Чудо-пуля

Мой дед, Иван Дворников, мало рассказывал о войне. Он вообще избегал тем, связанных с фронтовой жизнью: не смотрел военные фильмы, не участвовал в официальных мероприятиях, не ходил на встречи фронтовиков. В школьные годы я не понимал, почему так, хотя деду действительно было чем гордиться: орден Славы II степени, орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и другие награды говорили сами за себя. Мой отец тоже не любил говорить о прошлом деда, возможно, считал, что мне рано знать о чем-то из тех далёких дней. Но ведь Великая Отечественная война – это часть нашей общей истории, и любой мальчишка мечтает узнать больше о тех героических и страшных временах.
Лишь однажды дед сказал мне, когда я снова начал расспрашивать его о войне: «Та война была далеко не такой правильной и честной, как её показывают в фильмах и описывают в учебниках истории. Это была грязь, кровь, предательство, мародёрство, голод, бессилие и трусость. Командиры часто были безграмотными, а солдаты – пушечным мясом, – проговорил он с горечью. – Миллионы легли на полях сражений, миллионы попали в плен, а генералы сидели в штабах, ели колбасу и пили водку, получали ордена и звания, не подняв в атаку ни одного солдата. А за нашими полками стояли заградотряды. Были штрафбаты, были лагеря для тех, кто попадал в плен…». Тут он махнул рукой, словно отгоняя от себя тяжёлые воспоминания.
Я не знал, что такое «заградотряды» и «штрафбаты», и, естественно, спросил у деда.
– Заградотряды – это части НКВД, которые стреляли нам в спины, если мы пытались отступать, – пояснил он. – Когда перед тобой стоит выбор: умереть от пули своих же с угрозой, что твоих родных репрессируют, или от фашистской пули, но при этом стать героем и дать надежду своей семье на помощь государства, – выбираешь второе. Но война – это не марш по параду с развевающимися знамёнами. Это страшно: свист пуль, взрывы снарядов, гул танков, вой пикирующих бомбардировщиков, крики раненых, трупы на трупах, разорванные тела, руки, ноги… И не все это выдерживали. Некоторые бежали с поля боя, но их ждали пули заградотрядов.
– Свои стреляли по своим? – поразился я. Такое я не слышал от учителей, да и в фильмах такого не показывали. Даже ветераны, которые приходили к нам в школу, не упоминали ничего подобного.
– Да, было и такое, – подтвердил дед, – но об этом предпочитают не говорить. А штрафбаты… Это части для провинившихся, порой по пустякам, но эти люди не ценились ни командованием, ни другими солдатами. Их бросали в самые кровавые места, как расходный материал. Мясорубка. Те, кто выживал, могли надеяться на прощение и перевод в обычные полки и батальоны.
– Но об этом не говорят…
– И не скажут, – мрачно добавил дед. – Партия не любит такую историю. А те ветераны, которые ходят на ваши встречи, в большинстве своём либо служили в тылу, либо были при штабах, либо в НКВД. Им не о чем признаваться. А я… я служил в штрафбате. Был тяжело ранен, получил награды, но душевные раны не заживают до сих пор. Много несправедливости было в той войне…
Я был в шоке и долгое время не осмеливался снова заговорить с дедом о войне. Но спустя время любопытство взяло верх, и я вновь вернулся к этой теме.
– Дед, а можешь рассказать что-нибудь такое, чего не пишут в книгах?
Дед усмехнулся, надолго задумался, а затем тяжело вздохнул и произнёс:
– Да, было такое… Хотя…
Я почувствовал, что он скрывает какую-то тайну, и мне стало жутко интересно. Я стал теребить его за рукав:
– Ну, деда, расскажи, пожалуйста!
Дед наконец сдался. Он налил себе чаю, потом заговорил:
– Это было в сентябре 1942 года на Украине. Шли тяжелые бои, и мы несли огромные потери. Враг превосходил нас не только в технике и вооружении, но и в умении воевать. Наши танки вспыхивали, как спички, самолёты падали на землю, а пушки не пробивали их броню. Мы отступали с большими потерями. Признаюсь, наши командиры не были такими талантливыми, как показывают в кино. Солдаты погибали порой бессмысленно и бездарно. Тысячи трупов лежали на земле, но не было ни времени, ни сил, ни возможности даже похоронить их. Но мы учились воевать, и кое-где даже удавалось брать реванш. Я служил сапёром в 93-й стрелковой дивизии, был старшим сержантом. Шёл шестой месяц моей службы, и, кроме нескольких царапин да лёгкой контузии, я пока не пострадал. Возле одной деревни нам было приказано заминировать поле – ожидалось крупное танковое наступление…
Со мной было двое рядовых – молодой восемнадцатилетний Андрей Шмидтков из Ташкента и сорокалетний учитель географии из Харькова Никола Бойчук. Оба были неразговорчивыми, но разными по характеру. Андрей – невысокий, худой, со светлыми волосами и карими глазами, задумчивый и с проницательным взглядом – больше походил на старшеклассника. Он был призван всего месяц назад, прошёл краткие курсы и сразу оказался здесь, на передовой. Никола, напротив, был широкоплечим, с усами, добродушный на вид, больше молчал, пыхтя трубкой и кряхтя под нос. На его груди висела медаль «За отвагу», заслуженная за настоящий солдатский подвиг, и сапёрное дело он знал на отлично.
