Учительница

I

Когда я учился в десятом классе, мама мечтала меня пристроить в Институт Международных отношений, найдя в этом союзника в лице нашей классной руководительнице, которая обещала подписать в райкоме на меня рекомендацию (без нее от абитуриента в МГИМО документы не принимали). Чтобы повысить мои шансы на поступление, мама решила найти частного преподавателя, чтобы меня натаскать по английскому языку.
В ходе обсуждения этой проблемы с  Маргаритой Семеновной – сексапильной 36 – летней красавицей, гражданской женой Льва Петровича Татарского – нашего соседа по коммуналке, - выяснилось, что дети ее старых знакомых – супругов Волк - берут уроки английского и французского у очень хорошей преподавательницы; то есть  родители довольны языковыми успехами своих сына и дочери.  Мама попросила Маргариту Семеновну выяснить, согласна ли преподавательница давать уроки и мне. Последняя через супругов Волк получила такое согласие, и вскоре я отправился домой к преподавательнице – Марии Юльевне Вермер.
Ее жилище располагалось в квартале старых двухэтажных домов, некогда  располагавшемся между Тверским бульваром Большой Бронной, - и выходившем на площадь Пушкина (сейчас на месте этого квартала разбит сквер). Попасть к преподавательнице  домой можно было через внутренний двор, беспорядочно застроенный жестяными сарайчиками, фанерными голубятнями, и заваленный мусором.
Открыв наружную дверь, я попал в темный коридор, и постучал в первую дверь направо. Меня встретила полная женщина лет шестидесяти,  блондинка с сильной проседью густых волос, с крупными чертами  «лошадиного» лица, выражавшего волевую натуру, с энергичными мимикой и жестами, с резким и громким «командным» голосом. Переболев в детстве полиомиелитом, она передвигалась с большим трудом, опираясь на одну или две палки.
Мария Юльевна предложила мне сесть, но это было нелегко. Ее каморка имела площадь едва ли больше, чем 2;2 м2; посередине стоял стол, занимавший большую часть комнаты; он был вплотную придвинут к окну, выходившему во внутренний двор. У одной из стен стоял топчан, служивший Марии Юльевне ложем; на нем она сидела за столом. Вторым сидением был стул, стоявший  между столом и книжным шкафом; чтобы на него попасть, нужно было протиснуть через узкую щель между топчаном и столешницей.
Комната была заполнена вещами до предела; все поверхности были заняты домашней утварью; книжный шкаф был забит книгами на всех европейских языках; обращали на себя  внимание комплекты журнала «Интернациональная литература» (1933 – 1943 г.г.) и полное собрание сочинений немецкой писательницы Анны Зегерс, с которой Мария Юльевна была дружна. Свободной оставалась только поверхность стола, за которым Мария Юльевна работала, занимаясь переводами; она владела семью языками – сербско-хорватским (он был родным), русским, английским, французским, немецким, итальянским и испанским.
О своей биографии Мария Юльевна рассказывала мало; родилась в маленьком городке в Австро-Венгрии, училась в Париже, и  там осталась; вступила в Компартию Франции; по идейным соображениям работала на ГПУ; после провала в 30-е годы была переправлена в СССР, и вот с тех пор тут и живет, зарабатывая переводами; и уроками.
Преподавателем Мария Юльевна была великолепным, так как обладала даром внушения, но им не злоупотребляла; вбивала мне в подкорку базовые положения – основы грамматики и словообразования, предоставляя мне свободу в выборе  английской литературы для чтения.
Однажды в букинистическом магазине на улице Качалова я купил книгу малоизвестного английского писателя Уильяма Макфи «Жертвы моря»   (William McFee “Casuals of the Sea”)  на тему морских сражений Первой мировой войны, и принялся за чтение. Так как Марии Юльевне книга была неизвестна, она у меня ее попросила на несколько дней (я брал два урока в неделю), а потом  ее содержание, по мере чтения, мы с ней обсуждали (по-английски, естественно), во всех аспектах, включая социально-политические (сказывались ее левые взгляды). В этом и состоял ее метод – вызвать и поддерживать у ученика собственный интерес к занятиям. При этом она не столько говорила сама, сколько побуждала говорить меня. , предлагая высказаться на любые темы, - лишь бы вызвать у меня интерес.
Важным коньком Марии Юльевны был филологический подход; если ты знаешь происхождение слова, его гораздо проще запомнить и правильно применять.
 Наставления Марии Юльевны не ограничивались лингвистикой; она учила меня правилам жизни.
- Почему ты ленишься думать? Думай! – негодовала она. – настанет момент, когда, подумав, в безвыходной ситуации ты найдешь единственное спасительное решение!
В 1956 году в Москве прошли гастроли  одного из бродвейских театров.
- Ты ходил на оперу Гершвина «Порги и Бесс»? Спросила меня Мария Юльевна.
- Нет, - сказал я – мне это не интересно.
- Как ты можешь считать не интересным то, чего не знаешь! – ведь «Порги и Бесс» основана на африканских блюзах – одном из высших музыкальных достижений человечества! Я наслаждалась этой музыкой и этими танцами! Моя душа помолодела лет на тридцать. А ты лишен даже элементарного любопытства! – сказала она с полупрезрительной гримасой.
Как-то я опоздал ко времени начала занятия на целых десять минут.
- Ты часто опаздываешь – строго сказала Мария Юльевна – это связано с тем, что ты сейчас живешь в слишком хороших условиях, и можешь себе позволить такое разгильдяйство. Меня жизнь навсегда отучила опаздывать. Я была подпольщица, и мне зачастую поручали приходить  на явку в определенное время в определенное место в центре Парижа. Если бы я опоздала, товарищ, с которым я должна была встретиться, мог бы попасть под подозрение шпиков; если бы я пришла раньше назначенного времени, то сама бы засветилась, ожидая; поэтому нужно было приходить  точно в условленное время.
С тех пор прошло много лет, но в согласованное время я всегда являюсь с точностью плюс минус  одна минута.
Когда в связи с началом выпускных экзаменов наши с Марией Юльевной занятия приближались к концу, представился случай оценить их итоговую эффективность.
В юношеской библиотеке имени Некрасова, располагавшейся в Сытинском переулке, в бывшем особняке Сытиных,  должны была состояться ученическая конференция, посвященная изучению английского языка. Мария Юльевна предложила мне выступить на ней с докладом на любую тему.
Я подготовился, и на конференции,  перед аудиторией из примерно сорока человек, лихо выступил на хорошем английском,  высказавшись о преимуществах чтения  неадаптированной литературы при изучении иностранных языков, аргументировав свои выводы  собственным примером.
Как только, закончив выступление, я сел рядом с Марией Юльевной, на сцену поднялся рассерженный мужчина, который мою точку зрения в гневе принялся мой опровергать:
Reading unadapted literature is poisoning  (Читать неадаптированную литературу все равно, что принимать яд)   - завершил он свою речь.
Пряча улыбку, Мария Юльевна прошептала мне:
- От товарища Никитина другой реакции ожидать было трудно; - ведь он как раз и занимается адаптацией литературных произведений.
После окончания конференции мы пошли с Марией Юльевной к ней домой (до нее дойти было два шага). Судя по ее хорошему настроению, я выступил неплохо; чтобы отметить это событие, Марья Юльевна приготовила чай с тортом; она довольно улыбалась, и даже похорошела.
Тут мне вспоминается шуточка нашей соседки Маргариты Семеновны:
- Чем они там занимаются в этой  комнатушке, где вдвоем можно поместиться, лишь сев друг другу на колени?
Но говорила она это зря; Мария Юльевна по отношению ко мне никаких поползновений не делала; я их не делал тоже.

