Глава 5-3

3

Подремав на своём рабочем месте, Левенцов поднялся с намерением перекинуться словом хоть с кем-нибудь. Надежды на то, что хоть каким-нибудь делом развлечёт начальник или его зам, не было. Каждый из оставшихся в изрядно поредевшем отделе придумывал себе дело сам. Мужчины читали взятые из дома книги, некоторые по привычке даже переписывали книжный текст в рабочую тетрадь. Женщины вязали. Тишина стояла идиллическая. Не верилось, что каких-нибудь два-три года назад всё бурлило от политической шизофрении, разделяя сотрудников на "красно-коричневых” и "демократов". Предательство государственных мужей политическую шизофрению излечило. Не было больше ни "красно-коричневых", ни "демократов", был обманутый - в который раз! - Народ.
Левенцов подошёл к томившемуся за своим "выставочным" столом заместителю начальника бюро:
- Скучаешь, Иван Фёдорыч?
- Не то слово, - отозвался сильно постаревший за последние два года зам. - Сидю и только и делаю, что высчитываю, сколько до пенсии осталось. И досидю ли? Курам на смех: пенсия будет больше, чем сейчас зарплата. Криминал! Да нет, не досидеть до пенсии, бумага пришла из Москвы, в банкротстве нас подозревают. Начальник сейчас у Главного по этому вопросу.
- Куда думаешь двинуть, Иван Фёдорыч, когда разгонят?
- Стар я думать. Думай не думай, не придумаешь. Сын, может, пособит до пенсии дотянуть. Дожили! От студента помощи материальной жду. Не криминал, скажешь? Он в охране подрабатывает, стипендия-то как у нас зарплата. Думаешь, легко в охране? Ночь не поспишь - день не в день, а надо грызть науку. Лучшие годы псу под хвост, а чем я помогу?
Во второй половине дня по отделу прошёл слушок, что КОПА разгонят. Неизвестно было только, насовсем разгонят или на какой-то срок. К концу дня стало известно, что распускают без денежного содержания на три месяца всех: и конструкторские бюро, и экспериментальный цех. Ждать нищенского подаяния от КОПА не имело больше смысла. Левенцов написал заявление об увольнении, которое начальство без возражений подписало.
Ровно в пять он вышел за ворота предприятия, остро ощущая свой новый, такой непривычный для него статус - безработный. Завтра он оформит бегунок, получит в последний раз так называемую зарплату и... Радости почему-то не было. Как зарабатывать теперь на хлеб, Левенцов не знал. Во всяком случае, возвращение на дармовые хлеба к Скобцевым в теперешнем положении исключалось. В "пещерку" у вокзала тоже не тянуло. "Надо уезжать из города, - подумал он. - Уезжать насовсем. В Беловодск, к Наташе".
Когда Левенцов пришёл в "пещерку", Татищев был в хмельном отрубе. В прихожей и на кухне валялись окурки и пустые бутылки из-под водки. "В Беловодск, к Наташе", - утвердился в принятом решении Левенцов.

