Боря и Женя

В начале 1979 года я ушел из семьи. Описывая это событие тогда, по горячим следам, я бы мог перечислить немало формальных причин этому, но сейчас, спустя столько лет, понял главное - я тогда почувствовал, что меня не любят, и скорее всего, тихо презирают. Во всяком случае, на шкале ценностей жены, мое место было в самом нижнем ряду. А тогда я не отдавал себе в этом отчет, а просто постоянно ощущал душевный дискомфорт. Его причиной могли быть тысячи мелких событий, которые, честно говоря, немного значили в отрыве от фактора, их породившего.

Наконец, после очередной ссоры, я хлопнул дверью, и ушел к родителям. Сначала как бы временно, но потом прижился там. Чем дальше, тем меньше мне хотелось бы возвращаться в прежнюю жизнь. До этого я не знал, что жизнь может быть так хороша, когда в ней нет некоторых людей.

Я восстановил отношения со старыми друзьями, слегка увядшими в последнее время, завел новых знакомых. На работе я переживал подъем, мое положение на ней упрочилось. Жена, скажем честно, делала попытки примириться. Но они были столь вялые и неубедительные, что можно было их как бы не замечать.

Случившееся я держал в секрете. Мое возвращение в семью было все еще очень вероятно. Я стоял в очереди на квартиру. Чтобы ее получить, требовалось вначале пожить в общаге, потому что первым квартиры давали ее обитателям. На общагу была своя очередь, и теперь она подходила. И вот, наконец, через пару недель после моего ухода, общагу дали. Я позвал жену ее посмотреть.

Мы пришли. Семейная общага была в обычном жилом панельном доме. Наша комната размещалась в трехкомнатной квартире. Комната как комната. Мы вышли на общую для всех кухню. От кастрюль на плите валил пар, туманивший окно. Везде что-то стояло. Из переполненного мусором ведра бодро прыснули рыжие тараканы. По их веселому виду было ясно, что они считают себя такими же равноправными жильцами этого дома, как и прочие его обитатели и живут с ними в мире. К нам вышли женщины в халатах, жившие в соседних комнатах. У одной на руках был ребенок. Они радушно приветствовали нас, новых соседей.

Я физически почувствовал отвращение моей жены при виде этой картины. Вся ее жизнь прошла в других интерьерах. Просторные комнаты с дубовым паркетом, кухня, где за обеденным столом ежедневно свободно садилось шесть человек, считая моего сына на высоком стульчике, на стенах – картины, писаные маслом. Солидные книжные шкафы. Везде стерильная чистота, порядок.

- Как тебе? – спросил я ее, когда мы вышли.

Она с мукой посмотрела на меня. Мол, ты еще меня и спрашиваешь, вынуждаешь отвечать.

- Я здесь не буду жить, - вымученно сказала она. Ей богу, в эту минуту мне стало жалко ее. Я ее понимал.

Этими словами она решила судьбу наших отношений. Я намеревался снова жить с ней семьей, если она пойдет в общагу. Тем самым, она бы показала, что для нее главное – это я. Это был барьер, который она должна была взять, если собиралась жить со мной дальше. Она и не подошла к этому барьеру, даже ценой потери собственной квартиры. Стыдно признаться, мне полегчало. Все прояснилось. Теперь я стал свободен. Сказать честно, мне уже не больно-то и хотелось обратно.

С другой стороны – сделай она этот встречный шаг, мы бы снова соединились в общаге, потом перешли бы в полученную квартиру, а там, глядишь... Может быть из этого что-нибудь бы и вышло.
 
Совесть мою подтачивала одна деталь. Когда я уже стоял в раскрытых дверях, заканчивая перебранку с женой, тестем и тещей, мой сын, не так давно научившийся ходить, подошел ко мне, и обхватил мою ногу, как бы не желая, чтобы я уходил. Забыть такое нельзя. Хотя я потом старался уделять ему внимание, когда только это было возможно, мысль о том, что я обокрал его будущее никогда не оставляла меня, но останься я там, жизнь нашей семьи на десятилетия стала бы филиалом ада для всех нас.

Прежде всего, я восстановил отношения с моим другом Борей, изрядно ослабевшие за время женитьбы. Говоря о Боре, прежде всего надо бы сказать, что он был рожден художником. Из этого вытекало все остальное: его поведение, часто иррациональное, манеры, внешний вид. Обычно он выглядел погруженным в себя, и выходил из этого состояния, чтобы сказать что-то, что заставляло меня задуматься. Хотя он читал много меньше, чем я, у него был безошибочный литературный вкус. Он, как и я, скрывал свои занятия, и неохотно показывал другим свои работы. Он не был профессиональным художником. Мы оба вполне успешно работали в проектных институтах.

