Не своим голосом

Женя был Сашиным ровесником. Он жил в соседнем доме. Правда, ходил не в Сашину школу, а в ту, где преподавала его мама. Так он больше оставался под присмотром. Родители мальчиков дружили. И Саша с Женей ходили друг к другу в гости. Как-то Женя продемонстрировал свой школьный дневник. Дневник Сашу впечатлил сильнее, чем буклет с картинами. На каждом развороте помимо Жениных записей синим, красными чернилам были выведены нотации, жалобы и замечания учителей: и то он сделал не так, и это. Не вязалось это со спокойным успевающим по всем предметам мальчиком. Тем более, из интеллигентной семьи. Но Сашин папа иногда, шутя. говорил: семья – не школа. Неужто в школе Женя так преображался? 

Саша исполнился белой завистью. За какие подвиги Жене такие записи?  Сашин дневник по сравнению с Жениным ему показался протухшим мертвецом. Унылые синие записи домашних заданий.  И оценки в дневнике учителя ставили синим. Одна запись в Женином дневнике показалась Саше вообще отпадной. Внизу страницы было выведено крупными красными буками: «На уроке кричал не своим голосом»

- А каким не своим?  - заинтересовался Саша.

  Женя только махнул рукой и усмехнулся.  Повеяло тайной. В четырнадцать лет быть овеянным тайной - это круто. Сашиным кумиром был граф Монте-Кристо, таинственный, благородный и смелый. Но чтобы быть благородным, как Монте-Кристо, нужно быть богатым. Найти клад. С богатством и кладом проблемы. Рублями таинственность не измеряется.  Под таинственного и смелого, тяжело прокосить, если в карманах копейки на мороженное.  Зато записи в дневнике — это тот самый билет, который переводит совсем в другую весовую категорию и придаёт шарму.
.   
Первой Сашиной мыслью было одолжить у Жени дневник хотя бы на пару дней, чтобы выдать себя за крутого.  Было ему с недавних пор, перед кем покрасоваться. Началось с пустяка. Саша летом случайно в городе встретил Витю.   Знал его ещё по пионерскому лагерю.  Разговорились.  И Витя пригласил в гости. У них на участке груша столько народила, что девать некуда. Так что, можно и наесться до отвала и ещё с собой прихватить.

И поехал Саша в гости на тихую городскую окраину к Вите за грушами. В район частных домовладений. И вот, когда он балансировал с ведром на ветке груши, Витина калитка отворилась и Витю кликнула девушка. Недолгий разговор у калитки, и девушка вскоре ушла.  Саша, скрытый листвой, как пограничник в дозоре, смог на время замереть и разглядеть ее. И оценить. На пять с плюсом.  Никак не ожидал такую увидеть в подобном захолустье.  Конечно, он разглядывал ее чуть-чуть сверху и немого издали. Возможна оптическая иллюзия. Но что-то екнуло. И Саша понял, что, если у калитки было видение, оно было прекрасно.  Оно было выше его ведра с грушами. Судя по манере Витиной беседы, никаким флиртом там и не пахло. То есть, отметил Саша с облегчением, это не Витина пассия.

  Витя даже дал Саше авоську, чтобы отнести груши домой. Саша пообещал, что завтра он привезет авоську обратно.

- У нас авосек этих, как у дурня махорки, - сделал Витя благородней жест.

- Нет, я верну, - настаивал Саша.

 Витя посмотрел на него немного удивлённо.

- Что тебе за охота таскаться? Привезешь, когда захочешь.
 
  А Саша хотел. В следующий раз, Саша как бы невзначай спросил о незнакомке.

- Она с параллельного класса, -  Витя в столь важном для Саши вопросе оказался совсем немногословен.

 Словно он скрывал тайну. А тайна, как известно, привлекает. Даже не военная.   Саша чувствовал себя разведчиком в тылу врага, которому необходимо выведать военную тайну.  В результате он узнал, что у Вити есть приятели, которые. можно сказать, образуют своего рода компанию. За грибами недавно ходили. Иногда просто собираются. Побалдеть. Типа посиделок.  Саша может влиться, если, конечно, ему удобно из своего центра города с кинотеатрами сюда таскаться.    
 