После сдачи выпускных экзаменов я подал документы не в МГИМО, а на Физфак МГУ,  где язык – предмет не профильный, однако все же студентов с хорошим знанием английского  объединили в одну группу, и я попал в самую элиту курса, что приятно.
Хорошая закваска, заложенная в меня Марией Юльевной, сказалась в том, что впоследствии я не расставался с английским, и это очень обогатило мою жизнь. Кроме того, одного иностранного языка стало мало, и я познакомился с французским, немецким и итальянским (в этом тоже Мария Юльевна стала для меня примером).

II

Шел новый эон моей жизни. Мы с женой – Наташей – отдыхали на Рижском взморье в Кемери, сняв комнату на втором этаже старого деревянного дома, стоявшего  на тихой окраине этого заросшего лесом городка. Кроме нас в нем жила только хозяйка – симпатичная интеллигентная старушка. Достопримечательностей в Кемери было немного, поэтому в те дни, когда  не уезжали в Ригу, мы совершали пешую прогулку  в поселок Яункемери, находившийся в пяти километрах к северу, где широкая полоса песчаного белого пляжа полого уходила  под воду  прохладного мелкого моря.
Дорога представляла собой асфальтированное шоссе, проложенное через обширный смешанный лес. От него по обе стороны отходили хорошо ухоженные пешеходные тропинки. Если, например, тропинка пересекала заболоченное место, на ней был уложен деревянный настил, позволявший не промочить обуви. Вдоль тропинки тут и там были сооружены скамейки для отдыха. Большая часть этих лесных дорожек приводили к лесным озерам, - необыкновенно живописным.
Огромным достоинством Кемери являлась его малолюдность, столь выгодно его отличавшая от суматошных Дубулты и Майори. За полтора часа пути до Яункемери случалось не повстречать ни души; безлюдно, как правило,  было и на берегу; лишь на большом отдалении можно было заметить силуэт рыбака на  лодке. Над всей местностью царил величавый покой: самые лучшие условия для отдыха Наташи, пребывавшей на пятом месяце.
Но однажды в  эту идиллию ворвался оглушительный диссонанс: обогнав нас с Наташей, на въезде в Яункемери остановился автобус, из которого, галдя,  на обочину шоссе посыпались многочисленные отдыхающие. Самый громкий голос показался мне знакомым; присмотревшись, я узнал Марию Юльевну, неуклюже вылезавшую из автобуса, грузно опираясь на палку. Поскольку этот процесс занимал все ее внимание, она меня не заметила.
Здесь в моей памяти вспыхнуло наставление, некогда сделанное маме нашей соседкой Маргаритой Семеновной:
- Будьте осторожны с Марией Юльевной! Она отличается просто феноменальным нахальством. Однажды Боря и Лиля (супруги Волк) пригласили ее к себе на дачу; ей там понравилось, и она не захотела уезжать, оставшись там на целый месяц. Дача у них маленькая, и, чтобы разместить Марию Юльевну, Боре пришлось переместиться на чердак, куда он влезал по приставной лестнице под сочувственные комментарии гостьи: «Борис Григорьевич  - толстячок; лазить ему нелегко!»
И тут я с ужасом представил, как Мария Юльевна с треском внедряется в нашу с Наташей пасторальную жизнь, и мне сделалось не по себе. Пока я не узнан, нужно было поспешно бежать. Ничего не объясняя опешившей Наташе, свернув с шоссе, я ее повлек в узкий проулок между двумя домами, и дальше -  огородами, огородами, мы ушли как можно дальше от компании отдыхающих, прибывшей на автобусе.
Так прошла моя последняя встреча с Марией Юльевной, и вспоминать о том, как я себя в ней повел, неприятно. Я себя успокаиваю тем, что Мария Юльевна меня не узнала; ну, а если узнала?
                Март 2024 г.