Пустой город

Часть 1
Пролог
Однажды июньским днём вместе с потоком других пассажиров из метро вышел человек плотного телосложения и остановился на самом солнцепёке. Было ему на вид лет тридцать с лишним, одет он был в светлую рубашку с короткими рукавами, в светлые бриджи с набитыми чем-то карманами, а на ногах имел светлые же сандалии с вытесненным на них интернет-адресом производителя. В руке человек держал чёрный портфель с починенной ручкой и оббитыми обо что-то углами. Также на портфеле можно было заметить затёртые следы жёлтой и зелёной краски – следствие установки его на свежеокрашенные поверхности.
Человек рассеяно посмотрел в одну сторону, в другую, а потом взгляд его остановился на большой вертикальной вывеске "Банк", что висела на торце ближайшей многоэтажки. С полминуты он задумчиво рассматривал эту надпись, а потом решительно зашагал к ней по тропинке, протоптанной через газон. На первом этаже он вошёл в отделение банка, некоторое время человека не было видно, а потом он вышел обратно, рассматривая чек банкомата. Сунул чек в карман и неторопливо двинулся вглубь заросшего зеленью жилого квартала.
Войдя в подъезд одной из хрущёвок, человек поднялся в квартиру на третьем этаже, скинул сандалии, ступая босиком, дошёл до холодильника и добыл оттуда большое зелёное яблоко. Потом он уселся за стол и откусывая от яблока, принялся листать какую-то толстую разлинованную тетрадь. Достал калкулятор, посчитал на нём что-то, вздохнул и лёг на диван, продолжая жевать яблоко и разглядывая потолок.
Глава 1
Размышлять мне было о чём — денег оставалось всего ничего. А было их столько потому, что мало оставалось клиентов, добытых с немалым трудом при введении несколько лет назад обязательного страхования. Я развил тогда не свойственную мне активность: напечатал в типографии объявления и ходил по ночам, рассовывая их под «дворники» автомобилей. Таким путём и удалось обрести три сотни клиентов, обеспечив на первые годы относительно безбедное существование.
Однако почти сразу клинты начали понемногу «утекать». Происходило это разным путём: кого-то подловил ошивающийся на подступах к пункту техосмотра бродячий страховой агент, кто-то купил новую машину с уже готовой страховкой, а некоторых клиентов украли мои же собственные коллеги из других отделов – просто позвонили заранее и предложили заключить договор. Уже в прошлом году некоторые месяцы в смысле доходов оказались почти пустыми, а в этом — надвинулся уже призрак настоящей катастрофы. До поры, до времени я перемогался, надеясь, что как-то наберу новых людей. Но чуда не случилось – продавец из меня, откровенно говоря, фиговый. Прежних-то клиентов удалось набрать в минуты всеобщей растерянности, когда все до последнего надеялись, что это самое страхование не введут. А когда всё-таки ввели, то народ опешил и шёл в первую попавшуюся страховую контору, в том числе и по моим объявлениям.
Так было вначале. А в следующие годы народ пришёл в себя, избаловался избытком предложения, и вместо горячей благодарности агенту клиенты теперь сами нередко пытались требовать себе разные скидки и бонусы, угрожая уйти в другую компанию. И уходили. Я, конечно, не сдавался, снова раскидывал объявления, но полтора человека найденных клиентов не могли изменить печальную картину — жить мне скоро будет не на что. Вставал вопрос о смене рода деятельности — уже не первый в моей жизни.
Менять работу у меня желания совсем не было. Страховой агент – существо, прежде всего, вольное: хочешь – работай, а не хочешь – не работай. Злой менеджер не будет спрашивать: "почему не на работе?", и начальник не пригрозит увольнением. Наоборот, за страховых агентов в компаниях держатся, ибо народ они нужный, дефицитный и приносящий конторе основную прибыль. Я, впрочем, к такой элите не принадлежал. Дворцов и пароходов из моих клиентов никто не страховал, и начальство так уж сильно мной не дорожило. Но всё равно: с вольной жизнью прошедших лет прощаться ой как не хотелось. С деньгами, однако, становилось совсем худо.
В общем, на следующий день я отправился на биржу труда. Располагалась она минутах в двадцати ходьбы, что оказалось весьма кстати — в нынешнем положении тратить деньги на проезд было совсем не с руки. Народу на бирже хватало. Большинство сидело вдоль стеночки на потёртых офисных стульях, дожидаясь приёма и переговариваясь с соседями об увольнении, стаже, пособии и прочих насущных вещах. А ещё несколько человек стояли в небольшой очереди к трём терминалам в углу. В хвост этой очереди пристроился и я, решив, что на приём к специалисту попасть всегда успею. Да и не светило там ничего особо радостного в связи с моим последним занятием и вечной работой по договору.
Стоящие у терминалов тыкали пальцами в экраны, читали, хмурились. Никто не улыбался. Наконец, человек передо мной, вздохнул и отошёл от терминала. Я встал к необычайно захватанному грязными пальцами сенсорному экрану и принялся за поиски.
Как и следовало ожидать, какой-то выдающейся сокровищницей терминал не был. Так, кто тут у нас... Агенты... По недвижимости... Я вспомнил тесный зал, шестьдесят человек за компьютерами, одновременно бормочущих в телефонные трубки. Да, такой эпизод в моей жизни уже был.
По страхованию... Ну, тут объяснять не надо...
Общественные работы... В сознании всплыла новая картинка: несколько мужиков в телогрейках скалывают лёд во дворе какого-то института, а потом в бетонном закутке в подвале пьют водку. Туда я, кстати, как раз от биржи труда попал.
Так, обучение... Это чему, например? Вообще, что у меня может хорошо получаться?
В ухо выразительно задышали – стоящие сзади давали понять, что неплохо бы освободить место. Я отошёл от терминала, уселся на свободный стул у стенки и принялся осмысливать ситуацию.
Между прочим, думал я, до сих пор неизвестно, к чему я склонен с точки зрения науки профессиональной ориентации! Помнится, в девятом классе гоняли нас проходить тесты какие-то на этот счёт... Но даже не помню, чего получилось тогда... Вот что значит не выбрать изначально верную дорогу! Ведь вечно меня заносит на какие-то случайные работы, которые толком не получаются, а где-то, может быть, таится место, где бы я просто блистал! Нет, действительно, раз уж приходится менять занятие, то хоть в этот раз следует подойти к процессу серьёзно! Ходу-ка отседова! В Интернет, к тестам по профориентации! Аккуратно закрыв тяжёлую дверь, я спустился по ступеньками и свернул во двор, стараясь держать направление на юго-восток.
С обратной стороны дома росли здоровенные груши, помнившие, наверно, ещё товарища Сталина. Посажены они были ещё в те времена, когда эти места были пригородным посёлком, а на месте нынешних «хрущёвок» располагались огороды и дачи.
Двигаясь под сенью древ, я радовался, что не веду тоскливый разговор с инспектором, что идёт лишь первый месяц лета, а значит, ещё долго будет тепло. Я люблю лето. В Москве тогда становится меньше народу, замедляется темп жизни, и наша окраина становится похожей на южные российские города, в которых мне тоже пришлось жить. Да, лето было замечательным. Казалось, все разъехались по отпускам, навстречу попадались лишь редкие прохожие, по улицам шелестели шинами немногочисленные машины. Я бродил в этой залитой солнцем московской сиесте, принюхивался к запахам, и в мозгу моём всплывали картины далёкого детства: вот мне пять или шесть лет, и вот именно в такое время я брожу внутри огороженной территории детского сада среди сочащихся смолой стволов старых вишен.
И Москву я тоже люблю. Понял я это несколько лет назад, живя в том самом городе на юге. Казалось бы, и народ там добрее, и жизнь не такая суматошная... А вот, оказывается, не хватало чего-то! Даже не знаю, чего: то ли бесконечных зданий, растянувшихся на десятки клометров, то ли пятнадцати миллионов человек вокруг, бегущих куда-то... В общем, когда я потом вернулся и вылез из поезда на раскалённый перон Павелецкого вокзала, то понял: вот оно, счастье!
С такими мыслями я дошагал до дому и, поднимаясь по лестнице, отметил, что стены ещё не сильно нагрелись от жары, а значит, можно будет обойтись без вентилятора.
Вентилятор у меня заслуженный. Я купил его несколько лет назад в качестве неликвида безо всякой гарантии и не рассчитывал, что он продержится так долго. Но он таки прожил, утеряв при этом, правда, способность поворачиваться вокруг вертикальной оси и работать на минимальной скорости. Так что, теперь в жару могучий поток тёплого воздуха обычно бил куда-то в область шеи, и в прошлые годы это нередко приводило к простуде и вызывало у окружающих вопросы, чего это я чихаю при окружающей температуре в 32 градуса?
Итак, не включая опасный вентилятор, я влез в Интернет, намереваясь узнать о себе всю правду. Надо сказать, интерактивных тестов, тестов-программ, а то и просто отсканированных с книжных листов вопросников действительно оказалось в сети масса. Я жал экранные кнопки, распаковывал подозрительные архивы, желавшие получить за это деньги, и пытался установить удивительные программы, которые чрезвычайно не нравились антивирусу. Тесты в ответ мигали яркими цветами, показывали рекламу, норовили «зависнуть» на моём старом компьютере и лишь самые древние, отсканированные с каких-то книг плохой полиграфии варианты недвижно белели с монитора.
Я узнал о себе кучу приятных вещей: тесты обнаружили трезвый взгляд на мир, рациональное обращение с деньгами, немалую тактичность и умение взаимодействовать с людьми. Также тесты советовали держаться подальше от точных наук и работы, требующей аналитических способностей. В конце тесты выдавая целый целый список подходящих профессий, которые мне, однако, не нравились.
Тогда я набросился на старый, ещё советский опросник профессиональных предпочтений, который какие-то добрые люди перевели в интерактивный режим и разместили у себя на сайте. После ответов по принципу "да-нет" на десятки иногда довольно необычных вопросов, на экране возник странный график с двумя горбами, как у верблюда. Горб поменьше означал выявленные способности по обращению с техникой, а горб побольше – ещё большие способности по взаимодействию с людьми.
Я задумался. С моим педагогическо-историческим дипломом соваться в технику было не с руки. Естественная мысль – идти учителем в школу. Но школьную атмосферу я сильно не люблю ещё с того времени, как сам учился... Что они там ещё рекомендуют?
Социальный работник? Ужас-ужас, тем более, что за такую зарплату...
Центр социального обслуживания... Издеваются, что ли?
Центр помощи семье и детям... А что? Работа, небось, индивидуального подхода требует, диплом годится. Правда, копейки платят, наверное... Ну, мне к копейкам не привыкать.
Тьма, окутавшее грядущее, рассеялась. Теперь надо составить план действий. А, чего там думать – обходить надо эти конторы, начиная с местных. Завтра с утра и пойду.
Глава 2
Ближайший “центр помощи” располагался в шести автобусных остановках у железной дороги.
Транспорт в Москве не дёшев, и ради экономии я опять решил идти пешком. Вообще говоря, ходить летом по московским окраинам – одно удовольствие. Речь не идёт, конечно, о новых районах, застроенных стандартными сериями многоэтажек, не успевших зарасти деревьями и приобрести индивидуальность. Нет, мне близка застройка шестидесятых-семидесятых годов, с тенистыми дворами между пятиэтажками, могучие “сталинские” дома, рассчитанные, как говорят, на несколько веков эксплуатации, и остатки некогда многочисленных кварталов в три-четыре этажа, построенные после войны пленными немцами. В этих-то местах и располагалась в неприметном подвальчике местное отделение центра помощи.
Приняли меня там без особой радости. Усталая женщина, выйдя к стойке охраны, сообщила, что штат набран, а если кто и нужен, то только с опытом работы. Таким образом, перспектива устроиться на работу рядом с домом подувяла. Что ж, попробуем следующего кандидата в работодатели. Тут уж пришлось потратиться на троллейбус – шагать туда было далековато.
Траты, впрочем, оказались напрасными: директор Центра отсутствовала, да и вообще – мужчин там почему-то совсем не брали.
Следующий кандидат – Центр помощи на Кожуховской - оказался окружён целой сливовой рощей с кислющими незрелыми плодами. Увы! Там тоже нуждались лишь в социальных психологах с солидным опытом работы.
Ну а последний адрес на этот день, запланированный как резервный – Центр помощи в Южном порту – оказался безо всякого объяснения заперт на большой висячий замок.
Этот замок, местами даже заржавленный, погрузил меня в печаль. Стало понятно, что затея так просто не осуществится. Казалось бы, чего там? Зарплата маленькая, приходи, да работай на энтузиазме. Ан нет: куда ни сунусь – везде штат набран. Впрочем, встречались и учреждения совсем странные. Войдёшь в такое – тишина, никого нет. Лишь тихо гудят люминесцентные лампы. Ходишь, бродишь, толкаешься в двери – пусто. Наконец, найдёшь какую-нибудь сонную личность.
– Здравствуйте, – скажешь, – А с директором вашим можно поговорить?
– Не будет её сегодня, – отвечает сонная личность.
– А когда её увидеть можно?
– Завтра до двенадцати позвоните.
А на завтра – такая же история.
И вот, путешествуя подобным манером по учреждениям, добрался я, наконец, до Киевской. Вход в местный Центр помощи находился в торце многоэтажного дома, под выкрашенным синей краской железным козырьком. За дверью обнаружилась охранница в чёрной форме, а также деревянная лавка, на которой нетерпеливо ёрзали двое подростков с неблагополучными лицами.
Охранница позвонила кому-то по телефону и велела ждать. Я уселся рядом с подростками. Вскоре к лавочке вышел высокий, доброго видя дядя и объявил:
– На пожарный кружок есть кто?
Подростки слабо подали голос в том смысле, что они, мол.
– Хорошо, – одобрил дядя, – Сейчас оденусь и поедем.
Минут через пять он их забрал, и я остался на лавочке один. Охранница смотрела на дверь без особых эмоций, заговаривать с ней не тянуло.
Напротив лавочки располагался стенд с образцами каких-то бумаг. Со скуки я встал и принялся их изучать. Оказалось, эти документы необходимые для получения бесплатного продуктового набора. Ишь, сколько бумаг, оказывается, собрать нужно!
В ближайшем коридоре послышались энергичные шаги, и к столу охранницы вышла женщина лет сорока с чем-то.
– Кто меня спрашивал?
Я понял, что это и есть директор, и поднялся:
– Это я вас спрашивал. Здравствуйте. У вас вакансий свободных нет? У меня педдиплом. Красный.
Женщина призадумалась, а потом решительно сказала:
– Мне нужен социальный педагог. Пойдёмте.
В кабинете мы разговорились. Ничего тётка оказалась. Когда-то занималась бизнесом, а после кризиса девяносто восьмого года разорилась и подалась в госструктуру. Расспросила про моё житьё-бытьё, покритиковала старый диплом и согласилась взять по минимальной ставке. Я поинтересовался, сколько это будет, узнал – и расстроился. Так и есть, копейки. Ладно, сам хотел.
Получив согласие, директриса отправила меня за три двери по коридору оформляться. Местный отдел кадров представлял собой маленькую комнатку, в которую засунули два стола с компьютерами, несколько металлических шкафов, стеллажи, уставленные папками, воткнули принтер. И между всем этим как-то разместились ещё две тётки.
– Вам чего? – спросила та, что помоложе, с крепкой фигурой, стальным взглядом и голосом, вызывающим желание вытянуться по стойке “смирно”, прямо отвечая на заданные вопросы. На моё несчастье, это и была кадровичка.
Жизненный опыт показывает, что я плохо переношу людей со стальным характером, взглядом и голосом. Действительно, мы немедля схватились насчёт отсутствующей медсправки и неизвестно где находящегося военного билета. Конфликт пришлось разрешать в директорском кабинете, где мне дали втык за пофигистское отношение к бумагам, и отправили в кабинет №8 знакомиться с будущими коллегами.
Как выяснилось, кабинет №8 так просто не найти. Контора обладала затейливой планировкой.
Поворот... Ещё поворот... Снова поворот у большого ксерокса. Какие-то люди сидели за рабочими столами и пили чай. Это, что ли, коллеги?
– Простите, это восьмой кабинет?
– Пятнадцатый.
Так, сконцентрируемся на описании пути. Значит, проходим между этих двух сейфов, поворачиваем за угол и ... чуть не влетаем раскрытый настежь большой холодильник. Пожилая женщина достаёт что-то с нижней полки.
– Ой, осторожно, нельзя же так!
– Простите, а восьмой кабинет где? Там? Спасибо!
За холодильником наконец оказалась заветная дверь с цифрой “восемь”. Я подумал, какое лицо сделать для первой встрече с сослуживцами, ничего не придумал и вошёл с каким есть.
Внутри оказалась комната размером, этак, метра четыре на пять. В комнате насчитывалось шесть столов, у окна стоял не первой молодости компьютер, у противоположной стены — точно такие же стеллажи с папками, как и в отделе кадров.
Четыре стола были заняты. За двумя из них что-то неторопливо писали пожилые тёти, ещё за одним перебирала какие-то карточки совсем молодая девушка в очках, а за последним – горбился седой дядя. Он коротко глянул на меня, ничего не сказал и перешёл к компьютеру.
Я поздоровался и сообщил, что я только что принят на работу. Народ особого энтузиазма не выразил.
– Садитесь туда, – хмуро сказала толстая тётка напротив и ткнула пальцем в свободный стол.
Я сел. Некоторое время было тихо, а затем толстая тётка произнесла:
– Ольга Степановна, окно приоткройте – дышать нечем.
– С утра открыто, – сухо ответила Ольга Степановна, сидевшая как раз у этого окна.
Толстая тётка принялась обмахиваться папкой формата А4.
– Душно невыносимо, – сообщила она окружающим, – прямо давит. Ольга Степановна, немного пошире можно?
– Нельзя, – ответила Ольга Степановна, – я что, из-за вас на сквозняке простужаться должна?
Дальше разыгрался скандальчик, по результатам которого окно было приоткрыто ещё на пару сантиметров. После инцидента наступила тишина. Ольга Степановна с абсолютно непроницаемы лицом заполняла какие-то бумаги, решительно скрипя ручкой. Толстая тётка страдальчески обмахивалась папкой. Пожилой дядя в прениях не участвовал и как ни в чём не бывало набивал текст. Девушка испуганно переводила глаза с толстой тётки на Ольгу Степановну.
Я выждал, пока волнения улягутся и поинтересовался сразу у всех:
– А мне чего делать?
Народ безмолствовал.
– Соню Александровну ждите, она после обеда должна быть, – отозвалась наконец от окна Ольга Степановна.
Я тяжко вздохнул, достал книжку и принялся ждать.
Соня Александровна действительно появилась после обеда. К этому времени я уже прознал, что она является моим непосредственным начальством. Не могу сказать, что обретение нового подчинённого её сильно обрадовало. Я бы даже сказал, что она расстроилась.
– Чем бы мне занять вас?
Соня Александровна в некотором отчаянии оглянулась на стеллажи позади себя и внезапно ухватила кипу желтоватой бумаги.
– Вот, карточки разберите, а то всё не получается никак!
Живая работа с людьми оборачивалась неожиданной стороной. Я сортировал карточки по фамилии, выданному набору продуктов и прочему и говорил себе, что тяжело в учении – легко в бою. Ближе к шести коллеги стали собираться домой. Меня тоже отпустили, и в не сильно радостном настроении я зашагал к метро. Вечерний «час пик», сейчас ещё вагоны штурмом брать придётся.
Как бы не так!. Вместо неудержимо врывающегося в вагоны потока пасажиров, неторопливо зашли-то всего человек десять; встали кто у двери, кто – держась за поручень, кто-то, кажется, даже сумел сесть.
Утром на работу я тоже ехал пусть и не сидя, но и без особой давки, притом что обычно в это время и в вагон-то можно не влезть. Чудеса просто!
В Центре помощи поделился этой новостью с сотрудниками. Они вяло удивились и сообщили, что сами как раз брали вагоны штурмом. Потом тема переместилась на то, как хорошо работать рядом с домом, и увяла.
Я снова разбирал карточки, а отупев – откровенно читал книжку. Однако, подвела бдительность – к середине дня объявилась Соня Александровна и укоризненно закудахтала насчёт медленной работы. Пожилой Игорь Иванович — это он тогда не влезал в скандал и набирал текст, – шёпотом сказал мне:
– Тут и у стен глаза есть!
На следующий день ненавистные карточки закончились. Соня снова впала в тоскливую задумчивость, чем бы меня занять. Не придумала, и потихоньку отпустила домой. Я шёл к метро, крутя головой по сторонам: несомненно, даже для летней поры и людей, и машин на улицах стало гораздо меньше.
Глава 3
Заявившись на работу следующим утром, я неожиданно застал непосредственное начальство на месте. Соня Александровна, имея всё тот же плаксивый вид и отдуваясь, выложила на стол здоровенную стопку конвертов с надписанными адресами и сообщила, что это надо разнести по детским садам.
Откровенно говоря, меня эта курьерская работа обрадовала чрезвычайно. Всю душу вытягивало сидение без мало-мальски стоящего дела в дурацкой комнатке, набитой раздражёнными тётками. А тут воздух свободы сразу запьянил. Появилась перспектива покинуть родное учреждение не меньше, чем на три дня!
На радостях я сбегал к Москве-реке, где постоял на гранитной набережной, овеваемый этим самым ветром свободы, а затем двинул по адресам.
В прежние времена я особо не приглядывался к детским садам. То есть, конечно, видел, что они разные по архитектуре, но и только. А вот теперь стал замечать и другие отличия.
Встречались среди этих детских садов учереждения явно богатые, с новым большим зданием, массой видеокамер, обширной территорией, окружённой высоченным непрозрачным забором. Другие были маленькие и бедные, занимавшие часть первого этажа жилого дома. А в качестве территории для прогулок у них кусок двора, обнесённый не больно-то солидным решётчатым заборчиком. За ним пара веранд, песочница, несколько железных же сварных лесенок для лазанья. Даже домофона нет, лишь дверной звонок.
Принимали меня по-разному. На телевидении шла перманентная кампания против педофилов, так что детсадовский персонал держал ухо востро. Где-то удалось передать письмо через охранника, где-то – лично в руки заведующей, а в одном месте я вручил письмо воспитательнице, стоящей на подоконнике первого этажа и отмывающей окно.
Впрочем, были и другие детские сады. Зайдёшь в такой – на складном стуле сидит воспитательница, будто не от мира сего и думает какую-то думу. В песочнице возятся несколько тихих детей: сосредоточенно копают совками, нет обычного в таких случаях шума и гама. Или выйдет охранник с таким видом, словно я его только что разбудил и что он сейчас пойдёт снова досыпать.
Наконец, попадалось много и просто закрытых учереждений с наглухо запертыми дверями и отсутствием какой-либо реакции на длительное нажатие кнопки звонка. Сначала я думал, что попадаю в тихий час или что в детских садах летний ремонт, но после пятого такого случая лишь диву давался.
Несмотря на все эти странности, душа пела: вместо унылого сидения с дурацкими бумажками я покорял пространство, видел новые места и общался с новыми людьми. Убийственные будни наконец снова обрели краски. В конторе я появлялся лишь в конце рабочего дня, брал новую партию конвертов и отдавал Соне неразнесённые.
Соня удивлялась, лицо её приобретало озабоченное выражение.
– Что ж такое с ними? – бормотала она.
Полдень третьего дня с начала обхода застал меня во дворе “сталинского” дома. Я сидел на лавочке у фонтана и раздумывал, не сунуть ли в воду усталые ноги. Фонтан состоял из трёх бетонных чаш одна над другой и походил на подставку для фруктов. Из верхней чаши вода переливалась в среднюю, побольше размером, а оттуда падала в нижнюю, которая напоминала уже небольшой бассейн.
Кажется, в советском детстве иногда встречались похожие дворовые фонтаны. Но те были сухие, не функционировали уже годами. А этот не то сохранился в рабочем состоянии с тридцатых годов, не то был отстроен заново. Как бы то ни было, я решил, что такой вот фонтан местного значения – здорово.
