Роман трилогия Дворяне. Книга первая

 На фотографии Семья Верещагиных, 1898 г.  На руках Семёна Александровича дочь Мария. В чёрном платке сидит мать Семёна Ал. Мария Нестеровна. С ней внучка Елизавета. Подпоясан ремнём Алексей. К Александре Ивановне прижалась Антонина. Елизавете девять лет, Алексею около восьми лет. АЛЕКСАНДРЕ ИВАНОВНЕ 36 ЛЕТ, СЕМЁНУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ 41 ГОД.
Весь роман иллюстрирован фотографиями из семейного архива и местного музея.
Здесь мне не удалось отобразить эти фотографии по техническим причинам.
               
                Предисловие.
    Так сложилось в советское время, что многие люди о своих предках мало знали. Это было не безопасно, если предки не являлись представителями рабочего класса.  Поэтому, зачастую  бабушки и дедушки были не многословны, рассказывая о своём прошлом. Мне в этом отношении повезло: мои бабушка и дедушка Сержпинские не побоялись рассказать мне о своих родителях, и я сначала кратко изложил эти сведения в виде родословной. Но текст получился объёмный, и я решил написать роман. Многие факты, из их рассказов мне удалось уточнить в интернете или  в Ярославском государственном архиве.  В конце книги некоторые архивные  справки прилагаются.   
 
     Однажды, мы с дедом Сержпинским Сергеем Николаевичем, моим полным тёзкой, поехали в Ярославль. Когда мы проезжали на автобусе мимо старых казарм на Московском проспекте, он мне и говорит: «Вот с этих казарм начался Ярославский мятеж 1918 года. Я участвовал в его подавлении, а мой родственник был среди мятежников». Потом дед не однократно рассказывал мне о тех событиях во всех подробностях. Много интересного приходилось слышать из разговоров бабушки с её подругами о старом городе Данилове, Ярославской области, о людях, живших в начале двадцатого  века. Бабушкины родители владели имением в деревне Гарь, возле Данилова, и  крестьянский быт тоже не раз обсуждался, а я с интересом слушал и невольно запоминал, словно записывал на магнитофон. Запоминал я такие разговоры с раннего возраста.
      Я видел, как  дедушка часто делал записи в свой дневник. Мне было любопытно прочитать, что он там пишет, но я не мог разобрать его почерк, мелкий и ровный. Когда я вернулся со службы в армии и был совсем взрослым, то попросил его почитать что-нибудь из дневника, и он несколько раз мне зачитывал отрывки из той драгоценной толстой тетради. Неожиданно для меня, он вдруг сообщил, что сжёг свой дневник и объяснил это тем, что опасается за меня и других членов семьи, так как ругал в дневнике Сталина. В тот период репрессий уже не было, но опасения у него остались.
      Была у бабушки родственница, двоюродная тётя, по материнской линии, Беляева Матрёна Никитична. Она работала служанкой у бабушкиных родителей в имении. Бабушку она старше лет на пятнадцать и знала много о жизни её родителей. Я помню, как она приходила к нам домой обедать и ужинать каждый день, так как у неё была минимальная пенсия 12 рублей, и она считала, что бабушка обязана её кормить. Она, не могла не разговаривать, сидя за столом. И каждый раз она что-нибудь вспоминала из прошлой жизни, рассказывала много интересного и смешного. Бабушка и дедушка очень хорошо к ней относились.
      Многие факты в истории страны, Советские руководители могли  исказить, если это было нужно, и  архивам не всегда можно доверять.  До сих пор историки не могут выяснить: «В октябре 1917 года был переворот или революция?» Дедушка был свидетелем этих событий.   Являясь студентом художественного училища барона Штиглица, он по заданию матросов, большевиков, охранял мост через мойку, вместе с другими  студентами. Мост находился не далеко от Зимнего дворца, и студенты узнали от юнкеров, как произошёл государственный переворот в России 25 октября 1917 г.
 
    Условия жизни в городе Данилове, где в основном в романе описываются события, внешний вид города, совсем не менялись, вплоть  до 1950-60 годов. Я родился в 1948 году и с детского возраста запомнил облик Данилова. Он, по словам дедушки, выглядел так же, как и до 1917 года. Только после Великой Отечественной Войны город немножко начал меняться; на месте рынка, в центре города, посадили деревья и устроили красивый сквер, с памятником Ленину, и с цветочными клумбами. На окраинах Данилова начали строить индивидуальные, деревянные, дома бывшие колхозники, которым удавалось уйти из колхозов, а за кладбищем расширялись мелкие предприятия  (молокозавод, кирпичный завод и машинотракторная станция). Облик города менялся очень медленно, и только с  1970 года, когда возле завода  Деревообрабатывающих станков стали строить современные многоэтажные дома со всеми удобствами, город стал меняться.   Поэтому, с детских лет, пока я не уехал из Данилова, я хорошо помню этот дух старины, исходящий от деревянных, двухэтажных домов, которым было более ста лет. Но они хорошо сохранились, и в них ещё долго жили люди. Мне удалось запомнить и старую электростанцию в Данилове, расположенную за Преображенским прудом. Дедушка мне говорил, что паровой двигатель, вращающий электрогенератор в электростанции, был привезён при содействии дедушкиного отца, моего прадеда, в 1914 году. Прадед выучился на инженера по проектированию и ремонту паровых двигателей  и помог родственнику - предпринимателю установить этот двигатель для вращения пилорамы в Данилове, но при Советской власти паровой двигатель перенесли в электростанцию. Я жил с родителями не далеко от электростанции и слышал, как паровая машина и днём и ночью пыхтела, словно паровоз.
      Во время гражданской войны в Даниловском районе действовали отряды восставших крестьян под предводительством Константина Озерова, а среди бывших дворян и купечества, в первые годы Советской власти, создавались тайные организации для свержения этой незаконной, как они считали, власти. Но чекисты не дремали, постепенно выявлялись контрреволюционные элементы и подвергались репрессиям. Сержпинские и Верещагины на себе испытали репрессии. Верещагин Семён Александрович, отец моей бабушки, был арестован и его чуть не расстреляли.  Человеческая история развивается по спирали, по кругу, и нынешнему поколению необходимо знать уроки истории. Всё может повториться, но лишь с небольшими отличиями. «Отобрать и разделить» - это самый простой способ у людей установить справедливость.
     Обо всём об этом и о любви, конечно, рассказывается в романе.  Большинство имён  главных действующих лиц настоящие, но и те имена, которые я изменил или не мог вспомнить и установить через архив, относятся к реальным людям.  Все события в романе основаны на рассказах моих предков, и на архивных материалах.
     Эта книга адресована, в основном, моим родственникам, друзьям и будущим потомкам. Возможно, будет интересно почитать и другим людям.
                Книга первая   
                Глава 1
                Отдых в Евпатории
     В августе 1916 года на Крымском побережье Чёрного моря  стояла жаркая  погода. На  безоблачном небе  ярко светило палящее солнце, а тёмно-синяя, бесконечная морская даль у самого горизонта затянулась  дымкой.
     Несмотря на тревожные  известия  с фронта,  на  пляже было всегда многолюдно.  По всему побережью Евпатории бродили и лежали полуобнажённые, загорелые люди, приехавшие с разных концов России.
     Большинство женщин старались соблюдать  приличие и одевали строгие купальные костюмы, однако от жары и духоты, многие из них потеряли всякий стыд и старались оголиться как можно больше.  На прибрежном песке часто попадались женщины, кое-как прикрытые узкими плавками и смущавшие своим видом молодых мужчин. Шедший по пляжу паренёк, такой же бронзовый от загара, как и большинство здешних обитателей, остановился возле девушки, лежавшей на песке. Её лицо было прикрыто газетой, а стройную фигуру обтягивал лёгкий купальник. Она не стеснялась оголить свой живот, а её грудь слегка прикрывал узкий лифчик.  Она почувствовала, что на неё кто-то смотрит, и выглянула из-под газеты.   
     Паренёк, смутившись, предложил:
     - Барышня, пойдёмте купаться, а то вы совсем сгорите на солнце.
     Она  нехотя приподнялась на локтях, оценивающе посмотрела на  юношу.
     -  Ладно, пойду, окунусь, только на глубину заходить не буду, плавать не умею.
     - Я тоже не умею плавать, – признался молодой человек, и они пошли по песку к едва заметным волнам, набегавшим на берег.   Рядом,  на мелководье, купались  ещё  три  девушки.
    Одна из них крикнула:
     - Катюша,  ты быстро находишь мальчиков.  Поделись опытом!
     Катюша не ответила, а, улыбнувшись, продолжала идти дальше, погружаясь в воду, пока вода не достигла её подбородка.  Она  окунулась с головой  и, вынырнув,  внимательно посмотрела на молодого человека.
      - Как  тебя зовут, незнакомец?  -   спросила она.   
      - Сергей Сержпинский.
      - Это что за фамилия такая? Польская или Еврейская?
      -  Да, нет, я русский.
      - А по какому случаю ты на море? Откуда приехал?
      - Я приехал с родителями и двумя братишками. У моего отца больные лёгкие, и ему врачи рекомендовали Крым. А живём мы в Петербурге, – ответил Сергей на вопрос девушки.
      - А здесь где живёте?
      - Здесь мы живём в гостинице, которая стоит рядом, на берегу.
      - Я тоже живу в этой гостинице, - сказала Катюша, - только за мной не ходи, я думаю, что ты мне в ухажёры не подходишь.   
      После этих слов она быстро направилась к берегу, разгребая руками  прозрачную морскую воду. Сергей последовал за ней в полной растерянности, размышляя: «Как же так? Ведь хорошо начиналось знакомство и вдруг такой поворот». Он никак не мог понять женской логики.
      - А чем я вам не подхожу? – крикнул он ей вдогонку.
      - Мне не понравилась твоя странная фамилия.
     Выйдя из воды, девушка подняла с земли  одежду, и, не одеваясь, в купальнике, пошла  вдоль берега, привлекая восхищённые взоры мужчин.  Подруги, не заметили её отсутствия и  продолжали  плескаться в морской воде.   
       «Моя фамилия тут не причём,- стал успокаивать себя Сергей, - наверное, слишком молод я для неё». Он понимал, что Кате на вид лет двадцать, а ему шестнадцать, и ей, конечно, нужны серьёзные отношения с парнем постарше.
      Сергей вспомнил, что мать послала его позвать отца, который в этот момент находился со своими новыми знакомыми в павильоне ресторана на берегу моря. Евпраксия Павловна (так звали  мать Сергея) купила у местных рыбаков свежую рыбу и собиралась приготовить её на костре, на  лоне природы.  С ней были два младших сына, Павлик и Глеб.   
      Сергей   вышел  из    воды   и    тоже   пошёл   вдоль   берега   по  направлению к павильону.
      Чтобы отвлечься от неприятного осадка на душе, после слов девушки, он взглянул на  морскую даль - там белели  паруса нескольких яхт. Казалось, что они совсем не двигались, а стояли на месте. Сергей всегда с завистью наблюдал за парусниками и мечтал также покататься по волнам.  Однако теперь это его не успокоило и не отвлекло от неприятных мыслей.  Ему вдруг стало ясно, что Катя не могла точно определить его возраст. За последнее время он быстро повзрослел и выглядел лет на восемнадцать, не меньше.  «Кто же наградил нашу семью такой странной фамилией? – размышлял Сергей, - надо спросить у отца. Может, мне поменять фамилию»?
      Павильон, в котором ужинал Николай Николаевич Сержпинский, был не большой, и мог вместить не более пятидесяти посетителей. Одновременно с Сергеем сюда подходили отдыхающие, мужчины были в плавках, а почти все женщины в купальниках, а их головы прикрывали  соломенные шляпы или  панамы из разноцветных тканей. Все эти люди садились за столики, возбуждённо разговаривали, кричали официантам.
     Отец, увидев сына, позвал его за свой столик.  Как раз у них с приятелями было одно свободное место. С отцом сидели бывший судья Голубев, и артист из  Ростова на Дону Володя Овчинников.  (Так они представились неделю назад при знакомстве). Держались новые знакомые всегда важно, вели заумные разговоры. Оба они из-за жары сидели в одних плавках, и в белых  панамах на головах. Николай Николаевич, опасаясь простудиться,  был в шёлковой светло-голубой рубашке, его голову и плечи прикрывала широкополая соломенная  шляпа. Выглядел он обыкновенно: худощавый, в очках, сквозь стёкла которых смотрели серые глаза.  Усы и бороду он недавно сбрил, считая, что так будет легче в жарком климате.  Бывший судья  без одежды, больше походил на  торговца, с такой же рыжей бородой, торчавшей  лопатой, и с большим животом.
       Николай Николаевич предложил сыну чаю из, стоявшего на столе, трёхлитрового,  фарфорового чайника. Сергей с жадностью выпил большую кружку.
      - Что тебе, Серёжа, заказать покушать? – Спросил он, но сын отказался, зная, что здесь всё дорого, и  у родителей деньги заканчивались. К тому же мать ждала их на ужин у костра.  За столом между приятелями шла оживлённая беседа. Николай Николаевич в этот момент больше слушал своих знакомых, чем говорил.
      Володя Овчинников  рассказывал о своих любовных переживаниях. Он был влюблён в молодую  актрису, работавшую вместе с ним в театре, а она только смеялась над ним и позволяла ухаживать за собой другим мужчинам.
     - Я не могу понять женщин, - взволнованно говорил артист, - они  много требуют.  Каждый день им надо дарить цветы и подарки, говорить всякие комплименты. Маргарита обещала мне быть верной на веки, и, как только я перестал дарить ей подарки, она переметнулась к Пудалову. Тот, конечно, богаче меня. Обидно, господа, очень обидно…               
     - Я верю вам любезный, красивые женщины на это способны, – важно произнёс бывший судья.
    Но тут внимание собеседников отвлёк молодой человек, вошедший в павильон с пачкой газет.  Охрипшим голосом он прокричал: «Господа, покупайте свежие газеты; новости с фронта, немцы перешли в наступление!»               
     Николай Николаевич купил газету и дал почитать вслух Голубеву. Сергей шёпотом  сказал отцу, что надо идти к матери. Она ждёт у костра. Но было неудобно быстро уходить, и пришлось ждать, когда закончится чтение газеты.
      В газете сообщалось, что немцы захватили Львов и Люблин и идут на Варшаву. На Балканском театре военных действий обещает вступить в войну Румыния на стороне  Антанты. В газете критиковали руководство русской армии за плохое снабжение войск продовольствием и боеприпасами.  Прочитав это, Голубев,  оторвался от газеты и воскликнул: «Какой ужас! Так мы потеряем Россию! Кругом предательство!»
      За соседним столиком сидел военный, с перевязанной рукой. О том, что он военный было понятно лишь по торчавшим из-за его щёк закрученным усам и по раненной руке. В Евпатории было несколько санаториев, превращённых теперь в госпитали для раненых.  Легкораненые часто появлялись на пляже. Сам этот усатый  был в одних трусах  и совсем не загорелый, бледный, как покойник. Услышав разговор о войне, он повернулся к соседям:
       -Уважаемые господа! Позвольте разъяснить вам ситуацию. Я воюю с четырнадцатого года.
       -  Будьте любезны, разъясните, –  обрадованно повернулся в его сторону бывший судья.
      - Недавно я прибыл на лечение с юго-западного фронта. Лично знаком с генералом Брусиловым. Слышали о нём?
     - Ну, как же, кто не читал про  «Брусиловский» прорыв, – поддержал разговор Володя Овчинников.
     - А начинал я воевать во втором корпусе и участвовал в сражении на Мазурских озёрах. Вы не представляете, какая это была мясорубка. От нашего полка осталась одна рота.  Я чудом выжил.
     Усатый придвинул свой стул поближе к слушателям:
   - Извините, не представился.   Подпоручик Соломин. Насчёт предательства в высших эшелонах власти  я согласен.  Даже среди русских генералов есть немцы. Я им не  доверяю. Да и в царской семье течёт немецкая кровь. У нас на фронте был случай, когда новобранцев посылали в бой с палками вместо винтовок. Патронов и снарядов не хватает, дисциплина на низком уровне, потому что солдаты  голодные и плохо одеты. Голодных трудно заставить подчиняться и соблюдать военную дисциплину.
      Володя с видом знатока заявил:
    - Это всё царица-немка вредит. И  слабовольный царь ей поддаётся.  Об этом все говорят, а слухи зря не рождаются. И Петербург переименовали в Петроград не зря.
    - Нет, господа, – вмешался Николай Николаевич, - государь наш порядочный человек и царица тоже. Нельзя верить слухам.
    - А нам,  откуда знать, ведь мы с царём не общаемся,  -  возразил  Голубев.
    И тут Николай Николаевич  всех удивил, сообщив, что знаком с Николаем вторым лично.
     - Что-то не верится, вы разве князь или министр?  Как вас могли допустить в царскую семью? Извольте объяснить, «уважаемый», -  совсем придвинувшись к столу, усомнился усатый.
     - Можете не верить, но я расскажу всё,  как было, – спокойно произнёс Николай Николаевич.
       Мы встретились с царём Николаем Романовым в январе 1904 года, в Петербурге.  Там  проводилась   международная  выставка детских   игрушек    «детский мир».  Я в этот период работал инспектором-учителем  художественной ремесленной школы в городе Тотьме,  Вологодской губернии, и представлял на выставке работу своих  учащихся.  На выставке были игрушки из дерева, сделанные руками детей, их в ремесленной школе обучали рисованию и  резьбе по дереву.  Так вот, на выставку,  в  Таврический  дворец   пришёл сам  Государь с супругой и детьми. Им очень понравились наши игрушки. Особенно Иван царевич на сером волке, и баба Яга в избушке на курьих ножках. По итогам выставки школу наградили золотой медалью, а меня царь премировал тысячей рублей и пригласил к себе поужинать. Во время ужина, познакомившись со мной, он сказал, что, если понадобится, то я могу обращаться к нему по любым вопросам.
     - И какое впечатление он произвёл на вас? – спросил артист.
    - Очень хорошее впечатление. Несмотря на то, что он так возвысился, был окружён важными людьми, в том числе и льстецами, всё же сохранил себя простым интеллигентным человеком,  держался со мной на равных, обращался ко мне на «Вы».
     - Да-а, это удивительно! – воскликнул Голубев.- Я слышал от знающих людей, что царь обращался к министрам на «ты».
     - Но самое удивительное дальше, – продолжал Николай Николаевич. – Царь по моей просьбе помиловал государственного преступника.
      - Да как же это?
      - Получилось так, что к нам в маленький северный городок Тотьму прислали несколько человек террористов в ссылку.  Все они оказались не страшными, а напротив милыми интеллигентными людьми. Они заходили к нам в школу, познакомились со мной и учителями, помогали нам пилить дрова, делали всё, что мы попросим.  Иногда я стал их приглашать к себе домой на чашку чая. У нас мы играли в шахматы, в лото  и другие настольные игры, беседовали на разные темы, штудировали иностранные языки.  Особенно я сдружился с Борисом Савенковым и с Анатолием Луначарским. Они отлично играли в шахматы. С Луначарским в ссылку приехала его жена, очень обаятельная и образованная женщина. Но  вскоре она  серьёзно заболела: местный врач подозревал у неё туберкулёз. Анатолий Васильевич тоже от неё заразился.  Летом 1904 года я поехал к царю на поклон, просить о помиловании Луначарского.  Ему запрещалось ехать с женой в Петербург к хорошим врачам. Царь принял меня без очереди, как старого приятеля, но помиловать революционера вначале отказался, тем более что начались революционные события: стрельба в разных городах, восстания крестьян. Мы с ним долго беседовали,  думали, как выйти из этой ситуации. Царь при мне говорил по этому поводу с министром внутренних дел. Я дал Луначарскому хорошую характеристику, и, наконец,   царь   решился его помиловать.
    - Непонятно, как вы с такими связями оказались в глуши, в местах для ссыльных? – с   нескрываемым удивлением спросил  Голубев.
    - Я по своим убеждениям  «народник», – пояснил Николай Николаевич. – Считаю, что бедность простого народа происходит из-за неграмотности. В этом я убедил и свою супругу. Чтобы победить бедность, надо ликвидировать неграмотность. Кроме того я люблю заниматься рисованием и живописью, а в Тотьме школа имеет художественный уклон. Мне всё равно, где жить, лишь бы заниматься любимым делом. Теперь, по причине моей болезни, я живу с семьёй в Петербурге, то есть в Петрограде.  По старой привычке я забываю, что он теперь Петроград.
     Николай Николаевич, после этих слов, встал из-за стола и, с подчёркнутым почтением, сказал:
     - Извините господа, мне надо идти, супруга ждёт. Она послала  сына за мной. А газету оставляю вам, желаю приятно провести вечер.
    - Как жаль, что вы уходите! – Вскочил с места Голубев, – Было интересно с вами побеседовать. Когда встретимся завтра?
     -  К сожалению, завтра мы отъезжаем домой, с утра пораньше.  Экипаж до вокзала мы уже заранее заказали.
     Пожав на прощание приятелям руки, и, выслушав ещё несколько пожеланий, Николай Николаевич  вместе  с  сыном  вышли  из павильона.   
     На пляже по-прежнему было многолюдно, везде на песке лежали отдыхающие, многие бродили между ними, одни заходили в воду, другие, искупавшись, возвращались обратно. Тем временем, солнце уже опускалось к горизонту. Жара утихала. На морском горизонте показался военный корабль. Люди обратили на него внимание и спорили: наш это корабль или турецкий. Многие опасались, не начались бы военные действия в Крыму. Ведь Турция воевала на стороне немцев.
       Евпраксия Павловна  давно приготовила на костре рыбу и ждала с нетерпением мужа. В мыслях она ругала его за то, что долго не идёт. Костёр совсем погас, когда на пологий берег стали подниматься отец с сыном.
       Тринадцатилетний Павлик и шестилетний Глеб побежали им на встречу, в шутку сообщая, что рыбу они всю съели, и  опоздавшим  ничего не осталось.
      - Ну ладно, переживём и без рыбы, – весело сказал отец.
      - Извини, Планечка, что мы задержались, - поцеловал он руку жене, которая с мрачным видом сидела у прогоревшего костра.
      - Не извиню. Ты же знаешь, что завтра рано надо вставать. А вещи у нас ещё не собраны.
     - Мама, не сердись на папу, давайте уже есть рыбу, – прижавшись к матери, попросил Глеб.
     Евпраксия Павловна погладила сына по головке, лицо её сразу подобрело, и она вынула из золы чёрную головешку.
      - Где же рыба? – шутливым тоном спросил муж.
      - Сейчас увидишь.
      Она стала ковырять ножом головешку, счищать с неё  гарь и внутри оказалась запечённая в тесте рыба. Таким же способом её родители раньше часто готовили рыбу и куриное мясо на природе.
      Рыбы в золе было много, так что все наелись досыта. После рыбы захотелось пить. Павлик  разжёг заново костёр, и языки пламени уже лизали котелок с чаем.  Пока он не закипел, Сергей спросил отца:
     - Ты не знаешь, папа, откуда взялась наша фамилия? Мне она очень не нравится.
     - Почему вдруг не нравится? – удивился отец.
    Сергей рассказал о неудачном знакомстве с девушкой, которой не понравилась его фамилия.
     - Если эта девушка оценивает парней по фамилиям, то она не далёкого ума, – высказал своё мнение  Николай Николаевич. - Хорошо, что судьба не свела тебя с ней. Она тебя не достойна.      
    - А я знаю, как образовалась наша фамилия, – заявил с гордостью Глеб. Раньше жил наш прадед Сергей в городе Пинске.  Поэтому, его прозвали  Сержпинский.
    - Правильно. Молодец, сынок, – похвалил его отец. – Только это был не прадед, а наш далёкий предок, живший в двенадцатом веке. Серж был сыном князя Пинского Ярослава.  Об этом мне рассказал мой отец, а ему его отец, и так далее.  По семейному преданию известно, что в то далёкое время на Пинское княжество напали Варяги. Город Пинск сожгли дотла, людей там много погибло. При обороне города князь Ярослав тоже погиб. Через некоторое время, город стали заново отстраивать, а князем Пинским стал Ярополк, старший сын Ярослава. Он послал своего брата Сергия послом к Литовскому князю, просить защиты для Пинского княжества. Поэтому, Серж остался жить где-то в Литве. Очевидно, там женилсяВ исторической книге я читал древний список  дворян Великого княжества Литовского. В этом списке есть и наша фамилия.
      Слушавший внимательно отца Глеб, спросил: «А кто такие Варяги?»
   - Варягами славяне называли племена, жившие вокруг Балтийского моря. Это были очень храбрые,  воинственные люди, и в большинстве рыжие.
      - Значит, рыжий Мишка из нашего класса тоже Варяг? – засмеялся Павлик.
      Сам он не Варяг, но, очевидно, его далёкие предки были Варягами. Ведь под Варягами подразумевались многие народы: это Шведы, Пруссы, Голландцы и другие. Среди русских тоже много рыжих, потому что Варягов русские князья нанимали к себе в войско, и они женились на русских девушках, оставались жить на Руси, превращались в русских.  С четырнадцатого по шестнадцатый век Пинское княжество стало входить в состав Великого княжества Литовского, а затем Литва вошла в состав Польского королевства.   
      - И когда же Сержпинские появились в России?
      - Из уроков истории в школе, я помню, что Польша и Литва вошли в состав Российской империи в 1793 году. А в начале девятнадцатого века в Петербург  приехал мой дедушка Франц-Иосиф Михайлович Сержпинский.  Он окончил в Петербурге медицинскую академию, затем служил штабслекарем в военном гарнизоне города Вологды. Сам являлся дворянином и женился на русской дворянке. У неё было поместье, но потом крепостное право отменили, и землю она продала.
     Пока Николай Николаевич рассказывал детям семейную историю, Евпраксия Павловна,  сняла с огня котелок с кипящим чаем и разлила его по кружкам:
     - Пейте чай, а то скоро  совсем стемнеет, - сказала она.
    Николай Николаевич взял кружку и, обжигаясь,  сделал глоток. Потом показал рукой на красный закат и восторженно произнёс:
    - Посмотрите, какая красота! Какой чудный пейзаж!
    С высоты берега открывался вид на море, над которым опускалось за горизонт багровое солнце. Ветер стал усиливаться, подгоняя к берегу пенящиеся гребни волн. Солнце окрасило море у самого горизонта в красный цвет, и оттуда, тянулась к берегу по волнам яркая оранжевая  дорожка.
 
 

 

               
                Глава 2
                Воспоминания предыдущей жизни.
      На вокзал в город Симферополь, Сержпинские приехали вовремя. Перед отходом поезда, они купили билеты в вагон первого класса, и, заняв места в отдельном уютном купе, смотрели в окно. По перрону ходили люди с вещами в руках, многие прощались с провожающими.  Среди гражданских лиц было много военных, это напоминало, что где-то идёт война. Однако, южное солнце и, ехавшие на морской курорт отдыхающие, отвлекали от мыслей о войне.
    И вот паровоз дал гудок, и вагон резко дёрнулся, со скрипом поехал вперёд, постепенно набирая скорость. Мимо проплывали  городские здания, затем, за городом начались сельские пейзажи. Глядя  в окно, Николай Николаевич, воодушевлённый приливом сил, понимая, что болезнь отступила,  мечтал о своей будущей карьере художника. По рассказам отца, он знал, что все предыдущие предки (пять поколений Сержпинских)  были художниками-любителями. Они в свободное от работы время писали картины, получалось не хуже, чем у профессионалов. Николай Николаевич с юных лет, по примеру отца, тоже  увлекался рисованием и живописью. Отец убеждал сына, что художники не все хорошо зарабатывают, и надо иметь настоящую профессию, чтобы зарабатывать себе на жизнь. По совету отца Николай поступил учиться не в художественную академию, а в техническое училище в городе Череповце. По окончанию училища он получил специальность инженера по ремонту и проектированию паровых двигателей.
      После училища он устроился на работу в Московский паровозостроительный завод. В Москве, после работы, он стал ходить на подготовительные курсы в художественное училище «Живописи, ваяния и зодчества», чтобы в дальнейшем поступить туда, учиться.  Он решил, вопреки наказам отца, стать художником.
 
                Художественное училище в г. Тотьме.
      Однажды, в художественное училище,  зашёл великий князь Константин, дядя Николая второго. Он был большим ценителем искусства, опекал поэтов, писателей и художников, сам писал хорошие стихи, неплохо рисовал. В тот момент на вечерних курсах занимался и Николай Сержпинский. Увидев натюрморт, написанный им, Князь Константин воскликнул: «Это писал большой художник!»  Познакомившись с автором натюрморта, он посоветовал:  «Зачем тебе, Николай, учиться, ты и так можешь писать картины, и даже обучать других. Сейчас требуется в Петрозаводское ремесленное училище преподаватель по рисованию и технологии. Я дам тебе туда направление и будешь получать хорошую зарплату». Так, Николай стал жить и работать в Петрозаводске. После смерти матери, из Вытегры, в Петрозаводск переехал жить и отец Николая с младшими братьями, Костей и Сашей.
     Семейная жизнь Николая тоже началась в Петрозаводске. Здесь отец познакомил его с очаровательной девушкой, дочерью коллежского асессора, Евпраксией Павловной Альбитской. Она была очень образованной невестой: как и её три сестры, знала в совершенстве четыре иностранных языка: французский, немецкий, польский и итальянский, в летние каникулы ездила с отцом и сёстрами за границу. Свадьба у Николая и Евпраксии состоялась в июле 1899 года, в Петрозаводске.
     В марте 1902 года, из министерства образования Николаю Сержпинскому пришло в Петрозаводск письмо, с предложением   переехать в город Тотьму для работы в художественной ремесленной школе инспектором-учителем.  Посоветовавшись с женой, он согласился.
        Город Тотьма располагался в самом дальнем углу Вологодской губернии и был окружён непроходимыми лесами на десятки  километров вокруг. Дорог туда не было, связь с внешним миром осуществлялась лишь по реке Сухоне. Зимой, когда река замерзала, транспортное сообщение прекращалось, или ездили по льду на лошадях, если снегу было не много.   
 