Наутро Левенцов поднялся в девять и в первую половину дня оформил "бегунок", а после обеденного перерыва получил под расчёт сто пятьдесят так называемых тысяч.
Выйдя за ворота ставшего чужим вдруг предприятия, Левенцов принялся раздумывать, как бы продать накопленную за годы изобретательства недвижимость: станки, приборы, механизмы. Продавать на рынке у него таланта не было, а найти оптового покупателя представлялось безнадёжным делом. Он обошёл торговцев автозапчастями и получил от всех категорический отказ: они в избытке обеспечивались товаром по своим налаженным каналам. Тем не менее надо было освободить комнату от имущества немедленно.
Бездумно бредя по улице, Левенцов увидел двухэтажный дом с большими арочными окнами и с колоннами, поддерживающими козырёк над входом. На стене висела старая, со стёршейся местами краской, надпись: "Дом юных техников". Дом выглядел заброшенным: окна давно не мылись, стены с обвалившейся кое-где штукатуркой давно не красились. "Может, здесь мои железяки купят? - пришло вдруг Левенцову в голову. - А не купят, я бесплатно подарю". С этой мыслью он вошёл в здание.
На стене у входа висел солидный щит с расписанием работы технических кружков. В дальнем конце просторного коридора у одной из дверей стоял лет тридцати мужчина в офицерских галифе и в купеческого образца жилетке, в вырезе которой на груди курчавились густые волосы. Обут он был не в сапоги под галифе, а в гражданские ботинки. Подойдя к нему, Левенцов увидел, что мужчина выпивши. Он всё же сказал о цели своего визита.
- Надо подумать, - глубокомысленно сказал мужчина и "плывущим" пьяным жестом указал на дверь комнаты. - Заходи.
Комната была огромная. Вдоль стен и в центре стояли массивные рабочие столы со станками, на столах разбросанные в беспорядке груды металла. От стола к столу неприкаянно бродили два худых и бледных мальчика. Невнятно что-то им пробурчав, мужчина поманил Левенцова к двери в боковушку. В боковушке были письменный стол и стулья. Мужчина велел гостю сесть и напрямик спросил:
- Почём отдашь?
- Если вы серьёзно... - несколько растерялся Левенцов.
- Серьёзно! - словно бы с раздражением произнёс мужчина, но затем смягчился и, доверительно понизив голос, сообщил: - Свою лавочку хочу открыть. По ремонту. Эту, - он повёл рукой, - прикроют скоро. Крутые ребята глаз на этот домик положили.
Договорились встретиться завтра утром. Веры в серьёзность намерений Володи, как назвал себя мужчина, у Левенцова было мало, но тот пришёл на следующий день в точно назначенное время. Быстро оглядев товар, Володя погрузился в глубокомысленное молчание. И вдруг бухнул:
- Больше трёх миллионов я не дам.
- Трёх миллионов чего? - тихо спросил Левенцов, не поверивший своим ушам.
- Не зелёных же! - возмутился покупатель. - Деревянных наших.
- Хорошо, согласен, - быстро сориентировался Вячеслав, хотя удача представлялась ему неправдоподобной.
В этот же день Володя увёз весь металл и технические книги, заплатив наличными три миллиона. "Сделку века” отметили бутылкой поддельного "Советского шампанского" и бутылкой какого-то суррогата с этикеткой трёхзвёздочного коньяка. Возле коммерческого ларька у вокзала, где они приобрели бутылки, Левенцов встретился лицом к лицу с тем парнем, которого он в октябре прошлого года сбил здесь с ног и который потом сводил с ним счёты с помощью кастета. Тот тоже, судя по выражению лица, о чём-то вспомнил. Левенцов остановился с намерением спросить о здоровье задетого в тот вечер пулей, но парень почему-то с испуганным видом пошёл прочь. Здесь же, у ларьков, они увидели лежавшего на асфальте с окровавленной, разбитой головой мужчину в камуфляжной форме. В былые годы непременно собралась бы толпа любопытных. Теперь вид крови любопытства не вызывал, жизнь дешевела. Возле лежащего стоял лишь милиционер, вызывавший по pации машину.
После "обмывки” сделки Левенцов с неопределённым настроением отправился гулять по городу. Возвращаться к опустевшим стеллажам и пьяному Татищеву не хотелось. Мысли крутились вокруг вопроса, как расстаться с Аллой. Она была его самым близким, самым верным другом, но она женщина, ей дружбы мало.
Левенцов не заметил, как очутился в парке. Неприглядный вид полуразрушенной закусочной возле центрального, тоже сломанного, фонтана опечалил, зато приятно удивила открывшаяся вновь бильярдная. Услышав удары киев, Левенцов заглянул в неё. Игра шла за двумя столами, расположенными по правую сторону от входа. Дожидалась очереди только одна пара, а болельщиков, так оживлявших в былые годы атмосферу игр, не было совсем. Слева от входа за узким столом играли в шахматы, тоже на двух досках. Над столом висела демонстрационная шахматная доска, а над ней выполненная от руки масляной краской надпись: "Городской шахматный клуб”. "А ведь не сдаёмся!" - подумал Левенцов.
Ещё теплее стало на душе, когда он поглядел на дальний левый угол. Там стоял письменный стол, за которым мирно спал мужчина симпатичной внешности. По столу между опорожнённой на три четверти бутылкой водки, съеденным на одну треть огурцом и горсткой соли жизнерадостно гуляли мухи. На стене над спящим красовалась выполненная той же масляной краской надпись: "Администрация".
Из бильярдной Левенцов прошёл к площадке с детскими аттракционами. Здесь играл духовой оркестр. Редкими одиночками сидели на скамейках пенсионного возраста слушатели. Оркестранты тоже были пожилые. Не успел Левенцов под влиянием исполненного ими вальса додумать, что не всё ещё порушено, как из установленного поблизости громкоговорителя громыхнула на весь парк блатная песенка: "А я девчонка-хулиганка..." Это было так называемое "Радио России”.
Левенцов заторопился к выходу. Навстречу по аллее шла молодая пара, девушка была одета лишь в колготки с блузкой, не прикрывавшей и пупка, но лицо её показалось издали не лишённым одухотворённости. Когда пара подошла поближе, Левенцов разочаровался: девушка, как и парень, глядела оловянными глазами и жевала жвачку. Вдобавок она широко раскрывала рот и делала губами пузыри. Было такое впечатление, что это у неё блевотина наружу просится. Подержав эту "блевотину" на виду, девушка запихивала её движением губ обратно в рот. "В Беловодск. Немедленно! - подумал Левенцов. - Сейчас позвоню Алле, попрощаюсь, и..."
Позвонить не удалось. Шёл восьмой час вечера, почтовые отделения закрылись, а круглосуточная телефонная станция не работала после случившегося в ней пожара. Левенцов пошёл к единственной в городе телефонной будке с несрезанной ещё ворами трубкой. Эта будка находилась возле гостиницы. Подойдя, он увидел, что к ней не подобраться, вокруг гостиницы стояло милицейское оцепление: намечалась очередная разборка между бизнесменами с применением новейших образцов отечественного и зарубежного оружия, и милиция беспокоилась о здоровье посторонних. Обстоятельства вынуждали явиться к Алле лично.