Помимо меня, во дворе не замечалось ни одного человека. Лишь пара голубей пила воду с краю верхней чаши. Метрах в ста за ними виднелось пустое пространство, обнесённое сетчатым забором. И именно на этом месте карта указывала очередной детский сад. Я встал и подошёл к забору, ибо на нём имелось некое объявление.
“Уважаемые собаководы! – гласил затянутый в плёнку лист бумаги. – Не выпускайте своих питомцев на площадку – рассыпан крысиный яд!”
На земле действительно виднелись белые и розовые гранулы. Детский сад, похоже, пал в неравной борьбе с крысами.
Теперь у меня оставался только один непосещённый адрес. Это означало, что эра свободы заканчивается, и завтра снова придётся заниматься тупой работой бок о бок с раздражёнными педагогами. Б-р-р-р! Век бы просидел у этого фонтана в тенистом дворе! Я в очередной раз вздохнул и вышел через подворотню на хорошо нагретую июльским солнцем улицу.
Этот последний детский сад находился через две троллейбусные остановки на первом этаже ещё одного “сталинского” дома с выходом во двор. Я подошёл к огороженной решётчатым забором прогулочной площадке и намётанным глазом узрел непорядок. На тропинках буйно разросся подорожник, повсюду виднелась некошеная трава, а деревянные полы веранд покрывала нанесённая ветром пыль. Совсем не так выглядит местность, регулярно подвергающаяся набегам оравы детей!
Я подошёл к главному входу и нажал на домофоне кнопку вызова охраны. Никого результата. Кнопки вызова первой, второй, третий групп... Все оставшиеся кнопки... Тоже самое – никто не отзывался. Детский сад оказался необитаем.
Вот и ещё одно неработающее учреждение. Что-то слишком много в это лето закрытых контор наблюдается. Я попытался придумать этому рациональное объяснение, ничего не придумал и поплёлся обратно на каторгу.
На каторге я первым делом нарвался на директрису, которая стояла у стола охранницы Ольги и просматривала какие-то бумаги. Директриса строго глянула поверх них и сказала:
– Обед уже час назад кончился!
– Я уже три дня без обеда, – огрызнулся я, забывая про субординацию.
– И где же вы тогда ходите? – поинтересовалась директриса, продолжая глядеть поверх бумаг.
– Приглашения разношу. По детским садам.
– Какие приглашения?
Я вытащил пачку невостребованных адресов, протянув один директрисе. Она прочитала надпись на лицевой стороне, перевернула конверт и кивнула на остальные:
– А с этими что?
– Отдавать некуда. Куча детских садов не работает.
– Куча – это сколько?
– Треть, наверное. Или даже больше.
– Тре-е-ть? - на лице у директрисы образовалось то же недоверчивое выражение, что я уже видел у Сони, – секунд десять она думала, а потом сказала:
– Скажите Соне Александровне, чтобы она зашла ко мне.
Я отправился за Соней. Все наши были на месте и молча работали. Опять, что ли, конфликт произошёл?
– Соня Александровна, вас Светлана Анатольевна просят.
Соня тревожно посмотрела на меня и торопливо пыхтя, вышла. Все почему-то молчали и упорно занимались своим делом.
Снова появилась Соня. Она вытащила какие-то кипы бумаг – я успел заметить – те самые не отданные конверты – и снова вышла.
На душе заскребли кошки – затевалось что-то нехорошее. Соня появилась в третий раз и остановилась в дверях.
– Михаил... К Светлане Анатольевне...
Отдуваясь, она шла впереди, а я за ней. Мы вошли к директрисе. Помимо самой директрисы, в кабинете присутствовала и кадровичка.
– Вам, Михаил Михайлович, - начала директриса, – было поручено распространить по детским садам письма...
Далее она сообщила, что им показался странным такой процент неработающих детских садов, поэтому Валентина Сергеевна взяла телефон, позвонила туда...
– И мы взяли вас на работу вовсе не для того, чтобы вы за государственный счёт устраивали свои собственные дела!
– Я вас уверяю: они не работали, – ответил я.
– Валентина Сергеевна, наберите ещё раз, пожалуйста, – спокойно сказала директриса.
Кадровичка, до этого пялившаяся в упор, подняла телефонную трубку и принялась нажимать на кнопки. Повисла зловещая тишина. Я взглянул на Соню: та, наоборот, смотрела куда-то под ноги, ерзала, оглядывала стены по бокам – в общем, похоже, чувствовала себя в этой инквизиции не в своей тарелке.
Между тем, кадровичка внезапно заулыбалась и заговорила необычайно добрым голосом:
– Елена Петровна, это Лялина опять. Вот, наш товарищ опять утверждает, что закрыты вы!
В трубке что-то ответили.
– Да, со двора звонил!
В трубке снова что-то ответили.
– С управы звонили? Ну, привет!
Кадровичка положила трубку и торжествующе взглянула на меня. В её глазах виднелась чистая и незамутнённая радость от действа вывода тунеядца на чистую воду. Потом вдруг она спохватилась и вернула обычную злобную морду.
В общем, троица инкриминировала мне злостный прогул, совмещённый с саботажем своих обязанностей. Директриса толкала речь о том, что я могу вылететь из этого рая так же легко, как и попал сюда.
Мне ужасно захотелось написать заявление и вылететь немедленно, потому как давно уж стало ясно: работа в Центре помощи семье и детям не есть моё жизненное призвание. Но искать новое место среди загадочно неработающих учреждений, да полускрытой толпы... Нет, хоть первую зарплату с них получить, а то элементарно жрать скоро нечего станет...
– ... справку принесёте?
– А?
Оказывается, директриса закончила вставлять фитиль и теперь о чём-то спрашивала ещё. Снова повисла пауза. Теперь на меня в упор смотрели уже две злые морды.
– У вас со слухом всё в порядке? Я спрашиваю, вы медкомиссию прошли? Вы у нас уже месяц на птичьих правах!
– Нет, не прошёл. Специалисты в поликлинике только днём принимают. А днём я у вас работаю.
– Работаете! - саркастически воскликнула директриса. – Надо совмещать! У Сони Александровны отпроситесь.
На сём экзекуция закончилась, и меня отпустили замаливать грехи. Я договорился с Соней, что завтра приду после двух, досидел до конца рабочего дня и отправился домой.
Утром следующего дня, заведя два будильника, чтобы не проспать, я приволокся к открытию поликлиники, рассчитывая на очередь из старушек. Счас! В пустынном вестибюле у окошка регистратуры маячила одна-единственная старушка! Тем не менее, журналы записи к специалистам оказались заполненными на две недели вперёд. Я взял талончик и поднялся на четвёртый этаж к терапевту, где случилось очередное загадочное происшествие.
Как и внизу, у кабинета никого не было. Забыв постучаться, я открыл дверь и увидел сидящую за столом толстую врачиху.
– Дверь закрой! Приём идёт! – сходу гаркнула она.
Меня вынесло в коридор, где по-прежнему не было никого и стояла тишина. Вторую попытку я предпринял минут через десять. Врачиха метнула полный ненависти взгляд и снова заорала:
– Приём идёт! В очередь, талон на стол!
В кабинете, помимо неё, была лишь медсестра. Но я и виду не подал, что что-то не так, положил талон на стол и вышел в коридор. Там снова принялся обдумывать ситуацию.
Получалось, что вокруг имеется куча невидимого народа, которого я в упор не вижу, а воспринимать могу лишь косвенно — по реакции врачихи, например, или, допустим, коллег в Центре помощи семье. Быть такого не могло, а значит, требовало визита совсем к другому врачу — психиатру. Вот только сдвинутым по фазе я себя не чувствовал совершенно. Голова соображала не хуже, чем обычно, органы чувств вроде бы тоже функционировали нормально. Чтобы проверить их, я встал и уже предубеждённым взглядом оглядел окружающую действительность. Вот, в двух с половиной метрах – стена. Хорошая стена, железобетонная. На метр от пола покрыта лакированными панелями из прессованных опилок, выше – покрашена белой краской. Что ещё? Ага, пальма у окна – кажется, юккой называется. Та-а-к, у неё длинные острые листья, высохшие на конце. Наверное, колючие... Да, колятся.
– Растение не трогайте, пожалуйста! – раздался за спиной пронзительный женский голос.
Это была медсестра. Оказывается, занятый проверкой чувственных ощущений, я чуть не прохлопал вызов.
В кабинете, как будто и не было двух инцидентов со вторжением, врачиха скучным голосом произнесла стандартную фразу:
– На что жалуетесь?
– Ни на что. Мне медкомиссию нужно пройти для работы.
Врачиха вдруг оживилась. Голосом весёлым и добрым, чуть ли не подмигивая, как старому знакомому, она сказала:
– Ну, это ты долго ходить будешь!
Я сразу заподозрил, что сейчас начнут тянуть деньги. Врачиха пожаловалась на смешную зарплату и адскую загруженность. Я согласился, что да, тяжко, наверное. Потом разговор зашёл о современной школе. Пришлось признать, что да — школы ни чета прежним. А потом врачиха вздохнула, черкнула что-то на листке и скомандовала:
– Быстро, ноги в руки и на флюорографию! Даю тебе направление на одиннадцать часов, скажешь, что опоздал.
Должно быть, следовало понимать это так, что направление это обломилось по большой дружбе. Наверное, с точки зрения малооплачиваемых врачей-бюджетников я проявил свинскую неблагодарность – просто сказал “спасибо” и рванул из кабинета.
На месте, впрочем, выяснилось, что благодеяние было не ахти каким щедрым – в очереди сидело всего два человека: мужик лет сорока и девушка вдвое моложе.
Обычно в казённых поликлиниках веселее: сидит, стоит и даже прогуливается немаленькая очередь, выясняет, кто за кем стоял, без очереди не пропускает, на “мне только спросить” реагирует плохо. Имеющиеся в очереди бабки говорят между собой о здоровье и вполголоса сообщают конфиденциальную информацию о врачах.
Ну, а сейчас тихо и спокойно сидели лишь эти двое, глядя в стену напротив, где висел стенд с правилами профилактики против гриппа.
– А талончик в кабинет надо отдавать? – поинтересовался я.
– В порядке живой очереди, – негромко ответил мужик и замолк.
Но я пристал к нему как банный лист и выяснил любопытные сведения. Очередь, оказывается, большая, но идёт быстро. С утра вот ещё больше была, а сейчас рассосалась слегка. В очереди мужик стоит за той бабулькой в углу.
Ага, значит, в углу находится бабулька! Ну-ка, попытаемся её обнаружить!
Как будто устав сидеть, я поднялся, неторопливо прошествовал к правилам против гриппа и ознакомился с ними. Затем со скучающим видом обернулся, якобы отыскивая ещё что-нибудь любопытное.
В указанном углу стояла банкетка – совершенно пустая, без каких-либо признаков бабульки.
Всё тем же неспешным шагом человека, убивающего время, я прошествовал до угла, и бросив вороватый взгляд – не видит ли кто – провёл рукой по банкетке. Под ладонью ощущался лишь холодный кожзаменитель – чьего-либо присутствия не обнаружилось.
Между тем, девушка уже зашла в дверь рентгенкабинета. Вспыхнула и погасла надпись «не входить» над входом. Я внимательно смотрел, что будет дальше. Минут через пять мужик встал и скрылся за дверью. А девушка, между прочим, так и не выходила.
Через некоторое время мужик вышел, наступила моя очередь. Но я не спешил заходить, а наблюдал что произойдёт дальше. По идее, кто-то из невидимок пожелает сейчас войти, дверь сама-собой жутковато раскроется...
Дверь действительно раскрылась, из-за неё высунулся врач:
– На рентген есть кто ещё? Проходите!
Я не шевелился. Рентгенолог смотрел прямо на меня:
– Вы на рентген? Чего ждёте?
К радости невидимок, эксперимент провалился. Я зашёл, надел свинцовые вериги, висевшие у рентгеновского аппарата, вздохнул, выдохнул и был отпущен восвояси. А выходя, заметил, что народу не шибко прибавилось – на той самой банкетке в углу ждал своей очереди лишь маленький щуплый старикашка.
Ни у кого из нужных мне специалистов приёма в этот день больше не было. К тому же, приближалось время обещанного появления на работе – нужно было спешить. Я вышел из поликлиники и направился дворами к метро. Посреди пути в кармане заверещал телефон. Знакомый чугунный голос вопросил в трубке:
– Почему вас нет на рабочем месте?
Кадровичка! Кажется, я даже слегка затрясся от ненависти, ответив сдавленным голосом:
– Медкомиссию прохожу, Светлана Анатольевна сказала вчера!
В трубке наступила тишина. Должно быть, кадровичка думала. Затем она скомандовала:
– Как придёте – сразу ко мне!
Злость придала течению мыслей другое направление. Теперь, вместо того, чтобы поразмыслить об окружающих странностях, я стал думать о том, что армия и МВД лишились в лице кадровички ценного сотрудника. Это был бы тот случай, когда говорят, что командир “требовательный” и “суровый, но справедливый”.
В метро уже привычно пустовали две трети мест. Я присмотрелся к немногочисленным пассажирам и вдруг сообразил, что общего у них с людьми в поликлинике – и те, и другие выглядели вялыми, апатичными, сонными. Никто не рассказывал что-то громко соседу на ухо, чтобы перекричать шум поезда, не смеялся, не читал книгу и не раскладывал пасьянс на телефоне. Нет – все, казалось, были погружены в какую-то свою думу.
Я вылез на Киевской, прошёл с километр пешком и толкнул железную дверь под козырьком. Тэк-с, охранницы Ольги на посту нет.
Теперь пройдём в правый коридор, завернём в первый же закуток и постучим в дверь №5... Никто не отзывается. Что ж, толкнём и посмотрим.
Отдел кадров был пуст. Тихо выли вентиляторы в компьютере, на экране переливалась заставка. Я вернулся в коридор, привалился к стенке и стал ждать, что будет дальше.
Через некоторое время зазвонил мобильный. Кадровичка зловеще спокойно поинтересовалась:
– Вы где сейчас находитесь?
– У вашего кабинета нахожусь.
В трубке послышался скрип открываемой двери.
– Где стоите? - в голосе сквозила явная ирония.
– Перед дверью непосредственно! Привалясь к косяку! - весело отвечал я и на всякий случай ещё раз заглянул кабинет.
Кадровичка помолчала, а потом произнесла:
– Ждите моего звонка, – и отключилась.
Я снова привалился спиной к стенке и стал раздумывать, чего делать дальше. А потом двинулся по коридору, стучась во все двери подряд. Почти все они были не заперты. В кабинетах горел свет, работали компьютеры. Вот только людей там не было.
В одном из кабинетов вдруг ожил принтер: застрекотал, втянул в себя лист бумаги и вывел напечатанным. Пришла мысль, что послание предназначено для меня. Взял тёплый лист – это оказалась какая-то таблица с проставленными цифрами и подведённым итогом – 21945 руб. 52 коп. Я снова вложил лист в приёмный лоток и отправился в следующий кабинет.
Обойдя так все комнаты, я двинулся было в другое крыло здания, как вдруг за спиной из самого конца коридора донёсся приглушённый вой электросушилки. Да-а-а, в туалет-то заглянуть не догадался...
Я встал перед дверью с надписью “только для сотрудников”. Вскоре вой сушилки прекратился, дверь распахнулась и из-за неё появился Игорь Иванович.
Как обычно, он взглянул внимательно и приветливо сказал:
– Заходи, Миш, свободно.
– Игорь Иванович, – медленно проговорил я, не зная толком, о чём попросить. – А где все?
Игорь Иванович посмотрел на часы.
– На обеде, наверное. А Парамонова в управу поехала.
Угу. На обеде, значит. Счас.
– Игорь Иванович, – снова медленно сказал я, – вы мне не поможете?
– Помогу... А в чём дело?
– Валентину Сергеевну не позовёте? А то она говорит, что меня на месте нет.
На лице Игорь Ивановича отразилось недоумение.
– Миш, ну ты к ней сходи. Она у себя, я видел. Ты постучись и покажись, что вот он ты.
Я тихонько вздохнул, не зная, что ему ещё сказать. Игорь Иванович неуверенно улыбнулся и свернул в коридорчик, что вёл к нашей конуре.
Я постоял на месте, в очередной раз пытаясь решить, что делать, а потом рванул за ним. Ксерокс... Микроволновка... Холодильник... За холодильником – наша дверь. Я потянул за ручку и без особого потрясения обнаружил, что помещение пусто. Та-а-к, вот и Игорь Иванович сгинул. Ладно, оглядим всё.
И я оглядел: обошёл столовую, игровую, в подвал даже спустился, в котором зачем-то оборудовали ванную, по второму разу заглянул кабинеты. Безрезультатно – сотрудники будто испарились.
Стояла тишина, лишь еле слышно гудели люминесцентные лампы. Я взялся было за телефон, но опустил трубку. Послушал тишину и покинул контору.
Глава 4
Месяца через два с половиной после указанных событий я стоял в подворотне на Проспекте мира и ждал одного человека. Подворотню перекрывал шлагбаум, за ним виднелась будка охраны. Как через трубу тянуло холодным ветром, под напором которого шлагбаум дрожал, испуская временами тоскливые звуки.
Человек был работодателем. Он отозвался утром по телефону и сказал прийти сюда к пятнадцати часам. Сейчас было уже десять минут четвёртого, но он предупредил, что может опоздать.
Я уже был здесь в конце лета. Тогда, после приказавшего долго жить Центра помощи, удалось устроиться на развоз каких-то невиданно навороченных сим-карт для мобильных телефонов. Как раз такую я и привёз в тот раз клиенту для звонков в экзотических странах. Помнится, он сделал ручкой охраннику, после чего мы прошли мимо шлагбаума во двор.
Теперь будка была пуста. Я подошёл к ней и заглянул внутрь. Там стоял дермантиновый стул на железных ножках, а на спинке его висела старая тряпка.
На улице внезапно зашумели последними оставшимися листьями деревья. В подворотню ворвался очередной порыв ветра. Шлагбаум подскочил и громко стукнулся об ограничитель.
На развозе сим-карт платили сдельно каждый день, чем контора, собственно, и была ценна. Подержаться в ней удалось недели две. Выперли меня оттуда после того, как количество клиентов «не оказавшихся на месте» превысило все разумные пределы.
Следующей работой стала фирма, занимавшаяся выращиванием цветов, лука и прочей зелени. Нашёл я её случайно: бродил на окраине города недалеко от кольцевой автодороги и заметил, что в одну проходную народ, вроде как, тянется.
Туда меня взяли без какого-либо официального оформления, объяснив, что это «испытательный срок». Я не протестовал, не сомневаясь уже, что и тут народ скоро исчезнет. Приезжал рано утром на трамвае, перекапывал землю в теплицах, сажал лук-севок на перо, после работы получал от бригадира-узбека на руки небольшие деньги и уезжал опять же на трамвае домой.
Народ в теплицах работал своеобразный: либо грубый и необразованный, либо убогий. Плотные тётки не больно-то прилично першучивались со странными малахольными дяденьками, избытком интеллекта тоже не обременёнными. Но злобы и неприязни там не было, люди эти были живые, и я даже стал думать, что задержусь тут надолго.
Оказалось, однако, что надеялся я зря, потому что такая жизнь продолжалась только три дня, а на четвёртый все поменялось: утром на проходной я не встретил ни одного человека. В теплицах было пусто, в административном корпусе — тоже. В остальном же – полный порядок: асфальтовые дорожки подметены, на терморегуляторах в теплицах - 21 градус, из стыков теплотрасс идёт пар.
Для очистки совести я обошёл тогда всю территорию. Заходил даже в старые заброшенные теплицы, куда сваливали использованный грунт. Печальное это было место: заросли высохших сорняков, с потолка свисают разбитые грязные стёкла. За теплицами обнаружился лаз в заборе. Через него, как я раньше слышал, рабочие выносили цветы для продажи “налево”. Я не стал возвращаться на проходную, вылез через лаз и оказался в густом ельнике, за которым проходила кольцевая автодорога.
Позже я побывал во многих местах Москвы, но сюда так ни разу больше не зашёл.
После этой конторы было курьерство в трёх подряд Интернет-магазинах, в каждом из которых удалось продержаться не более нескольких дней, ну а теперь пришлось скатиться до раздатчика листовок. Я рассудил так: уж как ни мало осталось народу вокруг, всё-таки эти бумажки всучить смогу.
А народу действительно оставалось немного. Днём в метро иной раз приходилось ехать одному в вагоне, а в бывший “час пик” никогда не бывало более десяти-пятнадцати человек. Уже давно перевелись живые, яркие, активные люди – последний раз я их видел на выращивании лука. Осталась серость, интровертность, минимум эмоций. Даже увольняя меня из последнего интернет-магазина, тамошний менеджер, казалось, думал о другом, выдавливал из себя слова через силу и вообще – был не от мира сего. Я уже давно бросил попытки обсудить с кем-то происходящее – отвечали мне мало и неохотно, решительно не замечая чего-либо экстраординарного.
На углу торчала поворотная камера. Значит, что где-то в глубине здания сидит перед монитором охранник, наблюдая, как посторонний битый час торчит в стратегической подворотне и лазает по сторожевым будкам. Впрочем, скорее всего, и охранника нет давно, и мониторы успели пылью покрыться...
Я почувствовал, что на меня надвигается припадок отчаяния. Последнее время они следовали всё чаще – даже просыпался я с мыслью, что всё пропало. Дело неумолимо шло к тому моменту, когда вокруг не останется вообще никого. Я уже серьёзно прикидывал, не сигануть ли мне после этого с какой-нибудь из башен “Москва-Сити”.
Послышались шаги. В подворотню со двора вошёл человек. Был он в очках, худощав и будто поглощённый какой-то мыслью, двигался прямо на меня. Я не двигался, загадывая: врежется или нет? И что тогда будет? Почему-то эти тени, при всей их отрешённости, никогда подобного не совершали. Так и этот: метра за три он, наконец, поднял глаза от асфальта, глянул ничего не выражающим взглядом и тускло осведомился:
– На распространение? – и получив подтверждение, слабо поманил рукой за собой. У будки я всё-таки не удержался:
– А с охраной чего у вас? Тут вроде охранник сидел всегда...
Человек оглянулся, сверкнув очками, и ответил рассеяно:
– Охрана... Нет охраны...
Мы вышли из подворотни в квадратный двор, образованный четырьмя домами старой постройки, в одном из подъездов поднялись по лестнице на третий этаж и прошагали длинный коридор с рядом закрытых дверей. Человек открыл одну из них и впустил меня в тесную захламлённую комнатку, заставленную с одной стороны до потолка какими-то пачками в серой обёрточной бумаге. Тут же на стуле лежала одна такая распакованная пачка – стопки листовок среди разорванной бумаги. Работодатель опять смотрел куда-то на старый паркет перед собою. Потом как бы с усилием поднял глаза и спросил:
– Опыт имеете?
– Имею, на выборах раздавал.
Человек ничего не ответил. Вместо этого он начал проводить инструктаж – глядя мимо меня и отдыхая после каждой скучной фразы. Я терпеливо ждал – такое приходилось уже видеть. Наконец, он закончил, взял у стены одну нераспакованную пачку и вручил её мне. Ещё до этого было сказано, что деньги за её распространение он отдаст завтра утром, когда я приду за новой партией листовок.
За раздачу я взялся через полчаса — совал их выходящим из нашего метро пассажирам. Люди вели себя точь в точь, как работодатель: шли не улыбаясь, погружённые в себя, глядя на асфальт. Листовки они брали и шли дальше, не пытаясь прочесть. А когда я вернулся к пачке за новой партией, то увидел, что ветер гоняет сзади целую кучу этих бумажек, не смятых, совершенно целых, брошенных через несколько шагов. Я даже не удивился, словно ожидал чего-то подобного – стоял смотрел, как они летают, точно те листья в подворотне. Затем ветер сменил направление, и бумажная метель закружилась вокруг меня. Я постоял, не зная, что делать, а потом двинул к дальним гаражам, чтобы схоронить там остатки пачки.