Было утро. Мы сидели в воронке в ста метрах от дороги, ведущей в деревню, и ждали, когда привезут противотанковые мины. Командир батальона приказал заминировать дорогу, а сам отвёл основные силы назад, чтобы соединиться с дивизией и прикрыть артиллерию. "Не покидайте место, пока не закончите работу!" – отрезал он.
Линия фронта – место неспокойное. Солнце пряталось за тучами, было холодно, а земля напоминала вязкую кашу – ноги постоянно увязали. Оружие приходилось регулярно чистить от грязи. Одежда наша давно не видела стирки, была вся в пятнах, изодрана пулями и прожжена в нескольких местах. Мозоли на ногах от сапог сделали каждый шаг мучительным. Окружающий пейзаж наводил ужас и уныние: бесчисленные воронки от авиабомб и снарядов, сгоревшая техника – и наша, и немецкая – разбросанная по полю. Трупы людей и лошадей, из которых остались лишь останки, растерзанные воронами днём и волками ночью. Воздух был пропитан гарью, запахом горящего металла, нечистот и гниения – это разлагались тела погибших. В километрах пяти шёл бой: гремели выстрелы из стрелкового оружия и миномётов, несколько раз над нами пронеслись пикирующие «Мессершмитты», сбрасывавшие бомбы на позиции. Было ясно, что и нам уготован подобный сценарий. Но перед нами стояли танки Гудериана, и наша задача заключалась в том, чтобы создать для них серьёзное препятствие. У нас было семь противотанковых мин с деревянным корпусом ЯМ-5, которые срабатывали при давлении свыше 120 килограммов. Естественно, этого было недостаточно, и обоз должен был доставить ещё около сорока мин.
Мы установили мины у въезда в деревню, но обоз так и не появился. Позже мы узнали, что его перехватил немецкий десант, и солдат, охранявших мины, расстреляли. Мы сидели и ждали, время от времени нервно поглядывая на часы.
К полудню стало ясно, что подмоги не будет, и надо было что-то предпринимать. Я беспокойно смотрел на свой ППШ, пять противотанковых гранат и ружья товарищей. Нет, с такими силами удержаться мы не сможем, надо отходить. Но приказ не выполнен, пусть даже не по нашей вине. Командиры порой не разбираются в таких тонкостях и могут сразу отдать под трибунал, а трибунал, как правило, один – расстрел. Всё шло к тому, что нам придётся принять бой и погибнуть здесь. Никола мрачно крутил свои усы и по-украински бормотал, что врага нужно давить, хотя у нас пустые руки, а в его глазах отражалась печаль. Шмидтков задумчиво оглядывался по сторонам.
– О чём думаешь, рядовой? – спросил я. – Ты голова свежая, молодая. Может, придумал что-то?
– Товарищ сержант, мне нужен ТТ, – ответил он, нервно грызя веточку берёзы.
– Эк, чего захотел! Пистолеты только у командиров и политруков, – усмехнулся я. – А что, с пистолетом против танков пойдёшь? У Гудериана танки крепкие, броня у них не пробьётся!
– А почему бы и нет? – дерзко ответил Андрей.
С полей потянуло запахом гнили и гари – запахи войны. Небо коптил дым от горящих где-то машин и танков. Линия фронта была усеяна телами советских и немецких солдат. Похоронные команды не успевали убирать и хоронить их, и многие так и оставались лежать под открытым небом надолго.
Я покачал головой:
– Горячий ты, Андрей. А фамилия у тебя не русская.
— Немецкая! Я из поволжских немцев! — сверкнул глазами Андрей. — Настоящая фамилия Шмидт, но отец русифицировал её, чтобы избежать лишних придирок и ненужного внимания.
— Лишнего внимания? — переспросил я.
— Иностранные фамилии всегда вызывали подозрения, — ответил Андрей с горечью, будто решив, что больше ему нечего скрывать. Возможно, он уже принял для себя, что живым из этой деревни не выйдет. — Более того, в двадцать четвёртом году мой отец учился в Хайдельберге, в университете, изучал физику и инженерное дело. Позже кое-кто интерпретировал это как…
Бойчук с удивлением посмотрел на него, но промолчал. Нам-то было всё равно, кто какой национальности, ведь мы все — советские солдаты и защищаем свою Родину. Однако слово «немец» действительно резало слух. А что учёбу в Германии могли расценить как подрывную деятельность или даже как доказательство вербовки Абвером — это в наши времена уже никого не удивляло. НКВД редко оставляло такие дела без внимания, и мало кто мог оспорить обвинения или доказать свою невиновность. Тройки работали, как конвейер, отправляя людей в ГУЛАГ или на расстрел.
— Так ты из Ташкента? — спросил я, пытаясь вспомнить биографические данные Андрея. Почему-то мне захотелось разговорить парня. Ведь действительно, воюешь рядом с человеком, а почти ничего о нём не знаешь. Хотя на войне жизнь коротка, и эти знания мало чем помогут. Просто хотелось скоротать время, пока не появились танки.