Обсуждая, куда двинуть на майские праздники, Боря сказал:

- Давай позовем с собой Женю.

Я уже знал, что Женя недавно пришел в их мастерскую на должность главного конструктора, и осенью брал пару раз Борю с собой на охоту. Женя, оказывается, сам искал спутников для похода, и предложил нам отправиться на Или.

Женю я увидел на автовокзале, и он сразу же вызвал доверие. Невысокий, плотный, сбитый, с вьющийся бородкой, насмешливыми глазами. Он был лет на десять старше нас.

До Или мы добрались на рейсовом автобусе, и вышли перед плотиной. Дальше мы двинулись тропой через горы. В каком-то месте тропа вышла на дорогу, ведущую к проходной на ГЭС. Из караулки выскочила тетка с карабином, и всем своим видом дала нам понять, чтобы мы не совались на территорию ГЭС, обнесенную по горам колючей проволокой.

- Жаль, - сказал Женя, - по дороге идти гораздо легче. Говорят, что иногда охрана спит, и можно пройти.

Тропа огибала караулку, и уходила в каменистое ущелье, выходившее в конце концов, на берег реки. Его скалистое нутро мы проходили уже в темноте. Когда мы оказались на берегу, и, выбрав место, начали разбивать лагерь, Женя сказал:

- Рыба из водохранилища как-то попадает в водосброс и падает вниз с водой. Говорят, там дырявые решетки. Она глушится гидравлическим ударом, и дальше плывет кверху пузом. Пусть кто-нибудь возьмет лодку, и проверит, нет ли возле нас рыбы. Может, насобираем на ужин.

Он достал оранжевый пакет. Это была одноместная надувная лодка из какого-то военного спасательного комплекта.

Я мигом надул ее встроенным в нее насосом. Грести нужно было гребками вроде теннисных ракеток.

- Возьми фонарь. Не заплывай на течение - унесет в темноте. Ниже нас – скалы, не выберешься.

Было уже темно. Там, где мы стояли, у берега образовывался противоток, и вода в нем кружила. Рыбу я увидел сразу же. Ее было много. Судаки, в свете фонаря, висели кверху брюхом в прозрачной воде, распахнув свой зубастый рот и расшеперив жаберные крышки, просвечиваемые фонарным светом насквозь, и бросая тень на дно.. Какие-то были расклеваны чайками, и влачили за собой выпавшие потроха. За этой заводью мимо тек поток, мощь которого ощущалась в его дыхании.

- Здесь много рыбы, - крикнул я, - как узнать, где свежая?

- Жабры должны быть темно-красными.

Я выудил из холодной воды нескольких судаков. Палатку уже поставили и развели огонь. Я бросил куски рыбы на сковородку, которую я брал во все походы вместе с бутылкой масла и пакетом муки, после того, как прочел один рассказа Хэмингуэя про рыбалку. После этого в походах я пек блины или жарил грибы. До того мы с Борей ели суп и кашу из концентратов, и иногда консервы, если удавалось их достать.

Женя разлил по кружкам водку. Нет ничего вкуснее свежей рыбы у костра.

- Мы сейчас сидим в запретной зоне плотины, - сказал Женя, - рыбалка здесь категорически запрещена, да и просто так находиться нельзя. В любую минуту может нарисоваться рыбнадзор или мент. Поэтому, мы - просто туристы на привале. Вот поедим, переночуем, и пойдем дальше. Никакую рыбу им показывать нельзя. Надо ее прятать.

- А почему запрещена рыбалка?

- Во-первых, сезон еще не наступил, а во-вторых, вся рыба поднимается вверх по реке, натыкается на плотину, и накапливается. Здесь ловить ее было бы слишком легко.

- А как же рыбаки, повыше нас, мимо которых мы проходили? У них палатки, и спиннинги в открытую стоят.

- А это какие надо рыбаки. Нам с ними нечего ровняться.
 
Утро было свежее и безоблачное. Солнце взошло над плотиной и облило сиянием и блеском зеленоватый могучий поток воды, весь в змеящихся разводах, вытекающий неизвестно как из под плотины, перегораживающей скалистый каньон.

- Гляди, рыба!

- Где?

- Вон плывет.

Далеко выше по течению, на потоке обозначилась белое пятнышко.

- Давай, достань ее. Да зайди немного повыше, а то тебя снесет течением к скалам.

