Дополнение к Человек в коробке

В  мемуарах  Като  Кюдзо  на  страницах  85 – 93  опубликован  фрагмент  другого  военнопленного – Аки  Мотоо,  из  книги  «Хэйва- о  цукуру  хитотати».  Это  оговорено  в  примечании  на с. 133  очень  мелким  шрифтом,  а  в  основном  тексте  не  выделено  никак.  В  спешке  легко  приписать  этот  фрагмент  самому  Като.  Поэтому  излагаю  его  отдельно.

Аки  Мотоо  попал  в 1946-ом  г.  в  лагерь  № 202  в  100  км  от  станции  Кульдур.  До  армии  он  4  года  учился  в  медицинском  институте  и  потому  работал  в  санчасти  лагеря,  как  и  суперштирлиц  Д.  Быстролётов  на  Колыме.  Русского  языка  тогда  он  ещё  не  знал.

Однажды  его  вызвали  на  помощь  медсестре,  принявшей  роды  с  атонией  матки,  и  не  знавшей,  как  действовать.  Такой  практики  не  имел  и  Аки  Мотоо,  но,  к  счастью,  санинструктор  Огино,  глазной  врач,  ранее  помогал  гинекологу.  Лекарств никаких  не  было.  Два  японца  не  убоялись  ответственности,  целый  час  делали  массаж,  и  послед  вышел.

  Медсестра  остро  не  доверяла  японцам,  но  жена  начальника  станции  настояла:  «Они  добросовестно  работают,  и  русские  должны  у  них  этому  учиться.  А  если  ждать  нашего  врача,  который  неизвестно,  приедет  ли,  то  дело  может  плохо  кончиться».

 Аки  Мотоо  заметил,  что  в  доме  начальника  станции  не  было  портретов  ни  Ленина,  ни  Сталина.   «Оказывая  помощь  больным,  я  бывал  в  домах  многих  советских  людей  и  всякий  раз  видел  на  стене  портрет  «великого  вождя».
 …  Позднее  я  узнал  от  жены  начальника  станции,  что  её  муж  был  в  плену  у  немцев  и  после  освобождения  его  отправили  в  Сибирь.  Если  снова  будет  война,  говорила  она,  и  её  мужа  призовут  на  фронт,  то  она,  когда  он  заснёт,  отрежет  ему  руку».

  «На  второй  год  моего  пребывания  в  лагере  после  медосмотра  освобождение  (от  работы)  получили  более  60 %  военнопленных.  Это  было  чрезвычайное  происшествие,  поскольку  срывалось  выполнение  плана».
  Советский  врач  сам  был  заключённым,  «этот  врач  сочувствовал  оказавшимся  в  Сибири  японским  военнопленным,  которые  не  знали,  когда  же  их  отпустят  домой».

Разборку  вёл  политотдел;  Аки  Мотоо  доложил:  «Мы  работаем  в  сильные  морозы больше  положенного  и  даже  без  выходных.  У  нас  слишком  плохое  питание,  чтобы  всё  это  выдержать.  Норма  завышена,  её  невозможно  выполнить  даже  при  большом  старании.  Из-за  невыполнения  нормы  уменьшают  питание.
 … При  скудном  питании  многие  солдаты,  пытаясь  подавить  чувство  постоянного  голода,  добавляли  в  котелок  с  супом  снег».  За  это  его -  в  лагерь  № 117,  «штрафной  батальон».

  «Повсюду  на  стенах  бараков  были  бесчисленные  следы  от  раздавленных  клопов.  Внутри  стоял  какой-то  особый  запах  человеческой  крови,  пота  и  грязных  тел.
 …  В  этом  штрафном  батальоне  не  делали  различий  между  рядовым  и  офицером  (Нарушение  женевской  конвенции).    Приходилось  носить  80-килограммовые  мешки  с  крупой  или  шпалы.  Здесь  я  впервые  узнал,  как  скрипит  позвоночник».

«Через  два-три  месяца  я  совсем  ослаб  и  мне  стало  тяжело  таскать  даже  лом.  Полгода  такой  жизни  сильно  поколебали  мою  веру  в  возможность  выжить».
  Случай  спас:  лагерь  № 117  лишился  врача,  и  Аки  Мотоо  попал  на  его  место,  как  Варлам  Шаламов.
  И  тут  его  включили  в  список  на  отъезд  в  Японию.   «В  ту  ночь  я  не  мог  заснуть.  … Я  христианин,  и  не  мог  изменить своим  больным  и  коллегам».   И  он  добровольно  остался  в  лагере,  не  зная,  как  надолго.

  «В  местности,  где  работали  японские  военнопленные,  проживало  много  людей,  сосланных  сюда  на  поселение.  Одни  из  них  прибыли,  отбыв  срок  наказания  за  то,  что  оказались  в  плену  у  немцев,  другие  были  высланы  из  мест,  которые  в  войну  были  временно  оккупированы».

  «С  женой  начальника  станции  мы  встретились  вновь  в  день,  когда  я  вёз  больных  военнопленных  в  госпиталь,  расположенный  в  40  километрах  от  нашего  лагеря. …
  Она  рассказала  мне,  что  едет  на  запад (кажется,  на  Украину)  лечиться  от  туберкулёза.  …  Она,  узнав  о  моём  неожиданном  исчезновении,  пыталась  вызволить  меня  из  штрафного  батальона  и  вообще  хотела  встретиться  вновь.
  Она  несколько  раз  повторяла:  «Простите,  что  у  нас  такая  страна».

 «Прощаясь,  эта  добрая  женщина  открыла  сумочку,  достала  оттуда  все  свои  деньги  и  сунула  их  в  мой  карман.  …  Перед  отъездом  на  родину  нам  выдали  деньги – жалкие  гроши,  которые  должны  были  свидетельствовать,  что  нам  вроде  бы  платили  и  деньги».

  Однажды  я  узнал,  что  вахтёр  нашего  института  старушка  Кузьмина  Мария  Алексеевна  в  юности  была  немцами-оккупантами  вывезена  из  Днепропетровска  и  всю  войну  работала  в  Германии,  в  Штутгарте.
    В  мае  1945-ого  наш  следователь  выпустил  её  из  фильтрационного  лагеря,  сказав,  чтобы  молчала  о  жизни  под  немцами;  иначе  можно  попасть  на  Колыму.
  Мне  удалось  добиться,  чтобы  ФРГ  выплатила  ей  приличную  сумму  компенсации  в  марках  за  подневольный  труд.
   Не  знаю  случая,  чтобы  мы  заплатили  компенсацию  за  рабский  труд  военнопленному  японцу  в  наше  время.