— Да, — кивнул он. — В тридцать пятом мы переехали в Ташкент. Отец был профессором физики, но позже его осудили на три года. После этого ему запретили преподавать в университете, и он устроился работать электриком. Я был его учеником.
— Учеником? — переспросил я.
— Да, он научил меня многому.
— А за что твоего батьку посадили? — спросил Никола, не отрывая взгляда от дороги. Его усы отсырели и уныло повисли. Левой рукой он протирал свою медаль, а правой сжимал винтовку.
Андрей замялся.
— Тогда сажали всех подряд по политическим статьям. Отец понимал, что это конец — как не сядешь, так смерть. Поэтому он инсценировал мелкое хищение социалистической собственности и сел за это. Три года где-то в Сибири. Так он спас себя и нас от настоящих репрессий.
Я покачал головой. Бойчук что-то пробурчал себе под нос, но я уловил в его голосе одобрение. Позже я узнал, что его родственники — крестьяне — или погибли в годы Голодомора, или были репрессированы. Он не слишком доверял власти, но никогда об этом открыто не говорил.
— Так зачем тебе ТТ? — спросил я.
— Хочу провести эксперимент…
Я удивился:
— Эксперимент? Здесь? Парень, это поле боя, а не лаборатория! Какой ещё эксперимент?
— Мне нужен ТТ, — упрямо повторил Шмидтков.
Я вздохнул:
— У меня нет пистолета. Но его можно найти… Здесь полно убитых бойцов, среди них есть офицеры, тела которых не успели убрать…
— Можно мне пойти? — понял это как разрешение Андрей.
— Ползи, только не высовывайся. Снайпер где-то может притаиться, — сказал я. Это не мародёрство, это реальность. Это необходимость.
Мы всё ещё слышали бой в нескольких километрах от нас. Было ясно, что враг вот-вот подойдёт к нашей деревне, а мы всё так же продолжали ждать обоз с минами.
Никола вдруг сказал:
— Может, и мне боеприпасы поискать?
Я поднял трофейный бинокль, снятый с убитого месяц назад немецкого танкиста, оглядел окрестности и сказал:
— Пока всё чисто. Но быстро и осторожно.
В деревне никого не осталось — жители, осознавая, чем закончится для них оккупация, ушли вместе с отступавшим батальоном. Андрей, припадая к земле, двинулся вперед. За ним, что-то говоря под нос, пошел Никола. Я видел их спины и головы в пилотках; каски они не надели — мешали, были тяжелыми, а от пули всё равно не спасали.
Пока они рыскали по полю в поисках боеприпасов, я мысленно прикидывал, как расположиться для броска гранат, чтобы подорвать хотя бы пару танков. Понятное дело, что в этом бою мы погибнем, но всё же хотелось забрать с собой в загробный мир побольше фрицев.
Уже начинало смеркаться, когда вернулись мои товарищи. Никола нашёл три автомата — один немецкий МП-38, два «ППШ», правда, у одного был сломан приклад, несколько дисков, много патронов в сумке и пять «лимонок» — осколочных гранат. Андрей приполз и вытряхнул на деревянный ящик из-под снарядов наган и немецкий пулемёт с полной лентой. Но он улыбался, извлекая из кармана грязный ТТ.
— Нашёл у майора, — сказал парень. — Пуля попала в лоб, разворотило весь череп.
— Это комбат Райков, — сказал я. — Они стояли тут раньше нас. Погиб смертью героя...
— Я почищу пистолет, потом заправлю своими патронами.
Я в недоумении посмотрел на него:
— Какими патронами?
— Вот этими, — Шмидтков достал из шинели семь патронов с пулями синего цвета.
— Что в них необычного, хлопец? — полюбопытствовал Бойчук. По его мнению, лишь пулемёт был грозной силой, а не офицерский пистолет.
— Эти пули сделал мой отец, — сказал Андрей. — В мастерской, что располагалась в здании городской распределительной станции «Ташкентэлектросеть». Обычно там ремонтировали трансформаторы и подстанции, готовили столбы для электролиний. И было много чего, из чего отец соорудил агрегат. Этот агрегат делал начинки для пуль. У нас сосед был — лейтенант уголовного розыска, хороший мужик. Он дал отцу свой ТТ, и тот под него сделал патроны. Один раз испытал. Я не видел, что было, но отец сказал, что эффект оказался потрясающим.
Небо хмурилось, похоже, должен был пойти дождь. Холодный ветер уже гнал тёмные облака по темнеющему небу.
— Так что ты можешь сделать ими? — недоверчиво спросил я, беря в руки один патрон, крутя его пальцами и царапая ногтем по пуле.
Шмидтков повертел другой патрон возле моих глаз и тихо сказал:
— Это физика. Чистая физика!
— Так что говорит твоя физика? — немного разозлился я от такого пояснения.
Андрей улыбнулся:
— Дядя Иван, не злитесь, — он обратился не как к командиру, а по-родному, доверчиво, и я простил ему это нарушение устава. — Это просто физика более высокого ранга, чем изучается в школах или на рабфаках. Даже в университетах не все поймут идеи моего отца. Всё связано с Теорией относительности Эйнштейна, который, кстати, читал лекции папе ещё в начале 1920-х годов. Гравитационные поля, пространство и время — это то, что объединяет концепцию данной теории...