                Река Сухона
     Город был маленький, преимущественно состоящий из деревянных одноэтажных домов, лишь в центре Тотьмы стояли кирпичные двухэтажные здания, построенные местными купцами. На Сержпинских большое впечатление в Тотьме произвело здание художественной ремесленной школы. Оно располагалось на окраине города на левом берегу реки Сухоны. Своей изящной архитектурой это трёхэтажное здание ни как не вписывалось в маленький городишко. Построено оно было в основном на средства мецената Токарева Николая  Ильича, уроженца этих мест.   
     Все эти воспоминания Николая, прервала жена:
      - Коля, ты будешь пить чай? – Громко спросила она, стараясь перекричать шум от стука колёс,  проникающий в открытое окно вагона.
      - Да, – ответил он, отводя от окна свой задумчивый взгляд.
     В вагоне становилось очень жарко из-за того, что крыша раскалилась от палящего южного солнца. В купе, в этот момент, проводник принёс на подносе горячий чай и пирожки. Выпив горячего чая, Николай Николаевич сильно вспотел и вынужден был снять намокшую рубашку. В  окно дул с наружи раскалённый воздух, не уменьшая  жары. Казалось, что люди в вагоне находились в бане, и по этому поводу все шутили, мол: «не хватало только тазиков с водой и веничка, чтобы попариться».   Евпраксия Павловна тоже разделась до купальника, а мальчишки сидели в одних трусах.
      - Коля, ты бы одел другую рубашку, а то простудишься, – беспокоилась жена.
      - А вы все не простудитесь?
      - Но ты же не здоров, тебе надо особо остерегаться.
      Николай Николаевич согласился и, достав из чемодана, свежую белую рубашку, переоделся.
      К вечеру жара ослабла, все успокоились, и началась не принуждённая беседа.  Обсуждали предстоящие семейные дела и насущные денежные проблемы.
     - Папа, почему мы едем в Вологду, а не в Петроград? – Спросил отца младший сын Глеб, самый любопытный из детей. Не зря его в шутку называли «почемучкой».
     - Мы туда едем, чтобы получить деньги за пароход, который сдавали в аренду родственникам.  Деньги у нас заканчиваются, надо жить на что-то, пока я не устроился на работу.
    - А что это за пароход, где он?
    - Пароход я построил сам, когда мы жили в Тотьме, тебя тогда ещё не было на свете. Ты родился в 1910 году, а пароход я построил на год раньше.  Купил я по низкой цене старый баркас и к нему сломанный ржавый паровой двигатель. Всё отремонтировал. Не зря же я учился на инженера по ремонту паровых двигателей. Баркас тоже подновил, покрасил, потом прокатился несколько раз на своём маленьком пароходе по нашей реке Сухоне и сдал его  в аренду родственникам, купцам Ширгановским. Этот пароходик теперь таскает баржи с товарами по реке Северной Двине.  Мы договорились с купцами, что через пять лет они выплатят мне пять тысяч рублей.
     - А кто такие,  Ширгановские? – вновь задал вопрос Глеб.
      - Моя двоюродная тётя вышла замуж за купца Ширгановского, и живут  они в Вологде.
      После этого объяснения, семья обсудила предстоящее поступление Сергея – старшего сына,  в художественное училище, в Петрограде. Ещё в прошлом году отец начал готовить сына к вступительным экзаменам, учил его срисовывать карандашом гипсовые фигуры с натуры, а мать занималась с ним по русскому языку и математике. Было решено ехать Сергею в Петроград одному прямо из  Москвы. Всё равно там будет пересадка на Вологодский поезд.  Экзамены в художественном училище должны начаться 20-го августа.   
     Устав от разговоров, Николай задремал, и вновь его мысли вернулись в прошлое.       Работа руководителя художественной ремесленной школы была интересной, но и трудной. Преподавателей в школе не хватало. Пришлось приглашать  работать преподавателями своих друзей и родственников. Например, на должность учителя математики он уговорил приехать Томилова Тараса Васильевича, который был женат на сестре Евпраксии - Людмиле. Удалось уговорить приехать в Тотьму и знакомого художника Лашина. С ним,  Николай  очень дружил, они часто ходили вместе на природу писать этюды.
      В 1913 году они с Лашиным поехали на моторной лодке по реке Сухоне ловить рыбу, этюдники тоже взяли. Маленький  мотор внутреннего сгорания, для  лодки, Николай купил в Англии, куда ездил с женой к её сестре в гости.  Альбина Павловна – старшая сестра Евпраксии Павловны, была замужем за английским дипломатом, по фамилии Гамбургс. Из Петербурга, где Гамбургс служил в  Английском посольстве,  он увёз жену жить в Англию. И в дальнейшем, они переехали в США.
     Когда художники отплыли на моторной лодке далеко, погода неожиданно испортилась, пошёл дождь, подул холодный ветер.  Николай сильно озяб и в этот же день слёг от воспаления лёгких. В 1913 году болезнь у Николая  затянулась, воспаление лёгких перешло в бронхит, и ему пришлось уволиться из ремесленной школы, чтобы  ехать лечиться в Петербург.  Моторную лодку он подарил своему  другу Лашину, который после Сержпинского стал директором ремесленной, художественной школы.   
    Глядя в окно вагона, Николай  вспоминал прошлую жизнь и строил планы на будущее. За окном мимо пролетали, словно  прожитые годы, дома, деревья, великолепные пейзажи украинских степей, с живописными берегами Днепра.
     После увольнения из ремесленной школы, он много ходил по врачам, пил лекарства, ездил на курорты и даже в Китай на иглоукалывание. Но до конца вылечиться не удавалось, болезнь то затихала, то вновь обострялась. Когда наступало облегчение, он писал картины, накапливал их для персональной выставки, мечтал стать известным художником. Жила семья Сержпинских всё это время на деньги, полученные в наследство от умерших родителей. Ведь мать Евпраксии Павловны была из богатого рода Новгородских помещиков Соколовых. Сама Евпраксия Павловна часто брала заказы на переводы иностранных книг на русский язык. За эту работу ей неплохо платили.
     Во время отдыха на море Николай Николаевич успел написать несколько этюдов, но считал их не удачными, так как писал через силу, из-за того, что неважно себя чувствовал. Здоровье у него стало налаживаться только в последние  дни  пребывания на курорте. Это усиливало нетерпение поскорей приступить к реализации всех планов. Он смотрел в окно вагона и теперь почти не замечал проплывавших мимо пейзажей. Мысли были где-то далеко в будущей жизни.
     Когда поезд шёл по Украине, то на вокзалах приходилось наблюдать, как Российских солдат отправляли на войну. В одни эшелоны загружали новобранцев, а из других выгружали гробы и раненых.  Тяжело было наблюдать эту картину, и не верилось, что где-то идёт война, гибнут люди.
     Евпраксия Павловна рассуждала на этот счёт:
     - Если бы ты, Коля, не болел, то возможно, тебя бы мобилизовали и, наверное, уже ты мог бы погибнуть.  Сейчас многие наши родственники воюют и твои братья тоже.
     Николай с грустью произнёс, глядя в окно:
    - От брата Кости были письма, а Саша что-то не пишет.
   Николай не мог даже предположить, что жить ему  и без войны осталось два дня с половиной. Пока он ехал в жарком и душном вагоне, где дули сквозняки, они, словно пули, сразили его наповал.  С высокой температурой он слёг, когда поезд проезжал  город  Курск.
      В Москве, на вокзале, Евпраксия вызвала дежурного врача. Она выглядела солидно в своей модной одежде и пышной шляпке.  Такой красивой женщине,  конечно, не могли отказать. К месту на вокзале, где расположились Сержпинские, пришёл мужчина с интеллигентной бородкой, в белом халате, в очках и с чемоданчиком в руке. Он достал из чемоданчика медицинскую трубку, прослушал больного и сделал заключение, обращаясь к жене: «У вашего мужа двустороннее воспаление лёгких».
     Эти слова её словно ошпарили, её лицо покраснело, руки мелко задрожали. Она знала примеры, когда от двустороннего воспаления лёгких люди быстро  умирали.
    - Коленька, я устрою тебя здесь в больницу, –  сказала Евпраксия встревоженным голосом.    -  Денег на больницу у нас должно хватить.
    - Нет, Планечка, мы поедем, как и решили в Вологду, там я буду лечиться. А деньги нужны Серёже. Иначе он не успеет на экзамены.  Не в первый раз я болею воспалением лёгких, уж привык. Знаю, что вылечусь.  И лекарства необходимые у нас есть.
     Николай Николаевич с трудом приподнялся с деревянного, вокзального дивана и чуть не упал, но старший сын и жена успели поддержать его.  Видя это, врач даже не взял  денег.  Как и подобает докторам, он оказался очень добрым человеком, поинтересовался у Евпраксии Павловны, какие у неё есть с собой лекарства и очень удивился, что есть даже китайские  иголки для иглоукалывания. На прощание он пообещал утром прийти проведать больного. По расписанию следующий поезд на Вологду должен отправиться завтра  в восемь часов  утра. Придётся сидеть на вокзале всю ночь.
      Когда врач ушёл, стали собирать в дорогу Серёжу. Оставив больного мужа с младшими детьми, Евпраксия ушла провожать сына до стоянки извозчиков. Ему надо было переехать на Петроградский вокзал.
      Вернувшись, она обнаружила мужа лежащим без сознания на жёстком,  деревянном диване. Он начал бредить,  как ребёнок,  плаксивым голосом, звал свою маму. Младшие сыновья в растерянности сидели рядом. Несмотря на вечерний час, на вокзале было тесно. Люди недовольно, со злобой косились, на развалившегося в ботинках, на диване, бледного небритого мужчину. Пришлось объяснять им, что это больной простудой человек. Многие испуганно шарахались в сторону, опасаясь: «Не тиф ли у больного».  В основном, в поездах и на вокзалах, обитали люди, прилично одетые, из обеспеченного сословия, и такое враждебное отношение к больному, как-то не соответствовало их интеллигентному виду.  Евпраксия не стала обращать на людей внимания, намочила платок водой из бутылки и стала прикладывать его ко лбу мужа. Её охватила в этот момент невыносимая тоска. Она чувствовала себя несчастной и беспомощной, на этом чужом, враждебном вокзале.
     Николай в свои сорок два года выглядел гораздо старше. На его осунувшемся,  бледном лице, выросла большая щетина. Он хотел вновь вырастить, как и прежде, бородку и усы, в дороге не брился.
    Через какое-то время он очнулся и жена, сдерживая слёзы, стараясь говорить ровным голосом, спросила:
      - Ну, как ты себя чувствуешь?
      - Очень пл… – не договорил Николай до конца, слово «плохо». Он не хотел огорчать любимую.
      – Я чувствую себя вполне сносно, – добавил он и попытался улыбнуться.
      - Давай поставим тебе иголки, – предложила Евпраксия.
      - У меня руки с того раза исколоты. Поставь иголки на ноги, я показывал тебе, куда надо втыкать.
     Она достала из саквояжа коробочку с золотыми и серебряными китайскими иголками, сняла с мужа ботинки,  носки, и стала осторожно втыкать в подошву правой ноги серебряные иголки, а в подошву левой ноги золотые. Она знала, что иголки должны проколоть кожу не глубоко, чтобы  не текла кровь.
     И действительно, больной почувствовал облегчение. Он даже сел на диване, озираясь по сторонам мутными, ещё до конца не просветлевшими, глазами. Иголки жена собрала в коробочку и сунула её обратно в саквояж.
     - Серёжа уже уехал?  –  Спросил  Николай Николаевич.
     Павлик и Глеб почти хором сообщили, что уехал. Они обрадовались улучшению самочувствия отца. Мальчики всё это время, пока отцу было плохо,  вели себя тихо, видимо, переживали. По своему  характеру они были подвижными и шаловливыми детьми.   
     Евпраксия дала больному выпить микстуру, которую приготовил друг семьи, хороший врач, тоже живший в Петрограде. Микстура снижала температуру. Выпив её, Николай откинулся на спинку деревянного, вокзального дивана, и закрыл глаза. Жена озабоченно смотрела на него.
     - Коленька, тебе стало легче?
     - Да,  Планечка,  только голова кружится. Но это пройдёт, я  знаю. Выпить бы чего-нибудь кисленького. Может, купишь здесь какого-нибудь соку?
     На вокзале всю ночь работал буфет, и Евпраксия встала в очередь, чтобы выполнить просьбу мужа. В это время  с дивана напротив  подошёл бородатый, хорошо одетый низенький человек и обратился к Николаю:
      - Уважаемый, дайте закурить.
При этом он близко наклонился к больному, словно тот плохо слышит.
      - Извини, не курю, - ответил Николай.
      Мужичок как-то быстро юркнул в сторону и исчез в толпе прибывающих на вокзал пассажиров. Когда Евпраксия вернулась с купленным соком, то муж попросил её вновь повторить процедуру иглоукалывания, но коробочки с иголками на месте не оказалось.
      - Это, наверное, тот дядька иголки украл, который просил закурить, - предположил Павлик.
     Сержпинские с возмущением стали обсуждать это неприятное происшествие. Они не могли понять, как вор ухитрился достать незаметно из саквояжа коробочку.
      Евпраксия даже заплакала.
      - Что  за люди эти воры. Работать не хотят, так и смотрят, где бы стащить что-нибудь.
      Она вытерла платком слёзы и, успокоившись, произнесла:
      - Ладно, бог его накажет. Всё в этом мире не остаётся безнаказанно.
      - А ты, Планечка, опять в бога стала верить? – удивился Николай.  Он сам недавно стал атеистом, прочитав статью профессора Дарвина в журнале. Жену он тоже посвятил в эту теорию.
      - Не знаю, Коля,  без бога не проживёшь, на кого нам ещё надеяться, если не на бога – сказала она, тяжело вздыхая.   
                Глава 3
                Остановка в Данилове
       Поезд  отправился из Москвы точно по расписанию, в восемь часов утра.  Жена и дети с трудом довели больного до вагона Вологодского поезда. Николай Николаевич сильно ослаб и еле передвигал ноги. Выпив микстуру, какая имелась от простуды, он лёг на нижнюю полку в купе вагона и быстро уснул. Его дыхание было не ровное, он часто надрывно кашлял. Какое-то время кашлять перестал, и Евпраксия не могла понять: уснул он или впал в беспамятство. Но, вскоре муж открыл глаза и, задыхаясь,  слабым голосом произнёс: «Священника позовите, умираю!»
     - Где же я найду в поезде священника?  –  испугалась Евпраксия и заплакала.
    Дети тоже зарыдали, но Павлик, пересилив  себя, взял мокрый белый платок и приложил к потному лбу отца.  Он сильно потел от высокой  температуры, тяжело дышал,  задыхался и вновь потерял сознание. Евпраксия и дети хлопотали возле него,  пытаясь помочь: прикладывали мокрый платок к голове больного, но всё было безрезультатно.
    -- Мама, сходи, поищи врача, - сдерживаясь от слёз, сказал Павлик.
    -- Как я оставлю вас…, - всхлипывая,  проговорила мать. – Ладно, пройдусь по вагону…
    Мать ушла, а дети остались и не отводили глаз от отца. Глеб уткнулся головой в его ноги, прикрытые одеялом, и причитал плаксивым голосом:
     - Папа не умирай, я не хочу, чтобы ты умирал…
     Николай Николаевич и до этого имел бледный болезненный вид, но теперь он стал совсем не узнаваемый: лицо, заросшее щетиной, приобрело зеленоватый оттенок, как у покойника,  и появились  опухшие мешки под глазами.  Вскоре Евпраксия вернулась с какой-то женщиной в чёрном платке, похожей на монашку.
    Входя в купе, монашка тихо проговорила:
 - Надо надеяться на милость божию.
   Затем она начала не громко читать молитву, шевеля своим беззубым ртом.  Николай Николаевич очнулся и, увидев женщину в чёрном платке, произнёс:
    - Я очень виноват перед ними, - он с усилием указал пальцем на жену и детей.
    - Не надо, ничего не говори, - с ужасом в глазах прокричала Евпраксия. - Лежи тихо, Коленька, береги силы, ты не умрёшь, всё будет хорошо!
    - Умру, мне очень плохо. Прости, Планечка, что бросаю тебя одну с детьми… Ты молодая, найди хорошего отца для детей…
    Монашка закончила длинную молитву «за здравие», и, сложив руки на груди, продолжала стоять, склонив голову. Евпраксия всё поняла и сунула ей в руки трёхрублёвую ассигнацию.  После этого монашка торопливо удалилась.
    Поезд, в котором ехали Сержпинские, приближался к Ярославлю.  Находясь в бреду, Николай Николаевич вдруг затих. Жена предположила, что он уснул, но дыхания было не слышно. Тогда Евпраксия решила проверить пульс и испуганно, обращаясь к детям, сказала: «Отец  умер».
      Осознав, что произошло, они все трое долго рыдали. Наконец, измучавшись от слёз, начали думать, что делать. Мать напомнила Павлику и Глебу, что в уездном городе Данилове, который находится за Ярославлем по пути в Вологду, живёт её родная сестра Валентина. Она была замужем за Григорием Воденковым, и они имели в Данилове мясную лавку.
     Поезд в Ярославле стоял долго, и  Евпраксия успела дать телеграмму в Вологду, о том, что умер муж и приехать не может, а затем телеграфировала в Данилов, чтобы встречали её с покойником. От Ярославля до Данилова ехали около пяти часов. Железнодорожная колея была одна, поэтому поезд долго ждал на станциях-разъездах, чтобы не столкнуться со встречным поездом.   
      Пока ехали до Данилова, Евпраксия и дети молчали. Евпраксия переживала, как её встретит сестра? Получила ли она телеграмму о том, что в дороге умер Коля? Сомнений и тревог было много: надо где-то похоронить мужа, достойно, по христианским обычаям, с отпеванием в церкви. Временами ей казалось, что Коля не умер, а лежит без сознания, но в очередной раз, проверив пульс, она убеждалась, что он отошёл в мир иной. Для убедительности, она даже подставила к его рту зеркальце, но оно не запотело. Его лицо приняло спокойное выражение, словно он спит.  Евпраксия стала вслух с ним разговаривать плаксивым голосом:
    - Почему ты, Коля, не берёг себя, сидел на сквозняке у окна? Хотя я тебя ругала за это, а ты меня не послушался.
    Дети были рядом и, после слов матери, вновь зарыдали. Она и сама не удержалась и громко завыла, каким-то не своим голосом.
     В Данилове  Евпраксия не была ни разу, хотя муж  был два раза, но в дальнейшем она собиралась навестить сестру. Подъезжая к городу, она увидела деревянные дома, из-за которых выглядывали купола церквей.  Она не обратила внимания, на облик города, так как была подавлена своим горем, однако она поняла, что это такой же маленький уездный городок, как Тотьма.
     На дощатом перроне не большого деревянного вокзала Сержпинских встретила толпа родственников. Первой к Евпраксии бросилась в объятия сестра Валентина. Они обе расплакались, а Григорий – муж сестры,  старался спокойным басистым голосом их успокоить:
              - Ну, хватит реветь, Коля теперь будет в Раю, а там хорошо, – говорил он.
     Незнакомые мужчины из толпы родственников, вынесли из вагона Николая Николаевича и уложили на телегу, закрыв белой простынёй. Затем отвезли его в покойницкую часовню, которая находилась возле кладбищенской церкви. Через два дня Николая Николаевича похоронили на Даниловском кладбище. Провожали его в последний путь человек десять, не больше. В Данилове, при жизни, он был только два раза, в 1914 году, когда помогал устанавливать на пилораме паровой двигатель и через несколько месяцев проездом в Китай, на лечение,  поэтому здесь его мало кто знал.
       Сыну Серёже Евпраксия не стала сообщать о смерти отца. Она побоялась, что это помешает ему сдать экзамены в художественное училище.
     На последние деньги Евпраксия организовала поминки в доме родственников Воденковых. Их двухэтажный дом стоял в центре города напротив рынка; на втором этаже они жили, а на первом был магазин «мясная лавка».  Помянуть Николая Николаевича пришли: сестра Григория Воденкова  Кира и её муж  Фёдор Кукушкин. Они тоже жили в Данилове и владели столярными мастерскими. (После революции из этих мастерских был образован Даниловский промкомбинат). С ними пришли родители Фёдора, пожилые люди, им было по восемьдесят лет. Присутствовали также дети Сержпинских и дети Воденковых. В семье Воденковых тоже было трое детей, как и у Сержпинских. Старший Сергей, ровесник Сергею Сержпинскому, средняя дочь Надя, в возрасте тринадцати лет - ровесница Павлику, а младшему Витюше было  одиннадцать лет.   
     В большой комнате-гостиной, на втором этаже,  стоял накрытый закусками стол. Посреди стола громоздилась трёхлитровая бутылка грузинского красного вина. Её выставили хозяева дома из своих запасов. Несмотря на то, что в стране действовал сухой закон, в Данилове его плохо соблюдали.
     Сёстрам - Альбине в Англию и  Людмиле в Тотьму, Евпраксия уже сообщила телеграммами о своей беде. В день поминок от них  с почты принесли телеграммы соболезнования. Братьям мужа телеграммы давать она не стала – всё равно  получить не смогут, оба на фронте, решила сообщить о смерти Николая их жёнам в письмах.
     Когда пришли  Кукушкины, Григорий пригласил всех за стол. Он налил  в бокалы вино. Детям тоже поставили маленькие рюмочки, ведь вино было слабое, виноградное. Николай Николаевич никогда крепкие спиртные напитки не употреблял, поэтому его решили помянуть сладким вином.
     Хозяин дома первым произнёс  речь, стоя с бокалом вина в руке:  «Дорогие родственники! – сказал он. - Сегодня мы поминаем нашего дорогого Колю, которого я хорошо знал. Не раз я бывал у него в гостях, и он тоже в позапрошлом году  приезжал к нам, и последний раз  на Рождество, только он был у нас не долго, ездил потом в Китай лечиться».
     Григорий говорил сбивчиво, и долго. Из-под его густых бровей смотрели на присутствующих добрые, слезящиеся глаза. Одет он был в парадный чёрный костюм тройку и белую рубашку с галстуком, но из-за выпиравшего живота, костюм сидел на нём мешковато.  Как и многие мужчины, он носил усы и небольшую бородку. Закончил Григорий  свою речь примерно так:   
     «Николай всегда нас с Валей приветливо встречал.  Помню, как в Тотьме мы ходили с ним на рыбалку. Река у них широкая и рыбы в ней много, не то, что наша Пеленда. Он был молодец, не важничал, хотя и столбовой дворянин, держался со мной на равных. Я ведь простой мещанин, и малограмотный. А он инженер по паровым машинам. Жалко, что мы потеряли такого умного человека. Вечная ему память!»
         После Григория сказала несколько добрых слов его жена Валентина. Много она не смогла говорить, потому, что не сдержалась от слёз. Она посмотрела на свою сестру, сидевшую с опухшими  от слёз и бессонных ночей глазами, вся убитая горем. Как и у других присутствующих женщин, на её голове был чёрный траурный платок.
     - Давайте помянем усопшего, - прошепелявил беззубым ртом   отец  Фёдора Кукушкина.
     - Молчи старый пьяница, - одёрнула его жена, тоже беззубая, вся  морщинистая старушка.  Григорий вопросительно посмотрел на Евпраксию, и та взяла бокал:
    - Да, давайте помянем, - коротко сказала она и выпила вино.  За столом сразу все начали выпивать и закусывать. Но Евпраксия ничего не ела. Сестра заметила это и спросила:
    - Ты почему не кушаешь, Планечка?
    - Не хочу, - ответила она, и на её глазах выступили слёзы.   
    Валентина стала успокаивать сестру и обе расплакались. Григорий не знал, как их успокоить и налил ещё вина в большие хрустальные бокалы. Потом после выпитого вина Евпраксии стало легче, и тогда она съела кусок ветчины.
    - Как ты будешь жить дальше? – спросила сестру Валентина. – Оставайся у нас в Данилове, может, снова замуж выйдешь, ты ещё молодая, тебе всего тридцать шесть лет.
    Евпраксия молчала и только пожала плечами. За столом, тем временем, начались разговоры, не только вспоминали усопшего, но и говорили на другие темы. Семья Кукушкиных в Данилове была в первой десятке самых богатых людей. У них имелись столярные мастерские, в которых изготавливали телеги, сани и всё необходимое для упряжки лошадей; они выполняли заказы на мебель, бочки и другие столярные изделия. Покойный Николай Николаевич помог им в своё время приобрести и наладить мощную паровую машину, которая приводила в действие пилораму и ещё несколько деревообрабатывающих станков. Кукушкины поставляли доски с этой пилорамы не только жителям Данилова, но даже в Ярославль. Производство быстро расширялось, и в столярных мастерских работала почти треть Даниловских  мужчин.   
       Фёдор спросил Григория, может ли он достать дешёвой колбасы для столовой, которую он открыл для своих рабочих. На вопрос Фёдора о колбасе, Григорий объяснил, что в связи с войной, мяса стало в окрестных деревнях меньше, потому что многие мужики воюют, а бабы без них не справляются с хозяйством. Поэтому  цены на мясо и колбасу растут.
     - Мне тоже стало не выгодно торговать мясом, – говорил Григорий. – Люди покупают его плохо за  высокую цену, а оно долго не лежит, портится. Колбаса всё же дольше не портится, её легче продать, но  и  она  теперь не дешёвая.
     - Ну, ладно, - согласился Фёдор, - обойдёмся без колбасы.
     Его лицо, прикрытое густой бородой не выражало сожаления, но в голосе это чувствовалось. Григорий в свою очередь попросил у него в долг денег без процентов, по-родственному. Сказал, что хочет начать новое дело, варить и продавать пиво. На пиво сухой закон не распространялся.
    - И сколько тебе надо денег? – спросил Фёдор, поправляя свою вышитую холщёвую рубаху.
    - Да, не меньше тысячи.
Фёдор развёл руками:
     - Такой суммы у меня нет. Все средства вкладываю в производство. Ещё на той неделе пожертвовал крупную сумму церкви. Извини, сейчас помочь не чем, может, позднее деньги появятся. Мне ведь казна должна восемь тысяч рублей за госзаказ. Я для армии продал много телег и саней.
     Евпраксия  слышала их разговор и предложила:
     -  Мне должны Колины родственники 5000 рублей за пароход. Скоро я поеду в Вологду и получу деньги. Так что тысячу я вам дам.
      Григорий радостно посмотрел на Евпраксию и поблагодарил. Но потом засомневался:
     - А если долг тебе не отдадут? Ведь Коля умер.
     - Отдадут. Обещали. Ширгановские люди не бедные и очень порядочные.
     Постепенно Евпраксия  стала успокаиваться. На неё благотворно действовала эта дружная и добрая семья, такие же доброжелательные гости. Уютная обстановка в доме тоже подействовала. Среди мебели в комнатах  были вещи доставшиеся Валентине по наследству от родителей. Например, металлическая кровать, и здесь на столе,  несколько фарфоровых тарелок со знакомым узором, напоминали Евпраксии детство. Она вспомнила, что на этой кровати спала мама, а из этих тарелок она сама кушала, и в детстве и в юности. Масса воспоминаний нахлынули на неё, и ей захотелось поговорить с сестрой.
      Когда гости ушли,  они уединились в одной из комнат, чтобы от души наговориться. Убирать со стола и мыть посуду стала служанка. В этой семье трудились по найму две женщины и один мужчина. Женщины помогали хозяйке в домашних делах, иногда торговали в магазине, но чаще всего торговала сама Валентина. Мужчина  помогал Григорию в поездках по деревням мясо закупать, ухаживал за лошадью, а в магазине занимался рубкой мяса. У Сержпинских же в семье никогда не было прислуги, всегда себя обслуживали сами. Но у Воденковых был магазин, и заботы вокруг него отнимали много времени, поэтому готовить пищу, мыть посуду и заниматься уборкой в большом доме, самим было не под силу. Евпраксия это понимала и предложила свои услуги сестре;  сказала ей, что может выполнять любую работу, пока живёт в её семье.  Валентина радостно согласилась и предложила роль продавщицы. Затем она спросила:
      - Планечка, ты читала вторую телеграмму от Томиловых? Я, наверное, забыла её тебе показать. Сейчас принесу.
     Евпраксия действительно не читала этой телеграммы, и когда сестра подала ей бланк, с  наклеенными на него ленточками с текстом, то прочитала следующее сообщение: «Выезжаем в Данилов, встречайте двадцатого в 14часов».      
     - Как хорошо, значит, завтра приедет Людмила с Тарасом Васильевичем! – обрадовалась она.
         - Вместе пойдём встречать,  – пообещала Валентина.
                На следующий день Валентина, Евпраксия и их дети пошли на вокзал встречать гостей, а Григорий остался работать в магазине. Павлик и Глеб уже подружились со своими двоюродными братьями и сестрёнкой. Дети дружной компанией шли впереди взрослых. Серёжа Воденков что-то оживлённо рассказывал Павлику, а тот, глядя снизу вверх на высокого брата, восторженно слушал. Серёжа в свои шестнадцать лет был уже ростом выше отца. Этой весной он окончил семь классов школы и начал активно помогать родителям  по хозяйству. Евпраксия спросила Валентину:
     - Ты  собираешься посылать  Серёжу куда-нибудь учиться?   
     - Пока у нас денег нет  на учёбу, да и морально он ещё не готов для самостоятельной жизни. Я же училась и знаю, как трудно жить в этом возрасте в другом городе без родителей. А твой Серёжа, где  будет жить? В Петрограде?
     - Конечно там, если поступит в художественное училище, то поживёт в нашей прежней квартире, – объяснила Евпраксия. Мы с Колей за неё заплатили до первого октября, а потом будет видно. Наверное, снимем квартиру подешевле.  Говоря о сыне, она вдруг вспомнила:
     - Сегодня двадцатое число, ведь мой Серёжа в этот день должен сдавать вступительный экзамен. Я очень переживаю за него, и как только получу деньги, сразу поеду к нему.
    До вокзала от дома было не далеко, Воденковы и Сержпинские дошли до него за двадцать минут. Вокзал был деревянный, покрашенный коричневой краской  и  выглядел неплохо.
 