На следующее утро офис на Проспекте мира оказался необитаем. На звонок по телефону никто не ответил: в трубке тянулись гудки, а потом синтезированный голос попросил оставить сообщение. Некоторое время я провёл, бродя по коридору и дёргая ручки всех подряд дверей, а потом ушёл. Больше попыток устроиться на работу я не предпринимал.
В новых условиях следовало и жить по-новому. Давно уже встречались совершенно пустые магазинчики без продавцов и покупателей. Зайдёшь в такой – светло, тепло. В витринах-холодильниках колбаса лежит со вчерашней датой выпуска, бери – не хочу. Я и стал брать.
Первым заведением, где удалось отовариться подобным образом, стал маленький “Эконом” у сектантской молельни. Справа, в застеклённой кирпичной нише находился живописно прислоненный к стенке массивный деревянный крест, завешанный складками тяжёлой багровой материи, а слева – вход в магазин. Первый блин, впрочем, получился несколько комом – выходя из магазина с набитым рюкзаком за плечами, я аж вздрогнул от взгляда человека на церковном крыльце, или как там оно у баптистов называется. Этот человек не был сонной мухой, наоборот – смотрел он остро и пронизывающе. С ним я ещё повстречался потом при весьма печальных обстоятельствах.
Что же касается нашего дома, то с последним его обитателем пришлось выдержать настоящую борьбу. Была это овчарка одного нашего жильца со второго этажа. Самого жильца уже давно не было видно, но зато его собака оставалась вопиюще реальна. У меня и в лучшие времена отношения с ней не особо складывались. А теперь, когда не стало сдерживающего фактора в виде хозяина, холодная война перешла в горячую фазу. Днём мы встречались около подъезда, где тварь рычала на меня и оглушительно облаивала, а по ночам было слышно, как она воет по ту сторону дома.
Обстановка накалялась и кончилось всё тем, что зверюга хватила-таки меня за ногу в момент возвращения из очередного набега на продовольственный магазин. Я взвыл, выпустил сумки и влетел в подъезд. С лестничной площадки второго этажа через окошко хорошо было видно, как псина обнюхивает рассыпавшиеся банки, отодвигает их мордой и вытягивает зубами из сумки кольцо краковской колбасы.
Я наблюдал за противником с холодной ненавистью, а потом поднялся к себе, надел двое толстых зимних штанов, непрокусаемую тяжёлую куртку-аляску, взял самый длинный кухонный нож и вышел на бой.
Враг был ещё тут – заглатывал второе кольцо краковской у подъездной лавочки. Я двинулся на псину, но та честного боя принимать не пожелала, а зарычала, ухватила оставшуюся колбасу и потрусила с ней за угол.
С трудом сгибаясь в противособачьих доспехах, я собрал остатки продуктов и втянул их к себе на третий этаж. После этой истории овчарка, наконец, тоже сгинула. Первые полдня я радовался этому, а потом в голову полезли уже привычные мысли на ту тему, что смысла в моей жизни остаётся всё меньше и меньше — так хоть с собакой воевал, а теперь что делать буду?
Так или иначе, но противник пропал, еда не перводилась, грозные бумаги про задержки коммунальных платежей в почтовый ящик никто не клал – можно было жить-поживать. Если я не валялся на диване, бесцельно глядя в потолок, то слонялся по улицам, отмечая всё новые и новые изменения: почти полностью исчезли собаки и кошки, не стало видно голубей с воробьями, изредка лишь пролетала одинокая ворона.
Наземный общественный транспорт тоже как-то незаметно сгинул. По улицам проезжали лишь редкие легковые машины, а основная их масса давно стояла на приколе по обочинам, на тротуарах и во дворах.
Давно уже хотелось взглянуть на вечернюю Москву сверху, но заразившись апатией от окружающего мира, я всё медлил, хоть осуществить это было просто – всего-то пройти до ближайшего перекрёстка, где как огромная пивная банка высился многоэтажник с непонятной широкой чашей на крыше. Наконец, когда бездействие стало совсем невыносимым, я оделся, прихватил стоящий в углу ломик-гвоздодёр и вышел из дому. По пути мне попалась лишь пара человек, но погружённые в свою думу, они и не взглянули на странного типа, идущего с метровой “фомкой” наперевес.
Зачем нужна была “фомка”? А что б войти в подъезд – я даже не надеялся уговорить кого-то по домофону открыть дверь. Да и выход на балкон последнего этажа запросто могли запереть.
Дверь поддалась не сразу — давненько мне не приходилось чего-либо ломать. Но никто не пытался мешать мне отжимать упрямую железку от электромагнита — дом словно вымер. Консьержа на посту тоже не оказалось. Поднимаяясь в лифте я раздумывал, что стану делать если застряну — диспетчера ведь тоже, небось, не дозавёшься. Но лифт исправно довёз до двадцать пятого этажа. Сокрушив хлипкую оргалитовую дверь, я вышел на маленький балкончик и сразу же оказался во власти могучего потока холодного воздуха. Внизу до горизонта лежала Москва.
Да, что-то в этом духе я ожидал увидеть. Окон в домах светилось мало, совсем мало, и располагались они почему-то сильно неравномерно:. кварталы у Измайловского парка похоже, были уже необитаемы, а вот в районе Авиамоторной с обитаемостью всё было в порядке.
Туда, на Авиамоторную я и ездил всю следующую неделю: сидел на лавочке, засунув руки в карманы, бродил по заросшим деревьями дворам «сталинских» домов. Сначала людей тут действительно встречалось больше, чем у нас, а потом они буквально за два дня пропали. Мне даже не удалось тогда дождаться трамвая, и я вернулся домой пешком.
В следующие дни я снова полез на двадцать пятый этаж кирпичной башни. Увы, оказалось, что других обитаемых «островов» с моего наблюдательного пункта уже не видно: пустые улицы были идеально освещены, но очень редко по ним ползла светящаяся точка — движущихся автомобилей практически не осталось. И во всём этом доступном обзору пространстве можно было насчитать лишь штук двадцать освещённых окон.
Вскоре после этого я совершил и последнюю поездку на метро. Меня накрыл тогда особенно сильный приадок тоски, и не в силах подыхать от неё дома, я оделся, без особой цели прошёлся по улице и вдруг увидев перед собой красную букву “М” решил спуститься вниз. Оказалось, как и раньше, тут светло и тепло, турникеты исправно функционируют. Отодвинув железный барьерчик у пустого места дежурной, я прошёл на станцию.
Мне нравится в метро. Езжу в нём чуть ли не с рождения, не боюсь и удивляюсь, когда слышу рассказы о клаустрофобии. Но к станциям отношусь по-разному. Больше всего люблю просторные светлые залы, перекрытые арочным сводам. Неплохо отношусь к станциям с высоким потолком, подпёртыми мощными колоннами. И недолюбливаю старые станции катакомбного вида с запутанной системой узких лесенок и переходов.
Но наша станция не такая. Она как раз первого типа, вся белая, отлично просматривающаяся на всю длину. И на ней не было ни одного человека. Тем не менее, ощущение жизни сохранилось тут гораздо лучше, чем на поверхности: гудели насосы, из туннелей доносилось какое-то неясное отдалённое бормотание. И всё же, было гораздо тише, чем обычно – в ровном шуме станционного оборудования я хорошо различал эхо своих шагов.
Счётчик времени над входом в тоннель показывал, что поезда не было уже 59 минут и 59 секунд. Разряд часов отсутствовал, так что можно было только гадать, сколько времени на самом деле тут ничего не проезжало. Может быть, уже много дней.
Я расстегнул курку, размотал шарф, уселся поудобнее на деревянную лавку и стал рассматривать барельеф напротив. Там каменный дракон хитро обвивал заглавную букву в названии станции. Было спокойно и тихо, я закинул руки за голову, откинулся на мраморную спинку и стал разглядывать лампы над головой. Удивительно, все они были на месте, ни одна не перегорела, и тоже тихонько гудели, как и все лампы в этом опуствшем мире.
Это тоже было в порядке вещей. Я уже давно не сильно-то ломал голову, пытаясь понять, каким образом повсюду поддерживается порядок. К примеру, кто меняет эти перегоревшие лампочки? И как в магазине появляется свежая колбаса?
В этих размышлениях прошло какое-то время. И вдруг что-то изменилось: из тоннеля донёсся какой-то новый звук, усилился, и стало ясно, что идёт поезд.
Он вылетел на станцию с оглушающим грохотом. Машинист, слава богу, в кабине сидел. Я вошёл в пустой вагон и уселся на любимое место с краю. Записанный голос объявил следующую станцию, двери захлопнулись, и поезд рванул вперёд.
Напротив висела схема метро с кучей реклам сверху. В былые времена они вызывали раздражение, а теперь – даже что-то вроде сочувствия. Зря вы висите! Никто теперь на распродажу к Новому году не пойдёт! Никто не позвонит по указанным телефонам! Никто не купит часы со стразами, и кредит в банке тоже никто не возьмёт!
Поезд между тем миновал все станции нашей короткой ветки. Двери открывались и закрывались, но никто не входил и не выходил из вагонов – перроны были абсолютно пусты. На кольцевой вылез и я. Поезд, теперь уже без единого пассажира, умчался в тоннель. Путешествовать под землёй дальше уже не хотелось. Я попытался дождаться обратного поезда, безрезультатно прождал сорок минут, после чего поднялся наверх.
Уже стемнело и подмораживало. Я вытащил из кармана атлас города, определился с дорогой и отправился домой пешком.
Путь мой лежал по прямой, как стрела, набережной. Справа чернела угрюмая Москва-река, а слева стояли такие же тёмные и угрюмые каркасы строящихся зданий. Внезапно на одном из них зажглась ослепительная звезда электросварки. Я попытался представить себе этого одинокого гастарбайтера, что варит там что-то на обледенелом стальном каркасе. Потом вдруг сообразил, что уже некоторое время слышу какой то странный звук - непрерывный шёпот и шорох. Я покрутил головой, пытаясь определить, откуда он доносится, а потом понял, что от реки. Заглянув за ограждение, я увидел впервые в жизни такую картину.
Катила свои чёрные воды Москва-река, и в них отражались огни промзоны напротив. А у берегов, где течение потише, начинал схватываться ледок. Льдинки обламывались, тёрлись друг о друга и о гранитные плиты набережной – отсюда и шёл этот шорох и шелест. Почему-то на меня сильно подействовал этот вид и эти звуки, даже сейчас, порядочно времени спустя, я хорошо всё помню.
Спустя часа четыре я благополучно дошагал до дому, а несколькими днями позже предпринял новую вылазку в центр. Она была полностью пешеходной и ничего не принесла. Помню лишь какие-то одинаковые пустые перекрёстки с неработающими светофорами, да старые московские переулки, по которым ветер нёс первые снежинки, а над головой хлопали флаги на особняках африканских посольств.
А потом снег пошёл уже по-настоящему. Температура опустилась ниже нуля. Наступила зима.
Улицы расчищались. Я никогда не видел трактора, который их чистил, но иной раз слышал сквозь сон, как он проезжал. Было это рано утром, часа в четыре или пять, а просыпался я поздно.
Оказалось, что я пропустил момент, когда накрылось телевещание. Летом в новостях не было ни намёка на творящееся. Осенью я телевизор несколько недель вообще не включал, а когда, наконец, в декабре сподобился, на всех каналах был уже синий экран. Но ещё удалось застать последние дни проводного радио, послушав новости из другого мира. Что касается эфирного радиоприёмника, то дольше всех не сдавалась одна музыкальная радиостанция с отвратным репертуаром, но и её в конце концов не стало. Некоторое время ещё вечером удавалось принимать какие-то дальние ускользающие радиоголоса на восточных языках, но потом остались одни помехи.
А Интернет загибался постепенно. Сначала всё начало жутко тормозить, загружаясь по полчаса. Сайты перестали обновляться, ко многим из них стало вообще невозможно подключиться. Ну а в конце концов компьютер просто перестал видеть сеть. Без особой надежды я повтыкал кабель туда-сюда, а потом просто бросил его на пол.
Питался я всё из того же магазинчика у сектантской церкви. Свежая колбаса там уже перестала появляться, но консервы ещё оставались. Однако магазин пришлось сменить, и получилось это вот как.
Когда я в очередной раз приволокся туда за продуктами с рюкзаком и сумкой на колёсиках, то ещё издали углядел, что на асфальте кто-то лежит. Это был неживой человек. Лежал он вытянувшись, с открытыми глазами, прижав к боку чёрную сумку. Я его узнал – это был тот самый дядька, что смотрел на меня тогда.
Я постоял, не зная, чего с ним делать, а потом затащил тело на церковное крыльцо, решив, что время холодное, и несколько дней покойник пролежит тут безо всякого ущерба. Однако когда через неделю в оттепель пришёл с лопатой, чтобы закопать его в ближайшем скверике, то оказалось, что церковное крыльцо пусто – мёртвые пропадали не хуже живых.
Он оказался последним человеком, которого я видел в том году. За продуктами стал ходить теперь в супермаркет у метро. Он стоял закрытым, хотя внутри горел свет. Не сумев справиться с прозрачными раздвижными дверями, я просто пробил в стекле дырку, через которую и лазил внутрь.
Глава 5
Прошло ещё несколько дней. Однажды я проснулся, как обычно, поздно. За окном был привычный серый день, с серого неба падали хлопья снега и ложились ровным слоем на улице — больше её не чистили. Мне показалось, что в комнате холодновато – действительно, батареи еле грели. К вечеру они остыли совсем.
Три дня удалось прожить при электрическом обогревателе, а на четвёртый он отключился — пропал свет. Работал лишь телефон. Время пребывания в квартире подошло к концу.
Сокрушительным ударом это не стало. Я давно ждал такого финала и готовился к нему. Поэтому я открыл диван, достал лыжные ботинки. Потом прошёл на балкон и принёс оттуда ещё школьные лыжи. Пятнадцать лет провисели они там над дверью и вот, наконец, пригодились.
Далее, если б было кому смотреть, то он увидел бы, как ломанный и неуверенный лыжный след начался от подъезда и вёл на юг — к нашему лесопарку, администрация которого размещалась в самой настоящей избе с печным отоплением.
Ходить на лыжах мне не приходилось уже очень давно, пару раз даже кувыркнулся с непривычки в снег.
Лесопарковая администрация пребывала в том самом виде, в каком я запомнил её полтора года назад, когда гулял в парке, – ограждённый забором четырёхугольник земли на берегу большого паркового пруда. Посреди стоял сруб под двускатной крышей, сзади виднелись какие-то сараи, а перед ними - трактор с разобранным двигателем — его раньше не было. Ещё на территории имелись затащенные на зиму автоприцепы, с которых в теплое время года торговали едой и напитками, а также валялся разнообразный хлам. Под навесом возвышалась здоровенная поленица дров.
Начался великий переезд. В первый рейс на санках поехали тщательно утеплённые горшки с цветами, снятые с подоконников остывающей квартиры. Мы с ними оставались единственными живыми существами в этом вымершем мире.
Развесистый филокактус мама принесла много лет назад с субботника, где его кто-то вынес на помойку. Герани каждый год цвели роскошными алыми шапками. А ещё одно растение, название которого я до сих пор не знаю, с длинными зелёными, похожими на траву листьями – безо всякой системы внезапно за несколько дней отращивало на длинных стрелках бледно-розовые, похожие на крокусы цветки.
В следующие недели приходилось наведываться в уже промёрзшую квартиру то за одним, то за другим. Когда в один из таких визитов я поднял трубку телефона, то никакого гудка в ней не услышал. Последняя ниточка из привычного мира оборвалась.
Глава 6
Тут я испытываю некоторые затруднения в описании. Вроде бы, рассказать нужно про большой кусок времени – около четырёх месяцев. Но дело в том, что в памяти у меня они остались как какой-то муторный и тягостный сон, когда просыпаешься, оглядываешься вокруг, падаешь на подушку и видишь тот же самый бесконечный сон. Но ладно, раз уж взялся рассказывать, попробую рассказать и про зиму.
Начну, пожалуй, с настроения – оно было отвратным. Мало того, что в досягаемом пространстве теперь напрочь отсутствовали другие люди, так теперь ещё это пространство было сковано морозом и засыпано снегом. И среди покрытых инеем деревьев в лесопарке бродил я, пытаясь производить какую-то деятельность, мрачно раздумывая, для чего всё это нужно. Впрочем, по-настоящему умирать всё же не хотелось. Правда, довольно регулярно я прикидывал, что если станет совсем невмоготу, то можно повеситься вон на той балке. Но пока до этого было далеко.
Дров на первое время хватало, но зато сразу образовалась проблема освещения, которую пришлось как-то решать. На этом этапе я впервые совершил набег на магазин «Садовод», которому суждено было стать настоящей палочкой-выручалочкой. Там удалось разжиться фонарём “летучая мышь” и керосином в бутылках, а в последний момент догадался взять несколько парафиновых свечей, некогда в тепле согнувшихся буквой «Г» и теперь не желающих разгибаться на морозе.
На этом первый припадок хозяйственной деятельности закончился. Потянулись одинаковые дни, иногда солнечные, но чаще серые, с рано наступавшей темнотой. Падал снег. Он скрыл все следы парковых дорожек, и только по отсутствию кустов и деревьев можно было понять, где они проходили.
В избе мне не нравилось. Была она грязноватой, прокуренной, с неведомо какой помойки притащеной мебелью и сто лет не мытыми стёклами в окнах. Но и что-либо делать не хотелось – одолевала апатия. В углу двора имелся колодец с неработающим электрическим насосом, но приспособить вместо него ворот я и не пытался. Когда кончалась вода, брёл по протоптанной тропинке к роднику. Потом бросил это и стал просто растапливать снег - теперь, когда не осталось ни автомобилей, ни работающих предприятий, наверняка он был чистый.
А вот за едой приходилось предпринимать путешествие посерьёзней: вставать на лыжи, впрягаться в детские санки, привязанные на длинной верёвке к широкому кожаному поясу и тащится к супермаркету, делая крюк к станции — вне её железная дорога была повсюду огорожена бетонным забором.
Пробравшись по засыпанным снегом улицам, я подходил к дырке в дверях оставлял лыжи с санками снаружи, а сам пролезал внутрь. Там было уже темно, лишь немного белел снег, нанесённый ветром через пробоину. Тогда я отыскивал на ощупь оставленные с прошлого раза спички, зажигал стоящию в магазинной тележке керосиновую лампу и неторопливо шёл вдоль стеллажей, выбирая, чего взять в этот раз.
На первых порах пользовался фонарём электрическим, но вскоре температура воздуха упала и батарейки в фонарике приказали долго жить. После этого я и притащил из “Садовода” керосиновый фонарь, каким пользовался в избе. Свету он давал на несколько шагов вперёд, горя ровным, иногда чуть дрожащим пламенем. Если слишком выкрутить фитиль, то фонарь начинал коптить, и нужно было ввернуть фитиль обратно.
Я никуда не спешил. Опоздать куда-либо стало уже невозможно, разве что могла застигнуть темнота на улице. Впрочем, и в этом случае я сумел бы найти дорогу в парк.
Даже в мороз в супермаркете стоял неприятный запах. То, что могло испортиться – испортилось уже основательно. В оттепели рыбный, мясной, да и колбасный отделы я старался обходить стороной и дышать ртом, а многое из того, что лежало в ящиках для овощей и фруктов, можно было узнать лишь по надписям. Это давало основание полагать, что микробы никуда не делись, живут и побеждают. Ну а в дальнейшем, они, конечно, заново запустят процесс эволюции, и на Земле снова будет полно разнообразных тварей. Жалко только, что к тому времени от меня и следа не останется – поживу вот так ещё несколько лет, потом заболею, свалюсь где-нибудь на пути в магазин и помру. Вот как тот — у «Эконома» – помер.
Ладно, это будет потом, а пока что мы ещё живы. Какую пользу можно извлечь из этого? Можно, например, взять мёрзлую хурму из этого ящика с краю. Она, правда, тёмная и замёрзла-отмёрзла уж несколько раз, но для хурмы это не смертельно.
Хурма действительно оказалось съедобной. Обычным же рационом была тушёнка, супы из пакетиков, макароны, конфеты, печение, всё более непрогрызаемые пряники и прочее, что могло долго храниться. Вся эта снедь сгружалось в большой чемодан, уложенный на санки. По рыхлому снегу они шли совсем плохо, поэтому я старался не сбиваться с накатанного за предыдущие рейсы пути.
Состоялось ещё несколько походов за свечами и керосином. До поры–до времени это и были все заботы. В избе я зажигал свечи, растапливал печку, готовил поесть и падал на продавленный диван, вставая лишь затем, чтобы подкинуть полешек. Делать что-либо не хотелось абсолютно: я лежал, слушал, как гудит пламя в печи и постепенно засыпал. Потом среди ночи просыпался от холода, задвигал вьюшку на трубе и нырял под одеяло. Даже помыться впервые сподвигнулся только через месяц. Как же, целая проблема, ведь ёмкость найти, да воды нагреть, да мыла принести… Как-то попробовал читать, но бросил – ненужные книги про ушедшую жизнь другого мира! Тогда же утратил счёт дней – сначала забывал передвигать квадратик на стенном календаре, а потом, 31 декабря, календарь и вовсе кончился, а новый я решил не искать.
Так прошло ещё сколько-то дней. Однажды мне пришла в голову мысль: а придёт ли снова весна? Может, бесконечно будут длиться морозные дни, уровень снега подниматься... Сначала – до окон, затем – до крыши... А потом после очердного снегопада я просто не смогу открыть дверь...
Я выглянул наружу чтобы оценить уровень снежного покрова. До подоконников было ещё порядочно. Доковылял до кустов, оторвал молодой побег, поставил его в банку с водой. Через несколько дней наклюнулись почки, из них полезли бледные листики. Я несколько приободрился.
А вскоре в моё полусонное бытие вторглось новое обстоятельство – стали кончаться дрова. Градусник за окном изо дня в день показывал ниже десяти градусов, затем опустился до пятнадцати и нацеливался на двадцатиградусную отметку. Дрова поэтому расходовались хорошо, от поленицы оставалось едва четверть. Ничего не оставлось делать, как взяться за заготовку дров.
Я положил глаз на несколько близстоящих деревьев, но внезапно встал вопрос об инструментах. По идее, в лесопарковом хозяйстве непременно должны были иметься бензопилы, однако поиск в сараях за домом ничего не дал. Обнаружились лишь три ручные ножовки, да несколько разнокалиберных топоров. Поэтому снова оказался очень кстати “Садовод”. Я приволок оттуда на санках бензопилу, отыскал бензин и масло, и уже скоро сумел свалить первое дерево, напилить его на кругляши, которые раскалывал колуном.
Эта регулярная работа на какое-то время даже сумела победить апатию.. Я сделал в доме приборку и решил всё-таки начать читать книги. В избе путных книг, правда, не было, дома я почти всё перечитал ещё в лучшие времена, так что назрел визит в районную библиотеку. Она располагалась в стороне от обычного пути в супермаркет, снег там был нетронутый, и мои узкие лыжи тонули в нём. Подошли бы лыжи покороче и пошире, но я понятия не имел, где поблизости х можно раздобыть.
День похода в библиотеку выдался ясным. Красное солнце висело низко над горизонтом, и по снегу тянулись длинные тени. Соседние дома жёлтоватого кирпича, утонувшие в снегу автомобили – всё приобрело красноватый оттенок. А по снежной целине, проваливаясь, брёл я с рюкзаком книг за плечами и тоже отбрасывал длинную тень.
В прежней жизни до чтения махровой классики руки как-то не доходили. Читал, что на слуху было. А в ту зиму одолел «Сагу о Форсайтах», «Божественную комедию», “Соборян” Лескова. На Кафке, правда, забуксовал - «Замок» осилить до конца так и не смог. Зато старая научно-популярная литература 80-х годов шла отлично, хоть я не смог бы ответить на вопрос, зачем мне теперь это знание.
Тогда же, ни с того, ни с сего вдруг начали сниться странные сны. Несколько раз повторялся, например, такой.