Видя моё недоумение, он попытался объяснить более доступно:
— Хм... Представь себе ситуацию: на нас движется танк, скорость около сорока километров в час по пересечённой местности. Пуля, выпущенная из пистолета, естественно, не пробьёт броню. Панцирь танка не пробьёт и автомат — может, только противотанковое ружьё или артиллерийский снаряд.
— Так зачем тебе тогда эта пуля?
— Эта пуля при соприкосновении с бронёй создаёт временной коллапс за счёт гравитационных колебаний пространства. Сложно? Ну... То есть пуля передвигает время в периметре пяти метров на ноль целых и шесть десятых секунды вперёд и останавливает его, делает статичным. Получается, как бы в нашем времени возникают два танка — будущий, который неподвижен из-за «замороженного» времени, и настоящий, что продолжает двигаться дальше по инерции. В результате один танк въезжает в другого, то есть в самого себя, — Андрей правым кулаком шлёпнул по тыльной стороне раскрытой левой ладони, наглядно демонстрируя этот процесс. Звук удара был звонкий. — При этом атомы буквально втискиваются друг в друга, выделяя огромное количество энергии — ведь соприкасаются боевые машины весом в сорок-шестьдесят тонн. Энергия, выделяемая при таком столкновении, была бы колоссальной. Это было не просто разрушение металла, а фактическое сжатие материи до предела. Тепловая вспышка, мощный ударный взрывной импульс — все это сопровождало бы катастрофическое столкновение. Давление и температура в месте контакта были бы столь высоки, что металл буквально испарился бы, превращаясь в раскаленный газ. Конечно, это не аннигиляция, но масса двух объектов настолько значительна, что...
- Чего-чего?
- Ну... ладно, не стану усложнять тему терминами из физики. Могу предположить, что на месте этого мы увидим просто груду металла... — Шмидтков замолчал, видимо, сам прокручивая в мыслях процесс этого явления.
Сказать по правде, я мало что понял из его объяснений о чудо-пуле. У меня закрались сомнения.
- А ты уверен, что это не шарлатанство? — спросил я.
Парнишка уловил моё недоверие, но не обиделся. Честно ответил:
- Уверен. Отец испытывал. Он не успел сделать много пуль и представить их комиссии. Испытания провёл в мае, под Ташкентом, недалеко от кишлака Бричмулла. Потом писал пояснительные материалы к оружию. Спустя месяц после начала войны за ним пришли из НКВД, и больше я его не видел. Мы с мамой так и не узнали, за что его взяли и куда отправили… Но подозреваю, что донос написал начальник смены Иваньков. Он постоянно крутился у установки, пытался понять, что делает отец, предполагая, что это бомба против главы Совнаркома Узбекистана Усмана Юсупова. Я нашёл эти семь патронов в сарае — там обыска не было.
- Будем надеяться, что он жив, — сказал я, но сам себе не поверил. Похоже, что и Никола думал о том же, потому что стал теребить свои усы, а лицо его помрачнело.
- Андрей ничего не сказал, просто отвернулся, чтобы мы не видели его слёз. "Мальчишка же, всего восемнадцать лет", — с горечью подумал я. Таких война нещадно мелет, ломает в своих жерновах, делает жестокими — если ещё выживет. В страшное время мы живём…
Вокруг нас тянулась степь, которая постепенно переходила в полотно разрушенной деревни. Местность была суровой и бесплодной, на первый взгляд, безжизненной, но для военных она была и стратегической позицией, и символом надвигающейся беды.
Здесь, где раньше могли раскинуться зелёные луга или плодородные поля, теперь виднелись лишь изорванные следы от взрывов и обломки разрушенных строений. Грязь и пыль окутывали землю, поросшую высохшей, потрескавшейся травой. Рядом с воронками от бомб виднелись обломки кирпичей, куски деревяшек и прочие остатки былого быта деревни, как мрачные свидетели прошедших баталий.
Погода была дождливой и холодной. Небо затянуло густыми тучами, из которых время от времени срывались слабые, но пронизывающие дождевые капли. Холодный ветер, несущий с собой сырость и мороз, гнал облака по небесному своду, и вдоль горизонта можно было различить, как они сливаются в плотную, почти чёрную массу. Этот ветер пронизывал всё до костей, создавая дополнительное чувство угрюмости и напряжённости в атмосфере.
Из-за постоянного дождя поверхность была изрядно размокшей, что усложняло передвижение и превращало её в сплошную грязь. Каждое движение по этому местечку вызывало резкий, скрипучий звук, а шаги оставляли глубокие следы в кашеобразной грязи. Трава была не просто высохшей, а почти убитой холодом и лишениями войны. Куски вывернутого грунта и обгоревшие деревья добавляли картине запустения и разрушения.
Всё это создавало тяжёлое и угнетающее впечатление, подчеркивающее не только наше физическое состояние, но и моральное. В такой обстановке каждый момент становится ценным, а ожидание врага — напряжённым и полным тревоги.
Но пора было браться за дело.