Через день Саша вернул авоську.  И по новой влез на грушу. Только он отвлекся на сбор груш, Витя крутанулся и вернулся с той же девушкой.  Саша видел, как она вошла во двор. Она вошла, посмотрела и пронзила Сашу взглядом. Снизу-вверх. Так охотник сшибает уток на взлете.  Сашин папа сказал бы, пронзила стрелой Амура. Саша, как сбитый стрелой, спрыгнул и предложил девушке грушу.

Не такой ли плод предлагал отведать змей искуситель? Ева, прежде невинная, надкусив, поняла многое. Но, казалось, что девушка, и не надкусывая, уже знала, что Саша спекся, что он у нее в кармане.

- У нас самих кто бы собрал, - сказала она, -  От них только грязь и мухи.  Папа в рейсе. Мужчины нет. Мы с мамой не полезем.


  Это звучало заманчиво.  С одной стороны, непонятно, почему Витя ей не соберет. Впрочем, в этом районе совсем другое к грушам отношение. Витя и у себя не собирал. Но с другой стороны, это могло значить, что у нее нет кавалера.  И она  посмотрела на Сашу, как рентген. 

И на следующий вечер Саша собирал уже груши у этой самой Наташи.  А попутно выяснил, что у Наташи с математикой полный аут. Но, когда Саша стал напрашиваться, чтобы ее подтянуть, она только пожала плечами. 

-  Можно конечно, но зачем. Без теорем можно прожить. А тройку и так поставят, - она улыбнулась, - За красивые глаза. У нас математику мужчина ведёт.

    Саша, не глядя, поставил бы ей пятерку, просто за красивые глаза.  И все же ее подход его напряг. Может быть Наташа только прикидывается, что ей море по колено, а сама втайне переживает. Даже Соколова, последняя дубина в Сашином классе, которая ну вообще бум-бум дерево, абсолютно ничего не соображала, и та за оценки переживала. Постоянно подкатывала к Саше, чтобы списать математику. Соколова сидела через проход от него. Зрение у нее было, как у орла. Списывала на раз. А Саша свою тетрадь от нее и не закрывал. И домашние задания на переменке давал ей списывать.

- Тебе не стыдно? - выговаривала Соколовой математичка Тамара Ивановна, -   Вся   контрольная откровенно и нагло передрана у Нестеренко. Когда ты за ум возьмешься? Глаза красишь, а математики не знаешь, - и математичка, которая была их классным руководителем, с переводила взгляд на Сашу, - А ты, Нестеренко, зачем ей даёшь списывать? Ты думаешь ты ей лучше делаешь? Ты ей по сути жизнь ломаешь. Вот выйдет она из школы без математики, куда она пойдёт?  На панель?

Куда пойдёт Соколова Саша не задумывался. Но не мог отказать Соколовой. Уж так она на него умоляюще смотрела. А ему не только не жалко было. За ним висел должок. Он Соколову в прошлом году не смог потянуть. Тогда Сашу нагрузили комсомольским поручением подтянуть Соколову по математике. Он честно пытался. С десяток раз оставался с ней после уроков пока не понял: бесполезно. Соколова не могла взяться за ум. За то, чего у нее не имелось. Поэтому проще давать ей списывать. Но Тамару Ивановну не проведёшь. Сразу понимает, у кого Соколова списала. Однако, что она могла сделать? Только ругать Соколову. А той как от стенки горох. 

Но классная жизнь, несмотря на расписание уроков, непредсказуема.  Межу девочками в классе произошла какая-то размолвка. Казалось бы, какое дело Саше до их ссор.  А его рикошетом зацепило. Когда Тамара Ивановна в очередной раз стала долбать Соколову, Васильева вставила свое веское слово комсорга. 

 - А Нестеренко не просто так даёт списывать, - ехидно улыбаясь, произнесла Васильева.   

- А как? -  брови Тамары Ивановны поползли вверх, - Ты, Васильева, что имеешь в виду?
 
  - А вы их спросите, -  сказала Васильева, - Вы думаете у него по Соколовой комсомольское поручение? Как бы не так. У них сделка.  За каждое списанное задание – поцелуй.

- Что? – Тамара Ивановна посмотрела на Сашу в недоумении.

- Поцелуй, - припечатала Васильева, -  Соколова сама так нам говорила.

- Как это?  - задохнулась Тамара Ивановна, - Не может быть! Как это низко! Нестеренко!

- Я Соколову не целовал, - клятвенно заявил Саша.

