Дудочка

                Блаженны нищие духом…



Лариса Аркадьевна Шубина — тучная и улыбчивая педиатр
с давней врачебной практикой работала в православном
Доме ребёнка. Она, тронутая сединами, не избавилась
от склонности к болтливости; в последнее время доктор
Шубина названивала мне чаще. О многом из того, с чем
Лариса Аркадьевна сталкивалась по работе, я привычно
узнавал из нашего с ней общения по телефону. Как и о том,
что́ тревожило отрешённую замужнюю женщину, трепетную
мать двух сыновей-переростков и впечатлительную хозяйку
мопса. Лариса любила вести неспешные задушевные беседы
о жизни, к хитросплетениям которой она привыкла со време-
нем. Давно общаясь с Шубиной, я знал об её отношении к
некоторым людям: она ненавидела нахалов. Однако открытая
враждебность была ей чужда и, казалось, будто она чувствовала
неприязнь к наглецам вполсилы, что со стороны всегда выглядело
так: в очередной раз остолбенев перед дерзким типом, женщина
потупляла свой взор, наклоняла голову к плечу, загадочно
улыбалась и что-то беззвучно говорила одними губами.

Снова зазвучала «Королева красоты»: мой смартфон запел голосом
шестидесятых. Это означало, что я снова оказался нужным Дуне,
ведь это её персональный рингтон. Дунаевская — девичья фамилия
Ларисы Аркадьевны, той из моих бывших женщин, с кем у меня
сохранились никчёмные отношения: приятельские. Малярные скулы
моложавого лица, отвисший живот и талия в форме груши для клизм
вырисовывались в моей памяти живым портретом сутулой и шаркающей
при ходьбе Ларисы Аркадьевны, лишь только я слышал песню Магомаева.
Королевой красоты она не была и в свои двадцать лет, поскольку
в сомнительных конкурсах участия не принимала, но мужчинами она
воспринималась только лишь как прелестница, и её желали многие
из них. И в те годы Лариса знала о себе, что она магнетически
привлекательна.

Многолетнее замужество опостылело Шубиной. Страсть покинула
супругов, испарившись, как углекислота из недопитого
шампанского. А новое чувство, обходившее женщину стороной,
если бы и вспыхнуло, — то, миновав сладкое опьянение, — сразу
дало бы тяжкое похмелье. Постепенно годы укротили плоть моей
знакомой, отчего Лариса, — бывавшая в объятиях собственного мужа
в момент исполнения им супружеского долга по большим праздникам, —
крепко въехала в религию. Если женщина вне отношений или почти без
них, как мадам Шубина, то со временем её душу наполняет набожность.
Женщина создана для любви. И не только к деньгам! И моя Лариса
Аркадьевна, жившая с холодным спутником жизни, горячо уверовала в
существование божественной любви, не забыв о земных мужчинах.