- Делаем так, — приказал я. — Расположимся на трёх точках, чтобы можно было обстреливать пехоту и закидать гранатами танки. Скорее всего, бронетехника пойдёт по обычной дороге, поэтому устроим засаду здесь, здесь и здесь, — я указал на воронки от взрывов, расположенные в ста метрах друг от друга. — Здесь будет пулемёт, чтобы рассеять атаку пехоты. У каждого по автомату, винтовке и пять гранат. Надеюсь, что три танка мы уничтожим, прежде чем погибнем!
- Можно мне быть первым, ближе к дороге? — вдруг попросился Андрей.
Я вопросительно посмотрел на него. Он быстро разбирал пистолет, чтобы очистить его от грязи, делая это умело и чётко.
- Дистанция для пистолета — тридцать-сорок метров. Я не знаю, каким будет взрыв, но уверен, что мощным. Поэтому мне нужно сначала пропустить пару танков, а потом стрелять по удаляющимся и приближающимся.
- Хорошо, парень, двигайся вперед, - согласился я. - Но будь осторожен!
- Так точно, товарищ старший сержант, - отчеканил Андрей. Он быстро схватил свои вещи, проверил их в последний раз и пополз вперед. Его движение было осторожным и напряжённым: он двигался, опираясь на локти и колени, стараясь максимально снижать шум и не привлекать лишнего внимания. Андрей был одет в обычную военную форму, но его обмундирование казалось тяжелым и неуклюжим на фоне его стремительных и расчётливых движений. Комок грязи прилип к его одежде, добавляя дополнительную тяжесть к уже и без того сложному пути. Он периодически прижимался к земле, чтобы скрыться от возможного наблюдения, и поворачивал голову, прислушиваясь к любому звуку в окрестностях.
Я видел, как парнишка нервничает, хотя он и пытался сохранять решимость. Словно в его движениях скрывалось одновременно и желание уничтожить фрицев, и стремление стать героем, и необходимость доказать, что его отец действительно создал что-то уникальное. Неизвестно, что именно из этих чувств было сильнее, но в его глазах отражалась решимость, которую трудно было не заметить. Он действовал уверенно, несмотря на внутреннюю тревогу, и это было видно даже издалека.
Никола, мурлыча какую-то народную песню на украинском, пополз в другую сторону, толкая перед собой немецкий пулемет. Песня, которую он напевал, была «Реве та стогне Дніпр широкий», знакомая и милая песня, которая в этих условиях казалась почти непривычной. Его движение было более размеренным и осознанным, несмотря на тяжесть пулемета, который он перемещал с особой осторожностью. Это был немецкий MG-34, известный своей надёжностью и мощной огневой мощью. Он напоминал о том, что противник не дремлет, и его роль в бою была важной, если не решающей.
Я же сосредоточился на своей позиции. Я быстро и эффективно разложил вокруг себя гранаты, ружье и автомат. Гранаты лежали рядом, аккуратно расставленные, готовые к немедленному использованию. Я проверил их фиксаторы и капсулы, чтобы убедиться, что они не подведут в самый ответственный момент. Ружье было тщательно осмотрено и подготовлено к стрельбе, его ствол был чистым и готовым к действию. Автомат лежал рядом, его металлический корпус был холодным на ощупь, но это был знакомый и надёжный инструмент для предстоящего боя. Я расставил все эти предметы в пределах досягаемости, чтобы в случае необходимости мгновенно перейти от одного вида оружия к другому.
Каждое движение было сделано с максимальной осторожностью и вниманием, чтобы подготовиться к грядущему бою. Всё было готово, и теперь оставалось только дождаться, когда начнётся главное действие.
И тут до нас донесся гул — это двигались в нашу сторону колонны немецких танков. Громкий шум двигателей перекрывал звуки окружающей природы, в воздухе витал запах выхлопных газов и пыли.
Мы столкнулись с дивизией СС «Мертвая голова» (Totenkopf), элитной частью войск Вермахта, известной своей жестокостью и боевой мощью. Эта дивизия прославилась в боях по всему Восточному фронту, зарекомендовав себя как одна из самых опасных и эффективных единиц в германских вооруженных силах. Они воевали на различных фронтах, от Польши до Советского Союза, и всегда оставляли за собой поле сражения, усыпанное обломками и телами. Танкисты из «Мертвой головы» были известны своей высокой квалификацией и агрессивной тактикой ведения боя, что сделало их настоящей угрозой для противника.
Я видел, что это были «панцирькампфвагены» (Panzerkampfwagen IV), один из самых распространенных и мощных танков немецкой армии. Эти танки были оснащены 75-мм пушкой KwK 40, которая могла пробить броню многих советских танков. Толщина брони у «панцирькампфвагена IV» варьировалась от 30 мм на лобовой части до 20 мм на боковых и кормовых панелях, что обеспечивало достаточно надежную защиту от большинства стрелкового оружия и артиллерийских снарядов того времени.
Экипаж каждого танка состоял из пяти человек: командир, наводчик, заряжающий, механик-водитель и стрелок. Командир занимал место в башне и управлял огнем и тактикой. Наводчик целился и стрелял из пушки, заряжающий обеспечивал подачу снарядов, механик-водитель управлял танком, а стрелок контролировал пулемет.