Я стоял, держась обеими руками за какой-то поручень, колени упирались в мягкую пружинющую сетку. Все вещи казались необыкновенно большими, а потолок находился на недосягаемой высоте. Почему-то хорошо различались лишь самые близкие предметы. Дальше изображение быстро теряло фокусировку и выглядело размытым разноцветным месивом. Тем не менее, я знал, что у стены в комнате стоит диван, и на нём кто-то есть.
Потом я вдруг оказался на этом самом диване. В поле зрения вползли какие-то жёлтые пятна – они оказались медными пуговицами-заклёпками на грубой синей ткани. Я потянулся к ним, но сильные руки взяли меня и подняли в воздух. Прямо передо мной очутилось лицо, странно знакомое. Я никак не мог сообразить, чьё, и только после третьего или четвёртого повторившегося сна понял, что лицо-то было моё собственное.
Сон был странным, но я не придал тогда ему тогда особого значения, решив, что в моей ситуации ещё и не такое может присниться.
Пока же более важным казалось другое – зима, похоже, заканчивалась! День удлиннился, часто сияло солнце, снег под ногой стал липким. Оттепели перемежались с ночными похолоданиями, но чувствовалось, что весна побеждает. Температура ещё немного повысилась, ночные заморозки становились слабее, потом с запада пришли хмурые тучи, и из них полил дождь.
Стало много звуков: грохот падающего льда в водосточных трубах, шёрох съезжающих по крыше пластов снега, постоянное капанье воды. Ушла жуткая морозная тишина, когда я просыпался иногда ночью с ощущением, что так теперь и будет до конца жизни. Снова обнажились парковые дорожки, появился асфальт, от которого я уже успел отвыкнуть. Непривычно было видеть полностью освободившиеся от снега автомобили, которые зимой занесло по стёкла.
И в один такой день откуда-то с юго-запада ветер принёс неслыханные, совершенно невозможные звуки – настойчивые, явно слышимые автомобильные гудки. Кто-то разъезжал там, часто сигналя!
Наверное, с полминуты тогда я стоял неподвижно, не веря своим ушам. А потом бросился к станции напрямик по раскисшей земле и оставшемуся снегу, больно ударился о рельс железной дороге, ободрал руки о гравий. Дыхания не хватало. Гудки уже удалялись, машина была, наверное, в нескольких сотнях метров! Хрипло дыша, я добежал до улицы, опёрся рукой о стену и всё таращился на отпечатавшейся в размолотом льду след автомобильного протектора.
Часть 2
Глава 7
Должно быть, стоял конец апреля. А может, и начало мая. Во всяком случае, на тополях, окруживших площадь у метро Печатники, уже распустились почки, да и солнце грело для весны прилично. Правда, на газонах не было видно обычной весенней молодой травки, да и листья на тополях казались мелковаты и слишком уж просвечивали на солнце.
На самой площади во много рядов стояли автомобили. И если присмотреться, стало бы ясно, что стоят они тут уже давно – шины многих машин были уже приспущены, к сложенным “дворникам” пристали прошлогодние сухие листья и какой-то мусор.
Налетел ветерок, качнув кроны тополей и уронив на багажники несколько липких от смолы чешуек.
И прошёл бы так день, как много их уже прошло на площади, заставленой машинами, если бы издалека не донёсся странный звук.
Сначала это было какое-то позвякивание и похрустывание, затем к ним присоединился шорох шин, и вдруг на площадь с боковой улицы выкатился на велосипеде человек. Если бы тут оказался кто-то бывший прошлым летом у нашего метро, то может, и сумел бы узнать  владельца белорусского портфеля и сандалий с интернет-адресом. Впрочем, сейчас он похудел, был давно небрит, и ещё на нём была видавшая виды туристическая «штормовка».
Человек отыскал между рядами автомобилей узкий проход и двинулся по нему, стараясь не задеть за торчащие зеркала.
Велосипед поскрипывал – видно, много испытал на своём веку – ездили на нём нещадно, нагружали сильно, а чистили и смазывали редко. Вот и теперь багажник был нагружен приличным рюкзаком. От тряски этот рюкзак всё больше сползал на бок, свободная лямка раскачивалась и вдруг попала в спицы, сорвав рюкзак с багажника. Завизжало заклиненное колесо - велосипед резко остановился, прочертив по асфальту чёрную полосу. Велосипедист соскочил с седла и кинулся осматривать повреждения: что-то шипя, он вытащил зажёванную лямку, надел слетевшую цепь и, перевернув велосипед, стал прокручивать заднее колесо, исследуя его на предмет “восьмёрки”.
Вдруг взгляд его остановился на чём-то поверх вращающегося колеса. Человек оставил велосипед и быстро пошёл к ближайшей автобусной остановке. Заинтересовала его, видимо, не сама остановка, а входивший в её состав ларёк, где обычно торгуют всякими напитками и продуктами. Однако в этот раз не было видно ни того, ни другого: окна-витрины оказались варварски разбиты, а среди осколков стекла на асфальте виднелись какие-то пакеты и металлические банки с вмятыми стенками.
Велосипедист внимательно осмотрел этот разгром, подвигал носком кроссовка стеклянные осколки и осторожно заглянул вовнутрь ларька. Затем он исчез за остановкой, чтобы вскоре выйте с другой её стороны, держа в руке кусок арматурины с приставшим куском бетона. Ухватившись поудобнее, он размахнулся, как бы примериваясь ударить, потом опустил орудие, пробормотал “ну, это уж точно не я”, забросил арматурину в кучу осколков и вернулся к велосипеду.
Через два часа его можно было видеть уже у магазина “Копейка”, недалеко от площади. В живописной, украшенной изображениями всякой еды стеклянной стене магазина зияла неаккуратная пробоина, окружённая кое-как держащимися на плёнке осколками. Человек просунулся в неё, но вдруг словно что-то его задержало. Некоторое время он оставался в неудобной позе, затем вылез обратно, ухватил велосипед за руль и на цыпочках отвёл его на пару десятков метров. Там пристроился на краю бетонной цветочной клумбы и стал ждать.
Ждать пришлось недолго. В дырке произошло какое-то шевеление и на улицу спиной вперёд вылез некто в сером пальто, таща за собой тяжёлую сумку. Снаружи он выпрямился, отдыхая, и стало видно, что незнакомец тощ, небрит, а на темени имеет лысину. С худой его шеи свисал шарф, а некогда приличное серое пальто оказалось грязно и в нескольких местах разрезано. Сидящего на клумбе он не заметил, снова повернувшись к своей сумке. Велосипедист встал и направился к нему. Когда оставалось уже несколько шагов, тощий чего-то услышал, обернулся и отпрянул.
– Здравствуйте, - сказал велосипедист и откашлялся. – Я вас давно уже ищу.
***
Весной я несколько дней проискал того таинственного водителя, что проехал, сигналя, за железной дорогой. Снега на асфальте оставалось всё меньше, но по следам на нём стало ясно, что машина пришла из центра города, покрутилась по нашим главным улицам и снова ушла на запад. Переходя от одного снежного пятачка до другого, я дошёл до Шоссе Энтузиастов, но здесь снега уже не было совсем, так что продолжения следа найти не удалось.
Несмотря на эту неудачу, жить стало веселей – ведь всё это означало, что ситуация меняется коренным образом: в окружающем пространстве оказались живые и активные люди, явно ищущие контакта, а значит, дальнейшее существование снова имеет смысл.
Я отпразновал это событие, вернувшись в парк: сделал уборку, помылся, отыскал в супермаркете персиковый компот, консервированную ветчину, финики и устроил пир горой. Хотя честно говоря, от магазинов разило уже за несколько десятков метров. Я даже думал, не раздобыть ли мне для походов туда респиратор. Ну а потом достал хорошую карту Москвы, запасся в канцелярском магазине толстой пачкой листов бумаги, ручкой, клеем, попрощался со своим жильём и отправился в планомерный поиск – обходить московские бесконечные кварталы, клеить на стенах листовки с моими координатами и до одурения свистеть в пустых дворах во взятый в “Детском мире” свисток.
Увы, быстрого успеха не получилось. Повсюду уже подсох асфальт, за спиной осталось больше сотни километров и чуть ли не тысяча расклеенных листовок, натёртые ноги устали. Но ни единой живой души не встретилось.
В надежде, что какая-то листовка сработала, я вернулся в лесопарк, однако следов чьего-либо посещения не обнаружил. Никто не черкнул мне пару строк о своём местообитании, и о том, например, что рассчитывает на тёплую встречу.
Энтузиазм ощутмо подувял, но окончательно не испарился. Следующий рейд я спланировал в район Кожуховской – это был ещё не охваченный квадрат. Чтобы не топать больше пешком, взял с квартиры велосипед и двинулся в путь.
И вот тут, наконец, повезло. В районе сразу стали попадаться следы чьего-то присутствия в виде пятен костров на газонах и разбитых ларьков при автобусных остановках. Попадались и взломанные продуктовые магазины. Прямо-таки тёплые чувства вызывала первая из увиденных расколотая стеклянная дверь – точно такие же дырки оставлял и я!
Вот только никак не получалось отыскать субъекта всей этой деятельности. Не сразу даже удалось определить её эпицентр. Уже несколько дней я торчал в районе Кожуховской, разъезжая на велосипеде и прислушиваясь, не раздастся ли где удара и звона разбиваемого стекла. Постепенно стало ясно, что наскоком взять таинственного незнакомца не удастся, и я приступил к правильной осаде со свистом и массированной расклейкой объявлений на возможных путях его продвижения. В объявлениях я предлагал дружбу и сотрудничество, назначая встречу каждое утро у метро Кожуховская.
Меры эти результатов тоже не давали, пока я не решил сделать вылазку к Печатникам, где и встретил, наконец, таинственную личность при вышеуказанных обстоятельствах.
***
Я буду звать его Гензелем. Он просил не называть его настоящго имени, и я выбрал это. Ну, а если то, настоящее, где и пролезет, – то ничего не поделаешь: значит, сюжет потребовал.
Итак, он стоял как громом поражённый, слегка трясясь и в упор глядя на меня широко раскрытыми глазами. Потом рот у него пару раз дёрнулся, и вдруг Гензель заулыбался. Он вообще быстро осваивается с незнакомыми людьми.
– П-п-ривет, – сказал он. – А я гляжу, нет никого. И магазины пустые. Вот и решил...
– Я в курсе, – отвечал я. Я тут давно уже.
Надо сказать, у меня самого в горле пересохло. Я думал до этого, что ему скажу, прикидывал варианты речей, но тут они все куда-то подевались. Только быстро билось сердце, стоял в горле комок, а напротив стоял худющий человек в сером пальто и тоже ничего не мог сказать. Он глядел на меня так, будто боялся, что я исчезну. А потом его прорвало – он принялся болтать, непрерывно, как будто знал меня много лет. Сейчас мне кажется, что было в этом что-то от истерики. Тогда он вывалил целый ворох разнообразных сведений, которые я только постепенно сумел привести в более-менее связный вид.
Началось для Гензеля всё с того, что под Новый год его встретили у подъезда какие-то совершенно незнакомые люди и вдарили по башке, вывихнув попутно руку. Люди изъяли у Гензеля кошелёк, паспорт, карточку на проезд и прочие полезные вещи. Событие это его не сказать, что б так уж сильно удивило, ибо Гензель знал за собой свойство притягивать неприятности. Например, точно такое же нападение он уже пережил у этого самого подъезда за два года до описываемых событий. Так что, Гензель привычно ходил на перевязки, продолжал учиться в аспирантуре и уж конечно не переставал общаться с народом – знакомымх у него была просто туча.
Где-то в середине января он впервые заметил неладное – знакомые стали куда-то деваться. Всё шло как у меня, разве что процесс протекал быстрее. На первых порах Гензель мужественно держался, пытаясь самостоятельно разобраться, что к чему, но потом сдался и направился к врачу как раз по таким проблемам. Неизвестно, что было бы дальше, но доктор пропал, как и все остальные окружающие Гензеля люди, так что к марту он остался совершенно один.
Дальнейший рассказ был сбивчив и не особо подробен. Кажется, Гензеля охватила паника и он принялся бессистемно метаться по городу. Говорил, что побывал у Кремля, довольно далеко заходил на север Москвы и, кстати, встретил там самых последних «теней».
Об этом, пожалуй, стоит рассказать подробней. Дело в том, что Гензелю удалось сделать то, что никак не получалось у меня — вызвать у «теней» нехилую вспышку эмоций! Он к тому времени уже несколько дней не видел ни одного человека, и тут где-то в районе Бескудникова, Марка, а может даже Лося заметил сразу двоих простого вида мужиков, стоящих на автобусной остановке! Гензель впал в насстоящее исступление: бросился к «теням», вопя и размахивая когтистыми лапами. «Тени» сначала как обычно не реагировали, а потом в них будто что-то переключилось: одна «тень» вдруг довольно резво пошагала прочь от остановки, а другая высказала в адрес Гензеля несколько кратких слов и решительно вдарила кулаком ему в глаз.
Гензеля этот удар прямо-таки потряс: он отпрянул, закрыв лицо руками, а когда снова решился взглянуть на белый свет, на остановке уже никого не было.
В остальном окружающий пейзаж на севере по словам Гензеля был тот же, что и у нас: бесконечные пустые квараталы с аккуратно припаркованными автомобилями.
Где-то посреди этого эпоса мне в голову пришла простая мысль: а как Гензелю удавалось совершать дальние походы во время всеобщего таяния накопившегося за зиму снега?
Гензель озадаченно взглянул на меня и, по-видимому, совершенно честно ответил:
– Сугробы? Не, не было сугробов. На газонах снег лежал, таял, вода текла, но ходить можно было.
Тогда я решил, что Гензель на почве страданий просто напутал со временем своих путешествий, но позднее выяснилось, что всё не так просто. Потом ещё расскажу об этом.
Непростой проблемой для Гензеля оказался вопрос добычи тепла вообще и горячей воды в частности. Он жёг костры на улицах, разогревая в них консервы или пытаясь что-то поджарить на импровизированных шампурах, но вот вода... Как-то он попытался подвесить ведро над огнём, как видел на картинках в детстве, но неумело устроенные деревянные рогульки подгорели, и ведро рухнуло, загасив пламя и забрызгав Гензеля начинавшей уже нагреваться водой.
– Ну чего я могу сделать этими руками?! - трагически вопрошал он, простирая ко мне свои слабосильные длани.
В общем, существовал Гензель немытый и небритый, ожидая, когда наступит тёплая погода и появится возможность искупаться в каком-нибудь городском водоёме. Ему даже не пришла в голову мысль переселиться куда-нибудь из своей квартиры — на шестнадцатом этаже, между прочим, где он ходил, завернувшись в сто одёжек, и засыпал под грудой одеял в рано наступающих сумерках. Это всё я понял уже потом, а на первых порах из деликатности не стал развивать тему. К тому же, сам был ненамного лучше.
Речь, конечно, зашла и про загадочные автомобильные гудки. Увы, он их не слышал и отпечатков протектора не наблюдал. Но, конечно, обрадовался, узнав, что в городе действует кто-то ещё.
Мы уже, наверное, с час разговаривали с Гензелем у «Копейки». После того, как темы несколько иссякли, он призадумался и смущённо пригласил в гости, предупредив впрочем, что «там не убрано».
Я согласился, помог ему удобнее разложить продукты, навесил половину на руль велосипеда, и мы отправились. Гензель шёл хитрым путём, сокращая углы через дворы, так что не удивительно, что я так долго не мог его найти, ибо сам ездил, в основном, по улицам.
По пути Гензель часто на меня поглядывал, словно опасаясь, что я исчезну, и всё рассказывал. Про длинные нудные разговоры с психиатром, который был как снулая муха и от которого Гензель и в самом деле чуть не сошёл с ума. Про то, как голодал три дня, не решаясь взять в пустом магазине продукты. Про то, как метался в марте по Москве, ночуя на станциях метро. Всё это было знакомо, и Гензелю я, конечно, сочувствовал. Так мы и дошли до его дома, где распахнутая дверь единственного подъезда приглашала войти в совершенно непроглядную тьму. Гензель сунул руку в карман, достал оттуда электрический фонарик и включил его. Фонарик ярко засиял, рассеивая подъездную тьму.
– Ты где батарейки взял?! – завопил я, забывая про «вы» и непроизвольно протягивая руки к фонарику. В моём воображении возникло сразу несколько благ цивилизации, имеющих низковольтное электропитание.
Гензель отпрянул назад:
– В магазине, на кассе... Да их везде много...
Я объяснил, что «много» батареек быть не может — они благополучно потеряли заряд ещё зимой, когда температура в помещениях упала ниже нуля. Я это знал точно, потому что в январе перепробовал их не один десяток. Гензель удивлялся, но тоже упирал на личный опыт, заявляя, что батарейки берёт везде, где под руку попадутся, и все работают нормально.
Спор, однако, стал стихать — мы одолели уже этажей десять, и я, непривычный к такому подъёму, запыхался. Гензель, впрочем, тоже дышал тяжело, поэтому мы договорились, что он покажет потом эту батареечную «золотую жилу», чтобы и я смог набрать с запасом.
Наконец, с тёмной лестиницы мы выбрались на показавшуююся ярко освещённой площадку, прошли мимо лифтов, Гензель толкнул незапертую железную дверь, потом в корридоре ещё одну, тоже не запертую – дверь своей квартиры. Сразу почувствовался запах какой-то тухлятины.
– Я тебе сейчас тапочки дам... Ой, нет, можно без тапочек! Подожди немножко, я сейчас приберусь там!
Тапочки действительно не имело смысла надевать. В прихожей было темно, но дальше виднелся освещённый проникающим с кухни светом кусок паркетного пола в коридоре. И было видно, что паркет этот чудовищно грязен.
С кухни доносился звук передвигаемой посуды, что-то стеклянное разбилось. Запах тухлятины усилился, потом потянло сквозняком – видно, Гензель открыл окно. Вскоре Гензель снова появился в прихожей.
– Я там немножко разгородил, – сказал он, приглашая жестом на кухню, а сам вышел зачем-то в комнату.
По-моему, толку от гензелевой уборки оказалось мало: повюду стояли стеклянные банки с каким-то мутным осадком и вскрытые консервы – от них-то, в основном, и тянуло. На холодильнике громоздились немытые тарелки и кастрюли, на полу валялись стеклянные и керамические осколки – не иначе, от тех же банок и тарелок. Я отодвинул их ногой и прошёл к окну глянуть на пейзаж. К горизонту уходило море крыш с торчащими между ними высотными зданиями, далеко внизу виднелись деревья, между которыми лежала россыпь чего-то блестящего. Я гадал, что там может валяться прямо под гензелевыми окнами, но с такой высоты было не разглядеть.Тут в кухню вернулся улыбающийся Гензель с замысловатой бутылкой в руке, наполовину полной рыже-коричневой жидкостью.
– Я подумал, может немножко за знакомство?
Я спиртное практически не употребляю, но чтобы не нарушать традицию, отказываться не стал. Гензель принялся искать чистые ёмкости и с некоторым смущением рассказывал, как дней пятнадцать, а может, и более назад впал в отчаяние и решил напиться. В магазине он разбил стеклянную витрину, добыв оттуда этот дорогущий коньяк, но осилить всю бутылку не смог.
Насчёт отчаяния я его понимал – помнил, что творилось зимой со мною самим. А потом в голову пришла новая мысль.
– Слушай, а какой, по-твоему, сейчас месяц?
Гензель удивлённо посмотрел на меня, потом взгляд его ушёл куда-то вверх: Гензель начал считать.
– Май... Или апрель, самый конец... Нет, май, должно быть. А какой?
– Не знаю, сам счёт потерял – давно уже, зимой.
– Почему?
– Календаря не было, – мне не хотелось так уж сильно вдаваться в подробности, – старый кончился, а новый не нашёлся.
– А, ну да, ты ведь говорил, что в парке живёшь, – Гензель снова не глядел на меня, обдумывая какую-то мысль. А потом сказал:
– Хорошо, наверное, в парке жить: свежий воздух, зелень, птицы поют...
– Нет там птиц, - ответил я и задумался насчёт свежего воздуха. Какой-то запах в парке, безусловно, был, но не привычный запах лиственного леса с большим содержанием кислорода в воздухе. У меня вообще существовало сомнение, что странноватые полупрозрачные листочки на деревьях были способны выдать особо много кислорода. На траву тоже рассчитывать в этом смысле не приходилось — её вообще пока что-то было не видать.
Гензель между тем разливался про дачу своего брата – как там хорошо и комаров почти нет, а также про то, как он, Гензель, был одно время в народной дружине и ходил в её составе в Измайловский парк. А солнце между тем висело уже низко над крышами — наступал вечер.
– Ладно, – сказал я. – Ехать пора, темнеть скоро начнёт.
Гензель смолк и посмотрел в окно. Потом на меня. Лицо у него было озадаченное — видно, перспектива вновь остаться одному ему в голову не пришла. Было жаль Гензеля, но ночевать в заваленной мусором и пропахшей запахами квартире не хотелось. К тому же, я умудрился уже устать от Гензеля — слишком много он болтал.
– Да... Да..., - заторопился Гензель. Лицо у него было расстроенное, в прихожей он никак не мог попасть в рукав пальто. – Я в гости зайду! - говорил он на улице. – Завтра! Около озера, да?
– Да, - подтверждал я, – рядом с прудом, справа. Бревенчатый дом с острой крышей.
Пришла пора прощаться. Я держал велосипед за руль и никак не мог уехать. А Гензель стоял тут же, криво улыбался и снова повторял, что придёт завтра в гости. Наконец, я нажал на педали, доехал до перекрёстка и оглянулся — Гензель в своём дурацком пальто всё ещё стоял у магазина и смотрел мне вслед. Увидив, что я обернулся, он поднял руку и помахал.
Доехал к себе я уже в темноте. Посреди пути пришлось включить динамку. Я ехал под её жужание, и велосипедная фара бросала не сильно яркое пятно света перед передним колесом. В нём появлялась то плита тротуарного парапета, то автомобиль у обочины. Я думал, что жизнь налаживается: вот Гензель нашёлся, и батарейки он знает где брать, и тот таинственный автомобилист, может, тоже найдётся.
Следующим утром первым побуждением было двинуть к Гензелю. Я уже раскаивался, что уехал от него и думал, что нехорошо заставлять идти человека через полгорода, но потом вспомнил, с каким трудом искал его, и сообразил, что лучше сидеть на месте — так хоть не разминемся в каменных джунглях. Поэтому, ожидаючи Гензеля, я решил заняться огородом. На тушёнку и супы в пакетиках уже смотреть было тошно, а последние замороженные овощи в магазинах окончательно испортились с приходом тепла ещё сколько-то недель назад. Вот я и удумал завести огород.
Семян овощей в нашем районе отыскалось полно, но следовало спешить с посевом: я и так потратил много времени, прочёсывая районы. А сельхозсезон у нас не шибко длинный — можно было рассчитывать месяцев на пять с половиной.
Участок я выбрал на берегу паркового пруда — что б не бегать далеко за водой для полива. В прошлые времена туда завезли новую землю и засеяли газонной травой. Теперь эта трава расти почему-то не хотела, и я довольно легко перекапывал участок лопатой, в который уже раз размышляя, что пора бы обзавестись каким-нибудь мотоблоком или даже небольшим трактором. Запустить «Беларусь», стоящую во дворе, я даже и не надеялся.
Вздохнув, я снова взяться было за лопату, как вдруг далеко, на том берегу пруда мелькнуло нечто движущееся — похоже, прибыл в гости Гензель. Уже было видно его серое пальто. Через десять минут он уже шёл, широко улыбаясь, по асфальтовой дорожке.
– Землю капаешь, Мих? Здорово! Я вот тоже несколько раз думал, что нужно посадить чего-то.
Он высказал пару безграмотных суждений по сельскому хозяйству, а потом опять пустился в воспоминания о даче своего брата. Я копал. Гензель замолчал, глядя на меня, а потом мужественно предложил:
– А может, я того... Тоже покопаю?