И он почти не врал. Хотя случился некий скользкий момент в прошлом году.  Он сидел с Соколовой в пустой классной комнате и пытался ей хоть что-то вбить в мозги. В комнату заглянула завуч Ирина Павловна.

- А что это вы тут, голубки, воркуете? –спросила она.

- А мы математикой занимаемся, -  Саша почувствовал себя, как карась на сковородке, подозреваемым в преступлении, которого не совершал.

- Математикой? - лукаво улыбнулась Ирина Павловна, подошла к их парте увидела тетрадь и, казалось, даже разочаровалась, - Ну-ну, - сказала она и вышла.
 
  Ирина Павловна вела историю, и не в его классе. Возможно, посмотрела, и поняла, что она в математике такое же дерево, как и Соколова. Потому и ретировалась. Саша продолжил объяснять Соколовой теорему. Но улыбка Ирины Павловны не выходила из головы. Соколова сидела совсем рядом, и уже бы египетская мумия поняла, что он ей объясняет, а она не въезжала. И Саша решился на педагогический прием.  Нужно посмотреть тупице в глаза. Так, как смотрела ей в глаза Тамара Ивановна.  Он повернулся к ней и заглянул в глаза, ждал там проблеска. Соколова оторвалась от тетради, повернулась к нему. И ее улыбка показалась Саше похожей на улыбку Ирины Павловны. А может быть даже на знаменитую загадочную улыбку Моны Лизы. Проблеск в глазах Соколовой вроде бы намечался, но тот, который не касается математики.  Саша печально вздохнул, так как вздыхала Тамара Ивановна. И Соколова печально вздохнула следом. Она выдохнула, сдула локоны с виска. Ее локон пощекотал Сашину щеку. И это было так приятно, что в этот момент он чуть было не поддался запретному искусу. 

 Мелькнула мысль, вдруг искус пойдёт на пользу делу. Может быть, его поцелуй ее вдохновит, и она возьмется за ум. Саше казалось, что именно поцелуя Соколова от него ждала. Но не даром русачка всякий раз повторяла им великие слова Пушкина: «мне ни к лицу, и не по летам, пора, пора мне быть умней». И Саша рассудил, что ему не по летам, что нужно быть умней.  Тем более, в школе, тем более в суровой тишине учебного класса. Так что, Сашина клятва Тамаре Ивановне и коллективу, что он и в мыслях не держал целовать Соколову, была как говорится, фифти-фифти. 

- Ну и лопух, - сказал Рогов.

- И жалкий лепет оправданья, - усмехнулась Васильева.

-  Молчать! - прикрикнула Тамара Ивановна, - Чернышевский писал не давай поцелуя без любви. Нестеренко, неси дневник.

Судьбы свершился приговор. В результате у Саши в дневнике появилась жирная запись красными чернилами: родителям явиться в школу. Без объяснения причины.  Саша не мог объяснить маме, зачем вызывают. Вдруг наградить? И мама решила, что в школу пойдёт папа. Саша в папу пошел математическими способностями.

Тамара Ивановна сказала его папе, что она уже наслушалась и Сашиных оправданий, и объяснений Соколовой. Пусть теперь послушает отец. Саша стоял на своем. Он не целовал. Соколова потупив глаза, раскололась: она просто пошутила, чтобы Васильеву позлить. Чтобы Васильевой завидно стало.  Потому что Васильеву никто не целовал вообще.

- Хороши шуточки, -  сказала Тамара Ивановна, - Полшколы на уши поставила. 

- Ничего особенного, - усмехнулась Соколова, -  Это Васильева всех на уши поставила, а не я. Я пошутила, а она просто завидует. Я как сказала, ее аж закорежило. Потому что ее никто не целовал,

- Ну и что? Не целовал?  Время придёт поцелуют. Подумаешь, великое дело, – развела руками Тамара Ивановна, - Поцелуй не главное в жизни. Не о поцелуях в классе нужно думать. Тем более на математике.

-  Ну когда-то это случится, - сказал Сашин папа, - Гони природу в дверь, она войдёт в окно.

Тамара Ивановна оглянулась и посмотрела на окна пустого класса, в котором шел разговор. Окна были закрыты.

- Пусть лучше случится тогда, когда она контрольную самостоятельно напишет. Я ее сама поцелую.