         Старый вокзал в Данилове.
Дощатый перрон тоже был недавно выкрашен.  Поезд немного опоздал, так что пришлось  подождать, сидя на уличных скамейках. Когда Томиловы вышли из вагона, прибывшего поезда, встречающие родственники, радостно бросились им навстречу. Людмила сразу оказалась в объятиях Евпраксии. Сквозь слёзы она оправдывалась:
     - Извини, Планечка, что мы опоздали. Ты же знаешь, как далеко нам до вас добираться. Какое горе, как жалко Коленьку, он мог бы ещё жить…
     - А где его похоронили? – Спросил Тарас Васильевич, стоявший в растерянности рядом с женой, с дочерью Татьяной и младшей дочерью  Ниной.
     - Здесь похоронили, на Даниловском кладбище, - объяснила Евпраксия, вытирая слёзы.  Людмила увидела, что встречающие сёстры были в тёмных платках и в скромной одежде. Они же со старшей дочерью выглядели нарядно, и на головах у них были модные шляпки.      
     - Планечка, я забыла взять траурный платок на голову. Извини, пожалуйста.  У вас дома может что-нибудь найдётся траурное для меня? – Вопросительно посмотрела она на Валентину.
     - Конечно, непременно найдётся, - успокоила её сестра.
    Супруги Томиловы приехали  вместе с двумя дочками: Татьяной, вполне взрослой на вид девушкой, и Ниной в возрасте пяти лет. Серёжа Воденков сразу обратил на Таню внимание, и при встрече поцеловал ей ручку, как истинный джентльмен. Плакать девушке не хотелось в такую солнечную и тёплую погоду, и, соблюдая приличие, она старалась делать грустное выражение лица.
   По дороге к дому все, как ни в чём не бывало, разговаривали между собой, радовались встрече. Томиловы оказались в Данилове впервые и с интересом смотрели по сторонам.  В Тотьме, Тарас Васильевич преподавал в художественной ремесленной школе математику, а  Людмила Павловна преподавала русский язык в общеобразовательной школе. Тотьма и Данилов, являясь малыми северными городами, были очень похожи между собой внешне: такие же деревянные двухэтажные и одноэтажные дома, а в самом центре стояли кирпичные, плотно прилегающие друг к другу купеческие здания. Сходство было и в деревянных мостовых. Из булыжника дороги и мостовые были выложены лишь на главных улицах. От вокзала гости и встречавшие их родственники, шли по  корявой с ухабами  дороге, по которой мимо пронеслась пролётка извозчика, обдавая пылью прохожих.  Сразу за привокзальной площадью, на углу, стоял одноэтажный покосившийся дом с залатанной крышей и крест-накрест заколоченной досками дверью. Тарас Васильевич подумал, что, возможно, хозяева этого дома умерли, а наследников не нашлось. Дальше стоял  дом из красного кирпича, из высокой трубы, которого валил густой дым. Сразу же запахло свежеиспечённым хлебом.
    - Здесь, наверное, пекарня? – спросила Сергея двоюродная сестра.   
    - Да, это пекарня, она принадлежит родителям  моего  друга и одноклассника. Хочешь, сейчас я принесу вкусного свежего хлеба?   
    - Не надо, не хочу, - засмущалась Татьяна.
    Следующая   улица, по которой они шли, сплошь состояла из добротных двухэтажных деревянных зданий  с крышами покрытыми железом. Здания не походили друг на друга, были разного размера и по форме, но их обихоженный вид свидетельствовал о материальном благополучии хозяев этих зданий.

 

 На фотографии, взятой из интернета, дом Воденковых справа, низ кирпичный, а верх  деревянный. На площади видна длинная очередь.  Многие Даниловцы утверждают, что это солдаты новобранцы.

       Приблизившись к рынку, Валентина издалека показала гостям на свой дом.
     - Крайний справа, это наш дом, -  сказала она.   
     - Какой у вас большой рынок, - указала на рыночную площадь, уставленную прилавками, дочь Томиловых, - и народу сегодня много, хотя вторник.
    - В праздники и в воскресение бывает народу ещё больше, - с гордостью пояснил Серёжа.
    Для молодёжи в Данилове, не было ни каких специальных клубов и парков, где бы они могли развлекаться и проводить время. Обычно парни и девушки собирались на не большой площади возле рынка, рядом с домом Воденковых. Серёжа об этом не забыл рассказать Татьяне. Она в свою очередь поведала двоюродному брату, что в поезде с ней познакомился молодой военный. Он ехал из госпиталя домой в Данилов, и они всю дорогу от Ярославля мило беседовали.
     - А свидание он тебе назначил?
     - Нет, наверное, у него есть невеста, - застенчиво улыбаясь, сказала девушка.
     - Да он просто растерялся, - предположил Серёжа, - мы с тобой вечером выйдем погулять, и ты его увидишь.
     В магазине гостей радостно встретил Григорий. Покупателей там в этот момент не было и он, сняв клеёнчатый передник, обнимал всех по очереди. Про Татьяну он отметил, что она очень изменилась, выросла и стала красивой девушкой.  Супруги Воденковы ездили в гости в Тотьму три  года назад. Останавливались они в доме Сержпинских, но и с Томиловыми тоже часто виделись. Тогда Таня была ещё школьницей, девочкой - подростком.
     Тарас Васильевич с любопытством разглядывал магазин:
    - А как вы храните мясо? –  поинтересовался он.
    - У  нас  есть холодильник, - ответил Григорий, - это сарай, в котором лежит лёд. Зимой мы рубим лёд на пруду и складываем в сарае, прикрывая сверху опилками.
    Глядя по сторонам Тарас Васильевич удивился:
    - Я думал, вы только мясом торгуете, а тут есть колбаса, ветчина, и даже  подсолничное масло.
    - За подсолнечным маслом я специально на Украину ездил, - стал рассказывать Григорий, -  привёз несколько бочек. Подсолнечным маслом больше никто в Данилове не торгует. Ещё я привёз с Украины много  хорошего хмеля, сам варю пиво, могу вас угостить. В дальнейшем я планирую открыть свою пивную, вместо мясной лавки.
     Людмила Павловна тоже разглядывала магазин и, услышав это, воскликнула:
    - У тебя, Гриша, грандиозные планы, дай бог тебе всё это осуществить!
    - Спасибо, Людочка!  А теперь прошу вас наверх, там уже наша Сима стол накрыла, будем вас потчевать и Колю поминать.
     Служанка Серафима,  не молодая, полная женщина, спустилась со второго этажа и готова  была заменить за прилавком  хозяина. Она часто выполняла обязанности продавщицы, если хозяева были заняты другими делами. Когда она надела клеёнчатый передник, гости поднялись вслед за хозяевами по скрипучей лестнице на второй этаж.
    На другой день Воденковы, Сержпинские, и Томиловы, пошли на кладбище навестить могилку Николая Николаевича.  Не пошёл только Григорий, занимавшийся хозяйством.  Шли они по улице «Ярославской»  мимо торговых рядов, длинного белого здания с  магазинами. Дорога и тротуары вдоль улицы, выложенные булыжником, придавали вид цивилизованного города. Справа стоял красивый кирпичный дом, оштукатуренный, выкрашенный в белый цвет, с большими окнами на первом этаже. Было понятно, что это магазин, тем более, висела вывеска «продукты».  Ехавший мимо извозчик, остановил коляску возле магазина, его пассажир, соскочив на тротуар из булыжника, крикнул: «Подожди, я сейчас  куплю у Мосаинова  продукты и вернусь!» До следующего перекрёстка, дома стояли кирпичные, двухэтажные, а дальше деревянные, но тоже в два этажа и  обшитые досками.  Все деревянные дома были покрашены масляными красками в зелёные, голубые и другие весёлые тона, а кирпичные были отштукатурены  и  покрашены побелкой. Эта улица выглядела по-праздничному, торжественно. Кругом была чистота, нигде ни соринки.  После улицы «Луговой», пересекающей улицу Ярославскую, город закончился, а чуть в стороне, слева от дороги, виднелось здание с маленькими окнами, огороженное высокой кирпичной стеной и с вышками по углам. Серёжа объяснил, что это Даниловская тюрьма. Дальше за тюрьмой, среди деревьев, возвышалась колокольня кладбищенской церкви.
     Могила Николая Николаевича находилась возле крайней дорожки кладбища. Рядом были могилы с деревянными крестами, огороженные деревянными заборчиками. Как и на всех русских кладбищах, могилы располагались хаотично. Среди деревянных крестов встречались мраморные памятники, умерших зажиточных граждан. Евпраксия склонилась над могильным бугорком из глины и сказала: «Вот получу деньги за пароход, поставлю тебе, Коленька, мраморный памятник».
    На обратном пути сёстры продолжили разговор о жизни. Сестра Людмила предложила Евпраксии поехать с ними жить в Тотьму вместе с детьми. Но Евпраксия отказалась.
     - Лучше вы переезжайте жить в Данилов. Здесь теперь могила моего мужа, и мне надо за ней ухаживать. На следующее лето глина на могиле осядет, и её придётся обложить дерном, если не удастся заказать памятник.  Я решила остаться в Данилове. Валя и Гриша  выделили мне комнату, а потом, может, куплю свой дом.
     Дочь Томиловых, Татьяна, тоже стала уговаривать родителей переехать в Данилов. Накануне вечером, когда они с Серёжей Воденковым ходили гулять, то, как и ожидалось, встретили её знакомого поручика. Между ними возникла симпатия, и Таня хотела продолжить знакомство  с этим, хорошо воспитанным, молодым человеком.
    - Как его зовут, и кто его родители? – поинтересовался Тарас Васильевич.   
    - Зовут его Дмитрий Свешников. Его отец работает помощником начальника Даниловской почты. А его дедушка помещик. Его поместье расположено возле села Ермаково. У них хорошая дворянская  семья.
Торговые ряды в Данилове.
    - Ну, это ещё не известно, - с сомнением сказал Тарас Васильевич, – бывают и среди дворян  Ноздрёвы и Плюшкины - о чём писал Гоголь. Надо много времени, чтобы как следует узнать человека. Томиловы стали рассуждать, как быть, чем заняться в Данилове, если сюда переехать жить. Серёжа Воденков сообщил, что в его городе только четыре школы: две семилетки и две начальные школы. Учителями они были укомплектованы. Будет проблема найти здесь работу. У  Тараса Васильевича и Людмилы  Павловны предки были дворяне, но ни какого недвижимого, и движимого имущества у них не было. На жизнь они могли заработать только своим трудом.  Томиловы решили продолжить работу в Тотьме, а Татьяне разрешили погостить в Данилове у Воденковых, которые её пригласили. Сами Томиловы должны вернуться на работу в Тотьму  к первому сентября.      
                Глава 4
                Художественное училище      
      Поезд в Петроград прибыл рано утром. Выйдя из вагона, Серёжа почувствовал, что на улице  прохладно, и  надел свою шинель гимназиста. С весны он шинель не надевал, и теперь рукава оказались ему слегка коротки. С удовлетворением он отметил, что  за  лето подрос и с  чемоданчиком в руке  направился к стоянке извозчиков.  Можно было, конечно, дойти до дома пешком, примерно за час, но это не безопасно: на безлюдных улицах Петрограда в это  раннее утро могли ограбить и даже убить. В последнее время здесь такие случаи были не редки. У вокзала, обычно, дежурили извозчики, с каретами и открытыми колясками.
     - Мне на Садовую улицу, - подошёл  Сергей к извозчику, с открытой коляской, и подал ему целковый .
     - Садись, барин, быстро доедем, -  проговорил в бороду извозчик, одетый в меховую безрукавку. Он потянул за вожжи, и лошадь, цокая подковами по каменной мостовой, побежала вперёд  по Невскому проспекту.
     Думая об отце, Серёжа не замечал красоты зданий, мимо которых проезжал. Не замечал  ещё по той причине, что жил около трёх лет в Петрограде, и много раз любовался этой великолепной архитектурой.  «Как там папа себя чувствует»,- думал он, подходя  к подъезду своего дома.  -  Мама обязательно должна написать мне обо всём в письме».
       Квартиры в этом четырёхэтажном  доме были дорогими, и жили здесь состоятельные люди. Дом соответствовал своей высокой цене и выглядел не хуже, чем здания на Невском проспекте, с неповторимой, оригинальной лепниной на стенах. На углу, недалеко от дома, рядом с Гостиным Двором, почти всегда дежурил городовой, а в каждом  подъезде несли службу швейцары. Квартира Сержпинских была скромной, по сравнению с соседними квартирами, и состояла из трёх комнат. А были в этом доме квартиры по семь и по десять  комнат. Серёжа открыл ключом дверь и с тоской на душе вошёл  внутрь помещения, где всё напоминало о родителях и братишках. Больше месяца отсутствовали Сержпинские, отдыхая на юге. На мебели и на рамах нескольких картин отца,  появилась пыль.      
 
Сергей Сержпинский студент.
     К вступительным экзаменам в художественное училище «барона Штиглица» Серёжа подготовился хорошо, поэтому двадцатого августа сдал  экзамены по всем предметам   на «отлично».  В училище было два факультета: на одном готовили  учителей рисования и черчения, а на другом -  художников-дизайнеров. Серёжа по совету отца выбрал факультет, где обучали по специальности учителя рисования и черчения. Срок обучения в училище был  три года.  Ещё  прошлым летом Николай Николаевич ходил с сыном  в училище, чтобы показать ему это необычное по красоте здание, больше похожее на дворец. Оно располагалось в центре Петербурга неподалёку от тенистых аллей Летнего сада. С первого сентября должна начаться  учёба, а пока, несколько дней были  свободны, и Серёжа думал, чем бы заняться в эти  дни.  В соседнем подъезде его дома, жила семья родственников  Альбитских, во главе с дядей Евпраксии Павловны, Увенарием, служившим священником в Исаакиевском соборе. Эта семья состояла из восьми человек: кроме дяди Увенария здесь жили его сын Аристарх с женой и их пятеро детей. Старший из детей был Вениамин, ровесник и одноклассник Сергея. Троюродные братья между собой дружили и, Серёже хотелось с ним увидеться. Домой к нему заходить не хотелось; Серёжа  был скромным и застенчивым молодым человеком, к тому же дядя Увенарий часто делал при встрече замечания насчёт соблюдения церковных правил, а Серёжа имел светское воспитание. Он долго гулял возле дома, надеясь встретить Вениамина, но тот не появлялся. В один из следующих дней он пошёл к другому приятелю, однокласснику, Диме Михееву.  Семья Михеевых была проще, и Серёжа зашёл к ним домой.
       Диму он дома застал и пригласил в кино. Сержпинский уже один раз был в «синематографе» вместе с мамой и братьями,  ему очень хотелось вновь туда сходить.  Денег Диме на кино родители не дали и пришлось купить  ему билет  из своих денег. Билет в кино стоил один рубль. Это были большие деньги, на рубль можно было купить целую сумку продуктов.  Например, Отец Димы, работающий администратором в ресторане, получал зарплату около двухсот рублей в месяц.  У Серёжи осталось сорок рублей от пятидесяти, и он считал себя богатым человеком, ведь в своём распоряжении у него никогда столько денег не было. Раньше, когда он учился в гимназии, мать ему давала на обед пятнадцать  копеек. Из этих денег удавалось ещё сэкономить три копейки на пирожное. С тех пор, как началась война, всё подорожало в несколько раз. Однако зарплаты тоже росли. Средняя зарплата рабочих в Петрограде в 1916 году составляла, примерно, от пятидесяти до ста рублей в месяц.
     Синематограф находился на Невском проспекте. Пока туда друзья шли, то оказались свидетелями перестрелки между полицейскими и парнем в рабочей спецовке, который отстреливаясь из нагана, ловко ушёл от преследования. Всё произошло быстро, и ребята даже не успели испугаться. Под впечатлением от перестрелки, друзья смотрели немой фильм, который оказался комедийным. Но смеялся, глядя на экран, только Димка, Серёжа всё переживал за полицейских, ведь они могли погибнуть, или кто-нибудь из случайных прохожих. К полицейским у него было особое уважительное отношение, так как в Тотьме работал полицейским родственник, по фамилии Сержпинский. «Что же это твориться? – думал он. – Почему государство не может навести порядок?» После окончания фильма,  Дима предложил:
     - Серёга, давай купим на Литейном проспекте самогонки и устроим праздник у тебя дома. Когда ещё представится такой случай?   (В тот период, не смотря на сухой закон, в некоторых местах торговали самогоном, рискуя попасть в тюрьму). Но Сергей засомневался:
     - Ты самогон пробовал? Говорят это противный напиток, как касторка.
     - Не пробовал, ну и что? В жизни надо всё попробовать, - убеждал Дима. -  И девчонок знакомых можем пригласить. Ведь у тебя свободная квартира, надо пользоваться моментом.
    Серёжа от такого предложения стал отказываться, но приятель обвинил его в жадности и в трусости.
     - Ты же этого хочешь, но боишься самому себе признаться.  У меня есть знакомая девчонка, моя соседка, я могу пригласить её, и попрошу, чтобы она взяла с собой подружку.  У неё очень симпатичная подружка. Давай, Серёга,  заранее купим выпивки, закуски, а потом их пригласим.
      Димка разгорячился, предвкушая близость свершения его мечты. Его глаза горели, на лбу даже выступили капельки пота. Наконец, Сергей не выдержал его натиска и согласился;  было интересно познать запретный плод, который, возможно, не так уж плох. Деньги, почти вся сумма, были у него в кармане и они с Димкой пошли пешком на Литейный проспект. Там без труда купили бутылку самогона  у  полной розовощёкой бабы, от которой за версту пахло спиртом и луком. Потом они зашли в первый попавшийся магазин, купили ветчины, булку, конфеты и многое другое из сладостей, предполагая, что женщины падки на сладкое.
      В квартире  Сержпинских было тихо, когда приятели пришли с полной сумкой продуктов,  только в просторном коридоре мерно тикал маятник больших напольных часов.  Димка снял ботинки в прихожей, и оглядел комнаты по очереди. В самой большой комнате, называемой гостиной, он увидел граммофон с  трубой:
      -  Как кстати! - радостно воскликнул он. - Можно устроить танцы.  А какие пластинки у вас есть?
     - Выбор не большой, - сказал Серёжа, -  но для вальса кое-что найдётся.
      Он достал из этажерки пачку пластинок и, выбрав одну, вставил в граммофон, затем покрутил ручку, и в комнате не громко зазвучал вальс «амурские волны», в исполнении духового оркестра.
     Димка вынул из сумки бутылку с мутной на вид жидкостью.
     - Давай выпьем для храбрости, - предложил он.
      Действительно, у Сергея периодически возникало непонятное  волнение от всяких тревожных мыслей, даже появлялись мурашки на спине.  «Да, надо выпить, - подумал  он, - может, пройдёт эта нерешительность». Он накрыл стол скатертью, как делала  мать по торжественным случаям, принёс тарелки, вилки, ложки на четыре персоны, и разложил продукты, которые купили. Серёжа слышал где-то, что мужики пьют самогон стаканами, поэтому принёс два стакана и две рюмки для девушек.
     - Наливай, только не целый, - подставил свой стакан Димка.
     Друзья выпили по четверти стакана, и с выпученными глазами стали торопливо закусывать. Как и ожидалось, напиток оказался противнее касторки. Сергею приходилось раньше пробовать в праздники лёгкого вина. Родители разрешали, и однажды даже дали  ему глоток кавказского коньяка, который он не мог проглотить и выплюнул. А в этот раз, самогонку он выплёвывать не стал, хотя она была гораздо хуже коньяка. В головах у ребят помутнело после выпитого спиртного, и они тупо посматривали друг на друга, продолжая жевать. Вдруг, в замок входной двери, кто-то стал вставлять  ключ. Было слышно, как дверь скрипнула, и кто-то вошёл в квартиру.
      - Серёжа, ты дома? – послышался мамин голос.
      - Да, я здесь! – радостно крикнул Сергей и пошёл встречать маму.
      Евпраксия Павловна, сняв модную шляпку, обняла и поцеловала сына, потом отстранилась от него и удивлённо спросила:
      - Ты выпивши? От тебя пахнет спиртом, как от пьяницы. Что происходит?   
Она повесила в шкаф пальто и прошла в гостиную. Увидев там праздничный стол и Димку, вновь воскликнула:
      - Это что же такое! По какому поводу у вас пиршество? У нас горе, и праздники сейчас ни к чему. Серёженька, ведь твой папа умер, - заплакала она, а сын в растерянности стоял рядом и ничего не мог понять. В его голове вдруг прояснилось, и он понял, что мать не шутит. Разве она могла так шутить. Значит, это действительно случилось. «Папы больше с нами не будет» – осознал он эту страшную истину. На его глазах заблестели слёзы.
     - Мама, как же теперь нам жить? – вытирая платком лицо, спросил он, и прижал к себе рыдавшую мать.
     Димка, поняв, что пиршества не будет, выскочил из комнаты не прощаясь, было слышно, как закрылась за ним входная дверь.  Вспомнив про экзамены, мать, успокаиваясь, спросила:
     - Ну как, твои дела?  В училище поступил?
     - Да, конечно, сейчас покажу тебе «приказ» о моём зачислении в училище на факультет рисования и черчения.
     - Ладно, потом покажешь. Я что-то очень устала, - сказала Евпраксия Павловна и села на красивый диван, отделанный бархатом. Этот диван с резными, полированными украшениями по верху спинки, и с изящно изогнутыми, короткими ножками, достался ей от прабабушки по материнской линии. Не смотря, на свой столетний возраст,  диван выглядел, как новенький.
     Евпраксия Павловна осмотрела праздничный стол, и, заметив, что он накрыт на четверых человек, спросила:
    - Серёжа,  ты ждёшь ещё гостей?
    - Теперь не жду. Мы с Димкой хотели пригласить ещё двоих приятелей, и отметить моё успешное поступление в художественное училище.
     Но мать поняла, что сын лукавит и стала давать ему наставления и предостережения, что пьянство может привести к плохим последствиям, а с Димкой больше не надо дружить, он не внушает доверия.
     - Этот Дима втянет тебя в какую-нибудь неприятную историю, - добавила  она в  завершение своих наставлений.   
     - Ладно, не буду с ним дружить, - пообещал Серёжа и предложил маме покушать, ведь она с дороги и, наверное, проголодалась.
     На улице сгущались сумерки, в комнате тоже, и Евпраксия Павловна включила электричество. Комнату радостно осветила красивая люстра, висящая над столом. Настроение сразу улучшилось и мать с сыном стали ужинать.
     - Я очень соскучилась об этой прекрасной квартире, - сказала она, - жаль, что теперь придётся жить в Данилове, а не в Петрограде. Но в Данилове есть свои преимущества, там красивая природа, нет преступности, тишина и покой.
    - Почему ты хочешь жить в Данилове? – недоумевал Серёжа, - Ведь Павлику и Глебу тоже надо учиться.
    - Во-первых, там теперь могила Коленьки и надо ему поставить хороший памятник, а во-вторых там живёт моя любимая сестра Валя. Мы с ней очень дружим, и она мне хорошо помогла в трудной ситуации.  Может, через год, мы вернёмся обратно в Петроград, если будут деньги. Ведь жить здесь теперь очень дорого.  А в Данилове всё намного дешевле.
    Евпраксия закончила ужинать, перекрестилась, по старой привычке, на икону, висевшую в углу, и прошлась по квартире, оглядывая её. Здесь  имелась ванная комната, холодная и горячая вода, паровое отопление  и туалет с унитазом, словом, все удобства цивилизации. В богатых домах Петрограда всё это уже было. Вернувшись в гостиную, она сообщила:
    - Да, я совсем забыла тебе сказать, что ездила в Вологду и получила деньги, пять тысяч  рублей. Одну тысячу одолжила сестре Вале, на оборудование пивоварни. Полторы тысячи рублей я взяла с собой, чтобы купить золото и драгоценности,  и две с половиной тысячи рублей положила  в Даниловский банк.
    Серёжа обрадовался, услышав эту новость, и предложил:
    - Лучше давай оплатим эту квартиру на год и будем жить безбедно.
    - К сожалению, не сможем. Нам надо растянуть эти деньги на несколько лет. Если я даже буду вновь переводить иностранные книги на русский язык, всё равно нам денег на всё не хватит. Идёт война и улучшений в государстве ждать не приходится. Пока я ехала в поезде, всяких ужасов наслушалась. А  Ширгановские, когда я была у них, посоветовали деньги вложить в драгоценности и в золото. Потому, что деньги стремительно дешевеют.
   -  Мама, ты мне не рассказала о папе. Где он умер, как и где его похоронили?
   Евпраксия, услышав этот вопрос, сразу помрачнела, на её глазах снова заблестели слёзы. Она вкратце рассказала сыну, как всё было. Ей не хотелось вспоминать пережитое, но пришлось. Пока она ехала сюда, несколько раз представляла себе, как будет рассказывать сыну про смерть отца, и каждый раз заново переживала свою трагедию.
   - Ты пойми, мама, я даже не верю, что папа умер. У меня такое ощущение, что он куда-то уехал и скоро вернётся. Ты себе, мама, так же внушай и будет легче.
   - У меня не получится, я же видела, как он умер, и видела его похороны.
   До глубокой ночи мать и сын обсуждали свои семейные проблемы. В конце разговора, они решили завтра навестить дядю Увенария, жившего в соседнем подъезде.
                После десяти часов утра, позавтракав, Евпраксия с сыном отправились в соседний подъезд  к Альбитским. У подъезда стоял знакомый швейцар, с седой бородкой, и в форме. Он для порядка, словно чужой, строго спросил:
    - Вы к кому мадам?
    - Я к дяде Увенарию.
    - Этот юноша с Вами?
    - Да, со мной.
    - Пожалуйста, проходите.
    Дверь в квартиру открыла горничная Зина, как всегда приветливая и услужливая. Она сообщила, что из взрослых хозяев, дома только сноха Жанна. Та услышала звон электрического звонка в прихожей и вышла к гостям.
     - Как на юге отдохнули? – обнимая Евпраксию, спросила она. – А где Николай, как его здоровье?
    - Умер Коля, похоронили его в Данилове, - сдавленным голосом проговорила Евпраксия. Она стерпела и не заплакала, просто уже закончились слёзы, так много она их пролила за последнее время. Жанна проводила гостей в большую комнату (гостиную) и внимательно слушала рассказ о том, как умер Сержпинский Николай. Над диваном висела его картина крупного размера, которую он подарил дяде Увенарию. Он написал её ещё в Петрозаводске, до работы в Тотьме. Это была одна из первых картин Николая Николаевича Сержпинского. На ней он изобразил сцену борьбы Римского гладиатора с двумя львами, скопировал с какой-то картинки из журнала. Получилось очень впечатляющее зрелище. У самого художника таких картин дома не было. Он умирать не собирался и считал, что успеет написать много произведений живописи и  гораздо лучше.  Жанна заметила, как Серёжа смотрит на картину и с сожалением тихо произнесла: «Какой талантливый художник умер, видимо, так богу угодно».
     Вскоре пришёл дядя Увенарий после утренней службы в Исаакиевском соборе, уставший, но такой же, как и раньше, спокойный и по-стариковски медлительный. На фоне тёмной церковной одежды выделялись белые, как снег волосы и борода. Вокруг его умных глаз сосредоточились глубокие морщинки. От всего его облика исходило какое-то излучение доброты и смирения. Дядя Увенарий, увидев гостей, поцеловал каждого в лоб и перекрестил. Затем все сели на диван и Евпраксия вновь рассказала о своей беде. Внимательно выслушав,  дядя Увенарий успокоил её и предложил Серёже пожить у него в квартире, пока  учится.
     - Зачем ему жить одному, у нас семь комнат, выделим и ему место, -  сказал он уверенно.
     В этот же день мать с сыном перенесли вещи в комнату Вениамина, куда поселили Сергея. Кровать и кованый сундучок принесли дворники за оплату.
     Хотя за свою трёхкомнатную квартиру было уплачено до первого октября, Евпраксия решила уже заранее снять дешёвое помещение, для хранения  имущества из прежней квартиры. Все эти дела она успела сделать в течение нескольких дней и уехала обратно в Данилов. С собой она взяла только детскую и свою одежду, а что в руках не унести, отправила в поезде  багажом.
     Сын дяди Увенария Аристарх, живший с семьёй в этой же квартире, работал помощником директора крупного книжного издательства в Петрограде. Своей двоюродной сестре Евпраксии он периодически давал выгодную работу по переводу книг, с иностранных языков, которые она знала. Вот и в этот раз он дал ей книгу мало известного французского писателя для перевода. Заниматься переводом она решила в Данилове, а потом, готовый текст книги  привезёт   в   Петроград.
    В последний день пребывания в Петрограде  Евпраксия купила в банке несколько золотых и серебряных монет, а в ювелирном магазине   купила золотые женские украшения: брошки серьги и кольца.   Как советовали Ширгановские, золото и драгоценности пригодятся на чёрный день.
                Глава 5
                Начало учёбы
     С первого сентября Сергей приступил к учёбе в художественном училище барона Штиглица. В училище он узнал историю создания этого уникального учебного заведения.
     Идея строительства художественного училища у барона Штиглица возникла совершенно случайно. На одном из балов, где присутствовали знатные и богатые люди, один из великих князей похвастался, что пожертвовал на благотворительное дело сто тысяч рублей. Штиглиц не без ехидства ответил великому князю: «Ну что такое сто тысяч? Я знаю человека, который пожертвовал целый миллион и сделал это без всякой рекламы». То есть он имел в виду себя. В 1876 году он вызвал архитектора Месмахера, автора постройки его дворца, и вручил ему чек на миллион рублей, спросив: «Что сейчас полезнее всего сделать для народного просвещения?» Месмахер, не задумываясь, сразу же сказал барону: «Основать художественно-промышленную   школу».
 