Я вручил ему блестящую титановую лопату, а сам отправился домой — приготовить что-нибудь поесть. В окно хорошо было видно, как мучается Гензель с земляными работами: он наваливался на лопату всем телом, выворачивая огромные куски дёрна, останавливался, с недоверием смотрел на лопату, плевал на руки, и всё повторялось сначала. Потом он криво воткнул лопату в землю и направился к входной двери.
– Земля твёрдая какая-то, совсем не копается, – заявил он, появляясь на пороге. – О, печка!
Гензель заулыбался, глядя на топящуюся печь, подошёл к ней и вытянув впереёд руки, стал греть ладони.
– Хорошо как у тебя, тепло... – Гензель немного помолчал, слушая как стреляют в печке дрова, а потом с трагедией в голосе внезапно вопросил:
– Миш, а мне у тебя пожить нельзя?
Я не удивился — было понятно, что в таких условиях следует держаться вместе и что лесопарковая изба подходит для этого гораздо лучше гензелевой квартиры на шестнадцатом этаже. Поэтому я ответил:
– Можно, конечно.
Под жильё я выделил ему вторую комнату с исцарапанным письменным столом, продавленным диваном и железным сейфом в углу, ключ от которого найти так и не удалось. А перед заселением заставил постирать кое-как одежду, самолично принеся в вёдрах воду — Гензель осилить с первого раза непривычный процесс не сумел.
Ужились мы с ним вполне прилично. Если не считать нескончаемого трёпа, Гензель оказался человеком лёгким и непривередливым. Преждняя небогатая жизнь научила его довольствоваться малым.
Но вот к физическому труду он был приспособлен плохо. В кривых руках и лопата не желала копать землю, и грабли не хотели разравнивать её. Единственное, что у Гензеля более-менее получилось — раскладывать по готовым бороздам крупные семена.
Наглядевшись на это всё, я решил его больше не мучать, а отправить на разведку ещё не охваченных территорий. Отныне Гензель должен был, живя на подножном корму, обходить по карте город, не пропуская ни единого квартала, повсюду свистеть в свисток и клеить объявления. Не возбранялось также пускать фейерверки, буде удасться их раздобыть, а также использовать прочие способы привлечения внимания. Добывать клей и бумагу он тоже должен был самостоятельно.
Не скажу, что Гензель так уж обрадовался этому предложению. Он серьёзно поглядел на меня и как-то кисло ответил:
– Д-да, Мих, конечно. Хоршая идея...
Потом посмотрел в сторону печи:
– Только к горячему привык...
Ага, так он жалел о горячей кормёжке!
– Ничего, на костре сготовишь. Или на велосипеде, наконец, научись ездить – будешь сюда возвращаться каждый день.
– Велосипед – это да...
Тут я, наконец, сообразил: ему просто не хотелось снова оставаться одному. Что ж, мне тоже не хотелось.
– Слушай, ты вполне реально можешь кого-то разыскать. Тогда нас уже больше будет. Я тебе говорил: по Москве кто-то ещё на машине катается. Походишь-походишь дня два-три и возвращайся отдохнуть. Я бы сам ходил, но тогда некому землёй заниматься будет, а так, глядишь, вырастет что-нибудь!
Этот аргумент, кажется, подействовал. Гензель кивнул и опять же серьёзно сказал:
– Да-да, я понимаю. Ты, вообще, молодец, что с землёй возишься, у меня не получается... Только я не сейчас, я завтра пойду. С утра, хорошо?
– Хорошо.
До вечера он болтал, выдвигал разные идеи насчёт поиска оставшегося населения и рассуждал про то, как здорово будет, если народу у нас прибавится. А на утро выпросил мой старый рюкзак, закинул туда бутылку воды, пакет сладких сухариков и тронулся в путь.
В первой половине дня Гензель не проявлял себя никак, а ближе к вечеру через открытое окно послышались какие-то отдалённые хлопки. Я выбежал во двор и увидел, как далеко на севере разрываются фейерверочные ракеты – свидетельство гензелевой активности.
Глава 8
Не знаю уж, насколько качественно Гензель обходил территорию. В лесопарк он возвращался раз в два-три дня, отъедался, жаловался на сбитые ноги, ходил за мной повсюду и болтал. Отдохнув так день-два, он становился серьёзным, одевал рюкзак и снова отправлялся в путь. Поздно вечером дважды я снова наблюдал фейерверк: Гензель заявил, что запускал его с высотных зданий. Идея была хорошей: в погружённом в ночную тьму городе сигналы должны были заметить издалека.
На третий или четвёртый раз он вернулся неожиданно быстро. Хлопнула дверь и, оставляя за собой грязные следы, на кухню вбежал Гензель, протягивая какие-то жёлтые клочья:
– Миша, люди!
Не скажу, что меня так уж это сообщение потрясло. Посылая Гензеля в поход, я не исключал, что он действительно кого-то сумеет найти. Но, конечно же, я заволновался:
– Кто? Много?
– Нет, не знаю..., – Гензель замялся, – кажется, одна.
– Женщина? Молодая? - допытывался я, тщетно пытаясь что-то понять в полосках, в которые в гензелевых руках привратился некогда целый лист бумаги.
Выяснилось, что Гензель обследовал очередной квадрат на юго-западе Москвы. Фейерверочных зарядов для очередного залпа найти не удавалось, поэтому он время от времени посвистывал в свисток и пришлёпывал на приметных местах листы бумаги с нашими координатами. Двигаясь таким манером, Гензель в конце концов оголодал. Он вспомнил, что, вроде, проходил мимо какого-то магазина, вернулся туда и у дверей прям-таки упёрся в некое ярко-жёлтое пятно. Это был лист плотной бумаги-самоклейки, накрепко приклеенный на стеклянную дверь, совсем не такой бумаги, что лепил Гензель. Сначала он решил, что это одно из моих старых объявлений, но потом вчитался в текст и почувствовал, что ноги плохо держат. Вот что было написано на листе жёлтой бумаги:
“Здравствуйте, меня зовут Агата Викторовна. Мой адрес: ул. Академика Криворожко, д. 73, кв. 46 (10 этаж). Буду рада видеть вас у себя в светлое время суток”.
Гензель, позабыв про еду, стащил по кускам намертво приставший лист и бросился с ним ко мне в парк.
– То есть, ты по этому адресу не заходил? - спрашивал я, разглядывая красиво выписанные буквы.
Гензель покрутил головой.
– Может, и хорошо, что не заходил, – рассуждал я, – Какая она ещё – эта Агата Викторовна... Вместе лучше сходим.
К Агате Викторовне мне хотелось отправиться немедленно. Кто знает, сколько времени провисело найденное Гензелем объявление? Может, эта Агата Викторовна настолько измучена одиночеством, что сейчас как раз прилаживает петельку, и мы найдём её, подвешенной к потолку?
Гензель однако заныл, что сделал в этот день уже километров пятнадцать и что должен отдохнуть. В общем, тронулись мы в путь лишь часа через два с половиной, причём, Гензеля я пустил вперёд, условившись встретиться на площади у кинотеатра «Ханой», что располагался недалеко от улицы академика Криворожко, а сам выехал позже на велосипеде.
К «Ханою» безо всяких приключений удалось доехать за час, но когда я появился на площади у завешенного строительной сеткой кинотеатра, то никого там не обнаружил. Злясь на нежелавшего учиться ездить Гензеля, уселся на лавочку, что стояла у ряда голубых елей, и принялся ждать. Со скуки попробовал даже на вкус иголку с ёлки и пришёл к выводу, что она такая же на вкус, как и прежде, а значит, её можно использовать в целях борьбы с цингой, ежели таковая когда-то у нас тут случится. Потом достал сложенную карту и начал рассматривать на ней искомую улицу, прикидывая, где может находится нужный дом. В этот момент лапы елей раздвинулись, и из-за них боком выбрался Гензель. Выражение лица у него было таинственное.
– Ты чего так долго?
– Мих, – сказал Гензель, продолжая таинственно улыбаться. – Я туда сходил уже.
– И чего? Видел кого?
– Не, только цветы видел. Там цветник прям настоящий!
Оказалось, Гензель, набив руку в походах, добрался к кинотеатру быстрее, чем я предпологал. Подождав сколько-то времени и видя, что меня нет, Гензель решил произвести самостоятельную разведку. Агаты Викторовны при этом не обнаружил, но зато нашёл этот самый цветник. И теперь мы вместе отправились на улицу Академика Криворожко.
У единственного подъезда дома №73 действительно располагался ухоженный палисадничек. В отличие от привычной уже полуживой растительности, там имели место замечательные бархатцы, высокая уже мальва, всякие декоративные травки и ещё какие-то неизвестные нам с Гензелем цветы. Там и сям были воткнуты пластиковые гномы, всё это дело обнесено симпатичной оградкой и обложено гладкими разноцветными камешками. Мы с Гензелем переглянулись и осторожно потянули на себя подъездную дверь.
Ярко освещённый бившими через стёкла лучами солнца подъезд оказался чисто вымыт – разительное отличие от нашего жилища, где я подметал пол, лишь когда он совсем зарастал грязью. Проход к лестнице, однако, скрывался в непроглядной тьме, так что дальнейшую степень чистоты определить не удалось. Посвечивая гензелевым фонариком, мы двинулись наверх. Как и у Гензеля, лестница была тёмной, скудно освещаясь лишь распахнутыми на лифтовые площадки балконными дверьми.
На балконе пятого этажа обнаружилась табуреточка — не иначе, Агата Викторовна имела привычку отдыхать посреди трудного восхождения.
Полюбовавшись сверху на Москву с очередного балкона, мы единым духом одолели ещё пять этажей, вышли к лифтам и упёрлись в запертую решётку. За ней, опять же в непроглядной тьме скрывалась нужная квартира.
– Эй, - закричал я, схватился за решётку и попытался её потрясти. Решётка стояла насмерть.
– Мы по объявлению, – заорал Гензель и сам засмеялся дурацкой фразе.
Так мы шумели довольно много времени, но реакции не получили ни какой. Тогда я подобрал на полу кусок отвалившейся штукатурки и написал на освещённой лучами заходящего солнца стене:
“Нашли ваше объявление, были в светлое время суток. Кричали, никто не отозвался. Придём завтра. Нас двое”.
– Пошли ночлег искать, – сказал я Гензелю. Темнеть скоро начнёт.
Ночлег нашёлся в доме напротив. Я послал Гензеля разыскать что-то съедобное, а сам по газовой трубе влез на поъездный козырёк, а оттуда – в окно квартиры второго этажа. Скоро с улицы закричал Гензель, вернувшийся с кока-колой, печением и какими-то консервированными кабачками. Я впустил его, выслушав очередную новость:
– Там в магазине дверь открыта, – сообщил Гензель, помогая придвинуть кухонный стол к открытому окну. – Представляешь, не стекло разбито, как мы делаем, а дверь открытая!
Мы устроились за столом, так чтобы видеть в окно подъезд с палисадником напротив, и принялись за печение с кока-колой.
– А внутри эти банки стояли, я увидел – взял, – Гензель показал на трёхлитровую стеклянную банку, в которой плавали мелкие патисончики. – Они там на верхней полке стоят. А с краю уже нет. Я думаю, это она взяла, Агата Викторовна. Тяжёлая банка, еле дотащил!
Гензель помолчал, о чём-то думая, а потом продолжил:
– Тяжело, конечно, так ходить. Я сюда два часа шёл. И утром ещё, когда объявление тебе нёс.
– Учись на велосипеде ездить. Кто тебя держит?
– Велосипед – это, конечно, да... Мих, а может, попробовать машину какую завести?
– Ты умеешь? Я, например, нет.
– Ну, помнишь, в кино: два провода вытащить, соединить, - Гензель вытращил глаза и сыграл небольшую сценку, показывая, как вырывает воображаемые провода и соединяет их зубами.
– Аккумуляторы сели, небось давно... А вообще, – да, неплохо бы, – размечтался я. – И трактор нужен будет – землю пахать и дорожки зимой чистить.
Гензель при упоминании о зиме вздрогнул и как-то увял.
Темнело. Я пошарил по квартире, нашёл свечной огарок и зажёг его. Интересно, эта Агата ещё живёт здесь? Невозможно же свет напротив не заметить. Хотя у неё окна на другую сторону выходить могут...
Гензель отправился спать, а я нашёл “Асю” Тургенева и читал, пока не догорела свеча. А утром проснулся от того, что Гензель осторожно тряс меня за плечо.
– Мих, там цветы политы.
– А? - не понял я спросонья.
– У подъезда. Я сходил посмотреть, пока ты спал, а они – политые.
Не поев, мы с Гензелем бросились ловить неуловимую Агату Викторовну: влетели в подъезд, за один присест взяли десять этажей и принялись колотить по уже знакомой железной решётке.
Через некоторое время из зарешёточночной тьмы раздался весьма низкий женский голос:
– Вас там сколько?
Мы с Гензелем вздрогнули. Я проглотил комок в горле и сказал:
– Двое.
Голос потребовал осветить себя фонариком. Мы послушно осветились: сначала я, потом Гензель. Тут в переговорах возникла пауза, а потом вдруг пространство за решёткой осветилось сильным белым светом. Я успел заметить светло-зелёные стены, четыре железные двери, велосипед у стены. Откуда-то слева выплыл источник этого света и прямо в глаза уткнулся луч адски яркого светодиодного фонаря. Мы с Гензелем совершенно синхронно вскинули ладони к глазам, загораживаясь. Через щели между пальцами я изо всех сил пытался разглядеть Агату Викторовну, но видел лишь тот же режущий свет.
Луч полазил по нам и ушёл вбок. Наверное, Агата Викторовна пыталась рассмотреть, не скрывается ли за нами ещё кто-то. И только теперь я смог разглядеть контур довольно высокой и плотной фигуры, держащей в одной руке фонарь, а в другой - что-то вроде очень длинного шила. Луч поелозил за нами и вернулся, снова упёршись в лицо.
– Может, вверх, всё-таки, светить будете, - предложил я.
Луч ушёл вверх, фигура сурово проговорила:
– Пущу только одного.
– Хорошо, - ответил я и сказал Гензелю, что б отошёл к лифтам.
– Нет, он пусть идёт! - строго велела фигура.
Я пропустил Гензеля, послушал как он о чём-то спрашивает и как захлопывается за ним решётка, а сам вышел на балкон. Интересно, чего она так боится? Дикая какая-то тётка.
Через довольно длительное время с лестницы снова послышался лязг замка, и из тьмы раздался крик Гензеля:
– Михаил, заходи!
Я поднялся на пол-пролёта, прошёл через так долго не дававшуюся решётку и наконец получил возможность рассмотреть Агату Викторовну. На сей раз она была не вооружена и имела выражение лица весьма любезное – надо полагать, Гензель сумел внушить ей представление о нашей безобидности. Зачарованный этой внезапной переменой, я безропотно скинул обувь в прихожей и проследовал на кухню.
До сих пор не знаю точно, сколько Агате лет – должно быть, сорок с чем-то. Глаза у Агаты карие, волосы — тёмные, вьющиеся. Ходить Агата предпочитает в штанах, обычно чёрных – уверяет, что это удобно и практично. В жаркое время года меняет их на шорты.
Но это я узнал позже, а в первый момент испытал настоящее потрясение, узрев царящую вокруг чистоту и кипящий чайник на двухкомфорочной газовой плитке. Я даже поморгал для верности, сразу вспомнив, как тянулся Гензель к печке, - тоже было ощущение, что мгновенно вернулся в прежнюю жизнь. От плитки тянулся в угол шланг — там стоял немаленький газовый баллон.
– А вы как его сюда затащили? - ткнул я пальцем в баллон, забывая про светское начало разговора.
– Руками! - сообщила Агата, продолжая любезно улыбаться.
На столе обнаружилась хрустальная вазочка с конфетами и тульскими пряниками. В чистейших чашках был налит горячий чай. Утратив дар речи, я сел на предложенную табуретку, взял чашку и ухватил из вазочки пряник. Пряник оказался мягким. Не знаю уж, как Агата умудрилась привести его в такое состояние – те, что попадались мне на полках магазинов, были уже совсем твердокаменными.
На моё счастье, светскую беседу взялся поддерживать Гензель. Ну, а я пил чаёк и старался незаметно оглядеться.
Помимо газового баллона, в углу имелась ещё и большая фляга магазинной воды. Я вспомнил, что такая же, вроде как, есть в прихожей. На подоконнике лежал непонятная штука из картона и алюминиевой фольги, от которой в дырку в раме тянулся провод. А рядом лежал тот самый мощный фонарь, которым Агата Викторовна освещала нас с Гензелем на лестнице. На холодильнике стоял красивый керамический подсвечник о трёх рожках и в каждый из рожков было воткнуто по свече — безо всяких потёков парафина, как было у меня. Рядом с мойкой на блестящих крючках висели чистые полотенца — значит, проблему стирки хозяйке тоже удалось как-то решить.
Так, шаря глазами по кухне, добрался я наконец и до календаря, что висел прямо над нашим столом. Календарь оказался уже за новый год, и передвижной квадратик на нём обводил красной рамочкой 27 мая. А я-то думал, что уже июнь.
– А он у вас правильное число показывает? - поинтересовался я.
– Надеюсь, - усмехнулась Агата.
Я решил сразу взять быка за рога:
– А вы давно тут?
– В Москве? Всю жизнь, – с лёгкой иронией ответила Агата Викторовна.
Тут инициативу в переговорах вновь перехватил Гензель и таки сумел вытянуть из Агаты кое-какую информацию. Оказалось, что по агатиному счёту окончательно люди исчезли где-то месяц назад, значит, в конце апреля. Самому факту исчезновения окружающих Агата, конечно, удивилась, но восприняла спокойно, в психическом своём здоровье сомневаться и не подумала, зато стала жить-поживать, отдыхая от изрядно надоевших ей людишек. Гензель рассказывал потом, что с особым удовлетворением Агата наблюдала за исчезновением своей необыкновенно злобной соседкой по балкону, с которой имела длящийся годами затяжной конфликт.
Профессию Агата, имела, как ни странно, преподавательскую. Не завидую детям, доставшимся ей под руководство. Впрочем, учила она их чему-то художественно-рукодельному. И, говоря откровенно, руками она умела работать лучше нас с Гензелем, вместе взятых. До сих пор помню маленький универсальный набор швейцарских инструментв у Агаты на поясе. Бывало, сломается что-то, она бросит саркастическую фразу, повертит в руках, и бац – вещь снова работает! Ну, а уж если вынесет этой вещи смертный приговор, то, значит, всё – и пытаться чинить не стоит. Потом ещё выяснилось, что Агата хорошо рисует, отлично режет по дереву и обладает качеством, особо ценымым Гензелем – у неё всегда есть вкусная еда!
После допития чая повисла неловкая пауза — даже Гензель к этому моменту выдохся.
– А где вы батарейки для фонаря берёте? - догадался я задать вопрос по своей больной теме.
Агата ещё немного подобрела и с явной гордостью повела нас с Гензелем к подоконнику — к той самой штуке из картона и фольги, скреплённой скотчем. Штуковина была разделена на ячейки, в которых лежали толстенькие цилиндрики — аккумуляторы. Зарядное устройство? Но от чего оно электричество берёт? Агата открыла окно, и я смог посмотреть, куда шёл провод — к небольшой солнечной батарее, закреплённой на наружной стене. Блин! Просто-то как! А мне и в голову не пришло подобное сделать...
В другом месте к стене был приделан блок, от которого к земле уходил длинный белый шнур — видимо, это было устройство для подъёма грузов. Да, много усилий Агата тратит, лишь бы из квартиры на верхотуре не уходить.
– Агата Викторовна, – как можно задушевнее сказал я, – а вы к нам не хотите перебраться? У нас лазить наверх не нужно, воды сколько хочешь, колодец есть...
– Миша огород сажет, - ввернул Гензель.
Агата молчала. Её лицо ничего не выражало.
– Посмотрим, - сухо сказала она, – я к вам в гости зайду.
– Когда? - спросили мы с Гензелем в один голос.
– Не знаю. Когда-нибудь, – ответила Агата.
С этим мы и отчалили.
Она появилась через день. Гензель на тот момент оставался дома, заявив, что окончательно стёр ноги во время обратного марша из гостей. Лежать, однако, он тоже не пожелал и, охая, ковылял за мной и трепался на разные темы.
В этот-то момент мы и услышали нечто удивительное – жужжание маломощного двигателя. Оно пришло откуда-то издали, усилилось, и по той стороне пруда, по всегдашнему гензелеву маршруту быстро пополз какой-то предмет. Уже можно было разглядеть, что это скутер, но кто управлял им? У меня забилось сердце – вдруг это новый человек?
– Помнишь, про мотор говорил? - спросил я Гензеля, – вот тебе мотор!
Скутер свернул на нашу дорожку, и стало видно, что на нём восседает Агата Викторовна. Тут мне пришло в голову, что у нас не убранно и нечем угощать.
– Ну, как вы тут живёте? - подкатив, приветливо поинтесовалась Агата.
Пришлось показывать, как мы живём. Я провёла Агату по дому, по территории, показал даже зимнее снаряжение, сваленное в одном из сараев. Агата явно заинтересовалась печкой, даже встала на маленькую скамеечку, чтобы дотянуться до вьюшки, открыла её, закрыла и принялась игривым тоном задавать вопросы о зимней жизни. Я предопочёл не распространяться про балку под потолком, но зато подробно рассказал про лыжи, пояс и верёвку к санкам и даже предъявил оные. Агата иронически проехалась насчёт крепления верёвки к поясу, подкинув пару советов на этот счёт. Прикидывала возможности новой зимовки, что ли?
После был устроен военный совет с чаем и твёрдым нашими баранками. Агата, тщательно оглядев стакан и поинтересовавшись насчёт воды, милостливо чай приняла и со словами “эх, отрава” кинула туда кусков семь сахару.
Роль развлекателя и массовика-затейника опять взял на себя Гензель.
– Э-э-э, Агата Викторовна, такой аспект ещё, – начал он и в перевранном виде рассказал известную историю про графа Шереметьева и крепостную актрису. Думаю, Агата историю эту и раньше знала, но слушала Гензеля с удовольствием: расслабилась, морду кирпичом больше не делала, поддакивала и даже посмеивалась, внимая следующему шедевру Гензеля – услышанной от меня истории парка за последние двести лет. Потом Гензель быстро переключился на эпос о своём посещении некой аномальной зоны в не очень отдалённом прошлом. Агата и это скушала “на ура” – с оживлённой улыбкой и милыми репликами.
А после этого произошла довольно неожиданная вещь – они взгромоздились на скутер и поехали кататься по парку. У меня глаза на лоб полезли, когда увидел, как Агата помогает Гензелю влезть на сидение, бережно пристраивая его пострадавшие от ударных походов ноги.
Жужжание двигателя раздавалось то тут, то там, а когда они, наконец, появились, то выяснилось, что привезли с собой кучу комней, объяснив, что это не просто камни, а минералы и окаменелости: это, мол, гранит из Скандинавии, а этот обломок – брахиопод.
Военный совет возобновился. Разговор, конечно, зашёл и о таинственном автомобилисте.
– А чего удивляться, – сказала Агата, – конечно, кто-то ещё должен был остаться.
Мы задумались над этим неоднозначным утверждением.
– В поисках не хотите принять участие... - начал было я, но Агата обрезала:
– Нет, не хочу.
– А к нам перебраться, всё-таки...
- Нет.
Она уже совсем не улыбалась. Я тоже не знал, чего сказать. Агата сделала нам знак оставаться на месте, сходила к скутеру, вернулась и выложила на клеёнку кухонного стола небольшую чёрную рацию.
– Для связи, - спокойно сказала она.
Да, удивлять Агата умела! Взгляд мой случайно упал на Гензеля. В глазах его горел откровенный восторг.
Агата подождала немного, сухо попрощалась и вышла. Мы двинулись за ней. Я стоял в нескольких метрах от скутера, наблюдая, как Гензель что-то говорит Агате, которая теперь снова улыбается, показывает куда-то руками.
Она уехала. Мы стояли, глядели как уменьшается вдали скутер, а когда он скрылся совсем, Гензель бросился в дом, схватил рацию и завопил:
– Агата Викторовна, связь проверяю! Связь есть?