-   Вот вы сказали, что поцелуете, если я напишу контрольную. Так почему я не могу поцеловать того, кто поможет контрольную написать? Как благодарность, -  Соколова поглядела на Тамару Ивановну так, словно самостоятельно доказала трудную теорему.

- Не откажешь в логике, - усмехнулся Сашин папа, - А вы говорите у девушки с математикой плохо. А смотрите, как рассуждает. В ней просто Эйлера не разбудили.

  - Васильева говорит, что комсомольские вожаки должны быть всегда и везде первыми, - проложила Соколова, - И Васильева хочет быть первой даже по поцелуям.

- Логично, - рассмеялся Сашин папа. 

- Мы тут не Васильеву обсуждаем, а твое недостойное поведение, - сказала Тамара Ивановна, - Ладно, обсуждение закончено. Подумайте над своим поведением. 


Тамара Ивановна встала. Весь пар ушел в гудок.
 

Саша полагал, что последует выволочка.  Но родители не заговаривали насчет вызова в школу. Только папа вспомнил, что в молодые годы выполнял когда-то своим однокурсницам проекты. Ему сделать расчеты было раз плюнуть. Причем за просто так. Даже не за поцелуй. За спасибо. 

- Так ты что, всем делал? - удивился Саша

- Нет, конечно, одной – двум. Но они были такими страшненькими, что мне их благодарность была не нужна. А потом стал умнее, старался только ради твоей мамы. Она тогда была на втором курсе, вся такая... ну, цветочек. Как твоя Соколова. А я на четвертом. Зубр. А эта Соколова девица что надо.

- Что там надо? – вспыхнул Саша, - Она дура набитая. И ничего у меня с ней не было.

- Дура? А так логично рассуждает. Видно не дура, раз на тебя присела.

 Папины слова и слова Тамары Ивановны стали зернами, павшими в почву, уже удобренную и Ириной Павловной, и Васильевой.  И после разговора с Тамарой Ивановной и папой он пересмотрел свое поведение.  И Соколова пересмотрела. И пришли к соглашению. Саша и дальше позволяет Соколовой списывать. Домашние задания бесплатно. А вот контрольная оценивалась в поцелуй. Соколова оказалась охотницей расплачиваться. Но поскольку, контрольных было немного, количество переходило в качество. Она вкладывалась в процесс.
 
Так что, когда после очередного прихода в Витину кампанию, когда Саша пошел провожать Наташу домой, он был уже мальчиком целованным. И когда Наташа сделала крюк, повела его в парк, Саша понимал, что не ради любования природой. С Наташей он зашел немного дальше, чем с Соколовой. Но черту не переступал. 

Сашу тянуло в Витину компанию. Однако очень скоро выявились его недочёты. Сашины занятия спортом накладывали ограничения. Он не пил, и не курил.  К тому же он был почти круглым отличником. И был загружен тренировками. Ему приходилось ездить то на соревнования, то на школьные олимпиады. Увы, все эти мероприятия проводились по выходным, без ущерба для занятий. И нередко сборы Витиной компании проходили без него. Так что, потом он, попав в компанию не мог нащупать нить разговора, так же, как Соколова на уроках математики.

Наташа сказала ему, что он парень стремный, умный, но немого скучноватый, зажатый. Разменивается по пустякам. И Женин дневник натолкнул Сашу на мысль.  Вот что нужно предъявить Наташе, чтобы не выглядеть скучноватым и зажатым. С таким документом он может вписаться, стать своим и даже душой компании. А если Женин дневник обернуть, чтобы не видно было фамилии, и предъявить? Дубликатом бесценного груза, читайте, завидуйте. Можно проканать за крутяка.  Мол «не боюсь я ребята, ни ночи, ни дня.» Но он как раз боялся. Боялся, что обман непременно раскроют. Стоит им только снять обложку. 

Нет, нужно заслужить такую запись в своем дневнике. Собственными усилиями. Чужими подвигами форсить неприлично. Но каким не своим голосом нужно кричать и на каком уроке? Понятно, что не на математике и физике. Это были мои любимые предметы.  На химии?  Химичка злопамятная. Потом у нее будешь бедным. На биологии? Биологичка просто из класса выгонит, а в дневнике не напишет. Историчка мягкая женина. Она вообще сделает вид что не слышит. На литературе? Саша пришел к выводу, что лучше всего кричать не своим голосом именно на уроке литературы.