Кроме того, на каждом танке был установлен 7,92-мм пулемет MG34, который обеспечивал дополнительную огневую мощь. MG34 был универсальным и надежным, известным своей высокой скорострельностью и надежностью в боевых условиях. Этот пулемет был в состоянии обеспечить подавляющий огонь по пехоте и легким бронемашинам.
Панцирькампфвагены двигались стремительно по полю в нашу сторону, их тяжелые гусеницы оставляли глубокие борозды в грязной земле. Впереди и по бокам танков двигались мотоциклисты с пулеметами на люльках — их мотоциклы ревели, а бойцы на них держались устойчиво, скользя по дороге с полной готовностью к бою. Люльки были оснащены пулеметами MG34, которые могли эффективно подавлять вражескую пехоту и создавать дополнительное давление на обороняющихся.
До нас доносился крик немецких командиров:
- Вир фарен бис дорф. Шпетер муссен вир вартен!
- Йа, гут! Их хабе аллес ферштанден!
Затем раздалась музыка — это был гимн немецких танкистов. Гимн звучал как мрачное напоминание о их боевой мощи. В сочетании с гулом танков и выкриками командиров, этот гимн создавал атмосферу неизбежного и беспощадного наступления.
„Panzer, Panzer, stark und m;chtig,
Vorw;rts, bis der Feind zerbricht!
Durch Sturm und Feuer, unerschrocken,
Panzer, Sieg wird uns geboten!“
Сопровождающий гул и музыка только усиливали давление. Мы знали, что это будет серьёзное испытание.
Я прильнул к биноклю и сразу увидел командира ведущего танка. Это был крайне неприятный тип — короткая, округлая морда, с жесткими чертами и агрессивным взглядом. Его глаза, словно два острых угля, сверлили пространство, а ухмылка на толстых губах была полна самодовольства и презрения. Он курил сигарету с таким видом, как будто шел не на бой, а на прогулку по парку. Этот офицер явно не воспринимал нас всерьез.
Я прицелился в его фигуру через прицел своей винтовки. Моя «мосинка» (Мосинная винтовка образца 1891/30) была надежным оружием, с массивным деревянным прикладом и металлическим стволом. Прицел винтовки был снабжен оптическим прицелом, обеспечивающим точность на дальних дистанциях. На весе винтовка была сравнительно тяжела, но в руках чувствовалась уверенность. Слышен был характерный щелчок затвора, когда я взводил ударник.
Я навел мушку на цель, затаил дыхание и плавно нажал на спуск. С выстрелом раздался резкий хлопок, сопровождаемый характерным разрядом — пушечный огонь от «мосинки» взорвал тишину. Пуля, пронзив воздух, достигла цели и разорвалась на переносице командира. Мгновенно облачко крови расплескалось, и офицер, словно марионетка с обрезанными нитями, безвольно свиснул с борта башни. Его сигарета упала на броню и тут же погасла, будто израсходовав последний свой огонь.
- Ахтунг! Руссишь солдатен! Унс атакирен! — послышались крики паники. Все, кто находился на башнях, тот час нырнули внутрь, прячась от огня.
Никола открыл огонь из пулемета справа. Его MG34, стоявший на специально оборудованной позиции, взрывался очередями. Пули рвали воздух и сотрясали пространство, их яростный огонь сбивал мотоциклистов, которые, несмотря на их маневренность, не могли уклониться от смертоносного дождя. В ответ до меня доносились крики немецких солдат, их ругань и приказания, смешиваясь с попытками достать нас из автоматов и пулеметов.
Танки начали разворачивать стволы в нашу сторону, их тяжелые орудия медленно и угрожающе целились, готовясь к выстрелу. Чувствовалось, как напряжение возрастает. Я был в «мертвой зоне», где выстрелы из танковых пушек не должны были доставить нам немедленного вреда, но каждое движение танков и их попытки навести орудия на нас свидетельствовали о готовности к атаке. Мы знали, что время играет против нас, и, несмотря на укрытия и подготовленные позиции, нам предстояло выдержать шквал огня и противостоять дальнейшему наступлению.
И тут в бой вступил Андрей, который, выждав свой момент, наконец решил действовать. Его позиция была идеально выбрана — высокое место на краю оврага, откуда он мог наблюдать за всей колонной, движущейся по полю. Сквозь визг и гул боя, его руки, скользящие по пистолету ТТ, были спокойными и точными. Он вытянул правую руку вперед, направив пистолет на первый танк в колонне, и плавно нажал на спуск.
Я не услышал выстрела из-за всепоглощающего шума боя — взрывы, автоматные очереди, крики. Однако последствия были ошеломляющими. В тот момент, когда пуля попала в броню танка, произошло нечто, что трудно было бы описать словами. Я бы назвал это атомным взрывом, если бы знал, что такое атомный взрыв. Стальная броня танка начала плавиться, словно сахар на горячей сковороде. Броня лопнула и с треском рассыпалась, а огненная волна прокатилась по полю. Ударная волна была настолько сильной, что ближайшие деревья сложились, как зубочистки, их стволы обгорели и сгорели. Земля под взрывом треснула, поднимая в воздух облака пепла и обломков.