– Есть! - как мне показалось, радостно ответила Агата и добавила что-то ещё, чего я не понял. Гензель с воодушевлением говорил что-то ещё, потом осторожно положил рацию и от избытка чувств покрутив головой, сказал:
– Не, Мих, Агата Викторовна – это..., - у него впервые не нашлось слов выразить своё впечатление об Агате Викторовне.
Глава 8
Дни потянулись прежней чередой: я сидел на хозяйстве, Гензель бродил по городу. Агата больше не приезжала, но Гензель забегал к ней регулярно, наверное, даже чаще, чем мне рассказывал. В парк он возвращался уже раз в пять-шесть дней, иной раз принося от Агаты неожиданные гостинцы, например, заряженные аккумуляторы. Разрядившиеся полагалось возваращать ей на подзарядку.
Основной моей заботой был огород. Результаты, однако, выходили неутешительными. Из посеянного половина не взошла вообще, а другая половина всходила медленно и выглядела не больно-то обнадёживающе. Глядя на редкие полупрозрачные всходы, я стал понимать, что из затеи мало что получится. Нет, посадки я исправно рыхлил, поливал и даже вносил минеральные удобрения, но толку от этого было чуть — всходы были откровенно дохлые и приобретать силу и мощь не особо спешили.
Но как же тогда бушевал цветник у Агаты? Набравшись духу, я вызвал её по рации. Эфир был необычайно чист.
– А чего тут удивляться, – спокойнейше ответствовала Агата, – по той самой причине, что ты годных батареек найти не можешь.
– Это по какой же? – поинтересовался я, задетый за живое больным вопросом с батарейками.
– А ты подумай, подумай, – продолжала Агата с холодной иронией.
Я чувствовал себя как мышь, с которой играет кошка.
– Не знаю, – честно сказал я. – Вот понятия не имею просто.
Агата в рации тяжко вздохнула.
– Ну, хорошо, – смилостивилась она. – Цветы эти посажены под зиму, а часть — рано весной, в апреле... Когда что?
Я тут вспомнил, что она появилась позже нас с Гензелем.
– Люди, что ли, ещё были?
– Да, были. То, что посажено позже, – как и у тебя — не растёт.
Я пытался эту новость как-то рационально осмыслить. Вдруг на глаза попали странные деревья вокруг. Их-то уж точно никто не сажал, вместе с нами приехали.
– А деревья тогда как? – выложил я этот убийственный довод.
– С деревьями — да, – признала Агата после небольшой паузы, – но, думаю, это из за тебя — ты ж с того года ещё.
– И какая связь?
– Не знаю. Ну давай, опыт сделаем: ты в магазине батарейки возьмёшь и мы с Владом. Увидишь: наши будут рабочими, а твои — нет.
Конечно, при своих странностях, Агата была тёткой неглупой.
На следующий день ко мне забежал Гензель, и я поинтересовался у него:
– Слушай, откуда она батарейки берёт, а?
Гензель расцвёл в улыбке:
– Помнишь, у нас... У Агаты Викторовны, в смысле, магазин есть большой рядом? Вот там на кассе много батареек, и хорошие все! Ты, Миш, попроси у неё, она покажет! Только..., – Гензель замялся, – она сказала, что неприлично без гостинцев в гости приходить...
На следющий день с утречка я стоял у агатиного подъезда и остервенело звонил в велосипедный звонок. С багажника свешивался рюкзак, набитый шоколадными конефетами, джемом, кока-колой и сушёными бананами. Ну, а за двадцать минут до этого я пребывал в названном Гензелем магазине и шарил в полутьме на кассе. Нашёл эти батарейки, на улице при свете дня засунул их в рацию – она не подавала признаков жизни и ожила лишь на агатиных аккумуляторах.. Вставил ещё раз, проверил полярность — нет, всё правильно. Батарейки были разряжены.
На звон из подъезда вышел с фонариком в руках Гензель, мы влезли на десятый этаж, где были приняты Агатой.
Тем для светской беседы у меня что-то не находилось, и поэтому во время чаепития я прямо предложил:
– Агат, давайте, всё-таки, вместе за батарейками сходим.
Агата с лёгким удивлением взглянула на меня.
– С ним иди, - она показала на Гензеля. – Мне после чая хорошо, не хочу по лестницам лазить.
– Мих, они все хорошие, мы там много раз брали, - торопливо сказал Гензель, и потянул меня за рукав. На улице он сказал:
- Агата Викторовна не пойдёт, я знаю. Давай я тебе покажу, где брали, там все хорошие.
Я уж не стал у него выяснять, что означают эти агатины странности. В магазне, у касс попросил:
– Влад, давай параллельно возьмём: ты пачку и я пачку.
Мы вместе подняли руки и совершенно синхронно взяли по блистеру с батарейками. На улице я распотрошил свой, вставив батарейки в рацию. Как и во все прошлые разы, работать рация не пожелала.
– Теперь ты.
Поглядывая на меня и неуверенно улыбаясь, Гензель вставил свой комплект. Рация сразу ожила. Эксперимент этот с Гензелем и Агатой мы потом повторяли ещё. И каждый раз я вытягивал нерабочие экземпляры. А у Гензеля и Агаты батарейки работали прекрасно. Агата как-то была в хорошем настроении и предложила усовершенствовать методику: брать упаковку в две руки и в две руки же снимать плёнку. В этом случае с работоспособностью получалось по-разному: то так, то этак.
Через несколько дней после опыта с батарейками я трудился во дворе лесопарковой избы. Солнце стояло высоко и жарило, а я, обливаясь потом, пытался приспособить ручной насос для полива, как вдруг заметил, что далеко на юге поднялся столб чёрного дыма.
До сих пор самовозгораний у нас не наблюдалось, так что я бросил шланги и залез на чердак, что б лучше видеть. Дымных столбов было уже два, они стояли совершенно одинаковые в безветренном воздухе, лишь наверху расплывались – как шляпки огромных грибов. Гензеля в этот день не было, но Агата довольно быстро отозвалась по радио.
– Агата, дым!
– Вижу, – хладнокровно подтвердила Агата, – в Капотне горит.
Гензель, может быть? Случилось что-то, и сигнал подаёт? Но он должен находиться совсем в другом районе. Мы с Агатой решили, что нужно смотреть на месте. Я сел на велосипед и закрутил педали.
Ехать пришлось по местам, где я был последний раз года полтора назад — ещё в «той» жизни. Улицы производили неприятное впечатление — дорога проходила под еле живыми высоченными деревьями, высохшие листочки которых шелестели на ветру как бумага. Неуютно Гензелю, небось, идти тут было.
Следы его работы попадались регулярно. Вот на двери большого магазина промелькнул жёлтый лист бумаги с текстом. Вот посреди моста через Москву-реку стоит коробка с картонными гильзами — отсюда запускался феерверк.
Я свесился через перила над водой. Она стояла выше привычного уровня и казалась невероятно чистой: не качалось привычных пластиковых бутылок и пенопластовой крошки. На довольно приличной глубине виднелось песчаное дно.
Столбы чёрного дыма уже сильно приблизились, занимая солидную часть неба. На высоте, видимо, подул ветерок, и шляпки грибов теперь вытянулись в длинную чёрную полосу.
Жилые кварталы кончились, началась промышленная зона. Путь шёл вдоль бетонных заборов с колючей проволокой поверху. Иногда они прерывались, и тогда открывался вид на ржавые железнодорожные пути, заросшие голым американским клёном, металлические ангары, штабели деревянных поддонов.
Наконец, я вроде бы свернул в нужную сторону, проезд между двух одинаковых заборов вдруг кончился и вывел к самому пожарищу.
Не знаю, что это было. Наверное, что-то химическое или нефтеперегонное. Горело оно шумно: с шипением, треском и грохотом. Как раз в момент моего появление что-то протяжно рухнуло, в воздух поднялась масса искр.
Дальше по переулку по стенам были налеплены листы бумаги, колебавшиеся в потоках горячего воздуха. Это не было гензелевой работой — тот так часто не клеил. Я двинулся было к ближайшему листу, но тут что-то со звоном лопнуло над головой и на асфальт обрушился град стеклянных осколков. Закрываясь руками, я отбежал обратно. Стекла в верхнем окне кирпичной четырёхэтажки у забора уже не было – оттуда с рёвом вырывался здоровенный язык пламени.
Я заметался в поисках обломка какого-нибудь щита, что б под его прикрытием подобраться к листу, но тут позади раздался резкие автомобильные сигналы. Я оглянулся — там стояла красная легковая машина с открытой дверью. Рядом прыгала плотная рыжеволосая женщина, орала и размахивала над головой руками. Я бросился к машине. Женщина оказалась довольно молодой, с оцарапанными и запачканными руками. Она широко улыбнулась и сказала:
– Привет!
Глава 9
Её звали Саша, ей было двадцать семь лет, и это именно она ездила по Москве весной. Сейчас же она следовала транзитом из Европы в Сибирь.
Ещё год назад она обитала в Москве, задолго до этого приехав из какого-то города по ту сторону Урала. Занималась много чем: торговала конфетами, серверами и кондиционерами, числилась параллельно индивидуальным предпринимателем, а непосредственно перед процессом всеобщего пропадания писала цикл статей для женского журнала.
Процесс этот начался для Саши с того, что странно повела себя заказчица. По телефону с ней общаться вполне удавалось, как и получать денежные переводы за выполненную работу, а вот встречаться получалось всё реже. Саша даже заподозрила, что от неё пытаются отделаться как от автора, но быстро убедилась, что удивительное явление охватило всю редакцию. Некоторое время основной у неё была версия о ползучей ликвидации издания, либо смене собственника с соответствующим переходным периодом, но вскоре похожие процессы проявились в других сторонах многообразной сашиной деятельности.
– А когда это было? – спросил я, помешивая чай ложечкой.
– Это? – Саша, как будто очнувшись, оглядела всех нас, сидевших за столом в сияющей чистотой агатиной кухне. – В августе... Нет, в июле ещё.
Ага, значит, в момент моей эпопеи с Центром помощи!
Так как происходило то, что происходить никак не могло, Саша весьма логично предположила, что неладно что-то с ней самой. И она пошла к частному врачу, как раз по таким болезням, приняв, однако, меры предосторожности, чтобы не загреметь внезапно в какое-нибудь соответствующее учреждение.
Врач говорил обтекаемыми фразами, далеко идущих выводов избегал, но считал, что следует отдохнуть. Между тем, в окружающем мире народ явственно продолжал убывать, а вместе с ним таяли и сашины доходы. В таких условиях оставаться в Москве смысла не было, и Саша в своей собственной машине в начале октября отбыла на юг.
Почему на юг? Ну, в первую очередь, чтобы пережить в тёплом климате зиму. Во-вторых, потому что странный феномен мог иметь пространственные границы. А ещё потому, что Саша любила путешествовать. От неё мы и узнали о положении дел в окружающем мире.
Оказалось, территории, прилегающие к основным трассам на юг и запад от Москвы, были необитаемы на протяжении сотен и тысяч километров. Сигналя напропалую, Саша медленно проезжала провинциальные города, останавливалась на центральных площадях под уцелевшими памятниками Ленину, но никто не выходил к ней.
На первых порах мобильный телефон ловил какие-то местные сети, так что Саше разок удалось даже дозвониться до родных. Она не стала рассказывать им о происходящем, сказала лишь, что уехала на время из Москвы. Радиоэфир держался ещё довольно долго, и Саша слушала передачи на непонятных языках, иногда сменяемых знакомым английским. Из выпусков новостей стало ясно, что мир в упор не замечает странного явления. Наступающая зима гнала её всё дальше на юг. Саша проехала по северному Ирану, сменила там машину, а потом заблудилась в Средней Азии, сбившись с пути и заехав в край песков и высохших глиняных проплешин. Оттуда она выбиралась два дня, двигаясь вдоль заброшенной железнодорожной колеи, что вела от развалин каких-то заводов в пустыне.
Не найдя никого на юге, с первыми признаками весны Саша вернулась в Москву, попав туда в пору решительного таяния снега. Именно её гудки я и слышал тогда.
Следующее путешествие было предпринято в западном направлении. Саша задумала достигнуть побережья Атлантики, но из Центральной Европы развернулась обратно на восток. Она решила съездить на родину — на другой край континента. Путь её снова пролегал через Москву. И тут, наконец, ей удалось обнаружить людей.
Глава 10
На бывшей её квартире Сашу не держало ничего, и она легко согласилась перебраться в избу, тем более, что Гензель к этому времени уже прочно осел у Агаты, забегая, впрочем, регулярно пообщаться. После появления Саши его поисково-расклеечная деятельность быстро сошла на нет — никто из нас уже не верил, что в Москве получится кого-то ещё найти.
Вещей у Саши было мало — всё она возила с собой, либо находила на месте. Батарейки ей в магазине тоже попадались разряженные — сказывался провал в этот мир до зимы. Впрочем, благодаря ей, у нас было уже более серьёзное электричество: от автомобильных аккумуляторов. Шесть штук их стояло в коридоре. Потом Саша привезла откуда-то преобразователь напряжения, и теперь у нас были настоящие 220 вольт переменного тока! Споткнувшись пару раз об аккумуляторы в темноте, Саша осерчала, съездила ещё куда-то и привезла большой генератор — от него можно было запитать хоть сварочный аппарат.
Вообще, появление Саши резко добавило мне активности. По её настоянию я разыскал в радиолюбительском магазине роскошный приёмо-передатчик, стоивший в прежние времена жутких денег, забросил на ближайшее дерево антенну и включил автосканирование всего радиодиапазона. Увы, эфир оказался безжизненным, прямо-таки стерильным. Даже атмосферных помех было на удивление мало. Тогда я попросил Сашу наговорить на английском и русском наши координаты и запустил их в бесконечное воспроизведение на разных частотах в слабой надежде, что кто-то это всё-таки услышит.
Возрадовавшись появлению электричества, я начал было включать музыку, но быстро прекратил это — настроения не было. Саша, кстати, тоже сказала, что весь свой длинный путь проделала с включённым приёмником, но музыку у неё так ни разу не возникло желание поставить.
Она целыми днями валялась теперь в гамаке с ноутбуком, что-то читая с экрана. Я как-то заглянул – оказалось какой-то писатель из неизвестных мне новых. Кстати, Гензель потом рассказал, что Агата в этот период тоже читала книгу – Новый Завет.
Эсхатологические настроения, вообще-то, были небезосновательны, так как к этому времени стало ясно, что огород не прокатит. На грядках имелись лишь реденькие, слабые, почти белые всходы, которых забили бы любые нормальные сорняки. Но и сорняки были не в лучшей форме – худосочные, на ладонь от земли, они обладали слабыми корешками, легко выдёргивались из грунта.
Я исправно рыхлил землю, поливал эти посадки, даже вносил по книжке минеральные удобрения, но толку от этого почти не было. Растеница капусты выросли на пять сантиметров от уровня почвы, выпустили по три листочка и в таком состоянии застыли – они были живы, но расти дальше не желали. Такая же история была и с кабачкам, которые сформировали небольшие плети с листями в половину моей ладони, но даже не зацвели. В похожем состоянии пребывала и картофельная делянка – будь у нас колорадский жук, обеда ему хватило бы на один зуб. Но жука не было, как, впрочем, и других насекомых, даже шмели куда-то делись.
Однажды Саша оторвалась от ноута, задумчиво поглядела на меня и спросила:
– Слушай, Миш, а ты о размножении что думаешь?
Я о размножении, конечно, уже думал и поэтому честно ответил:
– Консервы через пару лет портится начнут, а огород не растёт ни фига. Чего это потомство есть будет?
Саша немедленно принялась спорить.
– Практически везде консервы больше двух лет сохраняются! В экспедициях находят через сто лет ящики с консервами годными!
– Так то в мерзлоте! - отвечал я.
– Блин, мы сидим в море холодильников и бензина! - заорала Саша, но о восстановлении вида говорить перестала.
Она уже не валялась целыми днями в гамаке, а всё чаще уезжала в крупные города области: Балашиху, Чехов, Орехово-Зуево. Как-то её не было двое суток, оказалось — прокатилась до Ярославля. После этого она несколько дней ходила задумчивой, а потом сказала:
– Миш, а ты со мной в Новосиб съездить не хочешь?
– Зачем? - ошарашенно спросил я. – Осень скоро.
– Ну, и ладно, доедем. На зиму — в Китай, а весной до Владика прокатимся.
Я не знал чего сказать. С трудом обнаруженный четвёртый член нашего коллектива желает уехать. Да она, вообще-то, и не обещала, что останется навсегда.
– Сломаемся где-нибудь в тайге, – безнадёжно сказал я, – пропадём. Бензин кончится в пути, нового не найдём, замёрзнем.
– Ну и ладно, - завопила Саша, – пропадём — так пропадём! Всяко лучше, чем в этой вашей Москве киснуть!
Я не нашёлся, чего ей ответить. Смысла нашего дальнейшего существования тут действительно было не так уж много. Да и конец просматривался вполне явственно — после конца срока годности консервов. Наконец, я сказал:
– Дай подумать немного, а? Решу: может, с тобой, всё-таки. Ты когда едешь?
– На днях. Чего тянуть.
– Два дня подожди. Ладно?
– Угу.
В эти два дня я думал. За Москву, кажется, не было смысла держаться – огород не рос, продукты и в других населённых пунктах можно было найти. Но приближалась осень, а за нею зима, пережить которую не так просто и в Москве. А двигаться в таких условиях за Урал, где редкая сеть городов и гораздо более суровый климат, было просто опасно. К тому же, меня ещё в машине укачивает!
С другой стороны, тут оставаться – действительно, тоска. Новых людей нет, перспектив никаких. Саша права – замёрзнем где-нибудь в Сибири, но зато всё кончится.
В общем, я стал склоняться к тому, чтобы двинуться вместе с Сашей. Оставалось сообщить об этом Гензелю с Агатой. Тут меня стала мучить совесть: нехорошо ведь получается, только недавно встретились и снова расстаёмся! Нам-то с Сашей, может, и неплохо по новым местам крутить будет, а они как? Может, и их с собой взять? Гензель бы поехал, наверняка... А вот Агата вряд ли двинется с места.
Все эти терзания прервал вызов рации. Гензель, лёгок на помине, звал:
– Алло, алло! Миша, Саша, алло!
– Слушаю, - сказал я, прикидывая, не выложить ли Гензелю свои раздумья прямо сейчас.
– Мих, – сказал Гензель взволнованным голосом, – а ты не знаешь одного человечка...
Он назвал имя и фамилию. Я даже вздрогнул. Когда-то я имел к этому человеку самое непосредственное отношение. И теперь молчал, не зная, чего ответить Гензелю.
– Алло, Мих! Ты тут? – взывал Гензель.
– Тут. Да, знаю его.
– Знаешь! - завопил Гензель. – И я знаю! И Агата Викторовна тоже!
– И откуда вы его знаете?
Гензель кое-что рассказал. Информация была интересной, но ясности по поводу нашего положения не добавила. Зато теперь Гензель мог задавать вопросы:
– А-а-а... Ты откуда его знаешь?
Я честно ответил, откуда. Гензель на некоторое время утратил дар речи. Потом он сказал:
– Мих! Не, ну Мих!
– Погоди, - сказал я. - Ещё у Саши спрошу.
Саша сидела с ноутом на диване-качелях, поставленных подальше от сарая с ворчащим генератором, и тихонько раскачивалась. Когда я подошёл, она подняла на меня глаза и спросила:
– Ну, чего ? Едешь?
– Погоди, обстоятельства некоторые именились. Ты не знаешь..., – и я назвал то самое имя и фамилию.
Саша секунду подумала и покрутила головой:
– Не-а. А что?
Зародившаяся было надежда начала сдуваться – Саша в намечавшуюся общность не вписывалась. Потом я вспомнил сбивчивый гензиный рассказ и снова спросил:
– А с интернатом дела не имела? Для повреждённых детей?
– А-а-а... Да, имела. И чего?
– Какое?
– Ну-у... Статью на “Фрилансе” писала...
– Какую статью?
– В защиту кой-кого. Всей группой... А зачем тебе?
Итак, и Саша принимала в судьбе этого человека участие. Только что вот делать со всем этим дальше?
– Ты его знаешь, - сказал я, – и Гензель знает, и Агата. И я знаю.
– Ага, – протянула Саша, смотря сквозь меня. Она обдумывала информацию. – И как вы его знаете?
– Агата воспитателем там была, Гензель с гуманитарной помощью ездил.
– А ты?
Я сказал то же, что и Гензелю. Саша изумлённо уставилась на меня.
– Блин! – сказала она. – Офигеть! Поехали к ним!
И мы поехали. На улице Академика Криворожко обнаружились перемены. Агата перенесла часть резиденции вниз, заняв под это дело примыкающие к подъезду помещения. Сама Агата, надо полагать, пребывала в хорошем настроении, потому как, улыбнувшись протянула нам руку ладонью вверх.
– Ну, давайте!
– Чего «давайте»?
– Ну, к чаю чего-нибудь привезли?
Как и Гензель недавно, я потерял дар речи. Саша издала неопределённый короткий звук.
Агата окинула нас ироническим взглядом, проехалась насчёт “гости и кости”, после чего повела убогих пить чай “с чем бог послал”. Похоже, в агатином понимании никакое совещание без чая не обходилось. Вот только спокойно попивать чаёк сейчас могла лишь она одна. Гензель опрокинул локтем сахарницу и, не замечая, что пьёт одну заварку, лихорадочно расспрашивал меня:
– Миш, а ты его сколько не видел уже?
– Лет двенадцать, наверное. Или около этого.
– А почему?
– Потому что обстоятельства так сложились.
Видно было, что Гензелю ужасно хотелось спросить про эти самые обстоятельства, но он сообразил, что я не очень хочу вдаваться в тему.
Агата неодобрительно смотрела на меня.
– А он про тебя спрашивал как-то, - сказала она.
– И чего спрашивал?
– Ну, нельзя ли тебя найти.
Эту тему я тоже не стал развивать — под агатиным прокурорским взглядом не очень-то хотелось.
– А чего его по интернатам разным гоняли? - спросила Саша.
Агата молчала. Потом задумчиво ответила:
– Не гоняли... Может, он сам хотел.
– А мне говорили, что гоняли! - не унималась Саша.
Агата очнулась и иронически поинтересовалась:
– И кто же это говорил?
– Волонтёры! Которые сами всё видели!
Лицо Агаты внезапно стало очень добрым.
– А это, случайно, не ты одну статью написала? – ласково улыбаясь, кошачьим голосом поинтересовалась она.
– Про злоупотребления? Да, я!
Агата опять улыбнулась каким-то своим мыслям и удовлетворённо покивала головой — как будто всю жизнь именно этой гадости от Саши и ждала.
Мы с Гензелем переглянулись, ничего не понимая.
– А в чём дело... - осторожно начал Гензель.
– Ни в чём! - внезапно рявкнула Агата, прожигая Сашу яростным взглядом. – Она одну... одну... – Агата  не находила слов, – гадость написала, от которой... – у Агаты снова закончились слова.
– А воровать не надо было! - объявила Саша, подаваясь вперёд. - И правильно, что у вас там посадили кое-кого!
Я ещё раз посмотрел на Гензеля. Он был испуган разыгравшейся бурей. Поэтому следующую попытку сделал я.
– Чего случилось-то? Совсем ничего не понятно!
Агата и Саша сидели и не глядели друг на друга. Наконец, вздохнув, Саша ответила:
– Я статью писала на «Фрилансе». Про квартиры, которые выпускникам должны были давать. Дали информацию, и мы группой писали.
Агата слушала это с непроницаемым видом, глядя поверх Саши куда-то на вентиляционную решётку.
– И-и-и?
Агата, кажется, думала, отвечать ли. Наконец, усталым голосом, будто и не было недавней вспышки, ответила:
– То, что проверки пошли. Люди по тридцать лет проработали, им до пенсии оставалось... Мне что, так приятно было на эти допросы таскаться?! – вдруг снова гаркнула она.
Все замолчали. Саша с упрямым и нераскаянным видом смотрела на столешницу. Гензель с тревогой смотрел на меня.