  Но что кричать? Как это не своим голосом?  Кукарекать? Мычать? Гавкать? Мяукать? Куковать?  Хрюкать?  Блеять? Лучше мяукать. И всему классу потеха. И потом если блеять, то понятно, что не овца в класс пришла. А если мяукать, могут подумать, что кошка забежала случайно. И кто мяукает, сразу не поймешь. Беспроигрышный вариант. Саша немного потренировался. Получалось прекрасно.
 
За русачкой был замечен такой каприз с претензией - она давала задание: выучить стихотворение на выбор. И вызывала читать по желанию. Вот тут уж некоторые девочки изощрялись. Совмещали приятное с полезным. И лишнюю пятерку можно получить, и стишок выучить. Конечно про любовь. Это в дальнейшем не помешает. И сейчас всему классу о своей романтической натуре можно заявить. Вот она я, какая, лирикой фонтанирую через край. 

В этот раз   Васильева стояла у доски и читала стихотворение, несла пургу про лунный свет и высокие чувства. Наступил Сашин час. Он мяукнул раз. Нет реакции. Он мяукнул снова, громче, пронзительней. Васильева запнулась и прекратила читать.

-  Васильева в чем дело?  - спросила русачка.

-  Кто-то мяукает.

-  Продолжай. Не обращай внимания, - русачка одобрительно улыбнулась ей и закатила глаза, - Стихотворение прекрасное.

Васильева продолжила читать. Саша снова мяукнул. Громче. Но проклятая улыбка. Она Сашу выдала. Васильева заметила его улыбку. Она рванула к Саше. он не успел понять, как она влепила ему кулаком в лоб, всхлипнула и выбежала из класса. Класс застыл в недоумении. Девочки не понимали. Просто так девочка мальчику в лоб не засандалит. Но, с другой стороны, и мальчик просто так не замяукает. Какую-то ниточку между Васильевой и Нестеренко они проморгали.

- И я ее понимаю, - сказала русачка, когда дверь за Васильевой захлопнулась, как выстрел, -  Девушка читает такие прекарсные стихи, а он размяукался. Нестеренко, дневник на стол.

Саша не сопротивлялся, не спрашивал: за что. Ему того было и надо. Записи.

 - Я бы на твоем месте вышла бы и извинилась перед девочкой, - сказала русачка.

- За что извиняться? -  спросил Саша, - А то, что она меня ударила, за это она извиняться не должна?

-  Он ещё рассуждает, наглец. Выметайся из класса. Вот вы с ней и разберетесь. И пока не извинишься, не возвращайся.

Саша вышел из класса. В коридоре у окна тихо лила слезы Васильева. Саша подошёл.

- Ты чего охренела, руки распускать? – спросил он. Васильева не повернулась.

- Тебя из класса выгнали?  - помолчав, спросила она. В голосе слышалась робкая надежа.

- Нет. Я сам пошел тебя искать.

- Зачем? – снова в голосе надежа на то, что он не врет.

 - А, чтобы выяснить, с чего ты взбеленилась. Ну, мяукнул я. Что из этого?

- Просто так не мяукают, -  Васильева смотрела в окно. За окном чуть вдали располагались  аттракционы городского парка. Это был час занятий в школе. Час затишья. Ничего не работало. Карусель не крутилась. Лодочки висели как мертвые. - Я хочу на качели, - произнесла Васильева тоном маленькой капризной девочки.

Лодочками заведовала та самая тетенька, которая была, когда неделю назад Саша тут катал Наташу. И ему показалось, что она его узнала. Денег на качели хватало. Полчаса до самого конца урока Саша исправно трудился, он периодически приседал стоя в лодочке и, раскачивая ее, и думал, что же ему напишут в дневнике, что напишут в дневнике?

 Васильеву так укачало, что она, сходя с лодочки схватилась, за Сашу, взяла его за руку как маленькая. И долго так и шла. Словно забылась. Уже у школы Саша не убрал руку.
 
- Подумают ещё чего, - сказал он.

- Ну и путь думают, -  голос Васильевой звучал отчаянно и смело, словно она звала бойцов в атаку.

Наверное, Васильевой нужно было, чтобы так о ней думали. Но Саша думал о другом. Что напишут в дневнике?  Дневник ждал его на парте. Русачка подложила ему свинью, ничего не написала.