчас редко кто навещает, даже подруги – их уже мало осталось и все больные.
- И Катя не пишет.
- Вспомнила, – тихо, но раздраженно отозвалась старшая, – у неё своя семья и свои заботы.
- Могла бы написать. Когда училась в институте и жила у меня… а теперь ни слова.

Она встала, включила телевизор, чтобы отогнать грустные мысли.
- Ты телевизор включила? У меня от него голова болит. Он на меня плохо действует.
Сестра говорила с трудом. Пришлось выключить телевизор.

Младшая легла в постель с книгой, но читать лёжа после недавнего гриппа она не смогла. Полежала немного, отдыхая, потом осторожно включила радио. Шла веселая передача. Чтобы не беспокоить сестру, она настроила радио на тихую громкость, поэтому не сразу разобрала, что передают.
- По-моему, это Райкин? Да? Что он сказал? Хороший артист. Моя знакомая учительница его учила. Он в школе учителей представлял, особенно директора. Просто невозможно.

Надвигалась ночь. Ночью тяжелее. Не спится, а дел и занятий нет. Надо лежать и дожидаться рассвета. И так каждые сутки. Жизнь кончается, а жить хочется. Побывать бы в деревне летом, полежать бы на лугу среди цветов. Как хорошо было, когда работала, и силы были, и брались откуда-то. Она решила, что завтра обязательно выйдет на улицу, даже если ничего не нужно будет покупать. Потому что так вот нельзя.

А потом раздался звонок. Она подумала, что ей показалось, но звонок повторился. Она накинула халат и вышла в прихожую
- Кто там?
- Тетя, это я, Катя.
Она заволновалась, заспешила и поэтому долго не могла открыть дверь.
- Ты надолго?
- На неделю.
- Ты слышишь! – крикнула она сестре. – Катя приехала!
Сестра ей уже не отвечала.