– А ты чего? – спросил я его.
– Я? Ничего... А! В смысле, какое отношение? Мы туда с помощью ездили: одежда там, игрушки... Волонтёры! Когда в Свято-Тихоновском учился ещё. Ну, и раздавали когда — общались с ним. Вот.
– Как общались?
– Ну, - Гензель задумался, – он подходил, смотрел, коробки носил нетяжёлые, спрашивал, чего там.
– А он говорит?
– Да, только медленно. Заикается. Вот, всё.
– А сколько вас там было? Почему он тебя выделил?
– Не знаю... – Вспоминая, Гензель тепрь тоже смотрел на вентиляционную решётку. – Человек семь нас было или восемь... Нет, семь...
Я думал, чего бы ещё его спросить, но вопросов больше никаких не придумывалось. И так отупел от непривычного количества информации.
– Фигня какая-то, – сказала Саша. – Зацепиться не за что.
– Не, почему? Мы все, выясняется, отношение к нему какое-то имеем...
– И всё. Объясни из этого, как мы здесь оказались.
Этого я, конечно, объяснить не мог. На помощь неожиданно пришла Агата.
– Он, вообще, странный был. Горох гонял... И ложки у него стучали...
– Как стучали?
– Идёшь, допустим, по коридору вечером, легли уже все. От стенки откатываются горошины четыре-пять, сталкиваются и – по углам снова!
– И это он? Как вы узнали?
– Да вот узнали... Из спальни он это делал.
– А ложки?
– Ложки... – Агата ухмыльнулась. – Лежит ложка. Чайная. Вдруг — черенком быстро — бац по столу! И снова лежит.
– И чего вы?
– Батюшку из храма позвали, он зачитал — и всё кончилось. Хорошо, говорил, хоть имя христианское...
– Почему христианское? - удивился я. Его в честь персидского царя назвали.
– Оно и видно... Святой с таким же именем был.
– А он нормальный? - поинтересовалась Саша.
Агата, кажется, думала, стоит ли отвечать этому внезапно образовавшимуся врагу. И всё-таки ответила, по-прежнему не глядя на Сашу:
– Задержка развития у него.
Все молчали и усиленно думали.
– Вот что, - решительно заявила Саша, - я туда съезжу. Кто со мной?
– Я поеду! - вызвался я. – Только меня укачивает. А это далеко?
– Километров сто двадцать.
– Я тоже могу, - осторожно сказал Гензель, косясь на безмолвствующую Агату.
А она вот своё решнение высказывать не торопилась. Потом спокойно сказала:
– Я не поеду. Найдёте что-то — скажете.
На этом совещание и завершилось.
Глава 11
На следующий день мы проснулись поздно – чуть ли не пол-двенадцатого – умылись, поели, заехали за Гензелем и рванули по шоссе на северо-восток.
Саша была спокойна. Мне показалось, что особых надежд на эту поездку она не возлагает. Дальние поездки были ей не в новинку, так что она даже как-то рассеяно вела машину, лениво поглядывая по сторонам. Ну, а мы с Гензелем, не бывшие за городом с прошлой жизни, пялились в окна, ожидая невесть каких ужасов.
Только вот ужасов как раз и не было. Машина мчалась по пустому шоссе, изредко минуя стоящие на обочине пустые автомобили. Саша всё набавляла скорость, и ветер с шумом врывался в щель над приоткрытым боковым стеклом.
Пролетел строительный рынок. Я успел заметить наваленную груду декоративных валунов, образцы плитки на щите и поставленную «на попа» большую белую лодку.
Потом к самой дороге подступил еловый лес. Как и в начале лета у кинотеатра, ёлки выглядели так же, как и в прежние времена.
– Смотри, ёлки не изменились совсем!
– А что? Должны? - так же рассеяно поинтересовалась Саша.
– Ну, лиственные-то — вон какие! Кстати, а на юге вечнозелёные в каком состоянии?
– М-м-м... Не знаю, не видела.
Я подумал, что почти наверняка она чего-то видела, но просто не обратила внимания. Саша плохо замечала такого рода детали и надёжно могла отличить разве что дуб от клёна.
Лес внезапно кончился, с обеих сторон шоссе побежали деревенские дома. Мелькнул здоровенный мангал под вывеской «Шашлык», потом пролетела стойка, увешанная скособоченными мягкими игрушками.
– Остановите! - раздался вдруг с заднего сидения какой-то задушенный голос Гензеля.
Я оглянулся. Он сидел там бледный, вытянувшийся как палка и круглыми глазами смотрел на меня.
– Укачало, что ли?
Гензель глотнул и покивал головой.
Саша затормозила прямо посреди шоссе, Гензель поспешно вылез и, поматывая головой, быстро удалился за ближайший сарай.
Я тоже вышел поразмяться. Прошёл к той самой стойке с мягкой рухлядью для придорожной торговли, потрогал влажные от прошедшего дождя ковры, огромных плюшевых медведей, свесивших головы как трупы, толстых зайцев, львов и прочий зоопарк. Тут же стояла табуретка, рядом с ней валялось перевёрнутое пластиковое ведро и разлахмаченный лист картона. Я перевернул его и прочитал: «яблоки коричное полосатое сладкие душистые».
Из-за угла появился малость порозовевший Гензель и направился ко мне:
– Миш... А-а-а... нам местами поменяться нельзя?
Я пустил его вперёд, усевшись сзади. Саша быстро набрала скорость, и теперь уже мне пришлось то возноситься вверх, то ухать куда-то вглубь сидения. Чувствовалось, что надолго меня тоже не хватит.
Но Саша сказала, что мы уже подъезжаем. Под мостом промелькнула железная дорога, справа убежала в сторону Москвы сложная автомобильная развязка, и вдруг открылся дивный вид: обширное безлесое пространство, белокаменный кремль на холмах, сияющий на солнце золотой купол, окружённый синими в звёздах куполами поменьше. К монастырским стенам взбиралось море голых яблонь, из которых там и сям выступали крыши одноэтажных домов. В стороне виднелись неказистые кирпичные трёхэтажки.
– Лавра! - завопил Гензель, – мы где-то тут поварачивали!
Саша остановилась, пару минут изучала карту, после чего заявила, что нужный поворот мы уже проехали. Она развернулась и медленно поехала по встречной полосе.
– Правила нарушаешь, однако! – неодобрительно сказал я.
– Может, мне ещё у светофора остановиться? - равнодушно прокомментировала это Саша и повернула на найденную дорогу.
Населённый пункт в этой своей части не очень-то был похож на город. Зданий выше двух этажей не встречалось вовсе, улицы были засыпаны укатанной щебёнкой, справа и слева за заборами тянулись садики и огороды.
– Там стена такая, – вспоминал Гензель. – Белая такая! С воротами!
– Чего за стена? Лавры?
– Лавры, да...
Лавра могуче возвышалась впереди, мы уже ехали под голыми яблоневыми ветвями. Гензель никак не мог вспомнить дорогу, и Саша наугад сворачивала во все переулки, стараясь выбраться к стене. Вдруг очередная узкая улочка кончилась, машина выкатилась на обширную площадь. Посреди площади виднелись какие-то павильоны деревянно-избяного типа, с левого краю имело место бетонное казённое здание с поникшим триколором на крыше, а с правого тянулась искомая стена, разделённая надвое надвратной башней, под которой, собственно, и были ворота – крепкие, деревянные, обитые крест-накрест железными полосами.
– Вот они, ворота! - возликовал Гензель.
Саша вылезла из машины, с интересом оглядывая стену. Она подошла к воротам и качнула массивную ручку-кольцо. То брякнуло о дерево.
– Мож, зайдём, посмотрим? Глядишь, кого найдём в святых стенах!
Она потянула за кольцо, но створки ворот даже не шевельнулись. Мы с Гензелем тоже вышли, осматриваясь. Гензель крутил во все стороны головой, видно, пытаясь вспомнить дальнейший путь, а я стоял с каким-то неприятным чувством - было неуютно тут, на пустынной большой площади перед безмолвной монастырской стеной.
Внезапно Гензель издал невнятное восклицание, показывая рукой куда-то вправо:
– Ой, там ещё сбитень продавали, нам вниз надо!
Дальше по стене, там, где местность понижалась, примостились два рубленных без единого гвоздя домика. Один из них нёс вывеску “Квас. Сбитень”, а рядом с другим валялся поваленный ветром щит с надписью “Монастырские продукты. Медовуха”. Они-то и подвигли Гензеля на воспоминания.
– Туда вот, направо, - командовал Гензель, показывая руками. – Потом вот здесь ехали, а разворачивались там дальше.
Стена лавры давно закончилась, теперь мы ехали вдоль длинного бетонного забора, точь-в-точь как тот — химзаводовский. Наконец, он прервался железными воротами и низким белым зданием проходной.
– Вот он, - сказал Гензель, почему-то понизив голос.
Мне тоже не хотелось громко разговаривать. Не скажу, что было страшно: усилилось то чувство неуюта, которое я ощутил ещё у монастырской стены. В Москве было не так – там было скучно, безнадёжно, но безопасно. А тут...Как бы это сказать... Тут не было обычной стерильной пустоты, вот как. Хотя, может, я сам нагнал на себя это настроение. Саша имела обычный решительный вид, холодно посматривая на ворота. А Гензель... А вот Гензель выглядил неладно — тоскливо поглядывал на меня как побитая собака.
– Чувствуешь?
– Странно тут как-то...
Мы с ним нерешительно стояли под железным козырьком у входной двери, не спеша открыть её.
– Ну, чего встали? - раздался сзади недовольный сашин голос. – Пошли!
И мы пошли: впереди я, за мной — Саша, а Гензель — в конце. Я осторожно потянул за дверную ручку, преодолевая сопротивление мощного досылателя, и открыв дверь на треть, вздрогнул.
– Чего там? - шёпотом спросила Саша.
Удивляться было чему: внутри проходной ожидаемой полутьмы не наблюдалось. На потолке тлели лампы, а на пропускном турникете посреди помещения явственно светился красный крестик. И казалось, что тут кто-то есть.
Стараясь ступать мягко, я заглянул на место охранника — там никого не оказалось. Тогда я толкнул турникет - он и не подумал провернуться. За турникетом виднелась другая дверь – на территорию. Отстегнув барьерчик, мы вышли к ней и - наружу.
Тут ощущение жути сразу пошло на убыль. Светило солнышко, дул тёплый ветер. Прямо перед нами в обе стороны протянулось длинное здание Главного корпуса. До входа оставалось пройти метров пятьдесят. У стеклянных дверей всё-же помедлил, стараясь увидеть, что происходит за ними, и лишь потом вошёл внутрь.
Вестибюль был пуст. Тут тоже слабо горели лампы, а из обширного холла в разные стороны уходили три коридора. Волосы дыбом больше не становились, я уж решил, что начинаю привыкать, как вдруг произошла новая странность: по лицу прошло лёгкое дунавение сквозняка и откуда-то донеслось отдалённое эхо многих голосов. Гензель сзади издал неопределённый звук.
– Слышали?
Гензель кивнул. Саша выглядела неуверенно:
– Шум какой-то?
Впрочем, уже снова было тихо. Лампы незаметно набрали силу и горели теперь почти полным светом, издавая знакомое еле слышное жужжание. Гензель озирался, пытаясь вспомнить планировку здания.
– Там столовая, кажется, – тихо говорил он, не очень уверенно тыча пальцем в центральный коридор, – но мы не отсюда заходили, мы сзади откуда-то...
За неимением других идей, мы сходили в эту столовую и ничего интересного там не обнаружили. Стояли столы, на столах — стулья вверх ножками. Кто-то когда-то добросовестно убрался, вымыл пол и ушёл. Причём, давно уже дело было — опрокинутые стулья покрывал тонкий слой пыли.
Следующий коридор завёл нас из вестибюля далеко в недра здания. Мы поднимались по лестницам, заходили в большие помещения, где рядами стояли кровати с аккуратно сложенным бельём. Попадалось неожиданно много санузлов, в некоторых из которых тлели лампы, а в других — наоборот, было хоть глаз выколи. Время от времени снова накатывал гул голосов и даже слышалось хлопанье закрываемых дверей. Сначала я, сжав зубы, бросался на эти звуки, готовый предстать пред неизвестно чем, но так ничего и не нашёл.
В очередной спальне Саша плюхнулась на кровать и заявила, что ходить устала и вообще, - смысла нет — вслепую так по зданию шарить. Я лёг на соседнюю койку, а Гензель посмотрел на нас и осторожно сел на круглую табуретку у стены.
– Какие мнения у народа будут? - поинтересовался я, глядя в потолок, где в очередной раз принялись потухать лампы.
– Чего, сюда перемещаться надо, - сказала Саша. – Наблюдать, в контакт входить. Только не так наугад бродить.
– А ты? - спросил я Гензеля.
– Я? А, ну да. Я — за... Мих, - понизил голос Гензель, – только сюда Агату Викторовну привезти нужно. Она тут обстановку знает... Знала, в смысле, как раньше было... Посоветует чего-нибудь.
Я тоже считал, что следует привезти сюда Агату и начать правильную осаду загадочного места. На том мы и порешили, посчитав, что разведка прошла успешно, безо всяких инцидентов покинули здание.
На улице Гензель неприязненно глядел на машину.
– Мих, может, вы без меня съездите? А я вас тут подожду. Вы ж быстро...
Предложение было здравым: лишний раз мучить его в дороге было ни к чему. Я вспомнил неприятные симптомы на подъезде к городу и хотел было остаться с Гензелем, но Саша очень вежливо сказала:
– Миш, я бы тебя очень просила со мнй съездить!
Я удивился, но потом сообразил, что Саша после вчерашнего инцидента не желает общаться с Агатой один на один. Поэтому мы договорились с Гензелем о встрече у проходной и рванули в Москву.
В пути я заметил, что мелкие сероватые листики на многих деревьях начали подсыхать, а кое -где — и осыпаться. Дождей было мало, почва высохла и местами даже потрескалась — этим и был вызван этот ранний листопад. Но также это означало, что близится осень, а за ней — зима. Только теперь не было того страшного ощущения безнадёги, как в прошлом году. Теперь вокруг меня было трое вполне земных людей и удивительный интернат в виде надежды на будущее. Похоже, следовало считать, что жизнь за это время основательно наладилась.
Я даже удивился этому выводу, потому как ещё пару дней назад готовился к жалкой смерти в сибирской тайге. А теперь, даже если придёт зима, будем жить в каком-нибудь доме рядом с интернатом, топить печку и изучать странный феномен.... Но только при свете дня.
Тут мне пришло в голову, что боюсь я, что-то, многовато. Вот, действительно, что по-настоящему опасное можно в этих коридорах встретить? Ведь ходил же осенью среди «теней» в Москве и не боялся. А тут вот волосы дыбом встают и мороз по коже пробирает.
За этими мыслями мы как-то незаметно доехали. Свернув на улицу Академика Криворожко, Саша засигналила. Агата выйти и не подумала, так что пришлось вылезать самим. Мы отыскали её на первом этаже, где она стояла у плитки, сосредоточенно помешивая что-то в кострюле.
– Ну, что? Нашли? - спросила она, иронически поглядывая на нас.
– Агат, кучу всего интересного нашли!
Во время рассказа Агата не задала ни единого вопроса, и лишь замедленные движения ложки указывали, что слушает она внимательно. После того, как я закончил рассказывать, Агата наполнила варевом две тарелки и брякнула на стол:
– Ешьте!
– Там Влад ждёт...
– Так что, это пропадать теперь будет?
Мы с Сашей принялись за картофельное пюре с консервированными сосисками, а Агата исчезла минут на двадцать, вернулась уже одетой по-походному, с большой сумкой через плечо. В машине я закинул эту сумку на заднее сидение, пригласив владелицу садиться туда же.
Агата окинула презрительным взглядом предлагаемое место и величественно двинулась к передней двери.
Я посмотрел на машину, наверное, тем же взглядом, что и Гензель несколько часов назад и сказал безнадёжно:
– Я не могу на сзади. Меня укачивает.
– И меня тоже, - спокойно ответила Агата, поудобнее устраиваясь на переднем сидении.
Ничего не оставалось делать, как усесться сзади.
Саша резво взяла с места, следуя уже привычным маршрутом. На этот раз в ней не было заметно той расслабленности — Саша крепко вцепилась в руль, смотрела строго вперёд и всё набавляла скорость. Мотор рычал, всё мелко дрожало, а каждый новый поворот был тошнотворнее предыдущего.
Агата тоже не смотрела на Сашу, озирая в боковое окно проносящиеся пейзажи. Иногда я ловил её внимательный взгляд в зеркале – должно быть, она проверяла: как я там, жив ещё?
На очередном холме меня подкинуло так, что чуть не стукнулся макушкой о потолок. Я почувствовал, что дальше не выдержу.
– Саш, останови...
– А? - не расслышала Саша.
– Останови, он совсем уже..., - сжалилась Агата.
Как и в прошлый раз, Саша затормозила прямо посреди дороги, и теперь уже я, наподобие Гензеля, расхаживал взад-вперёд по обочине, глубоко вдыхая воздух и набираясь сил для дальнейшего путешествия. Вокруг расстилались поля, наше шоссе плавно сбегало с безлесого холма, ныряя далеко внизу в ельник.
Сзади хлопнула дверь. Из машины вылезла Агата, держа рацию. Рация хрипела.
– Повтори ещё раз, я ничего не поняла, - чётко выговаривая слова, произнесла Агата.
– Кхрым-кхрым, - отвечала рация.
Агата подняла рацию на вытянутой руке.
– Ш-ш-ш... здесь, - сказала рация голосом Гензеля и заткнулась.
Агата взглянула на меня и показала рацией на автомобильную крышу. Я сообразил, что она хочет поднять антенну повыше, и послушно полез наверх через багажник.
Саша тоже вышла и, заслонясь от солнца, наблюдала, как я принимаю рацию от Агаты и осторожно распрямляюсь на крыше, стараясь не навернуться.
Рация вдруг отчётливо произнесла: “... его вижу”, после чего опять заткнулась. Голос у Гензеля был какой-то не такой, будто он старался говорить шёпотом.
– Кого, Влад, видишь?
Рация снова захрипела и произнесла: “... за углом”. Потом раздался непонятный звук, как будто Гензель охнул, и рация замолчала уже окончательно – как ни крутили мы её, ни пытались вызывать Гензеля с другого холма, - всё было бесполезно. Агата помрачнела – это всё ей не нравилось. Мы двинулись дальше.
– А чего он до этого успел сказать? – спрашивал я с уступленного мне переднего сидения.
– Непонятно, – сумрачно отвечала Агата, раскачиваясь сзади.
Всех, конечно, тревожила странная речь Гензеля о встрече непонятно с кем. Саша гнала машину прежним манером, почти не разговаривая. Она домчалась до того самого, пропущенного в первый раз поворота, пробралась через сады-огороды, пересекла площадь и, двигаясь вдоль бетонного забора, достигла проходной.
Мы вышли. Гензеля нигде не было видно. После короткого совещания решили посигналить.
Саша довольно противно, длинными гудками сигналила несколько минут, но это ни к чему не привело — Гензель не появлялся.
– Может, он в городе, всё-таки, - сказал я, сам не веря в это предположение.
Агата не ответила. Она сходила к проходной, раскрыв дверь, долго смотрела внутрь. Потом дверь за ней захлопнулась, и вскоре Агата появилась по ту сторону ворот.
– Пошли, – сухо сказала она.
Я оглянулся на Сашу. Лицо сашино имело неприятное выражение, губы плотно сжаты.
– А чего вы так уверены, что он внутри? – с вызовом спросила она.
Агата холодно смотрела через решётку.
– Не хочешь — не ходи. – А ты пойдёшь?
Это уже было ко мне.
– Пойду, – сказал я. – Саш, ты по городу тогда, ладно?
– Ладно, – недовольно сказала Саша, – тут встречаемся. Сигналить в случай чего буду.
Она уехала. Я посмотрел вслед машине, поёжился и вступил под сень проходной.
Турникет на этот раз был мёртв и вращался свободно, но зато по-прежнему светились лампы на потолке – теперь уже ровным немигающим светом. Я вздрогнул, уловив краем глаза какое-то движение вверху – оказалось, на слабо светящихся электронных часах над дверью сменилась цифра – теперь они показывали 19:40.
По ту сторону турникета распахнулась дверь:
– Ты где там? – раздражённо спросила Агата.
– На часы смотрю — не видел давно... А они правильно время показывают?
– Раньше — да.
– Хоть время узнали, – вздохнул я, выходя через внутренню дверь во двор.
Слышались отдалённые автомобильные гудки — Саша ездила там, ища Гензеля. Ну, а нас ожидал новый сюрприз: стеклянные двери Главного корпуса оказались закрыты.
– Бить будем? - спросил я. – Можно кирпич поискать какой-нибудь.
– Не надо кирпич, – мрачно ответила Агата. – Иди за мной.
Она пошла в обход всего длинного здания корпуса, нашла с обратной стороны дверь под бетонным козырьком и нажала кнопку звонка справа. Внутри зазвенел звонок. Мне опять стало страшно. А у Агаты, похоже, настроение учучшалось:
– Посмотрим, что получится, – усмехнулась она.
Из-за обитой жестью дверью больше не доносилось ни звука. Я попытался заглянуть в затянутые металлической сеткой окна, но ничего не смог рассмотреть.
– Агат, что это?
– Кухня.
Ничего не происходило. Агата разочарованно щёлкнула языком и потянула за дверную ручку. Дверь открылась.
– А вы что, действительно думали, что кто-то мог выйти к нам?
– А почему нет?
Я не знал, почему. Мы вошли. Тут действительно стояли большие электрические плиты, висели большие деревянные доски для резки хлеба, лежали длинные, остро заточенные ножи. Агата приподняла за ручку огромную алюминиевую кастрюлю с остатками надписи красной краской на боку и объявила:
– Каша пшённая, двадцать литров!
Агатино настроение продолжало улучшаться — она уже улыбалась каким-то своим мыслям. Из кухни мы вышли в уже знакомую столовую. На столах лежала всё та же пыль, стёртая там, где мы её касались, а рядом кто-то нарисовал пальцем улыбающуюся рожицу. Я уж подумал, не Гензель ли оставил нам знак, но потом решил, что он бы скорее написал чего-нибудь.
Агата Викторовна между тем куда-то пропала. Я испугался, не отправилась ли она вслед за Гензелем, но отыскал её за перегородкой, у большой посудомоечной машины. Агата смотрела куда-то вниз — оказалось, индикаторные лампочки на пульте и тут светят слабым зелёным светом. Я хлопнул по большой кнопке “пуск” – внутри машины что-то щёлкнуло и вдруг откуда-то сбоку там ударили струи воды. Впрочем, они быстро иссякли и больше ничего не произошло.
Тут у меня в кармане зашипела рация.
– Как у вас там дела? – спросил сашин голос.
– Никак. Центральный вход закрыт, с кухни вошли. Кнопки вот нажимаем.
– Какие кнопки?
Я объяснил. Саша сказала, что у неё тоже ничего, стоит сейчас на площади и скучает. От Гензеля – никаких следов.
– Ты поесть нам найди тогда. Ну, и ночлег какой-нибудь неплохо бы.
– Ладно.
Саша отключилась. Мы с Агатой вышли из столовой в коридор. Покидая столовую, я глянул в окно и уведел, что солнце уже нырнуло за соседний корпус. Скоро начнёт темнеть. Как бы в ответ на эту мысль Агата поинтересовалась:
– А вы в подвал заходили?
– Нет... А зачем?
– На всякий случай. Искать – так искать.
По широкой лестнице Агата спустилась на пол-этажа вниз и подёргала крашеную зелёной краской ведущую вниз дверь – та, по счастью, оказалась запертой. Агата искоса глянула на меня и сказала зловещим голосом:
– Ничего, я знаю где ключи!
– Агат, - взмолился я, - ну зачем нам этот подвал сейчас!
Агата усмехнулась и двинулась вверх по леснице – я уж испугался, что действительно за ключами. На площадке она остановилась и принялась осматриваться.