     Учился Серёжа добросовестно. Он постоянно помнил наказы отца, что сын должен довершить то, что не успел отец. На учёбу уходило много времени, однако Серёжа иногда посещал театр, кино, общался с сокурсниками и троюродным братом Вениамином. Появился у него в училище хороший друг еврейской  национальности,  Аркадий Ройтман.  К евреям многие студенты относились с предубеждением, а Серёжа не стеснялся общественного мнения. Он относился к ним уважительно по примеру отца, который говорил, что у евреев много умных и талантливых людей, не меньше, чем в любой другой    национальности.
   В художественной ремесленной школе, в Тотьме, среди учителей был один еврей, а так же среди ссыльных, евреем являлся Луначарский.  Николай Николаевич хорошо этих людей знал и восхищался их интеллектом.
     Однажды в декабре Аркадий Ройтман предложил Сергею сходить на митинг, возле Путиловского завода. Был выходной день и друзья пошли   туда   из любопытства. Ни в каких
революционных  кружках,  парни не состояли, но много слышали разговоров о том, что скоро будет революция. Народу на митинг собралось не много, человек двести, потому что ударил сильный мороз. Одеты парни были в свою студенческую форму, в тёмные шинели с блестящими металлическими пуговицами и выделялись в толпе.  Ораторы вставали на ящик и выкрикивали лозунги: «Долой царя! Да здравствует революция!» Один оратор выступал дольше других, наверное, был из образованных людей, хотя от волнения говорил он не очень складно. Смысл его выступления был примерно такой: «Карл Маркс предсказал революцию. Если в обществе большой разрыв между богатыми и бедными, то революция неизбежна. Народ обнищал из-за бессмысленной войны, цены растут быстрее, чем зарплата».
     Митинг закончился стихийно, никто его не  разгонял. Полиции не было. Серёжа и Аркадий заметно продрогли и пошли в сторону центра Петрограда, чтобы где-нибудь пообедать, а  по  пути  обсуждали услышанные разговоры на митинге.
     - Действительно, всё подорожало, ёжась от холода, -  сказал Аркадий. – Ещё недавно можно было пообедать в столовой за тридцать копеек, а теперь и сорока копеек не хватает, уйдёшь, не сыт - не голоден.
     - Это верно, - поддакнул Серёжа, хотя сам роста цен не заметил. Мама ему посылала по пятьдесят рублей ежемесячно, и о деньгах ему думать было некогда. Серёжа знал, что Аркадий нуждался, поэтому иногда платил за него в столовой.
   - А кто такой Карл Маркс? – спросил он, предполагая, что Аркаша, в курсе, если читал запрещённую литературу.
    - Карл Маркс это еврейский философ, живший в Германии, смущённо улыбнувшись, пояснил Аркаша. – Я пытался читать его книгу «Капитал», но ничего в ней не понял.  Её надо не просто читать, а вдумчиво изучать. У меня на это времени нет.
    За разговорами друзья быстро дошли до Невского проспекта, намереваясь там, в хорошей столовой пообедать, но обнаружили, что она закрыта по не известной причине. В этот момент по улице шёл отряд солдат в шинелях и папахах. На плечах они держали длинные винтовки со штыками. Не смотря, на мороз, они пели бравую песню, а их удары сапог о мостовую эхом откликались в стенах домов.  Прохожие останавливались и с любопытством смотрели на длинную колонну военных. В толпе зевак кто-то сказал:
    - Это гвардейцы Семёновцы  идут.
    Сергей и Аркадий совсем замёрзли в своей студенческой форменной одежде, и пошли в сторону от Невского проспекта, искать другую столовую. Серёжа уже хотел пригласить Аркашу домой к Альбитским, до дома отсюда было пять минут ходьбы, но передумал:  ведь дядя Увенарий в эти дни сильно болел,  всё внимание в семье было направлено на больного, а  появление постороннего человека в такой момент было бы не уместно.
    Пройдя несколько шагов, они наткнулись на вывеску «закусочная».  Евпраксия Павловна в наставлениях советовала сыну, что не следует заходить в такие заведения, как «закусочные», «харчевни», «пивные». «Туда ходят только пьяницы и воры». Но Серёжа проигнорировал этот наказ, хотелось просто погреться.
     В закусочной было многолюдно: среди рабочего люда за отдельным столиком сидели две симпатичные девушки в дорогих меховых шапках, которые они не спешили снимать, наверное, тоже зашли погреться. Раздеваться здесь было не обязательно, но гардероб работал. Парни сняли свои шапки, шинели и отдали гардеробщику, усатому, пожилому мужичку. С собой они носили карманные блокноты и угольные карандаши, чтобы делать наброски. Это требовалось для отчёта по занятиям по курсу рисунка. Надо было сдать преподавателю в конце месяца не менее двадцати набросков, как угольным, так и графитным карандашом.  Присев за свободный столик, Сергей и Аркадий позвали официантку, подойдя, она спросила:
     - Что будете заказывать, господа? Только у нас оплата вперёд.
 Серёжа начал торопливо говорить, чтобы опередить  Аркадия. Меню он не знал, и поглядел, что едят за соседним столиком.
     - Нам, пожалуйста, две тарелки щей, две порции мяса с гречей и две кружки пива.
                КАРТА ПЕТЕРБУРГА. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ  УЧИЛИЩЕ В СОЛЯНОМ ПЕРЕУЛКЕ, ЗА ЛЕТНИМ САДОМ.   
 
     - Я расплачусь, барышня, - заторопился Аркадий, - сколько с нас?
     - Один рубль двадцать копеек. Получилось слишком дорого, но Аркаша, покраснев от такой неожиданной цены, достал кошелёк. Серёжа стал уговаривать друга, что он сам заплатит, но Аркаша обиженно настоял на своём и отдал деньги за двоих.
     - Не всё тебе платить, у меня тоже есть деньги, - заявил он. Рисовать решили девушек, которые уже ели и сняли шапки. До прихода официантки начинающие художники успели сделать по нескольку набросков, а затем начали есть. Выпив, в завершение обеда пиво, Серёжа посмотрел на рисунки друга:
      - У тебя, Аркаша, хорошо получилось. Давай покажем рисунки девушкам и познакомимся с ними, - предложил он.   
      От пива Аркаша  немного захмелел, стал смелее, и парни подошли к девушкам, которые уже собрались уходить. Парни вежливо представились, назвали свои имена и фамилии. Девушки с усмешкой посмотрели на свои портреты и одна из них сердито фыркнула: «Совсем не похожи». Девицы встали из-за стола и торопливо зашагали к выходу. Аркаша, расстроившись,  рассуждал, отчего произошёл такой конфуз.
      - Это всё из-за меня, - горестно говорил он. - Девчонки поняли по моей фамилии и внешности, что я еврей. Надо было мне назвать другую фамилию.   
       - Да не по этому, -  успокоил его Сергей, - Они нас старше. У самого Сергея настроение тоже испортилось, хотя виду не подавал. Он  в свои шестнадцать лет уже мечтал о любви, под влиянием французских романов, которые переводила на русский язык мать, и дома  было несколько штук таких книг. Он переживал из-за своих неудач в любви и даже решил больше ни с кем из девушек не знакомиться.  В тот период Серёжа не мог даже и предполагать, что рядом, в Петербурге, на улице «Боровая» дом 10, жила его будущая жена. Но она была ещё школьницей, четвёртого мая 1916 года ей исполнилось тринадцать лет.
                Глава 6
                Каникулы в Данилове
      На зимние каникулы, встречать рождество 1917 года, Серёжа приехал в Данилов.   В письме мать сообщила, что сняла квартиру в частном доме рядом с вокзалом. От родственников Воденковых она решила отделиться, чтобы их не обременять. Потом Серёжа узнал, что причина была  другая:  Григорий стал слишком много уделять ей внимания.
   Дом, в котором Сержпинские поселились, был двухэтажный, деревянный. Хозяином дома был богатый крестьянин, Дерюгин Иван Петрович, живущий летом в деревне, а зимой в городе. Он сдал им две комнаты на втором этаже. Обогревалась квартира печкой. Больше никаких удобств там не было. Дров тоже не было, и Евпраксия брала дрова у хозяина в долг.
     В первый  день приезда Серёжа был очень разочарован жилищными условиями на новой квартире: комнаты маленькие (по пятнадцать квадратных метров каждая), ещё маленькая прихожая, а  кухни не было. Её заменяла проходная комната, где стояла  печка, и в ней имелась плита и духовка. Мебели было мало: стол, две табуретки, две кровати из досок   (их смастерил сам хозяин).
           В разговоре с матерью Серёжа спросил:
    - Ты же хотела в Данилове дом купить, их здесь разве не продают?
    - Есть один дом, но за него просят две тысячи рублей. Во-первых, цена завышена, а во- вторых  мы, наверное,  вернёмся в Петроград.  До лета, как-нибудь здесь доживём.      
     Внешне мать выглядела энергичной, не унывающей, и это её оптимистическое настроение успокоило Серёжу. Он, конечно, хотел жить в Петрограде: там совсем другая жизнь, а в Данилове нет цивилизации;  зимой тьма беспросветная, электричество включали на   короткое время, а при свечах читать плохо, да и свечей не напасёшься, если  часто их жечь. Спать Серёже пришлось на полу, на соломенном матрасе, который дал хозяин. Когда легли спать, в темноте долго продолжали разговаривать. Мать спросила:

 
Дом на привокзальной площади,  в городе Данилове, в котором жили Сержпинские. (Фотография 2014 года).
      - Я читала в газете, что в Питере сейчас очереди в магазинах за продуктами. Это правда?     - Да, очереди большие, - подтвердил Сергей. – Я хотел купить что-нибудь вкусное в Елисеевском магазине и привезти вам, но очередь была даже на улице. Цены растут на продукты с каждым днём, а на сахар  ввели карточки.     - Вот, видишь.  А ты рвёшься жить в Питере. Надо ещё посмотреть, что дальше будет, да и Павлику надо пятый класс закончить в Данилове, не срывать же его из школы среди учебного года. Затем мама поинтересовалась:      - А как здоровье у дяди Увенария?
  - Он сильно болеет, каждый день к нему приходит доктор, но улучшений пока нет, – грустным голосом сообщил Серёжа. – Я даже стесняюсь у них дома находиться. Жанна ходит какая-то недовольная, на меня косо смотрит. Я хочу от них уйти к своему другу Аркадию. Он снимает не дорогую комнату за восемь рублей в месяц. А вдвоём будем платить по четыре рубля. Как ты думаешь, мама, перейти мне к Аркадию?
    - Даже не знаю, решай сынок  сам, - после паузы ответила мать. – Я, думаю, мы должны  выживать своими силами. Родственникам, наверное, не до нас.
    На второй день пребывания Сергея в Данилове, к Сержпинским зашёл Серёжа Воденков. Он сказал, что его прислали родители пригласить их в гости на Рождество. Евпраксия сначала отказалась, но дети, особенно Глеб, очень захотели пойти в гости. Им надоело сидеть дома.         
     - Ладно, придём, - сказала Евпраксия и стала про себя решать, что купить из вещей в   подарок. Ведь неудобно прийти в гости без подарков.
     Вместе с двумя Серёжами она пошла на рынок, чтобы посмотреть, что там можно купить. О своих замыслах парням она не сообщила. В этот день мороз был не значительный, кругом лежали большие снежные сугробы, вчера и ночью мела метель, и снегу  ещё больше прибавилось. Даниловцы, хозяева домов, с удовольствием расчищали тротуары напротив своих владений, и сугробы, по бокам тротуаров и дорог, вырастали почти с человеческий рост.  На  рынке, как всегда, торговцев было больше, чем покупателей. Они торговали    одеждой, продуктами, столярными изделиями, игрушками, музыкальными инструментами, посудой –  всем, что требовалось людям для жизни. У Евпраксии от обилия товаров глаза разбежались. Она уже хотела купить ткани рулон, но потом воздержалась и решила сходить в торговые ряды , примыкавшие к рынку и посмотреть там. Такие торговые ряды были построены на казённые средства во многих городах при царе Александре  втором, а помещения для торговли арендовали частные лица.   
     В одном из таких магазинов торговали фарфоровой и стеклянной посудой. Здесь и купила Евпраксия десять пивных кружек для будущей пивной, которую планировал открыть Григорий Воденков. Два Серёжи сначала не поняли, зачем такая посуда, но она им всё объяснила и просила отнести эти подарки сразу в дом, только чтобы  Гриша и Валентина не видели. Ей хотелось сделать сюрприз.
     Когда два Серёжи унесли пивные кружки в дом Воденковых, Евпраксия решила пройтись вдоль домов, стоящих по краю торговой площади и посмотреть вывески. Почти в каждом двухэтажном  здании на первом этаже располагались какие-нибудь магазинчики или другие частные предприятия.
 
                На старой фотографии, взятой из интернета, за церковью Николая Чудотворца видны торговые ряды.  Например, в угловом,  кирпичном здании на первом этаже находилась парикмахерская, в следующем деревянном доме было фотоателье, на этой же стороне площади, противоположной дому Воденковых, стояла гостиница.  Евпраксия ещё плохо знала Данилов и старалась запомнить, где что находится.  Она обошла площадь со стороны торговых рядов и подошла к церкви Николая чудотворца. За этой церковью, через два дома стоял дом Воденковых.  Немного подумав, она вошла в церковь и поставила свечку возле иконы Николая Чудотворца. Она знала, что эта икона покровительствует всем Николаям, и,   помолившись за упокой души своего мужа, вышла на улицу.      
      К трём часам дня, как было назначено, Сержпинские, вчетвером, пришли в гости на Рождество. Оделись они по-праздничному, в свою лучшую одежду. К этому времени подходили и другие гости. Григорий и Валентина любезно знакомили гостей друг с другом, если кто-то из них были не знакомы.  Пришёл, например, глава администрации Даниловского уезда Москотильников Василий Фёдорович. Сестра Валентина познакомила Евпраксию с ним, а затем познакомила с помощником начальника почты  Свешниковым Геннадием  Ивановичем. Свешников был вдовцом. Он узнал ещё месяц назад, что Евпраксия тоже вдова и очень просил Григория при случае его с ней познакомить. И этот случай представился. В Данилове насчитывалось в то время около пяти тысяч жителей, это вместе с детьми и стариками. Не удивительно, что большинство взрослых людей друг друга знали. Затем Валентина познакомила Евпраксию с супружеской парой Верещагиных. Верещагин Александр Семёнович работал в Данилове мировым судьёй. Всего гостей собралось вместе с детьми около тридцати человек. Среди гостей были известные и влиятельные в городе люди. Посреди большой комнаты на втором этаже, где несколько месяцев назад, проводились поминки Николая Николаевича, стоял длинный стол, уставленный закусками. Ни какого вина на столе не было.  В углу комнаты стояла  не высокая, наряженная ёлка. Детей с взрослыми пришло около пятнадцати человек, поэтому, хозяева устроили им праздник в соседней комнате, где был накрыт стол, и тоже стояла, наряженная ёлка.  Обе ёлки украсили бумажными игрушками и конфетами в красивых фантиках. На прищепках к веткам ёлок прикрепили свечки, но пока их не зажигали.  На улице в этот момент ещё не совсем стемнело, стояла пасмурная, зимняя погода, и помещение освещалось электрическими лампочками. В честь праздника электричество включили на весь день.
     Евпраксия отметила, что такой размах проведения этого торжества, потребовал приличных затрат от хозяев. Она ещё  не знала, что в Данилове люди часто устраивали вечеринки, приглашали гостей, как по праздникам, так и по другим случаям, не считаясь с затратами. Без такого общения жизнь была бы очень скучной и однообразной.
     Гости прибывали не одновременно, кто-то опаздывал. Тех, кто уже пришли и сняли пальто на первом этаже, сразу приглашали за стол, на второй этаж. Сергея Сержпинского и Сергея Воденкова причислили к взрослым и пригласили за основной стол, а таких детей, как Павлик и Глеб направили в соседнюю комнату.
      Для Серёжи Сержпинского было приятной неожиданностью увидеть за столом Таню Томилову. Он с детства её знал по Тотьме. Там он учился в школе вместе со своей двоюродной сестрой в одном классе. Её посадили за стол напротив него, и с ней рядом был молодой военный. Серёжа сразу же поприветствовал её, и сделал ей комплимент:
     - Танечка, какая ты стала взрослая и красивая, совсем невеста!
     - Ты угадал, я невеста, а это мой жених, - взглядом показала она на военного. – Его зовут Дмитрий, а это мой двоюродный брат Серёжа, познакомьтесь.
     Сергей и Дмитрий протянули друг другу руки через не широкий стол. «Очень рад познакомиться» - произнесли оба почти хором.
      На столе стояли холодные закуски, горячего пока не подавали, видимо, ждали ещё гостей. За столом было три не занятых места.  Гости к закускам не притрагивались, ждали команды хозяина и непринуждённо беседовали. Вскоре пришёл мужчина средних лет с интеллигентным лицом, и Серёжа Воденков тихо сообщил своим соседям: «Это лучший врач в Данилове Градусов Павел Ильич, и фамилия у него соответствующая». Вслед за ним пришёл священник с супругой. У батюшки в руке была гитара в чехле, что для его солидной фигуры, облачённой в церковную одежду, было неожиданно и необычно. Матушка - очень красивая женщина, выглядела лет на десять его моложе. Григорий заискивал перед ними и, обращаясь к  священнику,  часто повторял: «Ваше высокопреосвященство».
     - Ваше высокопреосвященство, проходите, пожалуйста, давайте я пока положу гитару, садитесь сюда… Ваше высокопреосвященство, как ваши детишки? Все здоровы?
     -  Слава богу, все здоровы…  Господа! С рождеством Христовым поздравляю! – обратился священник к сидящим гостям, перекрестился, перекрестил гостей, и после этого сел за стол, на указанное ему, место.
     - С  рождеством Христовым! – закричали все хором.
       Кто-то из гостей тихо произнёс: «Жаль, что в руке нет бокала с вином…» Но все это услышали. Григорий, оправдываясь, сказал:
      - Господа, на спиртное теперь запрет, но у меня есть пиво, только ещё немного не дозрелое. А на пиво запрета нет. Верно? Александр Семёнович?
     Мировой судья привстал с места и подтвердил, что на пиво запрета нет. Все восторженно захлопали в ладоши. Две прислуги в белых передниках и в чепчиках, принесли на подносах пиво, в том числе и в кружках, которые подарила Евпраксия, а затем горячую картошку с мясом.
      Взяв в руку кружку с пивом, Григорий обратился к священнику:
      - Ваше преосвященство, скажите тост.
      - Братия и сестры, - встав с места, произнёс батюшка, - сегодня большой церковный праздник, Рождество Господа и Спаса нашего Иисуса Христа — один из важнейших  праздников в более чем 100 странах мира. На следующий день после праздника Рождества Христова,  православный мир отмечает важный праздник – Собор Пресвятой Богородицы. В этот день Православная Церковь с хвалебными и благодарственными песнями обращается к богородице. Приглашаю всех сегодня на вечернее и ночное богослужение в наш  Воскресенский собор.  В последнее время я замечаю, что люди стали реже ходить в церковь. Это тревожный знак. Если народ перестанет служить богу, то начнётся смута и Пугачёвщина. Ещё раз поздравляю вас с рождеством!            
      Когда он сел, за столом все зашевелились, послышался звон посуды от чёканья кружками с пивом, стук ложек о тарелки. После того, как люди наелись, начались разговоры. Многих из присутствующих волновало политическое положение в стране. В газетах много писали противоречивых суждений, факты тоже приводились: то преувеличенные, то не соответствующие действительности. В связи с этим распространились не вероятные слухи. За столом кто-то говорил, что Григорий Распутин любовник царицы, а царя он загипнотизировал, и вертит им как хочет. Глава города и уезда сообщил, что Распутина убили. Он читал правительственную телеграмму, а в газетах почему-то об этом сообщений нет. Хозяин дома решил разрядить обстановку и попросил священника поиграть на гитаре – ведь не зря же он принёс музыкальный инструмент.
    - Ваше высокопреосвященство, говорят, вы хорошо поёте под гитару?
    - Отец Константин, спойте что-нибудь – начали просить женские голоса.
   Батюшка заулыбался, вынул из чехла гитару и спросил - «Ну, что вам спеть? Романс или народную песню?»      
    - Спойте на своё усмотрение…
     Когда он начал петь, под приятные звуки гитары, все присутствующие затихли. Пел он правильно, не искажая мотив, а его голос постепенно начал завораживать своим звучным баритоном. Если он переставал петь, все отчаянными аплодисментами требовали продолжать. Наконец он устал и попросил  свою супругу заменить его и тоже спеть. Она согласилась и взяла гитару. Матушка была в тёмном платке, но он не портил её красоты: особенно поражали крупные, карие глаза, над которыми чернели тонкие брови. Она тронула струны, и они зазвучали томно и нежно. Её голос всех удивил, никто даже не ожидал, что она так хорошо поёт.   Люди восхищённо говорили:  «Какой талант! Вам матушка надо в Большом театре в Москве выступать!» Этот концерт продолжался около двух часов.  Серёжа Сержпинский спросил своего двоюродного брата тоже Сергея:
     - Почему дядя Гриша обращается к отцу Константину «Ваше высокопреосвященство»? Он настоятель церкви?
    -  Да, он настоятель Даниловского Воскресенского собора, его фамилия Алфёров.  Кроме этого, он курирует все церкви нашего уезда.  Всего их в уезде двадцать три. В самом Данилове семь церквей и один женский и один мужской  монастырь.
    -  Это впечатляет! – сказал Серёжа. – Я люблю разглядывать архитектуру церквей и делать зарисовки. Ты мне покажешь все церкви в Данилове?
   - Конечно.
    Двоюродные братья договорились в ближайшее время провести экскурсию по городу.
    Когда домашний концерт закончился, и священник с женой ушли, то гости пошли смотреть в соседнюю комнату, как там веселятся дети. Они ходили вокруг ёлки, взявшись за руки. Старшие девочки руководили хороводом и поддерживали порядок.
     Дом у Воденковых был достаточно просторный, на втором этаже, вдоль коридора располагалось несколько комнат. Выйдя в коридор, Евпраксия оказалась рядом со Свешниковым Геннадием Ивановичем – чиновником с Даниловской почты. Он и за столом сидел напротив  и как-то странно посматривал на неё. Сейчас он слегка взял её за руку и взволнованно произнёс: «Мне бы надо с вами, Евпраксия Павловна, поговорить. Вы не возражаете?» Выглядел он опрятным, прилично одетым человеком, с умным, чисто выбритым лицом. От него исходил пивной дух вперемешку с запахом какого-то дорогого одеколона.  Евпраксия сразу догадалась, в чём дело, и что тут не обошлось без участия сестры Валентины. Ей не хотелось сейчас заводить роман, надо ждать, когда пройдёт год, после смерти мужа. Таков христианский обычай.
    -  О чём вы хотите поговорить? – спросила она, сделав строгое лицо.
    -  Давайте отойдём в сторонку, и я вам всё объясню, – вежливым тоном сказал Геннадий Иванович.
     Она не могла отказаться, ведь тут нет ни чего плохого, если  поговорит с человеком.  Свешников вновь взял её за кончики пальцев и потянул в сторону окна, расположенного в конце коридора.  В окно сквозь замёрзшие стёкла светила луна, едва освещая помещение.
    - Евпраксия Павловна, я скажу вам откровенно, - начал говорить он волнуясь. – Я вдовец и вы вдова. Давайте дружить, и быть может, в дальнейшем создадим новую семью. Как вы на это смотрите?
    Она внимательно взглянула на него, и он ей показался старым, на все шестьдесят лет, хотя слышала от Валентины, что ему около пятидесяти.
    - Нет, Геннадий Иванович, я не хочу создавать новую семью, слишком я люблю своего мужа, хотя его и нет. Но я не могу ничего с собой поделать.
    - Я вас понимаю. Я также рассуждал, пока не увидел вас. Время лечит, подумайте над моим предложением.      
     После его слов Евпраксия быстро пошла прочь по коридору и влилась в толпу гостей. Тут она увидела сына Серёжу, и ей стало неприятно, от мыслей, что Серёжа мог всё видеть и догадаться о чём шёл разговор.
     Праздник длился долго. Вновь пели, и кто-то принёс гармошку. Пили лёгкое пиво, было весело. Серёжа с интересом слушал рассказ жениха Татьяны - Дмитрия Свешникова. Он делился своими впечатлениями о войне, сидя за столом. Вокруг него и Татьяны собралось несколько парней и девушек. На столе стояли пустые тарелки, кое-где ещё были не доеденные остатки квашеной капусты, куски студня.  Дмитрий говорил:
    - Я начал свой боевой путь, в 1915 году в 104-м Устюжском полку в звании прапорщика. Наш командир полковник Тарковский был храбрым и справедливым командиром. Однажды зимой Устюжский полк вышел на позицию возле реки Равки. Это где-то в Польше. Мне сразу дали под командование взвод стрелков. Ребята были хорошо обучены, в основном крепкие деревенские парни. Я вышел из блиндажа и слышу голос командира: «Господа офицеры – ко мне». Я подбежал к нему по траншее, вместе с другими командирами,  а он и говорит нам:
     - Подготовьтесь, братцы, к атаке. Подбодрите бойцов, надо поднять боевой дух.
     - Артподготовка будет? – спрашиваю я
     - Будет!
     Я вернулся к солдатам моего взвода и говорю: «Кто готов отдать жизнь за царя и отечество, поднимите руку». Никто руку не поднимает. Все молчат. Тогда я стал им объяснять, что русская армия непобедима, это повелось ещё со времён князя Дмитрия Донского, рассказал им про Суворова, вижу, подействовало. Опять кричал командир: «Полк в ружьё!» И затем: «В атаку!  Бегом!»  В этот момент наша артиллерия уже вела огонь по немецким позициям. Видно было, как летели вверх от взрывов всякие доски и тела людей. Когда взрывы утихли, мы добежали до вражеских траншей и увидели кругом на снегу кровь,  куски мяса и одежды.
     После этих слов, слушавшие рассказ девушки,  брезгливо проговорили:  «Какой ужас…»  А кто-то из парней спросил: «А ты, Дима, кого-нибудь убил?»   
 
                ТАТЬЯНА ТОМИЛОВА      
     - Да, приходилось, – ответил он и закурил папиросу. До этого он рассказывал спокойно, словно речь шла не о нём. Но после конкретного вопроса об убийстве, он как-то призадумался.  Затем, выпустив, клубы дыма, продолжал:
     - В той атаке мне пришлось застрелить своего струсившего солдата. Иначе, глядя на него и остальные побегут. А в немецких траншеях я застрелил двоих врагов из револьвера.
    - Ну, хватит ужасы рассказывать, - прервала Дмитрия Татьяна. Давайте поговорим о чём-нибудь другом.
    Часов в двенадцать ночи вновь принесли горячую картошку с мясом, и гости заняли свои места за столом. Евпраксия заметила, как сидящий напротив Свешников старший, наклонился над своей тарелкой и даже ни разу не посмотрел на неё. Он постоянно отводил  глаза  в сторону, стараясь не смотреть на Евпраксию. Ей это показалось забавно. Затем он начал собираться в церковь и пригласил Евпраксию составить ему компанию, но она отказалась.
    - Извините, Геннадий Иванович, я не могу оставить детей одних.
    Через некоторое время, из детской комнаты, прибежал Глеб и плаксивым голосом сказал: «Мама, пойдём домой, я устал и спать хочу». Пришлось собираться домой, а остальные гости остались пировать. Домой Сержпинские вернулись далеко за полночь.
 
    Город Данилов. На старой фотографии перекрёсток улиц Ярославской и Воскресенской. Справа видно церковь Николя Чудотворца. Напротив церкви в кирпичном здании находилась начальная школа.   
               