К счастью, Алевтины Владимировны дома не было. Алла, открыв дверь, засияла радостью. Левенцову стало совестно, но он всё же выдавил из себя слова, погасившие в ней радость:
- Я прощаться.
- Проходи, - промолвила она смиренно.
Алла усадила его в библиотеке, принесла бутылку коньяка. Выпили по рюмке, помолчали. Алла неотрывно на него глядела.
- Я уволился из КОПА, - сообщил он. - На днях уеду, может, даже завтра.
- Куда не скажешь?
- В Беловодске есть женщина. Я бы уже давно там был, если б не Дело. Прости, Алла.
- A-а, старо как мир... - Она взмахнула пальчиками, но прежней беззаботности в этом милом её движении не получилось. - Сердцу не прикажешь. Оно у тебя не со мной, я чувствовала. Не переживай. Я тебе благодарна. В сущности, какая разница, сколько длилась радость: десять лет или десять месяцев, главное - была.
Они выпили ещё по рюмке. Алла закурила.
- Какая она, та женщина?
- Я просил её подождать меня один год, пока я закончу моё Дело, - сказал Левенцов. - Она ждёт уже пять лет.
- Пять лет? – недоверчиво взглянула на него Алла. - И что изменилось сейчас? Твоё Дело, наконец, закончено?
- Нет, - с горечью ответил Левенцов. - Очередной провал. Но главное не это. Я понял, что в погоне за несбыточной мечтой напрасно убил пять лет жизни, которые мог бы прожить с любимой женщиной. Не обижайся, Алла, ты тоже чудесная девушка, и последние десять месяцев меня удерживала здесь именно ты.
- Хочется верить...
- Это правда! - воскликнул Левенцов. - Дело я бросил как раз в тот день, когда ты спасла меня от бандитов. Я понял, что даже если достигну успеха и воплощу своё изобретение в чертежах, изготовить реальный макет мне не под силу. Даже КОПА за это не возьмётся. Увидев по телевизору, как наши танки расстреливают наш же парламент, как русские убивают русских, я окончательно убедился, что наша страна катится в пропасть и мои изобретения никому здесь не нужны. Я был на пороге депрессии, когда вышел в тот вечер на улицу в поисках спиртного и нарвался на драку с пьяными охранниками. Ты фактически дважды спасла мне жизнь: сначала вырвала из лап бандитов, а потом своей любовью вернула мне веру в будущее.
- В будущее не со мной...
- Я честно пытался... - Левенцов вновь наполнил рюмки. - При любом раскладе одна из вас будет страдать.
- Ну да, - кивнула Алла. - Та уже отстрадала пять лет, у неё преимущество, а мне только предстоит...
- Алла!
- Прости, я не хочу устраивать сцену. - Алла подняла рюмку. - Давай выпьем за то, чтобы у вас с ней всё получилось. - Она вдруг грустно усмехнулась. - Ну а если не сбудется, ты знаешь, где меня искать. Пять лет ждать не обещаю, конечно, хотя... жизнь покажет.
Левенцов с облегчением взял свою рюмку. Коньяк смыл горечь неприятных признаний.
- Да, чуть не забыла! - встрепенулась Алла. - Вчера был суд, тех алкашей родительских прав лишили.
- Слава Богу, - обрадовался Левенцов. - Может, мне её удочерить? Мне три миллиона за мои железки привалило, на первое время нам с ней хватит, а там придумаем чего-нибудь.
- Три миллиона, - усмехнулась Алла. - Какие это деньги, Слава, при такой инфляции! Да и жилья у тебя нет, тебе её не отдадут. Не переживай, я позабочусь о ней, обещаю.
Резким движением она поднялась и, сев к нему на колени, со стоном обняла его...