— Возила я девочку на консультацию в эту… Морозовскую
больницу, к неврологу, – кряхтела она, рассказывая. — Ну,
ты знаешь, там неплохой консультативный центр.
— У вас нет невролога?!
— Экономят на ставке, – сетовала Лариса. — Да, и хороший
детский невролог — редкий зверь из Красной книги. Ладно,
слушай. Приехали мы с ребёнком на приём к неврологу, а
в итоге попали в отделение, так как нашего консультанта —
щекастую тётю с нездоровым румянцем — прямо из кабинета
консультативного центра срочно и по делу вызвали к себе
на этаж. «За заключением поднимешься на второй. Тебя про-
пустят. У моего кабинета заведующей стой и жди!» – Лариса
голосом подражала приказному тону доктори́цы, которая
со слов моей собеседницы была взъерошенной молодой женщиной
с красными глазами навыкат. «Меня срочно вызывают. Привет!» –
по памяти моя подруга повторяла фразы и копировала интонацию
врача-невролога.
— И что потом?
— Я с ребёнком поднялась на этаж. Около часа мы ждали
под дверью, отчего ноги мои онемели от стояния на месте, а
поясница одеревенела. Я взялась прохаживаться по коридору
отделения. Был тихий час. Маруся, девочка моя, рисовала
в блокноте, усевшись на подоконник, а я предалась воспоми-
наниям. Боже, сколько лет минуло, а я помню всё, как вчера
бывшее!
— Ты о чём?
— У нас на пятом курсе здесь проходил цикл по неврологии.
Его вела какая-то суетливая аспирантка, но профессор
Рябинина читала лекции. Попробуй, пропусти хоть одну из
них — и отработка тебе гарантирована. У вас Рябинина
читала? Помнишь её?
— Да, кажется… Нет, знаешь, не помню.
— Да. Нет. Тебя не понять. Слушай! Прохаживаясь, вспомнила
о своём — о девичьем… Здесь работал Романов…
— Ты была влюблена в кого-то с кафедры неврологии.
— В заведующего учебной частью. В Романова Илью Геннадие-
вича…
— Сразу в двух? Ну и дела!
— Завуч Романов существовал в единственном экземпляре.
И он был женат, змей-обольститель.
— Да, ты рассказывала о молодом смуглом доценте…
— Чтобы ты ревновал!
— Обольститель? Ты жаловалась на то, что он тебя не
замечал…
— Ну и что такого?
— Воистину, влюбчивая женщина обладает полнотой свободы
от ума!
— Ха-ха, – уныло произнесла Дуняша.
— И, да, какой по счёту была у тебя эта влюблённость?
— Считают беременности, которых у меня… Не скажу,
сколько было, но любовь — она одна и навсегда. А к Илюше
у меня было настоящее чувство. Оно владело мной две недели,
пока не закончился цикл по неврологии… А ты ревновал?
— Я помню, что так слепо желал тебя, что начал прозревать
твою сексуальную аморальность.
— Юморист недоделанный.
— Не злись. Кстати, я помню, что ты всегда обожала брюнетов
и мечтала об испанцах и итальянцах. Но ухаживали за тобой,
в основном, кавказские мачо — без коней, но с лошадиными
силами под капотом. И горцы сильно тонировали стёкла жигулей
и катали на них голубоглазых блондинок вроде тебя. Под хит
«Тебя люблю я!».
— Испанцы с итальянцами мне не встречались, – вздохнула Лариса. —
Но мои отношения с кавказскими ухажёрами не заходили дальше
салона автомобиля.
— Теперь понял, почему я часто видел у твоего подъезда
лезгинов и адыгейцев с цветами. Джигит без кинжала и бурки,
но с букетиком в руках — тоскливое зрелище, знаешь ли.
— Кстати, у меня были и тюркоязычные поклонники.
— Если муж азербайджанец, то на кой ляд итальянец?! Извини,
просто в рифму.
— Прекрати. Ты не взрослеешь!
— Утомившись ухаживаниями южан, ты крутила со мной.
Тебе нравилось дразнить меня…
— Брось!
— Чем дольше я ухаживал за тобой, тем быстрее сходился
с другими. Добиваясь тебя год, как маньяк, я дважды чуть
не женился.
— Видишь, всё хорошо у тебя было. Не прибедняйся, ты
всегда нравился девушкам, – сопела Шубина. — Но ты желал
меня, – причмокнула моя собеседница.
— Впрочем, мы отвлеклись, – сказал я со строгостью в
голосе.
— А сегодня ты меня не хочешь…
— Так, о чём ты рассказывала, Дунь?
— Сегодня я тебе не нужна…
— Дуня!
— Все вы мужики такие: только молоденькие девушки вас
интересуют. А настоящие чувства и страсть вспыхивают у
зрелой женщины в душе́ ярче …
— У какой женщины в ду́ше жарче?
— Шутник.
— Ладно, так о чём ты рассказывала?
— О консультации в Морозовке. Да ну тебя… Так вот,
остановилась у окна. А за стеклом — сентябрь, листья тополей
золотятся. Ветер резвится в янтарных кронах. Обалденская
осень…
— Болдинская? Алло! Помехи, Аркадич…
— Обалде́нская, говорю. Красота! – смеётся Дуня. — Слышу:
«Эй, дурочка!» Оглядываюсь и примечаю, что наша консультант
рукой манит меня. «Иди сюда! Куда ушла, дурёха?! Я тебе где
сказала ожидать?». Вижу, врач с заключением в руке ждёт меня
у своего кабинета. Другой рукой держит Марусю — девятилетнюю
мою сиротку.
— Как! С тобой на «ты», да ещё и «дура»?
— Нет! Не дура, а дурочка. Даже так: дудочка. Она вообще
так разговаривает. Фальшиво ласково и, дурашливо гнусавя,
говорит мне с вызывающим состраданием в голосе: «Слушай,
дудочка, давай ребёнку пустыдничка, вадедианочки». А я в
цветастом платочке перед ней стою, одетая в юбку до самых
туфель. Улыбаюсь и наклоняю голову к плечу, теребя
пальцами молитвослов, – верещала мне подруга юности.
— Ты сказала, что она намного моложе тебя. Позволительно
ли так разговаривать?!
— Ещё как, оказывается.
— Ну, осадила ты кобылку? Объяснила ей, что ты — сама
врач, учёный человек, публикующийся в научных журналах,
в прошлом сотрудница одной из университетских кафедр.

В трубке усилилось недовольное сопение.

— Всё это шелуха, милый, – ответила Шубина. — Всё это в
далёком прошлом: и доцент кафедры, и публикации в журналах...
Знаешь, мне дела нет до всех церемоний! Хочется ей, так пусть
дурой и называет. Ведь всё от воспитания зависит. Потом,
повторяю, я человек не гордый, и мне плевать на то, как меня
величают.
— Ты даёшь! – изумился я, — знаю многих из тех, кто в
моменте сбил бы спесь с этой хабалки…
— Ну и пусть! Я — не они. Мне дела нет, – прервала меня на
полуслове Лара. — Интересно другое: на следующей неделе
я снова поеду в Морозовку. К этой же богине-неврологине.
Двух мальчиков-сирот повезу. Думаю одеться монашкой, –
сказала нищая духом и радостно засмеялась.