    Хозяин дома, в котором жили Сержпинские, вновь напомнил о дровах, и Евпраксия пошла на рынок, их покупать. Там часто стояли подводы, гружённые дровами, вот и на этот раз, дрова продавались.
    Сергей в тот день сидел дома у окна, читал книгу.  Интересное чтение пришлось приостановить, так как пришла мать,  велела одеваться, и идти разгружать дрова. Серёжа одел свою студенческую шинель (другой одежды у него не было) и вышел во двор. Там он увидел лошадь, притащившую на санях берёзовые брёвна. Лошадью управлял мужик в тулупе.  Он отказался разгружать сани, сославшись на больную руку.
    Во время разгрузки Серёжа и мама сильно надорвались, ведь они были не привыкшие к физическому труду. Брёвна, хоть и короткие (два метра длинной), были толстые и очень тяжёлые. У Серёжи и мамы, после такой работы сильно болели животы. А точнее низ живота. Несколько дней боль не прекращалась, они оба еле передвигались по дому, и Евпраксия послала Павлика к сестре Валентине, чтобы она пригласила врача. Врач, Градусов Павел Ильич, пришёл сразу, в тот же день.  По специальности он был терапевт, но сразу, осмотрев больных, пришёл к выводу, что у Серёжи паховая грыжа, а у Евпраксии опущение женских внутренних органов. Он дал несколько рекомендаций, как успокоить боль. Серёже он посоветовал в дальнейшем избавиться от грыжи путём операции, но не спешить. Всех хороших хирургов отправили на войну, спасать раненых, а которые остались, в основном, не доучившиеся, или перепрофилированы из других медицинских специальностей. Он предостерёг, что плохой хирург может при операции занести инфекцию, а это  приведёт к смертельному исходу.
     Каникулы заканчивались, Серёжа мог из-за болезни опоздать на занятия, и в связи с этим врач дал ему справку на освобождение от занятий на неделю.  В дальнейшем грыжа кардинально изменила его жизнь, а пока он никак не мог привыкнуть к ней, она болела и мешала двигаться. Он чувствовал себя полным инвалидом и очень переживал. Про будущую операцию он думал со страхом, так как врач его напугал, и он боялся боли.               
                Глава 7
                Народные  волнения в Петрограде
      Январь 1917 года  в Петрограде выдался морозным и снежным. Ходили слухи, что на подходе к Петрограду занесло снегом  эшелон с хлебом. Сергей и сам видел, когда ехал после каникул в Петроград, как много людей расчищали железнодорожное полотно, занесённое метровым слоем снега. Положение с продовольствием в столице действительно резко ухудшилось, и это способствовало усилению недовольства у жителей Петрограда.
     Учёбу в художественном училище Серёжа продолжал, не смотря на полученное увечье.  Постепенно он начал привыкать к грыже, к этому неприятному обстоятельству. Ему даже удалось купить специальный бандаж, который поддерживал грыжу, чтобы она не выпадала. В первое время она была не  большая.
     В художественном училище, в конце января, произошло важное, знаменательное событие: туда пришёл читать лекции по технике живописи знаменитый художник Илья Репин. Жил он не далеко от Петрограда в Финском посёлке Куоккала. Здесь художник поселился ещё в 1899 году со своей второй женой.
     Серёжа был знаком с творчеством Репина:  в 1915 году он посетил вместе с отцом Третьяковскую галерею, в Москве,  видел его известные картины. Особенно на него произвела впечатление картина, где Иван Грозный убивает своего сына.  Лекции по технике живописи читали в училище и другие известные художники. Эти лекции студенты очень любили.
     В феврале Сергей перебрался жить к Аркадию Ройтману. Тот снимал комнату размером  двадцать квадратных метров в полуподвале многоквартирного дома, на Суворовском проспекте. К Альбитским Серёжа  заходил не часто, и, однажды, троюродный брат Вениамин сообщил, что дядя Увенарий умер.  Отпевание и похороны назначили на третий день после его смерти.  На похороны с Сергеем попросился и Ройтман. Началось голодное время и друзья  рассчитывали на поминках поесть. От дома, где жили Альбитские, до Исаакиевского собора гроб с покойником везли на похоронной карете, а следом шли провожающие родственники, друзья, священнослужители и просто зеваки. Всего около ста человек. Путь был не длинным, дядя, работая в Исаакиевском соборе, обычно ходил от дома до собора пешком.
     В колонне провожающих люди не громко разговаривали.
   - Сколько лет покойному? – поинтересовался Аркадий.
   - Восемьдесят пятый пошёл, - пояснил Серёжа.
   - Нормально пожил, не всякому удаётся дожить до этого возраста, - вступил в разговор, идущий впереди мужчина в модном пальто с каракулевым воротником.
   На полпути похоронную процессию остановил отряд конных казаков. В февральские дни часто проходили демонстрации рабочих, протестующих против роста цен и ухудшения своего положения. Командир казачьего отряда издалека принял колонну за такую демонстрацию. К похоронной процессии присоединились ещё какие-то люди, и  количество провожающих увеличилось вдвое.
     - Кого хороните? – спросил офицер у дяди Аристарха, сидящего в карете, рядом с гробом.                - У вас наверняка много посторонних примазалось, -  сказал офицер. – Вы кто будете?
     - Я сын покойного.
     - Тогда пусть останутся только родственники и друзья, которых вы знаете. А остальных мы не пропустим.  Хорунжий! Помоги этому господину отсортировать колонну.
     С коня соскочил казак в папахе с красным верхом. Сергей с интересом его разглядывал. Ему раньше приходилось только издалека видеть казаков. Это был красивый, среднего роста парень, с усами и чубом, выставленным из-под папахи. На нём была чистая серая шинель с погонами, а через плечо протянута портупея. На одном боку висела в ножнах шашка, на другом кобура с пистолетом.  «Какой бравый казак», - подумал Серёжа.
     Аристарх вышел из кареты и крикнул: «Родственники и друзья подойдите сюда!» Вся колонна превратилась в толпу, занявшую пол улицы. Напротив толпы стоял отряд казаков. Какой-то солидный с виду мужчина спросил офицера:
     - Почему не пропускаете всех? Что тут плохого?
     - Дальше в колонну могут стрелять с чердаков агенты полиции, - объяснил офицер. -  Вы же знаете, что всякие демонстрации запрещены. Затем он крикнул:
     - Всем посторонним приказываю разойтись, чтобы избежать напрасных жертв!
     Началась сортировка провожающих. Карету и священников сразу пропустили. Аристарх показывал пальцем на знакомых ему людей, которых казаки тоже без всяких споров пропускали. Провожающих осталось совсем не много. Однако до Исаакиевского собора офицер послал двух казаков проводить похоронную процессию, чтобы случайно ни кто из агентов полиции в них не выстрелил.  Люди были удивлены, что на чердаках сидят агенты полиции. В это не верилось. Многие думали, что казаки шутят.
     После отпевания, дядю Увенария оставили на ночь в соборе, чтобы на кладбище отвезти утром. В городе обстановка ухудшилась, где-то раздавались выстрелы, и родственники усопшего тоже решили поминки перенести, а на какое время не сказали. Серёжа и Аркадий так и не поели на поминках, о чём с утра мечтали. Они поехали обратно на трамвае, это  безопасней. Люди в Петрограде были напуганы и предпочитали ездить в трамваях или с извозчиком, а не ходить пешком. Парни с трудом влезли в вагон, заполненный до отказа народом. Кроме гражданских, в трамвае ехала группа солдат. Люди возмущались действиями правительства. Один солдат громко сообщил: «Граждане, не волнуйтесь! Мы, военные, не дадим вас в обиду. Если вы подымете восстание, то мы поддержим!» В вагоне послышались возгласы: «Долой самодержавие! Мы хотим демократическую республику!»
     Добравшись до дому, парни стали варить на керосинке картошку в мундире, чтобы поужинать. Хлеба тоже уже третий день в их квартире не было. За хлебом надо стоять в длинных очередях, тратить на это много времени.  Полуподвальное помещение, где Аркадий снимал комнату, напоминало коммунальную квартиру. Вдоль длинного коридора располагались двери отдельных комнат. В конце коридора была общая ванная, туалет и кухня. Соседями здесь являлись три дворника, швейцар, и две семьи рабочих. Небольшие окна в комнатах располагались под потолком, выше подбородка, а, если смотреть на окна с улицы, то они находились у самой земли.
     Ужинали друзья у себя в комнате за столом покрытым клеёнкой, очищали с варёной картошки кожуру, макали в соль и, с азартом голодных,  ели.  Аркадий предложил:
   - Давай, Серёжа, я завтра на занятия не пойду, а займусь поиском продуктов. Кроме того, у нас закончился керосин.  Без него мы не сможем на керосинке ничего сварить, даже чайник вскипятить.
   - Ладно, - согласился Серёжа. – В следующий раз ролями поменяемся, и выдал Аркадию десять рублей, потому что он уже истратил все свои деньги.
   Перед сном друзья обычно читали учебники, газеты или  художественную литературу. Но вдруг электричество отключили, и пришлось раньше времени лечь спать.
   - Аркаша, я сейчас в газете прочитал, что народ живёт плохо из-за царя, сказал Сергей, лёжа в кровати. Он слышал, что Аркадий ещё не заснул и ворочался.
   - Так это и без газет известно, - согласился приятель.
   - Но мне жалко царя, - продолжал Сергей, - мой отец был знаком с ним и хорошо о нём отзывался. Зря люди на него ополчились. На каждом углу царя ругают.
   Сергей рассказал, при каких обстоятельствах отец познакомился с Николаем вторым.  Потом Аркадий начал рассуждать о причинах плохого положения в стране, и пришёл к выводу, что это из-за войны.  Не надо было России  вступать в войну.   И решение об участии в войне, принимал Николай второй.
    - Ты, думаешь, что Николай хотел войны? – спросил Сергей.
    - Получается, что так,- рассуждал Аркадий, - конечно, на него давили в его окружении, но окончательное решение принимал он.  Руководитель страны за всё отвечает.
 
    Суворовский проспект, где жили Серёжа и Аркадий, вливался в Невский проспект, и до художественного училища можно было за сорок минут дойти пешком.  Однако Сергей опаздывал и решил доехать с извозчиком.  Успеть надо к девяти часам утра. На углу с Невским проспектом, коляску остановили полицейские. От Серёжи и от извозчика потребовали документы для установления личности. Документы проверили, и разрешили ехать. Но в коляске имелось   свободное место, и это место занял ещё один пассажир, стоявший рядом с полицейскими, весь замёрзший, с синими губами от холода.  Проезжая по Невскому проспекту, услышали, как где-то не далеко раздались выстрелы, глухие, словно палкой стукали по дереву.
    - Это стреляют из револьвера, - с видом знающего человека, сказал попутчик, обращаясь к Серёже. – Но «Фараоны» нас не запугают, - продолжал он говорить, - всё равно сегодня рабочие выйдут на демонстрацию в поддержку Государственной Думы.
    Сергей молчал, он не хотел в этот момент разговаривать, а  боялся – как бы не опоздать.
    Извозчик, сидящий спиной к пассажирам, и слышавший эти слова, возразил:
    - Зачем поддерживать  Думу? -   Надо поддерживать царя, а не беспорядок устраивать.
    - Эх, вы!  Для вас, для народа Государственная дума старается. Надо газеты читать…
    - Но мы, ваше высокородие, читать не умеем-с…
   В этот момент навстречу двигался автомобиль, громко тарахтя, похожий на карету по форме, но с мотором впереди, а сзади вылетал из выхлопной трубы сизый дым. Попутчик указал на автомобиль, когда коляска с ним поравнялась:
    - Вот, депутаты  едут в  Таврический дворец. И охраны им не дали. Форменное безобразие!  Автомобиль проехал медленно мимо, оставляя после себя облако дыма, и  скрылся в конце улицы.   
   Извозчик, в полуоборота повернулся к пассажирам и спросил:
   - Правда, говорят, что рабочим выдают каждому по целковому, если пойдут на демонстрацию?
    Замёрзший пассажир ничего не ответил, а только раздражённо махнул рукой.

    На занятиях в художественном училище, в этот день, студентов было гораздо меньше обычного. Первые две пары занятий слушали лекции по химии. Преподаватель в перерывах своих лекций напоминал, что скоро будет зачёт по химии за полугодие.  «Художник должен знать химию, - говорил он,  – потому что все краски состоят из химических веществ».
    Серёжа последнее время химию запустил и ничего в ней не понимал.  Он собирался наверстать упущенное, но не хватало времени. Следующая пара занятий была по литературе.  Литературу он обожал, ещё со школы, знал много наизусть стихов Пушкина и Лермонтова, с интересом читал классику, которую задавали в качестве домашнего задания.   
    Буфет в училище давно не работал, а есть хотелось. В перерывы между занятиями, студенты бегали в ближний магазин за печеньем, которое стоило один рубль за сто грамм. Больше там ни каких продуктов не продавали. Ещё пару месяцев назад там полки ломились от продуктов, а теперь прилавки магазина опустели. Серёжа, как и все студенты, купил печенья, но не наелся. «Надо деньги экономить» - решил он. Последняя пара уроков была «Закон Божий». В перерыве перед этим уроком пришёл студент из их группы с известной дворянской фамилией «Оболенский». Он недавно вступил  в  социал-демократическую партию и хвастался этим перед товарищами.
    - Ну, что ребята? Засиделись вы здесь и не знаете, какие события вокруг происходят. Выстрелы слышали?
    - Нет, не слышали, Кто стрелял? – спросили сразу несколько голосов.   
    - Стреляли «фараоны» из пулемётов по демонстрантам, - сообщил Оболенский. - Убили и ранили много народу. Люди обозлились и хотят отомстить за погибших товарищей. Так что дальше будет ещё интересней. Посмотрите, что у меня есть.
     Паренёк вынул из своего ранца наган, с барабаном, в котором были  патроны. Парни со всех сторон обступили его, разглядывая наган.
    - Где ты его взял?
    - Купил за свои деньги у знакомого прапорщика. Всего за десять рублей.
    - И в кого будешь стрелять?
    - В «фараонов», разумеется. Революция без жертв не бывает. Всё равно мы победим, - гордо заявил Оболенский, убирая свой наган обратно в ранец.
    Этот разговор прервал звонок, напоминая, что пора идти в класс. Священник, Отец Виталий, уже был в классе и стоял у кафедры с библией в руках. Это был очень эрудированный человек: он мог ответить без запинки на любой вопрос, как по теме библии, так и по житейским проблемам. Студенты любили его слушать и ещё больше любили задавать вопросы. Вот и в этот раз завязалась дискуссия по текущему моменту. После того, как отец Виталий рассказал про антихриста, Оболенский задал ему вопрос:
    - Объясните, ваше преосвященство, в нынешней ситуации, кто служит антихристу, царь или Дума?
    - Антихристу сейчас служат оппозиционные  партии, - стал объяснять священник. - Сама Государственная дума многопартийная. Наш царь, помазанник божий, слуга народа. Как и каждый человек, он иногда допускает ошибки. Но, в основном, он поступает правильно, являясь истинным христианином.  В чём спор между царём и Думой? А он заключается в ограничении власти царя, как самодержца. Николай второй не отказывается провести демократические реформы, но только после окончания войны с Германией и её союзниками. Ведь сейчас развал дисциплины в государстве грозит победой наших врагов и победой антихриста.
    В завершение своих слов, он дал напутствие:
    - Вы ещё молоды, отроки мои, доверьтесь преподавателям и родителям своим, у них больше мудрости и жизненного опыта. Будьте послушны и благоразумны в нынешней тяжёлой ситуации.  Нельзя идти против царя. Его надо уважать, как и родителей своих. Ведь родителей никто не выбирает, они даются каждому человеку богом. Так же и государь наш, дан народу богом, по его усмотрению.
    После окончания занятий, было объявлено об общем собрании всех трёх курсов художественного училища. Собрание состоялось, как обычно, в актовом зале.  За столом президиума, вместе с директором и несколькими преподавателями, сидел полковник жандармерии, которому директор предоставил слово для выступления. Полковник встал и оглядел зал, словно прикидывая: все ли пришли. Он выглядел важно: его густые брови, сдвинутые на переносице, придавали строгий вид, седые волосы и борода, указывали на почтенный возраст. А его погоны на белом парадном кителе и все регалии сверкали  золотом и серебром.
     «Господа студенты! – сказал он не громким, но звучным натренированным голосом. – Наше отечество в опасности. Большевики и прочие социал-демократы, ведут подрывную деятельность против государя и отечества нашего. Эти партии сейчас вне закона. Социал-демократы валят всё на царскую семью, мол, они немецкой крови и вредят России. Но это ложь. Недавно я участвовал во встрече общественности Петрограда с министром внутренних дел Протопоповым. Он показывал донесения агентуры, подтверждающие о финансировании немцами социал-демократов, и в частности их левого крыла, так называемых «большевиков». Протопопов заявил, что в Петрограде будет наведён порядок, все зачинщики беспорядков будут наказаны по законам военного времени.  В Петроград стянуты войска верные его императорскому величеству. Предупреждаю, если кто-то из вас примет участие в беспорядках – будет арестован. За отсутствие на занятиях без уважительной причины студенты будут отчисляться из училища».
      Выходя из здания училища, студенты бурно обсуждали  речь жандарма. Слышались возгласы: «Опять будут репрессии, как в 1905 году!»
      На улицах Петрограда снег таял, началась оттепель. Было не безлюдно. Наоборот люди сновали туда-сюда. Серёжа обратил внимание на злые лица прохожих. Какой-то парень лет двадцати на вид, спросил Сергея: «Эй, у тебя есть платок? Мне бы руку перевязать». Из его зажатого другой  рукой запястья сочилась кровь.  Серёжа достал чистый носовой платок, и, протягивая его парню, спросил: «Кто это тебя?»
    - «Фараоны», – ответил тот. – Хорошо ещё лёгкой царапиной отделался. Рядом со мной шли два солдата, так их насмерть убили.
    Парень замотал руку и предупредил Сергея:
    - Ты, рядом с военными старайся не находиться, говорят, «фараоны» стреляют  больше всего по военным и по скоплению народа.
    Серёжа, оглядываясь по сторонам, пошёл дальше, по направлению своего дома. Ему стало страшно: «Вдруг откуда-нибудь с крыши начнут стрелять?». Голод усиливался, в желудке урчало, и он надеялся, что Аркадий уже приготовил что-нибудь поесть. Однако, Аркадия в квартире не оказалось, когда Сергей отворил дверь. Продуктов тоже в шкафу не появилось. Значит, Аркадий ещё домой не приходил. Сергей призадумался:  «Как же быть?»  Ему очень хотелось,  есть, и оставался только один вариант – это идти к Альбитским.  Выйдя на улицу, он оказался в толпе демонстрантов, шедших в сторону Невского проспекта. Пришлось идти с ними. Сергей выбрал фигуру мужика широкого в плечах, приблизился к нему, чтобы укрыться, если начнут стрелять. Впереди, не доходя до Невского проспекта, демонстрантов встретил отряд вооружённых солдат. Офицер дал команду: «Оружие наизготовку!» Но солдаты не подчинились, и в их рядах начались волнения. Приблизившись к солдатам, демонстранты кричали: «Братья, присоединяйтесь к нам!» После этого офицер куда-то исчез, а солдаты  начали обниматься с демонстрантами. «Да здравствует, наша доблестная русская Армия!» - закричал широкоплечий мужик,  рядом с которым находился Серёжа. Все вокруг ликовали.  Сергей вспомнил наказ раненого парня, что нельзя находиться в толпе и рядом с военными, он выбрался из толпы и бегом побежал, чтобы оторваться от демонстрантов.
     Семья Альбитских  была в сборе, когда Сержпинский появился у них; все отобедали и сидели в гостиной, обсуждая последние события. Сергей рассказал им о демонстрации, в которой он случайно оказался и пожаловался, что со вчерашнего дня не ел.
     Дядя Аристарх, как всегда, был в домашнем шерстяном халате, чисто выбрит, и от него приятно пахло одеколоном. Он  похвалил Серёжу за бестактность, мол, нечего стесняться, и, обращаясь к супруге, сказал:
     - Жанна, ты отпустила сегодня Зину, так накорми гостя сама.
Жанна на этот раз была не злая, как раньше, и повела двоюродного племянника мужа в столовую, приговаривая: «Бедненький ты мой, как же тебе тяжело без мамы и папы. Хорошо, что мы у тебя есть».
    К  удивлению, обед был у Альбитских, как в праздник. Жанна подала целую, до краёв, тарелку рассольника с бараньими почками, на второе бифштекс с рисом,  на третье мороженое и чай.  «Как хорошо живут», - подумал Серёжа, уплетая с голодухи всё, что подали.  Ему в этот момент было тепло на душе и не хотелось уходить из этого уютного дома. Закончив обедать, он пришёл в гостиную комнату, где дядя Аристарх читал вслух, свежую газету, изданную государственной Думой.  На стене, над диваном, всё так же висела папина картина, в золочёной раме, вся обстановка в квартире была прежней, только не было уже дяди Увенария, и от этого у Сергея стало тоскливо на душе.  Постояв немного в дверях комнаты, Серёжа поблагодарил хозяев за обед и сделал вид, что собирается уходить.
    - Ты куда-то торопишься? – спросил дядя Аристарх.
    - Да, нет. Просто не хочу вас обременять.
    - Ты нас нисколько не обременяешь, оставайся ночевать, - предложил Аристарх. - Куда ты пойдёшь? Вон, что на улице творится! – Он подошёл к племяннику, и, заглядывая в его глаза, с усмешкой спросил:
    - Обиделся, что ли?
    Серёжа помотал головой, заверяя, что не обиделся, и согласился остаться до утра.
   