Когда спустя час Левенцов ушёл, Алла долго стояла перед зеркалом в рассеянности, чему-то улыбаясь. Потом решительно пошла куда-то, но вспомнив что-то, не менее решительно остановилась. Постояв в задумчивости, пренебрежительно махнула пальцами, выпила рюмку коньяка и раскрыла бизнесменский свой гроссбух.
- Пройдёт, - сказала она гроссбуху и вдруг с силой швырнула его на пол.
Точно лунатик, Алла ходила по квартире в поисках предмета, на который можно опереться, который подсказал бы смысл дальнейшей жизни. Но она знала, что такого предмета в квартире нет. Такого предмета, она знала, нет во всей вселенной.

Спустя неделю Алла объявила своим агентам, что закрывает дело. Увидев, как нешуточно расстроился Егор Агапович, она посоветовала ему самому заняться торговлей.
- Я не смогу, - ответил Сорокин. - И денег нет. Всё, что я заработал, ушло на квартиру сыну, он женился.
- Возьмите у меня, - предложила Алла. - Разживётесь - отдадите, нет - не надо.
- Нет, спасибо, - отвечал Егор Агапович. - Паразитов нынче без меня хватает.
Алла заметила, что в глазах у него сквозь печаль светилась - именно светилась! - непреклонность.
- Спасибо вам, - задумчиво произнесла она.
- Мне-то за что?
- За то, что вы хороший человек.
У него и печаль от её слов в глазах пропала. А она окончательно утвердилась в непросто давшемся решении.

Вечером Алла в последний раз листала свой гроссбух.
- Когда в десятку самых богатых людей мира выйдешь? - поинтересовалась с саркастической усмешкой мать.
Захлопнув гроссбух, Алла небрежно махнула пальцами.
- Кончено с этим, мама. У меня к тебе просьба, помоги устроиться на работу медсестрой.
Больше минуты глядела Алевтина Владимировна на дочь в молчании. Не высмотрев ни розыгрыша, ни сарказма, она всё-таки спросила:
- Ты серьёзно?
- Серьёзней некуда, - отвечала Алла.
- Так ведь на медсестру тоже учиться надо!
- А я училась, - махнула пальцами Алла. - У нас же в институте военная кафедра была. Пока ребята изучали военные науки, нас, девчат, обучали на военных медсестёр. До сих пор без смеха не могу вспоминать, как в первый день занятий нас выстроили в шеренгу, и низенький пузатенький майор с багровым от выпитого лицом прошёлся вдоль нас из конца в конец, вглядываясь в наши озабоченные мордашки, потом остановился на середине и неожиданно зычно выдал пафосную речь, конец которой заглушил всеобщий хохот.
- Кем вы пришли сюда? - вопросил майор. - Неопытными девушками-студентками. А кем уйдёте по окончании учёбы? Опытными женщинами-санитарками!
- Как же мы ржали, - улыбнулась Алла и вдруг по-детски беззащитно всхлипнула. Её вмиг покрасневшие глаза наполнились слезами, и не в силах больше сдерживаться, она по-настоящему зарыдала.
- Господи, - тихо простонала Алевтина Владимировна, прижимая голову дочери к своей груди. - Поплачь, доченька, не стесняйся, легче станет, - сказала она, гладя её волосы. - Доля наша женская такая.
- Я его не виню нисколько, я ему благодарна, мама. Но я не знала, что от этого такая боль, ма-ама!
Выплакавшись, Алла махнула по привычке пальцами.
- Капиталы я свои все раздала: детдому, дому престарелых... Немного оставила для той девочки. Её родителей лишили родительских прав, и я хотела бы её удочерить. Если ты...
- Ты умница! - глаза у Алевтины Владимировны сделались небесно-синими. - Мы так славно заживём втроём женским коллективом! И не нужно нам никаких мужчин. Господи, я снова обрела свою дочь!