Я забежал с лодкой немного вверх, плюхнулся на воду, и погреб. Белое пятнышко разрослась в судачью голову. Выражение этой головы было ужасно. Глаза выбило из орбит и они торчали двумя шарами по сторонам, как у стрекозы или аквариумной рыбки. Жаберные крышки растопырились в стороы как крылья у бабочки. В широко распахнутой пасти торчали зубы. Все это просвечивало на солнце. Тело уходило под воду, прозрачную, как в горном ручье. Мутная вода Или в этом водохранилище отстаивалась.

Я подцепил судака пальцами под жабры. Он судорожно трепыхнулся было, и запрыгал в лодке, но через пару секунд затих.

И рыбалка пошла.

Надо было просто следить за рекой, и при виде белого пятна плыть ему наперерез. Глушака – так мы назвали добычу, взять под жабры было нетрудно. Один раз я сделал это неловко, и глушак судоржным импульсом ушел под воду. Я было огорчился, но он через несколько секунд всплыл неподалеку. Один раз я выплыл поздно и увидел, что обратный путь может закончиться у скал, на порогах. Тогда я поплыл к противоположному берегу, и потом тащил лодку вверх по течению, чтобы снова пересечь реку. Разумеется, босиком, по острым камням.

Все это время через наш лагерь тянулись местные, лет двенадцати-тринадцати, мальчишки-браконьеры, в основном, капчагайские. Они охотно вступали в разговоры. Женя подробно расспрашивал каждого.

- А что, рыбнадзор здесь часто шурует?

- Все время. Это сегодня все празднуют, а завтра они появятся.

- И как ты с ними общаешься?

- Ага, общаюсь. Бегу в горы, если увижу. Он туда за мной не побежит.

- А если внезапно поймают?

- Если поймает с рыбой – то сдаст в детскую комнату.

- Это плохо?

- Конечно. Это привод. А у меня их уже много. На родителей могут штраф наложить.

- Отец, поди, выпорет?

- Скорее всего. А сами-то мою рыбу, небось, едят. Но с рыбой меня редко ловят. А поймают без рыбы - только пендаля дадут.

- Пендаля просто так, ни за что?

- Они-то нас все знают. Знают зачем мы здесь. И мы их тоже знаем.

Самая знатная рыбалка была по их словам под самой плотиной. Из всех снастей у пацанов был кусок лески на мотовиле с блесной на конце.

- Рыбу мы прячем в горах под камнями. Если жарко, так подсаливаем. Дома мамка соль смоет – и ничего. Она от этого еще вкуснее. А можно потом и повялить на балконе. Отец любит ее с пивом.

Он явно гордился своей ролью семейного добытчика.

Выслушав его, мы с Борей унесли нашу рыбу в ущелье, и там соорудили тайник из камней.

Один пацан попросил у нас блесну. Он оборвал свою о каменистое дно. За блесну он дал нам каждому по жереху.

- Эти юные браконьеры вполне себе симпатичные, незлые дети, - сказал после этого я.

- Все же нам не надо бы разбрасываться вокруг палатки, - сказал Женя, - у нас слишком много вещей, о которых эти симпатичные, незлые детки только мечтают.

Солнце уже жгло вовсю. На высоком берегу было жарко, но у воды несло прохладой и покоем. Век бы провести здесь, но разве возможно такое?

- Теперь я буду сюда ездить всегда, - уверенно сказал я, - вот это рыбалка так рыбалка!

- Ну какая же это рыбалка? – сказал Женя, - если хочешь, мы найдем себе места получше.

Назавтра, когда мы уже собирались уходить, возле нас объявился мент с погонами младшего лейтенанта.

- Это запретная зона, здесь находиться нельзя, - сказал он, шаря глазами по кустам. Небольшая собачка, сопровождавшая его, обследовала всю стоянку кругами. Но наша рыба еще только ждала нас в паре сотен метров отюда, по пути через ущелье. Выпотрошенная, слегка подсоленая, упакованная в пакеты, укрытые под камни.

- Мы это знаем, - сказал задушевно Женя, - но когда мы спустились сюда, то увидели, что вниз идти нам не дает скала. Мы - туристы, мы собираемся отсюда плыть на лодках.

- Не задерживайтесь здесь.

- Через полчаса нас уже не будет.
 
- Так. А рыба у вас есть?

- Какая рыба, товарищ лейтенант? Мы не рыбаки.

Мент посмотрел на нас, и переключился. Какие-то городские придурки, наверно подумал он, бестолковые, бесполезные люди. И был, в общем-то, прав