    На следующий день Сергей сходил к Аркадию и узнал, что тот продуктов  купил мало, и в училище идти не собирается. Серёжа посетил  занятия, но оказалось, что  многие  преподаватели не вышли на работу, студентов тоже было совсем мало, не смотря на предупреждение жандармского полковника.  Занятия  проводились вяло, не интересно. Прожив у Альбитских несколько дней, Серёжа  решил уехать к матери в Данилов.
    До вокзала его провожали дядя Аристарх и брат Вениамин, они беспокоились за его безопасность, потому что  в городе усиливались беспорядки, в некоторых местах военные стреляли друг в друга, а на окраинах начались погромы продовольственных магазинов. Кроме того, Аристарх дал Серёже деньги, четыреста рублей, которые заработала мать за перевод книги. Деньги ему Жанна зашила в карман рубашки, чтобы не украли.
     Сидя на вокзале,  дядя Аристарх спросил, как бы у самого себя:
   - Куда же нам-то уехать?
   - Приезжайте в Данилов,  там снимете квартиру, – посоветовал Серёжа.
   - Для нас это не подходит.  Не могу оставить редакцию без присмотра, я вложил в неё немало своих денег, - пояснил Аристарх, -  ведь я являюсь акционером.
   После этих слов он достал  карманные золотые часы:
   - Что-то поезд твой, Серёжа,  запаздывает, – сказал он с озабоченным видом, - порядка нигде не стало. Ты как приедешь домой, постарайся дать нам телеграмму, что доехал. Я буду переживать за тебя, всё же чувствую ответственность перед Евпраксией.
    На вокзале в этот момент было многолюдно. Пассажиры тащили большие мешки и саквояжи. Какая-то женщина плача причитала, идя по залу ожидания: «Воры у меня всё украли, помогите, люди добрые!» Многие подавали ей деньги, и дядя Аристарх тоже, достав рубль, протянул ей.
    Ждать поезда пришлось долго, и, чтобы скоротать время, Серёжа задал дядюшке давно интересующий его вопрос: «Откуда образовалась фамилия Альбитских?» Мама ему ничего конкретно не говорила по этому поводу. Наверное, и не знала.
    - Мой папа Увенарий мне так объяснил, - стал рассказывать дядя. – В шестнадцатом веке наш далёкий предок был миссионером. Его направили в качестве православного священника на север Карелии устанавливать православную веру. В небольшом посёлке под названием «Альбит» под его руководством построили деревянную церковь. Священникам обычно давали фамилию по месту его жительства. Отсюда и пошла фамилия «Альбитский». С тех пор  образовалась династия священников с этой фамилией. Но в восемнадцатом веке нашему прадеду царь дал дворянский титул за военные подвиги. Так появились дворяне с нашей фамилией. Не редко случалось, что при регистрации фамилию нашу искажали и писали через букву «ц»,  «Альбицкий».
    Вениамин, наверное, тоже не знал, как образовалась его фамилия, и внимательно, слушал отца. Когда тот закончил рассказывать, то спросил:
    - А ты не знаешь, папа, в посёлке Альбит сейчас есть наши родственники?
    - Твой дед говорил, что сейчас этого посёлка уже нет. Ещё сто лет назад там случилась эпидемия какой-то болезни и все жители вымерли.
    За разговорами время шло быстрее, и наконец, объявили посадку на Москву.
Провожая Серёжу до вагона, дядя Аристарх ещё раз дал племяннику напутствие, чтобы в дороге никому не доверял и был осторожнее.
                Глава 8
                Февральские дни в Данилове
    До Данилова Серёжа доехал без происшествий. Он ещё не привык к Данилову  и, выходя из поезда, словно в первый раз, разглядывал деревянный вокзал. Дворник в лёгкой телогрейке сметал, с дощатого перрона, подтаявший снег. Сразу же на вокзале Сержпинский  дал телеграмму в Петроград Альбитским, что доехал хорошо.  Дом, где мать снимала квартиру, стоял в пятидесяти шагах  от вокзала.
     Мама и братишки радостно его встретили, они были в добром здравии и хорошем настроении.  Огорчало только то, что учёба у Серёжи закончилась так не удачно. Евпраксия  с грустью рассуждала: «Наверное, училище теперь совсем закроют из-за войны и революционных событий».
    Мать стала с интересом расспрашивать сына, что происходит на улицах Петрограда, ведь в Данилов слухи доходят очень противоречивые.
    - Я слышала, что в Питере стало опасно выходить на улицу?  Правда ли это?
    Серёжа не хотел пугать маму и уклончиво ответил:
    - Да всё нормально, просто много по городу гуляет дезертиров.  Одни солдаты, ловят других. Иногда стреляют друг в друга.
    В Данилове в эти февральские дни распоясались хулиганы, чувствуя свою безнаказанность из-за плохой работы полиции. Полицейские боялись за своё будущее и не появлялись на улице. В Данилове, как  в Петрограде и других городах,  полицейских избивали, и даже были случаи убийства служителей порядка.
     На следующий день после приезда, Сержпинский встретился с Серёжей Воденковым. У    Воденкова на лице был огромный синяк. Его симпатичное, слегка вытянутое лицо, было временно испорчено этим синяком, зияющим вокруг глаза. Он рассказал своему двоюродному брату, что  ударил его Матвеев Иван – главарь Даниловских хулиганов. Между грамотной и не грамотной частью молодёжи, началась серьёзная вражда.  Эти ребята ходили по улицам группами и ловили поодиночке представителей из враждующей стороны.  Бывали и массовые драки, толпа на толпу.
   Гулять по улицам мальчишкам стало опасно, но Серёжа Сержпинский уговорил Серёжу Воденкова проводить его к Преображенской церкви, чтобы полюбоваться архитектурой и сделать зарисовки карандашом. После зимних каникул, здесь, как и в Петрограде, стояла тёплая, безветренная погода, почти ноль градусов. И в такую погоду дома сидеть не хотелось.
    На  Даниловских улицах прохожие встречались редко, не так, как в Петрограде. Два Серёжи шли по тротуару, вглядываясь вдаль, чтобы не нарваться на группу хулиганов. Они решили обойти их стороной, если заметят издалека. Но пока им встретились только две крупные дворняжки, весело игравшие между собой. Видимо, перепутали зиму с весной из-за оттепели. Из ворот ближайшего деревянного крашеного дома вышла женщина в косынке, да вдалеке показалась фигура мужчины в тулупе. Больше на улице, состоящей преимущественно из деревянных домов, никого не было.
    - Как эта улица называется? – спросил Сержпинский.
    - Это «Романовская» улица, – ответил Воденков. – Её так назвали, потому что от неё идёт дорога на город Романово-Борисоглебск, который расположен на обоих берегах Волги. Говорят, эта дорога стала зарастать  кустами, так как по ней редко ездят. А вот  в этом доме живёт мой приятель Витька Рулёв, - показал он на двухэтажный большой дом с верандой.
    - Красивый дом у твоего приятеля. Я заметил, что в Данилове много двухэтажных домов совсем новых на вид. Старых домов, как в Тотьме, я не замечал.
    - Это, знаешь почему? Потому что в Данилове был большой пожар в 1885 году. И весь центр города после пожара отстроили заново.
    - Почему так случилось?- удивился  Сержпинский. – У вас разве нет пожарников?
    - Пожарная команда была, и сейчас есть, но  ничего нельзя было сделать. Огонь быстро распространялся, потому что в летнюю, жаркую погоду поднялся сильный ветер, и большинство крыш в Данилове покрывали соломой, как в деревне. Не сгорели только церкви и каменные здания. Эти все ошибки учли: крыши, как ты, наверное, заметил, теперь покрыты железом или дранкой, а дома стали строить на удалении друг от друга.  Хотя это не везде соблюдается.      
    Забыв об опасности встретить хулиганов, двоюродные братья не спеша, разглядывали дома не похожие по размерам друг на друга, но похожие по наличникам окон, видимо, их вырезал один мастер. Эти наличники были  весьма примитивны.      Через несколько домов рисунок наличников очередного двухэтажного дома был оригинален. Серёжа достал блокнот и стал срисовывать узор.
     - Зачем тебе это нужно? – удивился Воденков.
     - Нам в училище задают на дом задания делать зарисовки архитектуры и различные элементы зданий. Вдруг училище не закроют, и эти зарисовки мне пригодятся.
      Дойдя до Преображенской церкви, парни подняли головы вверх, разглядывая купола и колокольню. Серёжа начал опять делать набросок в блокноте, а брат, стоя рядом, с интересом наблюдал. Затем, закончив рисовать, Серёжа предложил идти к Воскресенскому собору, купола которого выглядывали из-за крыш домов. Дальше пошли по преображенской улице мимо большого пруда, расположенного с левой стороны. Пруд был сейчас покрыт льдом, и подтаявшим снегом. За толстыми ивами, росшими вокруг пруда, виднелось кирпичное здание электростанции. Её генератор вращала паровая машина и на всю улицу раздавались пыхтящие звуки, как от паровоза.   
     Неожиданно из-за угла кирпичного дома вышла компания парней, плохо одетых, явно своим видом похожих на хулиганов. Воденков потянул брата за рукав, и они поспешно зашли в открытые ворота двора, ближайшего дома. Но парни их заметили и тоже зашли во двор.
     - Ага, попались! – угрожающе крикнул высокий парень, лет двадцати, с небритым лицом и, торчащими из-под шапки, лохматыми волосами.
     - Чего вам от нас надо? – испуганно произнёс Воденков. – Я вам уже заплатил, чего ещё?
     - Вот этот студент не платил. Ну-ка, обыщите его.
     - Я вам и так отдам всё, что у меня есть, -  не растерялся Серёжа Сержпинский и вынул из внутреннего кармана студенческой шинели трёшку, которую утаил от матери.
     - Это другой разговор, - сказал высокий, разглядывая трёх рублёвую бумажку. – Эти деньги я отдаю самому бедному. На Василёк, - протянул он деньги мальчику-подростку, скромно стоящему сзади толпы.
     - Что ещё у тебя есть ценного? – подошёл к Серёже другой парень, коренастого телосложения и стал шарить по его карманам. – Вот, блокнот какой-то, а там рисунки…
     Парень передал блокнот главарю и тот стал разглядывать, что там нарисовано.
     - Это что за рисунки, и кто их рисовал? – спросил он Сергея.
     - Я рисовал, учусь в Петроградском художественном училище. Нам дают задания рисовать архитектуру, и ставят за это оценки.
     Коренастый парень схватил Сергея за воротник, и, обращаясь к главарю, предложил:
     - Давай, батя, наломаем бока студенту, чтобы не зазнавался.   
     - Оставь его, он откупился. Но учти, - обратился он к Сергею, - если ещё нам встретишься, то готовь денег больше. Ах, да, - спохватился он, - ты ведь из Петрограда приехал? Расскажи, что там творится, говорят, полицию уже побили?
    Сергей рассказал кратко обо всём, что знал, не вдаваясь в подробности. После этого братьев хулиганы отпустили. Оба Серёжи быстрым шагом пошли по Воскресенской улице по направлению к дому Воденковых, расположенному на торговой площади. Воскресенская улица проходила через торговую площадь и считалась в городе центральной улицей, по которой в праздничные дни Даниловцы любили гулять семьями. Сейчас прохожих здесь тоже было не много. Приблизившись к дому, братья замедлили шаги и облегчённо вздохнули. Им было стыдно смотреть в глаза друг другу, из-за того, что струсили перед хулиганами. И в то же время они понимали, что других вариантов у них не было.
    Дома парни не сразу рассказали взрослым о случившемся с ними происшествии. Вечером, перед ужином, в дом Воденковых зашёл знакомый судья,  Верещагин Александр Семёнович. На вид ему было около сорока лет. Но Сержпинскому все взрослые мужчины, носившие бороду и усы, казались пожилыми людьми.  Верещагин с порога сообщил, что вчера Царь отрёкся от престола, а власть перешла к временному правительству и к Государственной Думе. Эта новость никого не удивила, люди давно уже устали от неопределённости и ждали такого исхода.
     Все домочадцы и гости собрались в гостиной, на втором этаже, за столом у самовара, пили чай с малиновым и яблочным вареньем. Верещагин зашёл ненадолго, он купил у хозяев мяса, подсолнечного масла и собирался уходить, но Григорий уговорил его посидеть за чашкой чая и потолковать обо всём житейском. Григорий был хитрым и изворотливым человеком, поддерживал отношения со всеми влиятельными людьми в городе. Специально для таких людей придерживал дефицитный товар. За столом Александр Семёнович увидел у Сергея Воденкова большой синяк на лице и поинтересовался, отчего этот синяк. Пришлось рассказать ему про встречу с хулиганами. Услышав про хулиганов,  Александр Семёнович возмутился:
    - Я уже принимал меры к этому Ивану Матвееву, но некому исполнять решение суда. Полиции у нас практически нет. Все уволились. Наша Даниловская уездная и городская управа в растерянности, не знают, что делать. За последние дни в городе зафиксированы:  три  убийства, несколько разбойных нападений и несколько краж. Хорошо, что мне выдали пистоле, но всё равно, я не чувствую себя в полной безопасности.
    Григорий отодвинул от себя фарфоровую чашку с блюдечком и спросил:
    - Почему же наших солдат не заставят наводить порядок вместо полиции? У нас ведь в городском военном гарнизоне более ста солдат.
    - Я уже обсуждал такой вариант с городским головой Москотильниковым, - пояснил Александр Семёнович. - Он собирался привлечь  солдат. Но тут есть свои проблемы. В связи со сложностью с продовольствием, военных плохо кормят,  и они требуют улучшить их питание. Если этого начальство не сделает, то они грозятся, что сами будут добывать себе пищу, и станут грабить магазины и наших зажиточных граждан.
    Серёжа Сержпинский, скромно сидевший за столом, спросил:               
  - Можно я выскажу своё предложение?
  - Ну, говори, - улыбнулся в бороду судья.
  - Вы, предложите градоначальнику, чтобы он уговорил всех Даниловских зажиточных людей вносить свою долю в кормление солдат. Особенно тех солдат, которые будут охранять магазины и их дома от грабителей.
   - Молодец, хорошая идея, но не новая, обязательно воспользуюсь твоим предложением, – похвалил Серёжу Верещагин и продолжил эту мысль.
   – Пусть кормят военных те, кто хочет жить спокойно. Я знаю, что большинство Даниловцев не голодают, почти у всех большие огороды, держат скотину. Многие зажиточные крестьяне имеют в Данилове дома. Летом они живут в деревне, а зимой в городе, как мои родители.
    После не большой паузы судья пояснил:
  - Мои родители зимой живут в Петрограде, а на лето едут в своё имение в деревню Гарь. Эта деревня за несколько километров от Данилова, в сторону города  Романова.
    Выпив чашку чая, Верещагин стал собираться домой и предложил Серёже Сержпинскому идти с ним.
   - Я тебя провожу до дома, чтобы хулиганы не напали, - сказал он. – Только сначала я занесу продукты к себе домой, а потом и к тебе пойдём.  Нам по пути.
   Он достал из кармана не большой наган с барабаном и показал всем присутствующим.
  - У меня тоже есть чем защититься, – похвастался Григорий. – В прошлом году я купил тульское охотничье ружьё, но на охоту ходить некогда, ещё ни разу не ходил. От бандитов, зато есть чем отбиваться.
  Когда попутчики вышли из дома, на улице уже стемнело, и появился небольшой морозец. На утоптанных тротуарах стало скользко.  Верещагин и Сержпинский не спеша пошли в сторону улицы Вятской,  где жил Александр Семёнович.  Он тоже, как и Сергей был одет в свою форму из чёрного сукна. У работников юстиции была форма похожая на форму почтовых чиновников и железнодорожников, только в петличках имелись специальные знаки различия.
    - В такую погоду, дышится легко, - сказал Александр Семёнович.
   Он шёл мелкими шажками,  боясь поскользнуться. Серёжа вежливо поддерживал его за локоть. Сначала шли молча, потом Александр Семёнович спросил:
    - Как теперь ты, Серёжа, поступишь? Учёбу бросишь, или будешь продолжать?
    - Ещё не знаю, - ответил он. – Мама советует больше в Питер не ездить. Боится за мою жизнь, ведь там революция, везде стреляют.
    - Да, да. Она, пожалуй, права. Но не спеши забирать документы из училища, - посоветовал он. – Может, всё уляжется и порядок опять наступит. Я вот тоже оказался не у дел. Суд парализован, в Даниловской казне денег нет, чтобы мне и другим чиновникам зарплату платить. Сейчас на продукты последние деньги истратил, не знаю,  как обеспечивать семью, придётся ехать к родителям в Петроград просить денег у них. Возможно, поеду завтра.
    Чтобы поддерживать разговор, Серёжа спросил:
    - Александр Семёнович, вы давно в Данилове живёте?
    - Да, с 1907 года, после окончания Петербургского университета, сначала работал здесь адвокатом, а потом мировым судьёй, - ответил Верещагин, и в свою очередь спросил:
    -  А тебе, Серёжа, нравиться Данилов?
    - Нравиться. Я в детстве жил в городе Тотьме, и Данилов похож на Тотьму, но там есть широкая река Сухона, а здесь речка, как ручей. Я раньше о Данилове и не слышал.
     - Данилов славится своим луком, - пояснил Верещагин. – Я часто бываю в Петрограде и там, в магазинах продают Даниловский красный лук. На прилавках так и написано: «Даниловский лук».  Так что, про Данилов многие люди знают. А ты знаешь историю появления здесь красного лука?
    - Нет, не знаю.
    - Говорят, что его завёз сюда один торговец или купец из Индии. Его имя история не сохранила. Он попробовал вырастить у себя в огороде этот лук, и он прижился. Со временем он опылился с местными сортами лука, но сохранил свой красный цвет, хорошо хранится зимой.  Его лучше  применять в салатах, поскольку он менее острый, чем белый лук.
    На улице, где шли Сержпинский и Верещагин, прохожих совсем не было. Видимо, люди боялись выходить из дома. В окнах светились электрические лампочки и, казалось, что там царит спокойствие и уют. Хулиганам и прочим бандитам, наверное, тоже не хотелось зря гулять по городу, раз уж грабить некого. Поэтому улицы опустели, погрузившись в вечернюю тьму.
     - Вот это  мой дом, - показал Александр Семёнович на одноэтажный деревянный дом с большими окнами. С фасада их было шесть штук, окаймлённых красивыми наличниками. Из окон лился электрический свет, окрашивая снег жёлтыми  оттенками.
    - Я этот дом арендую, - поспешил объяснить Александр Семёнович, - мне его сдаёт помещик Тихменев почти бесплатно, по-дружески и по-родственному.
    Он предложил Серёже зайти, но тот вежливо отказался, сказав, что мама ждёт, и, наверное, волнуется. Сергей не стал дожидаться, когда Верещагин выйдет из дома, чтобы его проводить, а пошёл быстрым шагом один, тем более что осталось идти до привокзальной площади пять минут.
    Серёжина мать,  Евпраксия  Павловна, действительно волновалась, потому что сын обещал прийти засветло, а времени было около восьми часов вечера. Она не находила себе места, младшие сыновья, Павлик и Глеб, старались её успокоить. Она им говорила: «Пусть только придёт, я излуплю его стервеца!»  Но, когда он пришёл, мать расплакалась и обиженно отвернулась от него. Серёжа долго извинялся, и, наконец, она простила.
    - Иди, поешь, - успокоившись, сказала она. - Я сварила щи с мясом. Они в кастрюле на плите.
    Когда он начал есть, мать вспомнила, что ему пришло письмо из Петрограда от Ройтмана. Тот писал, что занятия в художественном училище продолжаются, и беспорядки в Петрограде прекратились. Большинство магазинов опять работают. Евпраксия Павловна спросила сына:
     - Может, тебе, Серёжа,  стоит вернуться в училище?
    И он, немного подумав, решил завтра ехать.
         Утром, в десять часов, Серёжа был на вокзале. Его  провожали мама с братишками. На вокзале, вот уже несколько дней, скопилось много бездомных людей, приехавших с западной Белоруссии и Украины. Они бежали от войны и спали прямо на полу, в тесноте, мешая пройти к билетной кассе. Пришлось перешагивать через лежащих, плохо одетых беженцев, и через  их мешки с пожитками. Какая-то девочка лет двенадцати попросила у Серёжи милостыню, и он дал ей бумажный рубль.
    На перроне, неожиданно, Сержпинские встретили Верещагина Александра Семёновича. Он сначала обрадовался встрече, а потом укоризненно сказал: «Что же вы, Серёжа, ушли вчера,  меня не дождались». Так вдвоём, они доехали до Петрограда, Серёжа не мог знать в тот период, что это старший брат его будущей невесты, а затем жены, Софьи Верещагиной.   
 
На фотографии Данилов зимой. Улица Костромская, а затем переименована в улицу Циммервальда.                Глава   9
                Семья Верещагиных
      Будущая жена Сержпинского Сергея, о которой он в 1917 году пока ничего не знал,  росла, в  большой и дружной семье Верещагиных, живших в Петербурге на улице Боровая, дом десять. Звали её Софьей. Родителями Софьи, были: Верещагин Семён Александрович, и Александра Ивановна (в девичестве Андреева). Александра Ивановна  была верующей   женщиной,  рожала столько детей, сколько бог велел. Всего она родила двадцать три ребёнка, из них две двойни и две  тройни. Семь детей умерли при родах или  в младенчестве.
                Список детей Верещагиных.
       Имена:                Даты рождения:

1. Александр 1883
2. Иван 1884
3. Семён 1884
4. Константин 1886
5.  Елизавета 1889
6.  Алексей 1891
7.  Юрий 1893
8.  Антонина 1895
9.  Сергей 1896
10. Мария 1897
11. Павла 1898
12. Екатерина 1899
13. Пётр 1899
14. Николай 1900
15. Софья 1903
16. Лариса 1904
     Елизавета умерла в возрасте двенадцати лет. Остальные пятнадцать детей воспитывались до совершеннолетия. Старшим сыном Верещагиных был Александр. Но перед ним мать родила тройню, дети родились с малым весом  и   сразу умерли. Такая же участь постигла и другую тройню, которую она родила после близнецов, Ивана и Семёна.  Замуж Александра Ивановна вышла с восемнадцати лет, и фактически она рожала почти каждый год. Чтобы сохранить стройную фигуру, она детей грудью не кормила, а нанимала кормилиц.
     Жила семья Верещагиных в восьми комнатной квартире со всеми удобствами. Глава семьи, Семён Александрович, в наследство от своих родителей получил два многоквартирных доходных дома, и старинное имение в деревне Гарь с земельными угодьями и участком леса. После смерти брата, Сергея Александровича, его доходный дом перешёл сначала по закону  к родителям, а они передали этот дом Семёну, и поэтому у него стало два доходных дома. Отец Софьи, Семён Александрович, окончил юридический факультет Петербургского университета, но по специальности юриста не работал, а был предпринимателем, являлся соучредителем акционерного общества, которое поставляло южные фрукты в Петербург. Семён Александрович сам часто ездил на юг за фруктами, в качестве торгового агента, и привозил их в Петербург целыми вагонами. В семье Верещагиных постоянно на столе стояли вазы с фруктами, а у Семёна Александровича  не заканчивалось в графине  красное виноградное вино, по бокалу которого он выпивал перед обедом.   
      В дни февральской революции Верещагины не все находились в Петрограде. Иван, Семён и Константин воевали на германском фронте. Они были кадровыми офицерами царской армии. Алексей погиб на этой войне в 1915 году. Он не  был офицером, а служил рядовым солдатом. Александр и Антонина жили в городе Данилове, Ярославской губернии, вблизи которого находилось имение их родителей.
      В тот день, когда Александр Семёнович приехал в Петроград, у родителей в квартире он застал большинство сестёр и братьев, живших в Петрограде. Ему послали в Данилов телеграмму о трагической гибели брата Юры,  но телеграмму он не получил, потому что был в этот момент в пути. Мать встретила сына со слезами на глазах, обнимая его, сообщила, что погиб Юра и проводила Сашу за стол. Сама она опухла лицом, видимо от слёз, хотя и так последнее время заметно располнела.
     - Что с Юрой случилось? – спросил он, сидевшую рядом сестру Павлю.
     - Его застрелили взбунтовавшиеся солдаты, за то, что он призывал их к порядку. Он ведь был командиром, - объяснила сестра.   
     Александр знал, что Юра, будучи молодым офицером, командовал взводом, в одной из воинских частей Петрограда.
       Отец, сидевший во главе стола, встал и, с грустью  произнёс:
       - Три  дня прошло с того трагического случая, когда не стало нашего Юрочки, но сообщили нам о его гибели только вчера.  Он был хорошим сыном и вашим братом, мы будем всегда его помнить.
 
  Семья Верещагиных, 1898 г.  На руках Семёна Александровича дочь Мария. В чёрном платке сидит мать Семёна Ал. Мария Нестеровна. С ней внучка Елизавета. Подпоясан ремнём Алексей. К Александре Ивановне прижалась Антонина. Елизавете девять лет, Алексею около восьми лет. АЛЕКСАНДРЕ ИВАНОВНЕ 36 ЛЕТ, СЕМЁНУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ 41 ГОД.
       Семён Александрович поднял бокал,  до краёв наполненный красным вином. Александра Ивановна, едва сдерживая слёзы, тоже встала с бокалом в руке, и все дети  последовали её примеру. У них так же бокалы были наполнены вином, но размеры хрустальной посуды соответствовали возрасту. У самых младших девочек, Сони и Ларисы, рюмочки выглядели игрушечными.  Вслед за отцом, все выпили вино до дна. Это виноградное, слабенькое  вино он привёз с юга. Оно больше напоминало забродивший виноградный сок.
      - Наш  Юрочка любил такое вкусное вино, – сказала, срывающимся голосом, Александра Ивановна. – Он ещё любил селёдку под горчичным соусом, и все блюда, которые вы видите здесь. Сейчас будете  кушать и вспоминайте брата. Мне так его жалко.
      После этих слов, Александра Ивановна заплакала, прикрыв лицо широким платком. Все сели и начали, молча закусывать выпитое вино  селёдкой, заранее положенной  в мелкие тарелочки.
      Соня сидела рядом с Ларисой и вполголоса ей сказала:
      -  Говорят, что Юру застрелили прямо в сердце. Какой ужас!
      - Значит, он не мучился, а умер мгновенно, – сделала вывод Лариса. - И где его похоронили пока не известно.
      Александра Ивановна продолжала плакать, и старшие дочери,  пытались её успокоить. Семён Александрович обратился  к служанке, стоявшей возле дверей:
       - Лида, вызови скорей неотложку. Шурочке плохо.
       - Не надо ни кого вызывать. Я сама успокоюсь. Подождите.
       Александра Ивановна перестала плакать и выпила ещё вина. На её полном, бледном  лице появился румянец. Старшие дочери, окружавшие мать, разошлись по своим местам, за столом послышался шумок, все начали не спеша есть, и  в полголоса разговаривать.
- Папа, а почему сегодня нет Пети? – спросила отца дочь Павла Семёновна. Она жила отдельно, училась вместе с Катей в смольном институте благородных девиц,  поэтому не во всём была осведомлена. Отец перестал жевать и, вытирая рот и бородку салфеткой, пояснил:
       - Ты же знаешь, Павлечка, он тоже человек военный, и подневольный, рядовой курсант военного училища.  Дисциплина требует находиться в казарме.
     Затем она обратилась к Саше.
       - А тебя, Саша, будут призывать в армию или нет?
       - Вряд ли меня призовут, у меня белый билет из-за лёгких, - ответил он.
       Александр Семёнович был не похож на отца, лицом был в мать, но, как и отец был  такой же щупленький и худенький. В юности Саша болел воспалением лёгких и был слаб здоровьем. Но, как говорят: «Скрипучее дерево два века живёт». Прожил он девяносто восемь лет, дольше всех братьев и сестёр. Кроме него за столом сидели ещё два брата: Серёжа и Коля.  Серёжа уже окончил гимназию, а Коля учился в шестом классе, Последнее время Серёжа болел - что-то неладно с лёгкими. Врачи подозревали у него туберкулёз.
      Из числа дочерей Верещагиных, присутствовали в этот момент почти все, кроме Антонины. Ей телеграмму  послали вместе с Александром Семёновичем, так как она жила в семье брата, но по какой-то причине она не смогла приехать.   
      Две взрослые дочери, Павля и Катя  учёбу в институте ещё не закончили и женихов пока не имели. Как говорил отец: «С женихами нынче проблема – все воюют». Дочери Верещагиных были красивыми, и выглядели интеллигентными девушками. Сыновья различались по внешности, одни больше походили на мать, другие на отца. Кроме того, Саша, Серёжа и Коля имели хилую фигуру и слабое здоровье. Они часто простужались и болели. Остальные братья имели спортивное телосложение и были физически крепкими парнями.   
       Соня и Лариса любили сладкое, и сразу после селёдки потянулись за тортом, под названием «наполеон». Его испекла мама, хотя в доме была повариха. Несмотря на наличие прислуги, Александра Ивановна не могла сидеть без дела, а прислуга ей помогала обслуживать многодетную семью. Правда, теперь, семья была не такая многодетная, как раньше. Сейчас с родителями жили только  пятеро детей: Мария, Серёжа, Коля, Соня и Лариса. Старшей, среди присутствующих дочерей, Марии было двадцать лет, а самой младшей Ларисе шёл тринадцатый год.
       Немного закусив, Семён Александрович предложил ещё выпить вина. Но младшим детям больше не наливали. Братья и сёстры оживлённо беседовали, обменивались новостями. Многие из них последнее время виделись редко.
       За столом особенно остро вёлся разговор о политике.
     - Я уверен, - говорил Александр, - что у нас примут конституцию, как в Англии, и Россия будет конституционной монархией.
     Но  Семён Александрович  с  сыном не согласился:
     - Нет, в России больше подходит федерация, как в Соединённых Штатах Америки. Нам нужна демократия с выборной властью. Монархия изжила себя.
     Павля и Катя напустились на отца за такие крамольные идеи. Они любили царя, верили в его мудрость.
    - Лучше, чем Николай Романов, никто управлять страной не сможет, - запальчиво говорила Катя, - потому что он с пелёнок воспитан для управления страной. Его воспитывали лучшие учёные и педагоги, в него вложили всё самое лучшее.
    - Действительно, это высокообразованный и интеллигентный человек, - поддержала сестру Павля. – Он каждый год приходил к нам в Смольный институт, и мы его знаем не понаслышке.
     - Почему же вся страна бурлит, и на каждом углу кричали: «Долой царя!» - вмешался Семён Александрович. – Я уверен, что он не сам отрёкся от престола, а его вынудили отречься. Он довёл страну до полного развала, и помог ему в этом Гришка Распутин.
      Услышав про Распутина, Соня и Лариса вспомнили, как однажды, в ноябре 1916 года,  видели его. Они тогда спешили в гимназию, и стали свидетелями интересной сцены. По тротуару двигалась толпа прохожих. В этот день в ближайшей церкви был какой-то праздник. Вдруг люди  зашептались и стали показывать на высокого бородатого мужика: «Вон идёт Григорий Распутин». Об этом человеке Соне и Ларисе приходилось слышать, но увидели его впервые.
      - Давай подойдём поближе,  – предложила Лариса.   
      Девочки приблизились к Распутину и стали его разглядывать. Толпа любопытных шла за ним, а  он быстрым шагом старался от них оторваться. Один раз он посмотрел на сестёр своими чёрными, пронизывающими глазами. Этот взгляд был добрым, но в то же время у девочек пошли мурашки по спине. Они испугались и отстали от толпы.
      -Ты заметила, какой он красивый? – восхищённо говорила Соня.
      -  Да заметила. Только есть в нём что-то не приятное. Не зря говорят, что он колдун.
      В гимназию сёстры пришли за пятнадцать минут до занятий. В коридоре перед классом они рассказывали подружкам о своих впечатлениях. Когда зазвонил звонок, Лариса ушла в пятый класс, а Соня в шестой.  О том, что они видели Распутина, потом рассказывали родителям, но сейчас опять пересказали эту историю, так как не все присутствующие слышали её.
     После рассказа о Распутине, Саша вновь стал настаивать на своей точке зрения по поводу будущего государственного устройства России. Но отец с ним не соглашался.
     - Папа, это ты наслушался своего приятеля социалиста Калашникова? Не так ли? – с иронией спросил Александр.
      - Нет, сынок, у меня есть собственное мнение. Будущее России это социализм, но к нему мы должны идти постепенно, через буржуазную демократию, как в Америке.      
      Александра Ивановна поняла, что спор о политике принимает неприятный оттенок и решила остановить спорщиков:
    - Хватит говорить о том, чего вы не понимаете.  Мы собрались сегодня помянуть нашего дорогого  Юрочку. Так что будьте благоразумны.
      За столом после этого стало тихо. Мать попросила прислугу принести чай. Она никогда не говорила с прислугой в повелительном тоне, а вежливо сказала: «Лида, принеси нам, пожалуйста, чаю».  Лида и другая прислуга были у Верещагиных, как члены семьи.   
     Сама Александра   Ивановна   выросла в провинции, в маленьком городке Данилове. Она рано лишилась родителей, и её воспитывал брат отца, дядя Арсений Андреев. Он был мелким лавочником. Арендовал лавку в торговых рядах, в центре Данилова, продавал холст и ситец, которые привозил из Ярославля и Иванова.
     Познакомились Шура Андреева и Верещагин Семён в церкви Николая Чудотворца на службе. Эта церковь находится в Данилове, рядом с торговыми рядами. В этой же церкви они  обвенчались через год после знакомства. Шуре тогда было восемнадцать лет, а Семёну двадцать  три года. Затем была свадьба в деревне Гарь, в имении Верещагиных. И теперь, за столом, все стали мечтать о лете, скорей бы поехать в деревню. Там так хорошо летом.
   