Но Андрей не остановился на этом. Он выстрелил еще раз, целясь в идущий следом танк. Яркая вспышка снова осветила ночь, и вторая машина была охвачена огнем. Танк взорвался с такой силой, что его броня буквально расплавилась, вырываясь наружу в виде расплавленного металла и обломков. Внутри танка экипаж, похоже, превратился в пепел. С внутренней части танка вырвались языки пламени и клубы дыма, которые стремительно поглотили все вокруг.
Видимо, два этих взрыва настолько потрясли врага, что танки остановились и начали разворачиваться. Немцы явно потеряли ориентацию и были ошеломлены такой мощью.
- Давай, Андрей, стреляй! — закричал я, хватая свой «ППШ» и открывая огонь по мотоциклистам, которые, не ожидая такой реакции, панически начали маневрировать.
Затем произошло еще три выстрела. Каждый раз, когда танк взрывался, выделялась невероятное количество энергии. Почва вокруг мест, где произошли взрывы, обуглилась и потрескалась. Воздух был насыщен дымом и жаром. Влага в воздухе испарилась, и ощущение от этой жары было как в тропиках, когда жара пронзает до костей и даже дыхание кажется горячим. Земля, искривленная и расплавленная от взрывов, искрилось в ярком свете, и окружающее пространство освещалось как днем, а не ночью.
Для дивизии СС «Мертвая голова» этот день стал одним из самых трагических за всю кампанию. Всего за три минуты они потеряли шесть танков, и все их были уничтожены таким образом, что немцы даже не успели понять, что произошло. Взрывы следовали один за другим, превращая боевые машины в пылающие груды металла. Крики и паника охватили немецкие войска, которые не смогли среагировать на такую молниеносную атаку.
Позже генерал этой дивизии, Георг Лютц, отчаянно оправдывался перед Адольфом Гитлером. Он заявил, что у русских появилось новое оружие, способное уничтожать немецкие танки с непревзойденной эффективностью. В ответ фюрер, не скрывая своего гнева, обозвал генерала трусом и влепил ему оплеуху, полагая, что генерал ищет отговорки для своей неудачи. Пристыженный, Лютц, с поникшей головой, вернулся на фронт, готовясь к следующей схватке.
В тот момент, однако, бой был выигран. Я слышал радостный крик Миколы, который с восторгом произнес на украинском:
- Нас вам не взять! Врага ждет только смерть! Наша родина будет свободна!
Я встал и увидел, как оставшиеся танки быстро покидали поле боя. Шесть уничтоженных машин горели ярким, зловещим светом. Пламя вырывалось изнутри танков, освещая вечер своим кроваво-оранжевым светом. Сгибая броню, обломки танков рассыпались по полю, оставляя после себя черные и дымящиеся ямы. Это было зрелище, которое одновременно напоминало о жестокости войны и величии победы.
Из-за воронки выкарабкивался Андрей, радостно махая рукой и крича:
- Товарищ старший сержант! А все-таки мой отец был прав. Он создал чудо-пулю! С ней мы победим фашистов!
Его лицо светилось гордостью и ликованием. Пули, созданные его отцом, действительно проявили свою мощь, и сейчас они стали символом победы и надежды на будущее.
Из-за перевернутой мотоколяски вышел офицер, капитан, судя по нашивкам на его мундире. Он был окровавлен и шатался, как пьяный, очевидно, пострадав от ударной волны. Из-под его шлема выбивались куски грязи и крови, его лицо было искажено гневом и ненавистью. Глаза офицера были закатившимися, белки их бросались в глаза даже с такого расстояния, когда он закричал, брызгая слюной:
- Шайзе! Руссиш швайн! Ду бист тот!
Мы замерли. Было ясно, что в таких условиях мы не успеем выстрелить, так как наше оружие было опущено стволами вниз. Офицер вскинул МП-38, но очевидно, из-за бешенства дернул за магазин слишком сильно, что привело к заклиниванию механизма подачи патрона — такие проблемы не редкость у этих автоматов. Для исправления ситуации нужно было вынуть магазин и заново вставить его, а затем передернуть затвор, что занимало не меньше десяти секунд. Это время уже принадлежало Андрею.
Стиснув зубы, Андрей поднял руку и выстрелил из ТТ. Это был последний патрон. Пуля пробила немца. На мгновение мне показалось, что его тело как бы раздвоилось, но взрыва, как с танками, не произошло. Вместо этого, офицер замер на месте, его тело начало стремительно стареть. Он морщился и покрывался коричневыми пятнами, сгинался в три погибели, трясясь и колеблясь, его волосы и одежда осыпались, пока он не рухнул на землю. Когда я подошел ближе, то увидел, что это была уже мумия, скорее всего, чучело с ржавым железным крестом на груди и не менее ржавой каской на черепе.
То, что сотворила чудо-пуля, было сложно объяснить. Старая жизнь этого захватчика, возможно, пролетела в одно мгновение. Неизвестно, сыграли ли роль малые массы тела или тот факт, что солдат стоял на месте, но энергия, выделившаяся в результате воздействия пули, не проявилась в виде вспышки и воздушного удара, как с танками, а направилась в временной спектр. На глазах офицер стал стареть, словно время ускорилось для него в несколько раз. Его тело подверглось столь быстрому старению, что всё в его облике, от кожи до одежды, распалось и исчезло в прахе.
Мы были потрясены. Похоже, и сам Андрей был шокирован эффектом своего оружия. Он стоял с вытянутой рукой, всё еще держа пистолет, и его глаза были полны удивления и растерянности. Это был новый уровень разрушения, который даже он не мог до конца осознать...
Я слушал историю деда, затаив дыхание, осознавая всю её глубину и трагичность. На мгновение я даже забыл, где нахожусь — настолько захватила меня его история.
— А что было дальше? — с нетерпением спросил я, всё еще находясь под впечатлением.
Дед вздохнул, его взгляд помрачнел, и он ответил грустно:
— Мы нашли 27 трупов немецких солдат. Шесть танков с их экипажами были уничтожены. На поле боя осталось семь мотоколясков с колясками, разбросанных коробок с патронами к пулеметам было несметное количество. Но танки, которые должны были нас добить, обошли это место стороной. Они решили пойти в обход.
Я представлял это поле: обугленная земля, искореженные остовы танков, дымящиеся мотоколяски, лежащие тела в серой форме. В воздухе витал запах гари и смерти. Это была тяжкая цена за те несколько минут славы.
Дед продолжил:
— Но самое неприятное началось на следующий день. К нам пришли из СМЕРШа. Рыжий и наглый майор, молодой, но уже избалованный властью, потребовал объяснений. Он не верил, что трое простых солдат смогли остановить колонну дивизии СС «Мертвая голова».
Я мог видеть этот момент в своем воображении: майор, с резкими чертами лица, дерганный, словно зверь в клетке, швырял свои обвинения в нас.
— Вы врете мне в лицо, мерзавцы! — кричал он, разрывая на куски мои рекомендации на награждение Андрея Шмидткова и Николы Бойчука орденами Красной Звезды. — Вы сговорились с фашистами!
Мы стояли в шоке от его слов. Гнев пробежал по лицу Николы, и я почувствовал, как его мышцы напряглись, готовясь к удару. Я едва успел схватить его за локоть. Со СМЕРШем не шутят. Эти ребята были безжалостны и самоуверенны. Им неважно, кто перед ними — генерал или герой, для них все были потенциальными врагами.
Майор не останавливался, направив свою ярость на Андрея:
— А ты, пацан, сын предателя народа! Ты немец! Ты договорился с врагом, чтобы войти к нам в доверие и узнать наши планы!
Он явно не видел перед собой человека, только врага. По его приказу Андрея арестовали.
Я видел растерянное лицо Андрея, его попытки что-то объяснить не находили отклика у контрразведчиков. Шмидткова увели, и больше я его никогда не видел.
— Ужас, — прошептал я, потрясенный до глубины души. — Что с ним стало?
Дед тяжело вздохнул, его голос стал ещё тише:
— Говорят, его расстреляли. Но я так и не узнал наверняка. Никола погиб три месяца спустя от минометной атаки. История на этом не закончилась. После войны я поехал в Ташкент и нашел городскую распределительную станцию «Ташкентэлектросеть». Там помнили профессора Шмидткова, но сказали, что его расстреляли в начале войны как этнического немца.
Я молчал, осмысливая все услышанное. В этой истории было столько боли и несправедливости, что мне трудно было поверить, что всё это случилось с моим дедом.
Но дед продолжил, хотя в его голосе слышалась усталость:
— Я пытался найти всё, над чем работал профессор Шмидтков. Но оказалось, что документы, оборудование, записи — всё это забрал начальник смены Иваньков и сдал в милицию. А милиция, не понимая, что это, просто сожгла записи, а оборудование отправила на переплавку, чтобы изготовить детали для оружия. Вот так были уничтожены идеи и проекты, которые могли бы принести нам не только быструю победу, но и спасти миллионы жизней и продвинуть науку на десятилетия вперёд.
— Вот почему, дед, ты решил стать физиком? — наконец осознал я.
Дед кивнул:
— Да, внук. Я пошёл учиться, несмотря на возраст, чтобы продолжить дело, которое начал Шмидтков. Я хотел вырастить тех, кто сможет разгадать тайны времени и пространства, открыть что-то великое.
— И нашлись такие? — с надеждой спросил я.
Дед улыбнулся, но в его улыбке была грусть:
— Не знаю. Многие из моих учеников работали над космопланом «Буран», станцией «Салют», в Институте Курчатова. Может, кто-то из них сделал прорыв, но все такие открытия были засекречены. А то, что создал Шмидтков-отец и проверил на практике его сын, могло бы стать величайшим открытием. Это был путь к путешествиям во времени. Но война и человеческая жадность, страх перед неизвестным, сделали всё, чтобы эти достижения канули в небытие.
Дед замолчал, уставившись куда-то вдаль, а я сидел рядом, обдумывая его слова. Я осознал, как легко страна теряла своих лучших сыновей — тех, кто мог принести ей славу, силу и прогресс.
(8 марта 2017 года, Элгг)