    В деревню Гарь Семён Александрович решил ехать в начале марта, чтобы проверить, на месте ли деньги и драгоценности, которые он спрятал в тайнике. Там лежали в маленьком сундучке около пяти килограмм серебряных монет, были там и золотые царские монеты, (по курсу 1913 года на десять тысяч рублей) и большой пакет женских украшений и прочих драгоценностей. Эти средства он планировал потратить на строительство в деревне нового кирпичного дома со всеми удобствами. Но теперь ситуация изменилась. Бумажные  деньги  стремительно обесценивались. В банке у Верещагиных имелись на счету 450000 рублей. Последний раз Семён Александрович снял деньги в банке ещё при царе, а три дня назад  банк   обанкротился, и все деньги Верещагиных  пропали. Некоторая сумма  денег имелась дома  на текущие расходы, но они быстро убывали, потому что цены росли, и надо было помогать взрослым детям, у которых зарплаты на жизнь не хватало. Например, Александру пришлось дать тысячу рублей.
     Вместе с Семёном Александровичем в деревню поехали сыновья, Александр и Сергей, а так же решила ехать в деревню и Александра Ивановна. Последние месяцы она стала задыхаться, плохо себя чувствовала, в городе ей не хватало воздуха. Поэтому она решила поехать в деревню и остаться там до осени. Серёже для лечения лёгких требовалось парное молоко и барсучий жир. В Петрограде этого всего было не найти.
     У Александры Ивановны, помимо других болезней, сильно болели ноги, так что она с трудом ходила по квартире.  А когда они приехали в Данилов, то пришлось искать лошадь, чтобы её с вокзала довезти до дома, где жил сын Александр. Хотя до его дома от вокзала было всего метров двести.
      Жена Саши встретила гостей радушно. Звали её Юлия Петровна. С ней в доме находилась маленькая дочка Люба и старшая из дочерей Верещагиных  Антонина. Все они по очереди целовали родственников, приехавших из Питера.
      Подбежала к дедушке маленькая Люба, ей было в этот момент полтора годика, она уже могла говорить и  спросила:
    - Деда, ты, что мне привёз?
    Он был готов угостить внучку и протянул ей большой пряник, который с трудом отыскал дома перед отъездом.
     Юлия Петровна не ожидала, что приедет так много гостей, вместе с Тоней она начала хлопотать на кухне. Кроме картошки и солёных грибов в доме, никаких продуктов не оказалось. В отсутствие мужа не удавалось что-нибудь купить. Цены сильно выросли, а денег  не хватало. Семён Александрович старался разрядить обстановку и шутил:
     - Нам всё равно, что кушать, лишь бы желудок  наполнить…
     Александра Ивановна достала из саквояжа пирожки, которые сама испекла в дорогу и, которые не успели съесть:
    - А вместо хлеба мы будем, есть пирожки, - стараясь быть весёлой, сказала она. Хотя  за последнее время на её голову свалилось столько несчастий, сколько не случалось и за всю предшествующую жизнь. От переживаний, наверное, она и болела.
    - Тогда садитесь все за стол, - сказала Юлия Петровна, - картошка сварилась.
    Стол стоял в гостиной уже накрытый белой скатертью и сервированный дорогой фарфоровой посудой. Антонина принесла в кастрюле дымящуюся варёную картошку, а Александр принёс две тарелки с солёными грибами. После этого, заняв за столом места, Верещагины стали обедать.
    Арендованный у помещика Тихменева дом, на улице Вятской, имел шесть просторных   комнат. Их обогревали  две печки, отделанные изразцами. От прежних хозяев осталось немало хорошей мебели, а Верещагины ещё добавили свои кровати и стулья. На высоких окнах висели замечательные шторы, придавая квартире уют и богатый вид.
     Когда обедать закончили, Юлия Петровна, положив обе руки на живот, с загадочным видом объявила:
   - У нас скоро будет второй ребёнок.
   Александр, с удивлением в глазах, вытер салфеткой бороду и усы. Все тоже перглянулись, не скрывая удивления.  Он подошёл к Юлии, и, поцеловав её,  произнёс:
    - Поздравляю, дорогая. Я очень рад. Теперь ты береги себя, не поднимай тяжести. – Затем немного подумав, добавил:
     - Поедем тоже жить в деревню, тебе надо хорошо питаться.
    Остальные родственники стали наперебой поздравлять Юлию Петровну. Александра Ивановна, вышла из-за стола, и грузно переваливаясь с одной ноги на другую, пересела на диван. Она имела болезненный вид после поездки в поезде, и ей очень хотелось прилечь. Но она, пересилив себя, стараясь быть жизнерадостной, сказала:
    - Значит, скоро я буду второй раз бабушкой. Как жизнь быстро пролетела, ещё, кажется, недавно я сама рожала. А теперь бабушка…
    Она приманила, стоявшую рядом  внучку, и прижала к себе. Потом попросила сына:
    - Саша,  давай денёк в Данилове передохнём, а послезавтра поедем.
    - Хорошо, мамочка, я постараюсь всё сделать, как ты, сказала.
    Александр   распределил всех родственников по комнатам на отдых, а сам пошёл в центр города покупать продукты, и заодно надо было ему зайти в суд, узнать: не наладилась ли ситуация с работой.  К его огорчению, ничего не изменилось, ни полиция, ни приставы не работали. Сторож ему сообщил, что охрана суда ведётся круглосуточно, но, если не выдадут в срок зарплату, все сторожа бросят работу. Зарплату работникам суда, обычно, выдавала его сестра Антонина. Она вела в суде всю бухгалтерию и печатала документы на машинке. Работу в Данилове ей было трудно найти, и брат пристроил её к себе в суд.
    После суда Александр Семёнович пошёл в городскую управу, чтобы выяснить положение с финансированием. Там творилось что-то невероятное. Уже на улице он увидел толпу встревоженных людей. В самом помещении было не протолкнуться. Как он понял, все пришли за помощью. В основном, проблема была в деньгах. Не добившись ничего, люди с раздражением уходили, но приходили другие.
     В приёмной у Москотильникова Василия Фёдоровича – главы города, особенно было многолюдно. В очереди к градоначальнику сидели в форменной одежде железнодорожные чиновники, пожарник, почтмейстер. Тут же было много плачущих женщин. Возле дверей стояли два вооружённых солдата, с трудом сдерживающих натиск этих  женщин, пытавшихся прорваться к градоначальнику. Постояв немного в приёмной, Александр Семёнович решил, что не стоит зря терять время, и ушёл искать продукты по магазинам.
      На той же улице Вятской, неподалёку от дома, где жил Александр Семёнович, один мужик занимался извозом. Его он и нанял, чтобы доехать до  деревни Гарь.  В назначенное время к воротам подъехала тройка лошадей, запряжённая в большие сани. В этот день мороз, как нарочно, усилился, и пришлось надевать на себя всё, что нашлось в доме. Для утепления на дне саней лежало много сена, а сверху укутались в одеяла.
     Усевшись в сани первой, Александра Ивановна спросила сына:
    - На кого, Саша, ты дом оставил, кто за ним будет присматривать?
   - Не беспокойся, мамочка. Всегда, в таких случаях, я договариваюсь с соседями. Они и за домом  присмотрят и кошку накормят. Я им вперёд заплатил.
   Когда  шесть человек взрослых, вместе с маленькой Любашей, разместились в санях, кучер  потянул за вожжи, и сани плавно поехали вперёд.  Лошади, не спеша, с лёгкостью тянули сани  за собой.  Ехали, как обычно, по старой Романовской дороге. Она начиналась за городом, от моста через речку Пеленду. После, занесённой снегом, речки, проезжали сосновый лес, под названием «Горушка». Такое название возникло от возвышенности, на которой рос лес. Среди сосен, припорошенных снегом, стоял местный Казанский собор. Его купола выглядывали из-за верхушек сосен, придавая пейзажу торжественность и божественное величие. Александра Ивановна спросила сына:
     - Саша, ты не знаешь, Казанский собор достроили или нет? Я ведь на его строительство в прошлом году тысячу рублей пожертвовала.
     - Да нет, мама, внутри не закончили отделку, потом начнут художники стены расписывать. Работы там ещё очень много.
     После его слов некоторое время  ехали молча, затем кучер повернулся к пассажирам и пробасил:
     - Вы не замёрзли, господа?
     - Ещё не успели замёрзнуть, - ответил ему Семён Александрович, - в селе Троицком  остановимся и погреемся в доме моего старого приятеля, Тихменева Николая  Александровича.   
     - Да, правильно, - согласилась с мужем Александра Ивановна. – У меня уже ноги начали затекать, надо передохнуть.
     - А  Любаша не замёрзла? – беспокоилась бабушка.
     Внучка была закутана в одеяло и  сверху прикрыта сеном. Оттуда только нос торчал и шёл парок. Александр, сидящий поближе к кучеру, попросил его прибавить скорости, чтобы быстрее доехать до села. Кучер взмахнул кнутом, ударил коренного коня, и вся тройка рванула вперёд. Укатанная дорога в этих местах была ровная, без ухаб. По краям дороги рос смешанный лес, тут были ёлки и лиственные деревья, красиво посыпанные белым снежком.
      Семён Александрович откинулся на задний  плетёный  борт саней и закрыл глаза, чтобы вздремнуть. Было слышно, как заливался колокольчик и скрипели полозья по снегу. Вместо дремоты  в голову стали приходить всякие тревожные мысли. Он переживал за спрятанные деньги и драгоценности: «Сохранились ли они. Вдруг их кто-нибудь нашёл и похитил?»  Ответственность за благополучие семьи давила и заставляла продумывать дальнейшие шаги. Фирма, в которой Семён Александрович работал, развалилась, из-за того, что в Молдавии шли военные действия. Там у фирмы был налажен сбор фруктов и скомплектован надёжный коллектив. Теперь из-за войны, железнодорожных  вагонов не давали, и перевозить товар даже с Кавказа стало не на чем. Банк, где хранились все семейные сбережения, лопнул, деньги, нажитые не одним десятилетием, пропали. Два сына. Алексей и Юра, погибли, другой сын Серёжа серьёзно болен. А у старшего  Александра не ладится с работой. Надеяться не на кого и помощи ждать не откуда. Семёну Александровичу в этот момент казалось, что весь мир рушится, революция, которую он ждал, не дала пока ни чего хорошего. Однако по своему характеру он всегда был оптимистом и надеялся на лучшее. Про тайник в барском доме никто не знал, кроме жены. Этот тайник был оборудован ещё дедом при строительстве дома и был весьма примитивным. В кладовке на задней стенке была приделана полка, которая, как дверка открывалась. Надо было знать гвоздь, который легко вынимался и полка  открывалась. За ней находился не большой ящик, в котором лежали деньги и драгоценности. На той полке стояли разные банки и глиняные горшки. Постороннему человеку и в голову не придёт, что здесь спрятан  клад.
     Семён Александрович решил отвлечься от плохих мыслей, и стал смотреть вниз на убегающий след из-под саней.  Ему казалось, что снежная колея выскальзывает из-под полозьев и тянется назад по дороге.  Кони продолжали ровно бежать, пофыркивая, от них только пар валил. На встречной ухабе сани сильно тряхнуло, и кучер придержал коней, после этого они пошли шагом.
    - Скорей бы приехать. У меня ноги стали мёрзнуть, - пожаловалась Тоня.
    В этот момент за лесом открылось поле, и на нём появилась вдалеке деревня с церковью. Все радостно, почти хором сказали: «Вот и Троица-Тихменево». Эту деревню в народе называли селом, потому что там стояла церковь, и был небольшой рынок. На картах её называли по разному: на одной карте деревня «Троицкое» на другой «Троица-Тюхменево». Составители карты, наверное, спросили местных жителей, как деревня называется, и те по-разному сообщили название.
     На краю деревни, среди заснеженного сада, стоял барский дом. Он был не большой, одноэтажный, с высокими окнами, как тот, что в Данилове  арендовал Александр Семёнович.
     Пассажиры не спешили покидать пригретые места, а попросили кучера сходить в разведку,  может, в доме никого нет.
    -   Есть, кто дома? – постучал в окно кучер.
     Через несколько минут на крыльцо, в накинутой на плечи шали, вышла женщина. В ней Семён Александрович узнал прислугу Тихменева Феню. Она тоже его узнала и сообщила, что барина дома нет, он сейчас  в Москве.  Верещагины спросили у неё разрешения зайти погреться, и она вежливо пригласила в дом.
    Вылезая из саней, Юлия Петровна обнаружила, что малышка крепко спит. Видимо, её укачало в дороге. Любашу спящую занесли в дом и уложили на диван. Феня уже хлопотала у самовара, раздувала, ещё не погасшие угли, кожаным сапогом, надетым сверху на самовар гармошкой. В деревнях все так делали. После того, как угли начали тлеть, она набросала в самоварную топку лучины и надела жестяную трубу выводящую дым в печной дымоход. Через полчаса десятилитровый медный самовар уже шумел, с кипящей водой.
    - Садитесь, дорогие гости, к столу, пригласила Феня. Она принесла варенье и мёд в больших глубоких вазах. – Пейте чай, угощайтесь на здоровье!
    Напившись, чаю, и согревшись, Верещагины поехали дальше. Семён Александрович попросил кучера поехать короткой дорогой через лес. По ней почти не ездили, обычно в Гарь ездили через деревню Лукино, стоявшую на Романовской дороге. Летом лесная дорога была не проходима из-за болотца,  и в некоторых местах была довольно узкой. Кучер эту дорогу знал, не раз возил в другие года Верещагиных, но стал отказываться, мотивируя тем, что в этом году дорога заметена сугробами, и лошади будут проваливаться в глубоком снегу.
    - Мы ничего не выгадаем, а наоборот дольше проездим, - убеждал он.
    - Ну, ладно, - согласился Семён Александрович, - поехали через Лукино.
    Всего, на поездку,  у Верещагиных ушло два часа, вместе с остановкой.
    Барский дом  в деревне Гарь был бревенчатый, двухэтажный, примерно такой же по размеру, как у  Воденковых, но гораздо новее на вид, без магазина на первом этаже. В его архитектуре ничего примечательного не было:  по углам обычные водосточные трубы, крыша крыта железом, а окна, средних размеров, окаймляли простые наличники.  На крыше  было две трубы, так как дом отапливался четырьмя печками – по две печки на каждом этаже. Бревенчатые стены снаружи и внутри здания были ничем не закрыты, и лишь в двух спальнях и в большой гостиной были оклеены обоями.
    Уставшие и озябшие, Верещагины вошли в двери, расположенные по центру дома, с фасада, и оказались в широкой, просторной, прихожей. Все стали раздеваться, вешать в гардероб верхнюю одежду, не мешая друг другу. В доме постоянно жили две служанки:  Люся и Матрёна. Услышав голоса, они спустились со второго этажа  посмотреть, кто пришёл:
    - Ой, батюшки светы! А мы не знали, что вы приедете! – всплеснула руками Люся, полнеющая молодая девица, лет двадцати пяти. Матрёна сначала растерялась, но потом   поцеловала Александру Ивановну  в щёку по-родственному. Ей уже было тридцать лет, а замуж она ещё не вышла. Однако выглядела она моложе своих лет, за счёт малого роста, и была очень симпатичная.
    -  Я рада, что вы приехали, - говорила она с хитрецой в глазах. - Без вас нам трудно всё решать. Мишка, управляющий, на нас только ругается, а ничего не подскажет, что делать.
      Александра Ивановна устало отмахнулась от неё:
    - Поговорим, Матрёша, потом. Я устала.   Устели мне постель, пожалуйста, в моей комнате, хочу лечь.   
   Семён Александрович сразу же спросил служанок:
    - Где Михаил?
      - Он в вашем кабинете, чего-то читает, – ответили девицы.
      Обе служанки являлись двоюродными сёстрами Александре  Ивановне, а управляющий имением Михаил Чернов тоже был родственник Семёну Александровичу. Только это родство было сомнительным, основанное на сплетнях и догадках. Говорили, что во времена крепостного права, дед Семёна Александровича, Иосиф, много грешил с деревенскими девицами. В Гари и ближайших деревнях, якобы, появились в те времена, его не законно рождённые дети. Семён Александрович верил этим слухам и считал некоторых деревенских людей своими родственниками, в основном тех, которые внешне походили на Верещагиных. Мишка Чернов особенно нравился ему, и он предполагал, что это его двоюродный  племянник. О своих предположениях он не говорил ни кому, даже жене.
      Михаил  не ожидал, что в марте в разгар зимы приедут хозяева. Обычно они приезжали не раньше апреля. Растерявшись, он встал из-за письменного стола и не знал, что сказать, когда к нему в кабинет зашёл хозяин. Верещагин вдруг, поздоровался с управляющим за руку, чего никогда раньше не делал. Он очень доверял Михаилу и редко ругал его за хозяйственные упущения.
     - Расскажи, как у тебя дела, только кратко, а то я устал с дороги, – сказал он, садясь на лакированный венский стул.
     - У нас недавно издохли три коровы, - опустив взор, виновато произнёс управляющий. Его чисто выбритое, симпатичное лицо, выражало растерянность.
     - А как лошади? Падёж был?
     - Нет, все живы, даже есть приплод. Всего теперь двадцать одна лошадь в наличии.
     - А коров сколько?
     - Вместе с приплодом двадцать пять голов, - отчитался управляющий. Перед ним на столе лежала книжка  писателя Н.В Гоголя.
     Грамоте Чернова Михаила обучали дочери Верещагиных. Он оказался способным учеником и за два месяца научился читать и писать.  Семён Александрович  решил тогда сделать из  деревенского парнишки управляющего. Теперь  Михаил  каждую зиму перечитывал не многочисленную библиотеку, имеющуюся,  в этом доме. С годами он изменился и теперь выглядел интеллигентным человеком. Был женат, имел шестерых детей и двухэтажный дом в деревне.
     Поговорив с управляющим, Семён Александрович поспешил в кладовку, проверить тайник. С замиранием сердца он открыл дверцу, сделанную в виде полки, и убедился, что ценности на месте. Радости прибавилось, когда он увидел рядом с сундучком большую пачку бумажных денег, перевязанную верёвочкой. Об этих деньгах он не знал, значит, жена их положила прошлой осенью. Это выручка от продажи урожая.  Он взял из пачки несколько купюр на текущие расходы.
 
Александра Ивановна с Катей 1916 год.
    С приподнятым настроением он пошёл к жене в спальню, на первый этаж, чтобы поделиться радостью.  В этот зимний, морозный день в доме стоял синий полумрак оттого, что дом был окружён деревьями, а стёкла окон мороз зарисовал своими синеватыми узорами. В спальне жены тоже было мало света - перед её окнами стояли заснеженные заросли сирени.  Александра Ивановна лежала в кровати со слезами на глазах.
    - Что случилось, Шурочка? – ласково спросил  он, подходя к кровати. – Деньги и драгоценности я проверил, все на месте.
    - Я плачу о Юрочке. Его очень жалко. Тебе этого не понять.
    - Мне его тоже жалко, но мы с тобой не виноваты, и ничего исправить не можем. На то воля божья.  Ты же знаешь.
    - Я всё понимаю, но ничего поделать с собой не могу, постоянно волнуюсь о детях. Даже сердце теперь болит. Ваня, Сеня и Костя на войне, писем от них уже давно нет, Серёженька очень болен. Обо всех я переживаю. Все они мои дети, моя кровинка.
    Вытерев глаза носовым платком, Александра Ивановна продолжала:
    -  В Петрограде голод, надо тебе, Сеня, срочно отправить  для детей, оставшихся там, деньги и продукты. Пошли сразу две подводы. Пусть соберут всё необходимое и побольше    топлёного масла и сыру. Мёду и варенья не забудь послать.
     - Хорошо, сейчас пойду, распоряжусь. А тебе, что принести? Может, валерьянки выпьешь?
    - Ладно, пусть Матрёна валерьянки принесёт, - плачущим голосом сказала Александра Ивановна.
       Семёну Александровичу казалось, что в деревне время летит быстрее, чем в Петрограде. За делами дни проходили не заметно, и месяц март уже заканчивался. Снег днём усиленно таял, и прилетели грачи, извещая людей о скором начале посевной страды. Наёмные работники ещё продолжали с утра, по насту, вывозить на поля Верещагиных  навоз. Со скотного двора весь навоз вывезли и теперь его покупали у крестьян.
    Всего  Верещагины владели тридцатью пятью  десятинами  земли и тремя  десятинами леса. Возле дома у них был фруктовый сад, площадью с десятину, размещалась поблизости столярная мастерская, три амбара, конюшня, коровник, кузница и барак для батраков . За всем этим хозяйством нужен хозяйский глаз и мудрое руководство. Ещё  прошлым летом Семён Александрович не вникал полностью в рабочий процесс хозяйства своего имения, а полностью возложил руководство на управляющего. Сам чаще бывал в Петрограде,  работал в торговой фирме и целиком отдавался той работе. От хозяйственной деятельности имения, доходов получалось мало. Основной доход Верещагины получали от доходных домов и торговой фирмы. Теперь ситуация изменилась. От жильцов доходных домов деньги почти не поступали, в суд на них подавать не имело смысла, потому что суды плохо  работали. Фирма развалилась, и вся надежда была на сельское хозяйство.
     Поэтому Семён Александрович взял бразды правления хозяйством в свои руки; с шести часов утра он обходил владения, начиная со скотного двора, затем шёл в поле и проверял, правильно ли батраки развозят навоз. Надо было равномерно его распределять по всей территории. Затем, он вместе с управляющим проверил в амбаре наличие зерна. Получилось в итоге проверки, зерна больше на тонну, чем его требовалось на семена и на корм скоту до нового урожая. Эту тонну зерна можно продать. Но так сложилась практика, что это зерно приходилось отдавать в долг жителям деревни Гарь и некоторым крестьянам из соседних деревень. Многим не хватало своих семян, и крестьяне шли к барину на поклон, договаривались, что долг они отработают своим трудом.
     В этот день к Семёну Александровичу подошла Дарья Чернова , просить в долг зерна. Муж Дарьи был на фронте, ей с двумя старшими сыновьями приходилось заниматься хозяйством без него.
     Верещагин шёл по деревне, когда она обратилась к нему:
   - Семён Александрович, я к вам с большой просьбой, - сказала она, с беспокойством заглядывая в его глаза. – Одолжите мне три мешка зерна, я потом отработаю.
     Эта женщина, лет сорока, выглядела в своей рабочей, грязной, одежде старше своего возраста.  Раньше она была красавицей. А сейчас, в грязном тёмном платке, с морщинками у глаз, ей дашь все шестьдесят лет. Тяжёлая работа на воздухе, недосыпание, быстро старят людей.
   - Управляющий мне сказал, что ты не отработала прежние долги, - строго посмотрел на неё Верещагин. – Поэтому, сначала отработай, а там уж буду решать.
   - Вы же добрый барин, помогите! Мне нечем детей кормить и скотину. Наше зерно уже  закончилось. А я хоть сейчас выйду к вам на работу.
      Семён Александрович терпеть не мог, когда его называли барином.
   - Я не барин, -  сердито сказал он. - Крепостное право давно отменили. Ладно, дам я зерна, только работы у меня пока нет. Можешь деньгами заплатить.
    - А сколько мешок стоит?
    - На рынке цена:  сорок рублей   за пуд.
    Женщина взмолилась, что таких денег у неё нет. И пришлось ей уступить по десять рублей за мешок. Он написал в блокноте записку кладовщице, чтобы выдала три мешка Дарье Черновой. В конце записки поставил свою подпись и отдал её женщине. «Что бабы без мужиков могут сделать», - думал он.
 
Софья Верещагина на кухне барского дома. 1912 год
     Деревня Гарь состояла из одиннадцати крестьянских домов, и барский дом был двенадцатым. Три крестьянских дома были в два этажа, остальные одноэтажные, с пристроенными дворами для скотины. До войны крестьяне  имели по две - три коровы и столько же лошадей. Теперь едва справлялись с одной коровой и одной лошадью. Только управляющий имением, которого Семён Александрович освободил от армии, выхлопотав ему броню, имел несколько голов скота. Все дома, кроме одного были с железными крышами. В крайнем доме жила бедняцкая семья Калачёвых. Их дом крытый соломой выглядел убого, стёкла в окнах  были выбиты и  закрыты, чем попало. Одиннадцать человек детей ходили по деревне, просили милостыню, а родители бездельничали и пьянствовали.  Вся деревня им помогала, спасала от голода и холода. Даже дрова им привозили бесплатно. Люди стыдили пьяниц, и этим всё заканчивалось.  Почти в каждой деревне на Руси были такие семьи.
     Семён Александрович шёл дальше по деревне после разговора с Черновой и увидел возле следующего дома четверых стариков, сидящих на лавочке. Они грелись на весеннем солнышке и о чём-то беседовали. Их седые бороды трепал ветерок,  и  Верещагин помахал им рукой:
     - Моё вам почтение!
     - Здравия желаем, барин, - ответили старики и, сняв шапки, поклонились.
     - Какой я вам барин, - подошёл он к ним и с каждым поздоровался за руку, как это принято в народе.
      – Крепостного права давно нет, а вы всё кланяетесь. Вы свободные люди.
     - Кто же вы, Семён Александрович, если не барин, - возразил один из стариков. – У вас земли больше, чем у нас всех вместе. Мы от вас зависим и работаем на вас, как при крепостном праве. Только на конюшне теперь не порют.
     После его слов другие старики засмеялись.  Верещагину стало неловко от этого смеха, хотя он в душе был согласен с ними,  но всё же   решил оправдаться:
    - А вы думаете, что я от вашей работы большие барыши имею? Да ничего подобного. Вот зерно лишнее мог бы продать на рынке, а не могу. Вы берёте у меня его в долг и не всегда полностью отрабатываете. Или молоко, к примеру, как у вас корова в запуске, так идёте ко мне за молоком. Опять же почти бесплатно отдаю. Яблоки из сада совсем отдаю даром. Разве не так?
     Старики виновато переглянулись и некоторое время молчали.
    - Вы добрый барин, - сказал один из стариков, - и за это мы вас уважаем.
   Семён Александрович собрался идти дальше, но старики спросили его:
    - Мы тут спорим про царя. Вы нам объясните:  теперь, кто будет нашим императором, если Николай второй отрёкся?   
    - Сейчас управляет страной временное правительство и государственная Дума. – Стал объяснять Верещагин. - Потом будут организованы по всей стране всеобщие  демократические  выборы нового правительства или президента. Я пока и сам толком не знаю, что будет дальше, - постарался ответить на вопрос Семён Александрович. Его удивило, что этих отсталых, и глуповатых на вид старых мужиков, волнуют проблемы государственного масштаба. «Наши деревенские мужики не такие  уж тёмные, как кажется», – подумал он.   
                Глава 10
                Дворянское собрание
    Пожив несколько дней в деревне, старший сын Александр, вместе с сестрой Тоней, уехали обратно в Данилов, а его беременная жена,  Юлия Петровна, по настоянию мужа, осталась в деревне с маленькой дочкой, чтобы хорошо питаться.
    Александру Семёновичу потребовалось приложить много усилий, чтобы наладить работу суда. Он являлся мировым судьёй, и кроме него был старший судья, суда общей юрисдикции. Но он уволился и уехал из Данилова. Получился замкнутый круг: для оплаты труда служащих не было денег, деньги получала уездная казна от сбора налогов, которые, в  полном объёме собирать не удавалось, в основном, из-за обеднения населения.  Чиновникам зарплату задерживали, и они, в свою очередь, плохо работали, налоги плохо собирали.   
     В начале мая, в Данилове, организовали народную милицию. Она состояла из самих жителей, добровольно решивших охранять общественный порядок. В большинстве это были зажиточные граждане, которых деньги не интересовали. Они работали бесплатно.  Несколько человек милиционеров одели  старую полицейскую форму, но без погон. Остальные несли дежурство на улицах города, в своей одежде,  с повязками на рукавах и с охотничьими ружьями. Некоторые хозяева магазинов для ночной охраны,  наняли солдат, и хорошо им платили.
    Александр Семёнович привёз из деревни себе для питания почти все необходимые продукты, но не было подсолнечного масла. Покупать масло он пошёл, после рабочего дня, в магазин  Воденковых.
    Он шёл по городу, и вечернее майское солнце освещало крыши домов красноватым светом, собираясь опуститься за горизонт, а в воздухе летали стайки мошкары, Он думал о своих проблемах, возникающих на работе. Навстречу, по  улице, прогуливались трое парней с повязками на рукавах и с охотничьими ружьями на плечах.  На белых повязках, он прочитал надпись «милиция». В голову пришла тревожная мысль: «Вдруг, это бандиты, написали себе повязки». Но тут же сам опроверг эти опасения:  «Это вряд ли они успели организовать,  ведь такая милиция действует недавно».
    Подходя к магазину, он увидел Серёжу Воденкова в старой форме полицейского и вместе с ним несколько парней, его помощников, в гражданской  одежде.
   - Добрый вечер, Александр Семёнович! – крикнул Воденков. Они поздоровались и разговорились. Серёжа сообщил, что ночью удалось арестовать Ивана Матвеева с кастетом  в кармане. Теперь он сидит в Даниловской тюрьме, отбывая шести месячный срок, назначенный судом,  хотя это решение суда было принято несколько месяцев назад.
    - Вот это замечательно, - обрадовался Александр Семёнович, - ещё бы остальные приговоры суда привести в исполнение, было бы, совсем хорошо!
    Затем он поинтересовался, нравится ли парням такая общественная служба. Не страшно ли? Молодёжь хором воодушевлённо заверила, что эта работа интересна и романтична, и, что они и дальше намерены продолжать дежурить на улицах города.
 
1915 г. Александр Семёнович Верещагин с женой Юлией Петровной (Смирновой). Ему 32 г.

    Купив подсолнечное масло, Александр Семёнович пошёл домой. Антонина ушла с работы пораньше и уже приготовила ужин. Когда брат вошёл в дом, она сообщила:
    - Саша, тебе письмо из дворянского общества. И ещё нам письмо от Павлечки из Петрограда.
    С нетерпением, он стал читать письмо сначала от Павли. Она писала, что продукты, которые привезли на лошадях из деревни, их спасли от голода. А многие жители столицы продолжают голодать. Ещё она известила, что скоро поедут  в Гарь Коля, Лариса и Соня. Учёба в школе у них закончилась, начались летние каникулы.
    Распечатав конверт от дворянского общества, он обнаружил там извещение, что завтра состоится собрание Даниловских дворян в доме помещика  Тихменева  по адресу: улица Романовская, дом №28. Это был  второй дом Тихменева в Данилове, но подаренный городской казне на нужды города.
      «Надо сходить, - решил Александр Семёнович. – Наверное, моего отца тоже пригласили, повидаюсь с ним, и заодно отдам деньги хозяину  за аренду нашего дома».
    В назначенное время, подходя к дому Тихменева, Александр Семёнович увидел несколько лошадей, запряжённых в коляски и пролётки. Лошади были привязаны и жевали сено, брошенное, перед ними. Знакомой Коляски отца не было видно. «Наверное, ещё не приехал, опаздывает» - решил Александр Семёнович и вошёл в дом. Там уже встречали прибывавших гостей женщины в передниках и чепчиках на головах, направляли всех в зал. На двух параллельных длинных столах, покрытых скатертями, там уже лежали тарелки с закусками и стояли большие графины с коричневатой жидкостью.  Вдоль столов были плотно расставлены стулья с круглыми гнутыми спинками. На таких собраниях Александр Семёнович ещё ни разу не был, хотя его приглашали. Он считал, что там нет ничего интересного - пустая болтовня, напрасная трата времени.
    Ждать начала собрания пришлось долго, наверное, целый час, и всё же собралось дворян в два раза меньше, чем было приготовлено стульев. Последним в зал пришёл  бывший  хозяина дома, Тихменев  Николай Александрович. Ему было больше шестидесяти лет, но выглядел он бодрым и энергичным человеком. Верещагин знал, что он до сих пор занимался гирями и обладал большой физической силой. Верещагиным он являлся дальним родственником. Тихменев громко поздоровался и осмотрел присутствующих.
 
ДОМ ТИХМЕНЕВА В ДАНИЛОВЕ. Н. А. ТИХМЕНЕВ И ЕГО РОДИТЕЛИ ЖИЛИ В МОСКВЕ. ЭТО ЗДАНИЕ ПРИНАДЛЕЖАЛО ЕГО ОТЦУ. А КОГДА ОТЕЦ УМЕР, ТО СЫН ПОДАРИЛ ДОМ ГОРОДСКОЙ КАЗНЕ НА НУЖДЫ ГОРОДА. ЗДЕСЬ ПРОВОДИЛИСЬ СОБРАНИЯ И СПЕКТАКЛИ МЕСТНОЙ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ.
    - Господа, - сказал он, - сегодня пришли только тридцать шесть представителей нашего многочисленного дворянства.  Маловато, конечно, но это связано с тем, что ещё не закончились посевные работы на селе. Но ждать окончания посевной мы не можем. Сейчас в Данилове сложилась обстановка двоевластия. С одной стороны командует земская и городская управы, а с другой – совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Такая ситуация всем во вред, потому что положение со снабжением населения продовольствием ухудшается с каждым днём. Обе руководящие силы сваливают неудачи друг на друга. А в конечном итоге ни кто ответственности не несёт.   
       Николай Александрович предложил присутствующим организовать в городе всеобщие выборы в городскую управу, чтобы завоевать среди депутатов большинство в пользу городской управы, и, чтобы оставить вне закона Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Временное Правительство не издавало, ни каких законов о деятельности Советов. Это были самовольные органы Социал-демократов.  На эту тему долго спорили, но при голосовании поддержали предложение Тихменева. Выборы решили организовать на 13 июня 1917 года. Для проведения и организации выборов создали комиссию из девяти человек. Для финансирования выборов объявили сбор денег с богатых граждан в добровольном порядке. Александра Семёновича уговорили войти в состав комиссии. Он не хотел, но потом уступил.
     Среди присутствующих тридцати шести дворян, Александр Семёнович всех знал. Это были учителя школ, служащие разных учреждений и несколько помещиков из ближайших к городу деревень. Здесь он увидел своего тестя Петра Егоровича Смирнова, который работал  в Даниловской больнице земским врачом. Они обрадовались встрече и поприветствовали друг друга. Женщин, среди собравшихся,  не было. Рядом с Верещагиным сидел Анатолий Иванович Булыгин – почтовый служащий. Он по возрасту был  старше Верещагина, бороду и усы не носил, был в чёрной форменной одежде чиновника и  внешне ничем не выделялся среди почтовых служащих.  Всем было предложено покушать, выпить пива или чаю. Александр Семёнович предпочёл чай, пиво он не любил.
    - Александр Семёнович, голубчик, почему вы пиво не пьёте? – удивился Булыгин. – Тут всё бесплатно, наедайтесь, напивайтесь…
    - Я пиво не люблю, продукты у меня дома тоже пока есть. Так что, надо мне идти домой.
    - Жаль, что вы хотите уходить, вас разве не интересует политическая ситуация? Вы не состоите в какой-нибудь партии?
    - Я политикой мало интересуюсь и в партиях не состою. Считаю это бесполезным занятием, - сказал Верещагин.
    -  Вы грамотный человек, - серьёзным тоном  говорил Булыгин, - вам необходимо быть в первых рядах политической борьбы. Вот я состою в Социал-демократической рабочей партии, в её правом крыле. Мы, дворяне, ведущая политическая сила России. Ведь кто сверг царя? Дворяне. Мы делаем революцию,  рядовой малограмотный рабочий  без нас ничего сделать не сможет.
     Александр Семёнович удивился таким словам и возразил:
   - Уважаемый Анатолий Иванович, при чём тут дворяне. Если рабочим кушать нечего, они и без нас начинают бунтовать, как говорят: «Голод не тётка».
   - Бунт это ещё не революция, - продолжал с воодушевлением говорить Анатолий Иванович. – Бунт надо направить по правильному руслу. Без руководящей роли партии любой бунт правительство быстро подавит. Политическая партия должна руководить народными массами. Без нас народ это просто не организованное стадо. Извините за такое сравнение. Социал-демократы – вот главная партия в России. Если хотите, я помогу вам вступить в нашу партию,  дам вам рекомендацию. Здесь сидят пятеро  членов нашей  партии.
Я, думаю, они вас поддержат. Александр Семёнович не мог поверить, что среди этих чиновников, в чёрной форменной одежде, важно и деловито беседовавших за кружкой пива, находятся большевики, которых ругали во всех газетах.
    - Анатолий Иванович, неужели вы большевик?
     - Нет, я меньшевик. То есть, я состою в правом крыле нашей общей социал-демократической партии. Хотите, я объясню, в чём различие между большевиками и меньшевиками?
   - Ну, хорошо, расскажите, я не тороплюсь, сегодня воскресение, - согласился   Александр Семёнович.
   Булыгин обрадовался такому повороту и начал рассказывать. Ему, видимо, хотелось вовлечь Верещагина в ряды своей партии, сделать его своим единомышленником.
   - У нас много общего с большевиками, - говорил он. – Мы марксисты, боремся за равноправие и свободу всего человечества, против эксплуатации рабочих и крестьян. Но есть и разногласия. Большевики, например, хотят установить диктатуру рабочего класса над другими слоями общества. Они считают, что рабочий класс самый эксплуатируемый и не имущий класс. Значит, на него надо опереться при строительстве нового социалистического общества. А меньшевики с большевиками не согласны. Мы считаем, что не надо людей делить на классы. Это деление вызовет вражду между классами и приведёт к гражданской войне. Мы за всеобщую демократию.
     Семён Александрович оглянулся вокруг и спросил:
   -  А среди нас есть большевики?
   - Здесь большевиков нет, - сказал Булыгин, - их на самом деле меньше чем нас, меньшевиков. Такие прозвища дали на втором съезде РСДРП. Этот съезд проходил в Лондоне в 1903 году, под жёсткой конспирацией. Тогда и выявились эти разногласия. Против диктатуры пролетариата проголосовали меньшинство  среди делегатов, присутствующих на съезде. Их и прозвали меньшевиками. На самом деле нас больше среди рядовых членов РСДРП.  Сейчас в Данилове только один большевик, и то он приехал из Ярославля. Его фамилия Малиновский. Кстати, он тоже из дворян.  Ему дали задание ярославские большевики создать в Данилове свою партийную организацию. Он пытался нас, убеждённых демократов, перетянуть на свою сторону, но у него ни чего не вышло. Теперь агитирует ребят железнодорожников.  У нас там уже создана ячейка РСДРП. В ней мой старший сын. Он недавно выучился на машиниста. Так что у Малиновского не получится ничего.   
    В зале за длинным столом, тем временем шли оживлённые дискуссии вокруг социал-демократов. Спорили до хрипоты. Второй длинный стол прислуга разобрала за ненадобностью.  Всё равно за ним никто не сидел. Организатор собрания Тихменев, куда-то ушёл, закуски и пиво закончились,  но люди не расходились.
    Эти разговоры увлекли Александра Семёновича, и он уже тоже не хотел уходить. Сидевший напротив директор начальной школы, слушавший речь Булыгина, высказал своё мнение:
    - Вот вы, Анатолий Иванович, дворянин, а занимаетесь революцией. Зачем вам это нужно? Я считаю, что человеческое общество должно развиваться постепенно, без всяких революций. Революционеры, на мой взгляд, это преступники. Да, да, сударь. Преступники! И дворяне, которые этим занимаются в первую очередь.
    Александр Семёнович, прервал собеседника:
   - Уважаемый, Геннадий Петрович. Как человек, я с вами согласен. Но, как юрист, должен вам разъяснить Закон. Временное правительство объявило амнистию всем политзаключённым.  Политические партии сейчас действуют легально.
    Но  директор школы продолжал.
     – Конечно, дворяне теперь выродились.  Вот раньше дворянство было настоящее. Дворяне были благороднее, чем сейчас, соблюдали своё достоинство, верили в бога. А сейчас бога не признают, царя свергли, как жить дальше, я не представляю…
   Булыгин усмехнулся, и, почесав свой нос,  сказал:
  - Без революции, к сожалению, общество ржавеет и не хочет обновляться. Если бы не было декабристов, то ещё двести лет существовало бы крепостное право на Руси. А декабристы, между прочим, тоже были дворяне. Разве не так?
   - Сидевший с другого боку от Верещагина, коллежский асессор Молчанов, вмешался в разговор:   
   - Уважаемые господа. Извините за вмешательство, но я хочу вам предложить послушать интересную научную теорию, насчёт роли дворянства в нашем обществе.
   - Будьте так любезны, расскажите, - согласились собеседники.
   - На основании теории профессора Дарвина, люди, как  и  животные, развиваются путём естественного отбора, - стал излагать свою мысль Молчанов. - Например, среди животных, можно выводить новые породы, путём искусственного отбора. Так же и среди людей происходит искусственный и естественный отбор. Естественный отбор, это когда люди выбирают себе в супруги красивого и здорового человека. Красивый человек, значит, здоровый. Больной выглядит, не красиво. Но на всех красивых невест не хватает, поэтому, естественный отбор очень длительный процесс. А что такое дворянство? Дворяне берут своё начало с князей из глубокой древности. Князь, как гласит история, был самым сильным и умным воином. Он имел самых красивых жён, а значит, и его дети унаследовали  качества родителей. Первыми дворянами были дети князей, на которых он опирался, управляя княжеством. Одним словом, дворяне, это новая особая порода людей. Раньше ведь запрещалось дворянам жениться на женщине из другого сословия.
 

 
    На фотографии улица  Воскресенская (Ленина). Впереди виден Воскресенский собор. Слева в двухэтажном белом здании  частный банк. Далее в двухэтажном, деревянном, угловом здании в двадцатые годы был Даниловский райком партии большевиков, затем в этом здании было управление сельского хозяйства.   

  - Эта теория не нова, - усмехнулся директор школы, - мы знаем своё место в обществе.
    А Булыгин гордо заявил:
    -  Дворяне тоже разные бывают.  Мой род начинается с боярина Булыги, который был при Иване Грозном. Я являюсь столбовым дворянином. Но я считаю, что все люди равны, потому, что с веками мы перемешались, и чистопордных дворян нет.
    -  Как же нет, - возразил Молчанов, - наш род очень старинный, и я знаю, что никто из моих предков не женился на крестьянках или купчихах. А у вас, Анатолий Иванович, значит, течёт и крестьянская кровь?
    - Я об этом не говорил, - засмущался Булыгин. – Я наоборот клоню к тому, что все достижения в науке и искусстве принадлежат нашему дворянскому сословию.
    -  А как же быть с историей Ломоносова? – вставил своё слово Верещагин. – Равных ему учёных на Руси не было. А он из простой семьи поморов.
    - Это ещё не доказано, каких он кровей, - сказал Молчанов, - в биографии Ломоносова много тёмных пятен. Есть свидетельства его современников, что в их доме был на постое офицер, а после этого и родился Михаил.  Где гарантия, что Ломоносов не сын того офицера?
Не зря подмечено, что от осинки, не родятся апельсинки. Наши предки сеяли свой овёс направо и налево, не пропускали ни одной красивой девки, даже среди крестьянок. Насчёт того, что мы перемешались с народом, то в этом смысле, правильно.
     Другие участники собрания вначале вели беседы по отдельным группам, но услышав интересную тему, стали присоединяться к группе, где сидел Верещагин. Смирнов Пётр Егорович подсел поближе и задал  вопрос:
     - Уважаемые господа, я грамотный человек, но не могу разобраться, что же в стране происходит? Куда катится наше Российское общество?
    Собеседники замолкли, задумались. Их всех мучила эта проблема мирового масштаба.         Затем Булыгин сказал:
    - Этот вопрос философский, давайте так рассуждать: человеческое общество развивается по своим законам. Вначале был первобытный строй, затем феодальный, потом капитализм. Как предсказывают теоретики Марксизма – за капитализмом придёт социализм и последний этап развития человеческого общества, коммунизм.
    Молчанов с иронией заметил:
   - Я не считаю философию наукой, это пустые рассуждения, не имеющие доказательств. Религия даёт ответы на все вопросы. Если человек верит в бога, соблюдает все заветы, ходит в церковь, постится, исповедуется, то после смерти попадает в Рай. А тот человек, который грешит, попадает в Ад. Как бы люди не пытались построить на земле Рай – ничего не получится.
    Беседовали долго и постепенно участники собрания стали расходиться по домам. Александр Семёнович тоже попрощался с собеседниками и направился к выходу. На улице его догнал Анатолий Иванович Булыгин.  Он попросил у Верещагина помощи в связи с тем, что его семья голодает:
     - Помогите, голубчик, ради бога. У вас ведь есть поместье, а у меня ничего нет, кроме зарплаты. Продукты сильно подорожали, денег не хватает, а голод, как вы говорите, «не тётка».
   Анатолий Иванович выглядел жалким, замученным жизненными обстоятельствами, человеком. Александр Семёнович давно знал его, но близких, дружеских отношений между ними не было.
   - Ладно, помогу, - сказал Верещагин, - чем смогу. Пойдёмте со мной. Дома я соберу вам продуктов и деньгами поделюсь, как с братом дворянином.
    Когда они пришли домой, то Александр Семёнович с помощью Антонины, собрал в большую сумку муки, картошки и других продуктов. Кроме этого Верещагин дал Булыгину пятьдесят рублей денег.
    - Большое вам спасибо, может, и я вам  когда-нибудь пригожусь, - поблагодарил Анатолий Иванович Верещагина.
    В дальнейшем Булыгин действительно помог Верещагиным и Сержпинским. Он в восемнадцатом году перешёл в партию большевиков, активно участвовал в партийной жизни, и стал членом Даниловского уездного комитета партии коммунистов, занимал руководящие должности в исполкоме. Он посодействовал трудоустройству Александра Семёновича, на должность заместителя  заведующего уездным  финансовым отделом.   
                Глава 11
                Похороны
     Приехав в Данилов на поезде, Соня Лариса и Коля Верещагины, сразу пошли к брату  Александру домой. Но дома никого не было, и они отправились к нему на работу, в суд. Там служащие сообщили, что судья уехал в деревню на похороны матери.  Это известие привело Верещагиных в шок. Они стояли возле суда в глубоком раздумье, не зная, какие предпринять действия.
     Светило яркое майское солнце, лёгкие облака не спеша плыли по небу, погода почему-то не соответствовала семейной трагедии.  Осознав, что не стало самого дорогого человека на свете, первая зарыдала Соня, за ней Лариса, а брат Коля стал суетиться вокруг них, стараясь успокоить.
    - Пойдёмте до Гари пешком, - сказал он срывающимся голосом  и, закинув вещмешок за спину, сделал несколько шагов. Но сёстры не сдвинулись с места и рыдали не умолкая.
    Наконец они плакать перестали, и Соня потянула сестру за руку:
   - Надо идти, Лариса, пошли…
   Путь для них, не привыкших к многокилометровым походам, был не лёгким, они двинулись вперёд, с заплаканными лицами, медленным прогулочным шагом.
   - Почему так мир устроен, что люди должны умирать? – спросила Соня у брата Коли.
   - Не знаю.  Наверное, так бог придумал. Надо верить, что мама сейчас в раю, ей там хорошо будет.
    - Но, говорят, что бога нет, - перестав всхлипывать, сказала Лариса. - Теперь большинство людей в церковь не ходят.   
    - Откуда ты знаешь, что большинство не ходят? – спросил Коля.
    - Мама говорила. Она была верующая и часто ходила в церковь и сделала такие выводы, что стало мало верующих.
      Рассуждая о матери, и о вере в бога, брат и сестрёнки понемногу успокоились и шли по старой, грязной дороге, мало изъезженной, заросшей местами небольшим кустарником.
   Через пару километров от Данилова, на дороге среди леса, стояли два солдата в потрёпанной форме. В руках у них не было оружия, но их необычный, подозрительный вид насторожил Колю. Он со страхом в глазах вышел вперёд, загораживая сестёр.  Выглядел Николай щупленьким, хилым парнишкой. Было ему чуть больше  шестнадцати лет.
     Один из солдат, высокого роста, не спеша подошёл и спокойно сказал Коле:
   - Не бойся, мы не обидим, только найди нам в своём мешке что-нибудь поесть.
   Коля стал рыться в рюкзаке, забитым всякой одеждой. Наконец он нашёл половинку  каравая и три куска сахара, которые они с сёстрами не съели в дороге.
    - Вот, всё, что у нас осталось с поезда, - сказал он, протягивая еду. Солдаты разломили хлеб пополам и сразу же стали есть, видимо, были очень голодные.
   - А вам оставить хлеба? – спохватился один из солдат.
   - Нет, не надо, - отказались  Верещагины, мы скоро домой придём, нам надо в деревню Гарь.   Солдаты в свою очередь спросили:
   - Вы не знаете, как нам пройти в Сумароково? Здесь всё так изменилось, что мы заплутали.
   Сёстры про такую деревню не слышали, а Коля вспомнил и объяснил:
   - Я знаю, как туда пройти. Надо сейчас дойти до Троицы-Тихменева, а потом влево, километра три.
   Солдаты поблагодарили за подсказку, подняли из травы спрятанные винтовки,  и быстрым шагом пошли по лесной дороге. Коля и девочки ещё больше испугались, увидев оружие, и решили посидеть в чаще леса, чтобы с солдатами больше не встречаться. Они догадались, что это были дезертиры, сбежавшие с фронта.
    Так, опасаясь встреч с прохожими, Верещагины дошли до своей деревни.  Издалека они увидели знакомые дома, с  крашеными  железными крышами, которыми Гарь отличалась от других деревень. В 1909 году Семён Александрович, за свои деньги, покрыл железом все дома, чтобы не было пожаров. Иначе раньше часто случались пожары. Соломенные крыши, могли загореться даже от молнии, во время грозы.
    Барский дом  стоял на некотором удалении от деревни, среди хозяйственных построек, принадлежавших помещику. Дорога вела мимо коровника, возле которого было много луж и грязи. Девочки в туфлях осторожно переходили грязные места, и Коля предлагал перенести их через лужи, если потребуется. Но девочки отказывались.
    И, наконец, они стояли перед родным домом, возле которого росли цветущие кусты сирени и черешня, усыпанная белыми цветами.   
    Войдя в дом, они услышали несколько плачущих голосов, и увидели в прихожей крышку гроба, приставленную к стене. На первом этаже находилась комната матери. Девочки с волнением зашли туда. В центре комнаты, в полумраке,  стоял на скамейках гроб, обшитый тёмным бархатом.  Окна были занавешены шторами, чтобы не проникал солнечный свет, а по бокам от гроба сидели женщины во всём  чёрном, и полушёпотом разговаривали, словно боялись разбудить покойницу, навеки уснувшую мёртвым сном. Её лицо опухло, стало мало похоже на прежнюю маму. Одна из женщин вышла из комнаты и поманила за собой девочек. Она наклонила голову, в чёрном платке, свисавшем на глаза, и Соня её узнала лишь по перстню на левой руке.  Это была старшая сестра Тоня. Она  спросила:
      - Из Петрограда все сёстры  приехали?
     - Нет, мы приехали втроём и не знали, о случившемся горе. А вы телеграмму в Петроград отправили?
     - Да, вчера дали телеграмму, когда мама умерла, сразу и отправили, - сказала Антонина.
     Девочки вновь заплакали и Тоня тоже. В этот момент, со второго этажа, по лестнице, спускались Отец и старший брат Александр. Девочки бросились к отцу, а Коля стоял рядом, опустив голову.
     - Не надо так плакать, - серьёзным тоном сказал отец. – От нервов вы можете заболеть. Жизнь продолжается, а слезами вы маму не воскресите. Вот, выпейте валерьянки.
     Семён Александрович достал из кармана пиджака пузырёк и накапал несколько капель в стакан, стоявший в прихожей на тумбочке. Тут же был графин, из которого разбавляли водой валерьянку. Сначала выпила валерьянки Соня, а затем все, кто были в прихожей, и потом уже никто не рыдал. Семён Александрович выглядел в тот день по-праздничному нарядным, в дорогом заграничном костюме. Этот чёрный костюм он в деревне одевал редко, лишь по церковным праздникам. Соня заметила, что в его бороде появилась седина около щёк. «Значит, он тоже переживает из-за смерти жены» - подумала она.
      С кухни доносился вкусный запах чего-то печёного,  и  Соня спросила:
    - Это чем так аппетитно пахнет?
    - Наш садовник, Тимоша, испёк свои фирменные пироги, – ответил отец, и повёл всех в  столовую пить чай с пирогами. В доме Верещагиных комнаты имели каждая своё назначение: это гостиная, зала, спальни для девочек, спальни для мальчиков, кабинет, библиотека, кухня и столовая. Из кухни в столовую имелось окно, в которое подавали тарелки с пищей. Соня, Лариса и Коля, вслед за отцом и Александром вошли в столовую, заставленную столами и стульями. Мебель в деревенском доме была не такая красивая, как в городской квартире, но тоже вполне симпатичная, изготовленная Даниловскими столярами.  В столовой уже сидел в одиночестве Серёжа Верещагин и жевал кусок пирога. Коля был очень похож на Серёжу, хотя у них была разница в возрасте пять лет.  В кухонном окне мелькали низенькие фигуры   садовника Тимоши и прислуги Матрёны. Они стали подавать в окно тарелки с пирогами и чашки с чаем.  Садовнику Тимофею было уже  к  пятидесяти годам, но  имея мальчишеский рост, он выглядел моложе.
      Один большой пирог был с картошкой, а  второй с малиновым вареньем. Отец, Коля и Александр сели за стол, а Соня, Лариса  и  Тоня принимали из окна пироги, чай  и  ставили их на стол.
   Серёжа, доев пирог, пожаловался отцу:
   - Наши служанки ничего не хотят делать: занавески на окнах грязные, и мух развели по всему дому. Скажи, папа, хоть ты им, а то они меня не слушают.
   Семён Александрович на это ничего не ответил, а  крикнул в сторону кухни:
   - Тимофей и Матрёша, идите к нам, посидите с нами!
   Приняв приглашение хозяина, они пришли, захватив с собой ещё пироги. Тимофей принёс противень с большим пирогом. Сам он хоть и мал ростом, но славился не обычным аппетитом. Мог зараз съесть пирог, весом около двух килограммов. Он часто сам для себя пёк пироги и угощал хозяев. Этого садовника направил к Верещагину   знаменитый учёный, ботаник и садовод  Мичурин, за то, что Семён Александрович был у него спонсором и дал денег на опыты. Тимофей в тот период работал у Мичурина в подопытном саду, вместе с другими рабочими и учениками. В хозяйстве Верещагиных он проявил себя как грамотный садовник, хотя писать и читать не умел. Сам прививал яблони, груши, выращивал в северной Даниловской природе фрукты не хуже, чем на юге.
       Семён Александрович рассказал детям, как познакомился с их мамой в Данилове. Это было после утренней молитвы, в церкви Николая Чудотворца. Шурочка Андреева ему очень понравилась, и он познакомился с ней. Отец Семёна долго упрямился, и слушать не хотел о женитьбе сына на простушке. Александра Ивановна родилась в семье  Даниловских ремесленников. Её отец был вначале сапожником, вместе с женой шил сапоги из кожи. А когда его жена умерла, то стал плотником, строил дома. Вскоре на работе ему бревном придавило ногу, видимо, началась гангрена, и он умер, когда Шурочке едва исполнилось двенадцать лет. После смерти родителей девочку взял на воспитание дядя Арсений – брат отца. Он был мелким лавочником. В связи с таким не знатным происхождением Шурочки, Александр Иосифович не соглашался с намерениями сына жениться на ней. Сам он был женат на дочери Даниловского дворянина. Но, когда он  познакомился с Шурочкой,  очаровательной девушкой, то сдался и дал согласие на брак.
     Узнав о смерти Александры Ивановны, в дом к Верещагиным постоянно приходили крестьяне,  чтобы попрощаться с ней и по обычаю клали в тарелку, около гроба монеты. Приходили женщины даже из дальних деревень, так быстро слухи распространялись по округе. Соня, окончательно успокоившись,  зашла в комнату, где лежала мама, постояла у гроба. Она боялась, что люди могут осуждать её, за равнодушие, и для приличия пустила слезу. Предостережения отца она помнила, сильно не переживала. Берегла нервы. К тому же в гробу лежала какая-то другая женщина, покойница очень изменилась и стала не похожей на Александру Ивановну.
     В комнату одни люди заходили, другие уходили. Вот зашёл управляющий имением Чернов вместе со своей женой и двумя дочками. Они с грустными лицами постояли у гроба, бросили в переполненную тарелку монеты и вышли из комнаты. Дочери Чернова были грамотными, окончили двухлетнюю церковноприходскую школу, и Соня каждое лето, приезжая в деревню,  с ними дружила. Жена Михаила Чернова Серафима, в коридоре обняла Соню, приговаривая:
   - Не плачь, Сонечка, у тебя есть ещё я, твоя мамка-кормилица. Приходи к нам, я о тебе скучаю.
    Потом, взрослые Черновы ушли по своим делам, а Соня пошла за их дочками, чтобы поговорить, узнать деревенские новости. На улице  они поздоровались и, отойдя в сторону, стали разговаривать. Девочек звали Оля и Маша. Лариса Верещагина тоже присоединилась к подружкам, и они вчетвером пошли в  беседку, расположенную на островке пруда, который был на краю сада. Пруд был не большой, и через трёхметровую полосу воды, к беседке вёл горбатый мостик.
     - Какие новости в Петрограде? – спросила Оля Чернова, четырнадцатилетняя симпатичная девочка, с русыми волосами, похожая на Соню и Ларису. Они уселись на скамеечки в беседке и продолжили разговор.
     - В Петрограде голод и царя свергли, - почти хором ответили девочки Верещагины.
     - Об этом мы слышали, - сказала Оля. – К соседям приехал с войны Витька Чернов и говорил про какого-то вожака Ленина. Вы не слышали, кто это?
     - Это главный большевик, - пояснила Соня. – Он хочет, чтобы всю землю в деревнях разделили поровну.
     - Да, Витька об этом тоже говорил. Он сказал, что скоро у Верещагиных и у нас землю отберут и поделят между всеми.
     А Маша дополнила рассказ сестры:
     - Ой, девочки, какой Витька красивый стал. Усы длинные и на кончиках закрученные, а фигура, как у силача. Жаль, что он нам родственник, а то бы я влюбилась.
    Маше уже исполнилось семнадцать лет, и  она мечтала о любви. Она тоже была голубоглазой, красивой девушкой.
    Соня в свою очередь поинтересовалась:
    - А что нового в деревне? Мы ведь с прошлого лета здесь не были.   
    Маша задумалась:
    - Да, ничего особенного у нас не произошло. Бабы всё так же обсуждают семью Калачёвых.  Они  в крайнем доме живут, под соломенной крышей, - пояснила она.
    - А что у них  случилось?
    - К  Дуне Калачёвой пришёл любовник из деревни Карповское.  Он напоил дядьку  Емельяна – её мужа, и, когда тот  уснул, стал приставать к ней. Но  тут пришёл в избу её старший сын Васька, Он тоже недавно вернулся с войны и стал сильным мужиком. Он избил этого любовника, который приставал к матери, и тот сразу умер. За это Ваську посадили в Даниловскую тюрьму. А в тюрьму его приказал отвезти ваш отец, Семён Александрович.  Вот, вроде бы и все новости. На наших деревенских посиделках скучно, парней взрослых мало, все на войне.
     - Свадьбы в деревне не намечаются? – опять спросила Соня.
     - За кого замуж-то выходить? –  возмутилась Маша и продолжала. – Кругом одни родственники. Уехать бы куда-нибудь, да некуда. Чужих парней тоже мало, потому что воюют. В апреле приезжали к нам в деревню знакомиться парни из села Торопово, но так ни кого из наших невест и не выбрали. Сами не знают, чего хотят.     Девочки долго беседовали и в конце разговора вспомнили об умершей Александре Ивановне. Все вместе немного всплакнули и после этого разошлись по домам.
     Погода эти дни стояла жаркая, поэтому долго сохранить покойницу не было возможности. На третий день после смерти, повезли Александру Ивановну на ближайшее  кладбище, в село Троицу-Тюхменево. Из Петрограда три дочери и сын, пока ещё не приехали, хотя от них пришла телеграмма, что они сели в поезд от Петрограда до Москвы. Семён Александрович послал человека с лошадью дожидаться их в Данилове возле вокзала.   Хоронить Александру Ивановну собралось много народу. Везли её на телеге и следом ехали ещё несколько повозок, чтобы провожающие дети и старики могли по очереди посидеть на повозке и отдохнуть. Из деревни Гарь пошли, в основном, старушки и девочки. Все трудоспособные крестьяне занимались посадками овощей в своих огородах, пользовались хорошей погодой, а в полях почти вся работа закончилась. По пути в Троицу-Тихменево присоединялись люди из других деревень - Волково, Молчаново, Лукино. В конце пути собралось около ста человек провожающих.
     Кладбище располагалось возле церкви и вблизи большого барского пруда.  Помещик Тихменев, в прошлые годы, не раз приглашал к себе в гости Верещагиных, и хозяин вместе с гостями  катался по пруду на лодке.
     С местным священником, отцом Владимиром, Семён Александрович договорился насчёт отпевания, и он уже ждал в церкви. Отец Владимир был современным священником: он обучал местных детей грамоте, а взрослых учил предохраняться от не нужной беременности. В результате его работы в окрестных деревнях у крестьян было по пять, шесть детей, редко рожали больше. В связи с минимальным количеством детей, крестьяне жили зажиточно.
    Со стороны Данилова, прибыла повозка с Марией Павлей, Катей, и Петей.  Они успели вовремя. Петя был курсантом военного училища и выглядел в своей форме курсанта великолепно. Рядом со своими худенькими братьями он выделялся крепким телосложением и военной выправкой.
    Для отпевания гроб с покойницей занесли в церковь, и батюшка пропел молитву за упокой рабы божьей Александры, помахал кадилом, выполнил весь ритуал добросовестно, как положено.
    Соня спокойно отстояла в церкви всю службу, выслушала прощальную  возле могилы речь, которую произнесла Мария. Но,  когда Мария, всхлипывая, сказала: «Прощай наша любимая мамочка», и гроб стали опускать в могилу, то  у  Сони ноги подкосились, и она чуть не потеряла сознание. Сестра Лариса едва удержала её. Павля и Катя тоже находились в тяжёлом нервном состоянии. Их долго успокаивали, поили валерьянкой.  Дочери и сыновья очень любили свою маму и не могли смириться с такой потерей. Она прожила пятьдесят пять лет и могла бы ещё долго жить. Дети не ожидали её кончины, хотя Александра Ивановна последние несколько лет болела, частые роды ослабили её организм, у неё стало болеть сердце, с каждым годом ей всё труднее было передвигаться из-за болезни ног.
     Как полагалось по русскому обычаю, в доме Верещагиных состоялись поминки. Семён Александрович купил заранее в Данилове самогонки, а дети привезли из Петрограда немного виноградного вина, из семейных запасов. Поминали сразу в двух столовых, в барском доме и в столовой для наёмных рабочих, расположенной в бараке. На поминках народу собралось больше, чем провожающих на кладбище, но Верещагины провели поминки достойно.
 
 
Матрёна Никитична и Софья Семёновна навестили  могилку Александры Ивановны в 1962 году. Это на фотографии. Книга иллюстрирована фотографиями из семейного архива.

 БАРАК ДЛЯ НАЁМНЫХ РАБОЧИХ В ДЕРЕВНЕ ГАРЬ. ФОТО  СДЕЛАНО В 1962 ГОДУ.
 
Старый барский пруд 1962 год, возле дер. Троицкое-Тихменево. Всю книгу можете скачать на моём сайте  https://kn553kn.turbo.site/   
     На моём сайте роман иллюстрирован фотографиями из семейного альбома и из архива. Здесь фотографии не отображаются. Скопируйте ссылку на сайт и заходите ко мне в гости.     На моём сайте 22 книги на разные темы и 25 фотографий моих картин маслом.