Планировка здесь была та же, что и внизу: три коридора уходили в разные стороны. Только не было холла: его место занимало пустое пространство, выстланное ковролином, а на месте стеклянных дверей имелось окно. Под окном на деревянных подставках были раставлены цветы в здоровенных кадках — даже не цветы, а кусты какие-то, с большими тёмно-зелёными, прямо-таки блестящими листьями. Они ничуть не походили нашу еле живую сероватую листву. Нормальных комнатных цветов, помимо тех, что притащил осенью со своей квартиры, я уже давно не видел. А эти выглядили даже ухоженными. Я потрогал землю в ближайшей кадке — она оказалась влажной.
– Агат, земля влажная!
– Поливают, значит, – спокойно отвечала Агата.
– Кто поливает?
Агата лишь пожала плечами и двинулась по коридору. Тут тоже были санузлы и классы со странными низковатыми столами. Никакие посторонние голоса и дуновения в этот раз нас не тревожили, лампы на потолке как-то незаметно погасли. Солнце тоже село, и Агата включила свой мощный фонарь – тот самый, которым освещала тогда нас с Гензелем.
– Агата, – сказал я, – уходить надо. Ни фига в темноте не найдём.
– Быстро сдаёшься, – холодно отозвалась Агата.
Тут мне пришло в голову, что мы даже не попытались звать Гензеля.
– Агат, может, покричим? Вдруг откликнется?... Кто-нибудь...
– Ну, покричи.
– А вы?
– А я послушаю.
Я набрал побольше воздуху и заорал:
– Вла-а-а-д! – и сам зажмурился, не зная что произойдёт – вдруг неведомая сила, что устраивает непонятные мерцания и дела куда-то всех людей, ринется сюда по коридорам, чтобы разобраться с нами на месте?
Эхо вопля прокатилось по коридорам, лестницам и затихло. Я крикнул ещё несколько раз, так что даже охрип. Агата посветила фонарём в одну сторону, в другую и сказала:
– Молодец. Пошли.
Мы двинулись прежним путём на кухню, прошли по двору, беспрепятственно преодолели проходную и вышли к слабо освещённой изнутри машине. Взревел мотор, вспыхнули фары.
– Звуки какие-то были, будто кричал кто-то, – рассказывала Саша.
– Я это кричал. Влада звали.
– Иллюминацию видели?
– Какую иллюминацию? Это Агата Викторовна фонарём светила.
– Не, не фонарём. На третьем этаже.
– Не дошли дотуда.
– Не были?!
Саша сосредоточенно поглядела перед собой, а затем решительно заявила:
– На третьем этаже был кто-то. Я ему рукой помахала.
Оказалось, пока мы тихо и мирно гуляли снизу, третий этаж сиял как новогодняя ёлка. В один момент как раз напротив Саши некто подошёл там к окну и прижался лбом к стеклу. Саша решила, что это я, включила свет в салоне и помахала рукой, показывая, что она уже тут.
– А это он или она была?
– М-м-м... Он, вроде. Мужской силуэт.
– Снова сходить, что ль? – сказал я неуверенно.
– Мы тут как слепые котята тычемся, – задумчиво сказала Саша. – Я вот логики никак не могу ухватить, по которой тут всё происходит...
Мы всё-таки поднялись на этот третий этаж. Но тепрерь он был пустой и мёртвый, без малейшего признака каких-либо феноменов. Присутствовала уже знакомая планировка, и никого тут не было. Я предложил снова покричать, но Агата сказала, что делать этого не нужно.
– Почему?
– Почему... Ну, потому, например, что спать все уже легли. И им не нужно привидение... В виде небритого мужика, по ночам орущего.
– Кто – «они»? – не понял я.
– Дети, – объяснила Агата, – воспитанники.
Да, умела она посмотреть на проблему с неожиданной стороны! Я растеряно потёр подбородок — щетина действительно имела место.
– Они нас, наверное, видеть не могут, – возразил я не очень уверенно.
– А мы как их слышим? – поинтересовалась Агата.
На это я уж не нашёлся, чего ответить. Агата двинулась к выходу, и я за ней — к машине, на которую как раз выходило окно нашего лестничного марша.
Саша, засунув руки в карманы, стояла у машины. Было уже свежо.
– Не нашли?
– Нет.
– Я вот, когда маленькая была, – объявила Саша, – привидение видела: сосед через стенку вышел. А он умер как раз до этого.
Агата промолчала. Я тоже ничего не сказал, ибо в теме был не силён — из всех привидений знал лишь тех малахольных «теней» осенью.
Саша сказала, что нашла продукты и ночлег, завела мотор, и мы тронулись. Сначала в свете фар сбоку бежала белая стена, потом её сменили разномастные заборы — это мы въехали в частный сектор. Саша остановилась у забора из штакетника, целая секция которого была повалена, и сообщила, что ночевать будем здесь. Только что б я взял еду — вон ту сумку, что на заднем сидении рядом со мной стоит.
Я взял эту сумку, осторожно перешёл через поваленный забор и остановился, зачарованный картиной дивного разгрома.
В свете луны сиял обычный деревенский дом, видимо, ещё недавно целый. Красивое крыльцо с балясинами было наполовину разрушено. На месте окна зиял тёмный прогал, а вырванная рама валялась на земле, вместе с обломками наличника. Нога вдруг куда-то провалилась. Я посветил — в земле была рытвина, будто тут буксовала машина.
– Саш, это ты, что ль, сделала?
– Я, – вздохнув, ответила Саша. – ручка оторвалась, когда буксиром дверь открывала. Пришлось окно дёргать.
Я подсадил её в это вывернутое окно, а Агата от помощи отказалась и влезла самостоятельно. Внутри к подоконнику был придвинут круглый стол, покрытым тефлоновой скатертью. За него мы и сели перекусить. В пустом проёме окна висела большая жёлтая луна, освещавшая комнату. Агата выключила фонарь. Всё в комнате теперь сделалось чёрно-белым и отбрасывало длинные угольные тени.
Агата и Саша молча жевали; я почувствовал необходимость разрядить обстановку. Например, подвести некоторые итоги.
– Предлагаю подвести промежуточные итоги, – сказал я.
– Давай, – ответила Саша, – подводи.
– Итак, – начал я, – обнаружен интернат.
– Угу, - сказала Саша, – видели.
– В котором имеют место световые, звуковые, осязательные феномены.
– Обонятельные забыл, – сказала Агата.
– Обонятельные? Где?
– На кухне. Едой пахло.
– Чего, правда что ли? Саш, был запах?
– Не знаю.
– А, ну ладно. Значит, и эти... обонятельные. Источник этих феноменов не обнаружен...
– Почему не обнаружен? А на третьем этаже кто стоял? – спросила Саша.
– Ну, не знаю я, кто стоял. Кто угодно стоял.
– Кто, например?
– Не знаю, кто... Значит, из этого всего мы делаем вывод, что...
Дальше я замолчал, потому что не знал, какой из этого мы делаем вывод. Воцарилась тишина. Агата с Сашей смотрели на меня. Потом Саша произнесла ядовитым голосом:
– Из всего этого мы делаем вывод, что выводов у тебя никаких нет.
Выводов у меня действительно никаких не было. Агате, видно, надоело всё это слушать, она включила свой фонарь и вышла из комнаты. Саша, почему-то разозлившись, перечислила все мои косяки с момента начала операции, заявив, что пока я могу лишь похвастаться потерей Гензеля, а у неё в активе числится, помимо «призрака» с третьего этажа, разведка местности в радиусе нескольких тысяч километров. В то время, как я сидел в своей дебильной Москве.
Спорить мне не хотелось. Луна уже ушла из оконного проёма, в комнате стало совсем темно. Я смотрел на поваленный забор, на сашину машину и думал о том, не ходит ли тут кто по ночам.
– Может, в одной комнате ляжем все? Мало ль, с улицы забредёт кто.
– Не забредёт, – раздался сзади голос Агаты, и на стену упал круг света. – Он сам тебя боится.
– Почему?
– Потому. Видно.
Свет переместился на диван у стены. Агата тщательно его исследовала, потом отставила фонарь, потянула за что-то и диван раскрылся.
– Тут два спальных места всего, – сообщила она. – Вы тут ложитесь, а я — в той комнате.
Она вышла. Я ещё раз выглянул в окно. Луна ушла выше и вбок. К ней тянулись голые ветви яблонь. Ничего страшного на улице не просматривалось.
Мы с Сашей немного поприпирались, кому ложиться с краю дивана, а кому у стенки, и завалились спать.
Глава 12
Спал я плохо — во сне были всё те же интернатские коридоры, от меня кто-то уходил, а я хотел его догнать — вот только не мог вспомнить, кого именно. Иногда в сон этот влезала Саша, недовольно ворчавшая «повернись» или «не храпи так». Потом я этого некто вроде как стал догонять, но тут в сон влезло какое-то твёрдое копыто, долбившее меня по рёбрам. Интернат растаял, я открыл глаза.
Комнату заливало солнце. Надо мною возвышалась полностью экипированная Агата Викторовна, пихавшая меня коленкой.
– Вставать пора, - назидательно произнесла она, взирая поверх меня в деревянную стенку.
– Счас, счас, – забормотал я, пытаясь проснуться окончательно. – Счас, встаём уже.
Под одеялом я нащупал какие-то мягкие части сашиного тела и потряс их.
– Ы-ы-ы, – сонно проборматала Саша, переворачиваясь на другой бок.
– Догоняйте меня, – сумрачно произнесла Агата, продолжая озирать стенку. – Поесть захватите.
– Погоди, погоди, – я никак не мог проснуться окончательно. – Ты... вы.. – в интернат?
– А куда ещё!? – неожиданно гаркнула Агата. – Дрыхните, вам наплевать, что человек пропал! – она тяжело дышала, глаза её горели гневом.
Агата резко повернулась и вышла. Я, наконец, проснулся полностью и сидел теперь на краю дивана несколько ошарашенный – такой вспышки наша Агата Викторовна не часто выдавала. Потом растолкал Сашу, и она села рядом, всклокоченная и не выспавшаяся.
– Ой, ну в чём мы провинилсь-то? – бурчала Саша. – Ну, нет его в здании! Неужели не ясно?
– Доказать сие надо, – отвечал я. – К тому же, здание само примечательно. Ты вон сама вчера на третьем этаже кого-то видела.
– Не, это не Влад был, – задумчиво отвечала Саша... Это... Ой, слушай, воды можешь мне принести? Я там за домом колодец видела.
Я притащил ведро воды, умылся сам и, пока Саша приводила себя в порядок, в который раз уже попытался представить, что могло произойти с Гензелем. Ну, упал, может, ногу сломал, рацию разбил... В подвале лежит каком-то... Или вообще не в этом корпусе... Но я сам не верил в эту простую версию.
Тут как раз пронзительно заверещал вызов рации.
– Вы где? - спросила Агата. Голос её перебивали помехи.
– Э-э-э... Едем уже, – соврал я.
– Я во втором корпусе.
– А что, на третьем этаже никого?
– Нет.
– А феномены?
– Что?
– Ну, свет, звуки...
– Есть.
– Мы скоро, Агат, слышно плохо, – заверил я её, отключился и осторожно положил рацию.
– Давай, Саш, быстрее. А то Агата Викторовна бить нас будет – за медлительность нашу и общую ненужность.
– Я не поняла: а чего она орала-то?
– За бессердечность. Вон – Гензель пропал, а мы не ищем, дрыхнем.
– И чего: мы теперь из-за этого спать не должны?
– Должны. Только вот Агата там одна полтора часа бродит. Нежрамши.
Через полчаса мы уже катили вдоль белой стены. У проходной Саша несколько раз просигналила. Агата быстро отозвалась по рации:
– Поесть привезли? Сейчас выйду.
Она действительно быстро вышла. Я сразу обратил внимание, что глаза Агаты покрасневшие. Она взяла было печение, но вдруг швырнула его о землю и заорала:
– Вы где были?! Почему я одна должна всё делать?!
Мы с Сашей только переглянулись. Агата отвернулась и ушла за машину. Я видел, как она вытирает глаза платком и сморкается.
– А в чём дело-то... – начала было Саша, но я толкнул её, шепнув:
– Из-за Влада, не видишь, что ли?
– А мы-то причём?! – яростно зашептала Саша. – То – не то, это – не это...
Агата вышла из-за автомобиля, не глядя на нас, взяла другое печение из пачки и принялась его мрачно жевать. Я выждал паузу, а потом принялся отвлекать Агату от тягостных дум:
– А вы, Агат, где искали?
Агата, не глядя на меня, нехотя ответила:
– Первый корпус, второй, в третьем немного.
– Подвалы, может, какие?
– Закрыто всё.
Дальше фанатазия моя иссякла – перещеголять Агату в сыщицком деле было непросто. А она взяла пакет с чипсами и отправилась в машину на заднее сидение – и думала там о чём-то, медленно жуя.
Я, наконец, придумал, о чём ещё можно спросить.
– Агат, а системы в феноменах никакой не заметили?
– Нет...
Агата доела чипсы, отложила пустой пакет и продолжила о чём-то думать, потягивая воду из бутылки, по-прежнему не глядя на нас.
Я подошёл к проходной и осторожно открыв дверь, заглянул вовнутрь. Всё было как вчера: мигая и переливаясь, горели лампы на потолке, на турникете по-прежнему горел красный крестик. Сзади послышались шаги – подошла Саша. Она глядела наверх – на электронные часы, которые показывали 14:00.
Саша задумчиво посмотрела на меня, ничего не сказала и отправилась к машине.
– Агата Викторовна, – услышал я, – а в два часа по вашему расписанию дети что делали?
Не было слышно, что ответила Агата. Но Саша спросила:
– А потом?
Агата снова что-то ответила. Саша переспросила:
– А где эта площадка находится? За каким углом?
Я насторожился: Гензель ведь тоже говорил про какой-то угол. А Саша меж тем уже возвращалась, и вид она имела весьма целеустремлённый.
– Пошли, – сказала она. – Сначала – в столовую. Они в это время обедают.
– Ты чего: застать его там, что ли, хочешь? – удивился я.
– Ага. Хочу.
– Бред, – не очень убеждённо сказал я, и поплёлся за Сашей в столовую.
Входная дверь туда была прикрыта, а я ведь хорошо помнил, что не закрыл её. Впрочем, Агата без меня ходила – она могла закрыть. Чувствуя холод по спине, я медленно нажал на ручку и открыл дверь.
Ничего. Пустая столовая, табуретки на столах вверх ножками, тонкий слой пыли.
– Бред! Я же говорил!
– Ладно, теперь на площадку! – уверенно скомандовала Саша.
– Что за площадка?
– Детская, для игр.
Мы вышли через кухню и двинулись туда, где я ещё не был. Сзади здания, в его тени мы дошли до угла, завернули за него и увидели детскую площадку: заросшие обычной чахленькой травой металлические лесенки для лазания, покрашенные в жизнерадостные цвета, качели... А на кочелях кто-то сидел, держась обеими руками за перекладины и тихонько раскачиваясь. Качели при этом тихо поскрипывали: скрип-скрип.
Это не был Гензель: человек был явно меньше его и сидел в странной позе – сгорбившись и скрестив ноги. Хотя мы стояли прямо напротив него, меньше чем за сто метров, кажется, он нас не замечал.
Саша крепко ухватила меня за запястье, и я почувствовал, как дрожит её рука. Так – рука об руку – мы и пошли к качелям. Когда до них оставалось пара десятков метров, человек, наконец, что-то заметил и принялся неуклюже слезать.
Он не был взрослым, это был подросток, сгорбленный, в очках. Мы подходили всё ближе, и я заметил, что стёкла очков очень сильные, а за ними – сошедшиеся к переносице глаза. Он с трудом слез и заковылял прочь. Я вырвался от Саши, нагоняя его быстрым шагом, как вдруг увидел в высокой траве что-то чёрное. Рация! Такая же, как у нас! Гензель был тут!
И трава – зелёная, сильная, до колен! Вокруг появилось множество звуков, от которых я успел отвыкнуть: стрёкот насекомых, звук автомобильного мотора вдали, какой-то знакомый могучий гул. Откуда это? Я задрал голову – воздух чертили ласточки, а на большой высоте, оставляя инверсионный след, шёл самолёт!
– Саш! – заорал я, обернувшись. – Выход! Нашли!
Я подбежал к ней, показывая рацию:
– И Гензель тут вышел, вот куда пропал! И вон про какой угол говорил!
Саша улыбалась во весь рот. Она постояла, задрав лицо в небо, потом принялась трогать длинную траву. Вдруг она обернулась ко мне:
– Миша, за Агатой надо! Окошко как бы не захлопнулось!
Я бросился снова к углу здания. Высокая трава мешала бежать, но потом пошёл скошенный участок. Я вылетел за угол и увидел, как по дорожке неторопливо идёт охранник в чёрной форме. Увидев меня, он вздрогнул, а потом поправил берет и направился ко мне. Я метнулся обратно.
– Всё, Саш, закрылась дверь. Вон охрана идёт уже.
Саша глянула на приближающегося охранника, поджала губы, подумав, и сказала:
– По радио попробуй её вызвать.
Я торопливо нажал кнопку вызова, глядя на охранника, который не очень быстро, но твёрдо шагал к нам. Секунды длились как-то очень долго.
– Слушаю, – отозвалась Агата сквозь разнообразные помехи. От чистого эфира не осталось и следа.
– Агата, - заорал я, – мы выход нашли! Люди, самолёты летают! За угол здания нужно, тут на качелях мальчик горбатый, в очках. - тот самый, наверное. Не заметили, как границу перешли, трава вокруг нормальная. А теперь нас охрана берёт!
– Ясно. Поняла.
– Влад тоже вышел, наверное! Рацию нашли!
Охранник стоял тут же и слушал этот разговор. Был это немолодой дядька с седоватыми усами. Дослушав, он протянул руку и сказал:
– Устройство попрошу.
– Не дам, - сказал я, пряча рацию за спину и не выключая её, чтобы Агата могла слышать, что происходит.
Охранник отвёл нас на хорошо знакомую проходную, где поместил в ту самую дежурку, что я заглядывал в первый раз. Там он перекинулся парой слов с высоким неприятным парнем, тот подошёл, рявкнул и отобрал у меня рацию.
Потом началось длительное муторное разбирательство про то, кто мы, откуда и что тут делаем. Усатый дядька вышел, через стекло я видел, как он позвонил куда-то, и через некоторое время появился ещё один усатый, помоложе и не в форме, а в штатском костюме. Как я понял, это был их начальник. Я плюнул, и принялся рассказывать правду, как она есть: про то, что сидим тут уже давно, мир был пустой, без людей, территорию никто не охранял, поэтому и проникли...
Начальник слушал абсолютно бесстрастно, не произнося ни единого слова, а те двое через некоторое время начали переглядываться и хмыкать. Ещё бы, я б на их месте тоже не поверил.
После того, как я закончил, слово взяла Саша: она говорила о нарушении прав, цитировала статьи конституции и грозила Европейским судом по правам человека.
На начальника и это не произвело впечатления. Он подумал, побарабанил пальцами по столу и сказал парню, ткнув рукой в сторону выхода:
– Выведи их.
Тот, кажется, удивился, но скомандовал «встали», довёл нас до турникета и выпустил наружу.
– Я уж думал, в милицию сдадут, - сказал я перед воротами, разглядывая большие тёмно-зелёные листья яблонь — тех самых, что ещё недавно тянули к луне голые ветки.
– Им нам предъявить нечего, – рассеянно отвечала Саша, оглядываясь. – А где моя машинка?
Но машины, оставленной всего пару часов назад перед проходной, нигде не было. Она не перенеслась вместе с нами.
Глава 13
Итак, мы снова были в нашем мире. Кукарекал петух, бежала по своим делам собака, за ближайшим забором по огороду бродила какая-то бабка. От резких изменений голова шла кругом.
Из проходной вышел тот неприятный парень и набычившись, сказал, чтобы шли отсюда. Мы отошли подальше в тенёк, так чтобы видеть ворота, и принялись поджидать, не выйдет ли Агата. Не знаю, сколько прошло времени — часов у нас не было, но тень от дерева передвинулась заметно. Из проходной несколько раз входили-выходили разные люди, один раз ворота раскрылись и выпустили целый большой автобус, но Агата не появлялась. Жара начала спадать — близился вечер.
– Я есть хочу, - сказала Саша. - Пойдём.
– Куда пойдём?
– На станцию железнодорожную. Я видела вчера, когда ездила, недалеко тут. В Москву поедем.
Я помог ей подняться, взглянул последний раз на интернат, и мы побрели к станции.
У Лавры стало попадаться всё больше людей, проезжали машины. Бредя вдоль стены в гору, мы с завистью посматривали на них: ещё вчера можно было взять любую и ехать, куда душе угодно. Дошли до деревянных строений у монастырских стен. Вывеска про настоящую медовуху теперь не валялась на земле, а стояла прямо. На площади толпилась масса людей — с непривычки показалось, что их тьма-тьмущая. Одни выспрашивали что-то в лотках с сувенирами, другие фотографировали, просто бродили. В воротах Лавры вообще была давка. Триколор над местной администрацией, который я запомнил в виде обвисшей тряпки, теперь реял на ветру, сверкая свежими красками.
– О, зайдём! - сказала вдруг Саша, сворачивая на какую-то улицу. – Узнаёшь?
Не сразу, но я узнал это место — тут мы ночевали. Забор стоял целёхонький, окно на месте: и наличник цел, и стёкла.
– Я у них трос забыла, – веселилась Саша. – Вот так зайти и спросить вежливо: а трос буксировочный не появлялся у вас внезапно, вокруг крыльца обмотанный?
Никуда, конечно, мы заходить не стали а двинулись дальше и минут через двадцать вышли к железнодорожной станции. Была она уже переоборудованной по последней железнодорожной моде, с пропускными турникетами и охраной. Я вспомнил старый навык езды «зайцем», прикинул перспективные направления и повёл Сашу по тропинке вдоль забора из гофрированного железа, окрашенного некогда в цвета государственного флага. Теперь он был украшен разнообразными граффити.
Тропинка привела к отогнутому металлическому листу, на котором был написан призыв бить инородцев и спасать Россию. Мы пролезли на ту сторону, вернулись по путям назад и вскарабкались на платформу с торца, где кто-то прислонил деревянную доску и привязал к ограждению петлю из толстой стальной проволоки. Противник, таким образом был обойдён с тыла, и теперь можно было спокойно дожидаться электрички.
Я разглядывал людей на платформе. Уже не казалось, что их слишком много, эйфория, охватившая меня в тот момент, когда я понял, что мы вышли, тоже куда-то улетучилась. Теперь я думал, как бы нам удачно выйти на вокзале в Москве и добраться до дому.
Пришла электричка. По моему настоянию, мы уселись в центре вагона, лицом друг к другу, готовые к появлению контролёров как спереди, так и сзади. Впрочем, первые минут двадцать ничего не происходило. Проплывали в окнах пейзажи, на остановках входил и выходил народ. Потом что-то случилось: тамбурная дверь открылась, через вагон, не останавливаясь, быстро прошла вереница людей и исчезла в следующем тамбуре. Некоторые из сидящих вокруг насторожились: перестали болтать, напряжённо всматривались в конец вагона. Стоявшие в тамбуре попеременно заглядывали в оконце в двери в другой вагон, стараясь увидеть опасность, надвигавшуюся из глубин поезда. Вдруг один за другим они сорвались, прошагали быстрым шагом через вагон, двигаясь в следующий тамбур.
– Что, идут? - спросил кто-то последнего.
Тот кивнул, спрашивающий тоже сорвался с места и исчез в тамбуре.
– Саш, - сказал я, - спасаться надо, контролёры идут.
– Чего-то мне это надоедать начинает, – ворчала Саша, – я за эти двое суток находилась, как раньше за месяц!
Мы присоединились к новой партии беженцев и – вовремя: в противоположном конце вагона появились двое тёток в синем, а мужик в чёрной форме охраника направился вперёд, чтобы перекрыть выход. «Зайцы» в это время находились в следующем вагоне, дожидаясь ближайшей станции. Как назло, поезд её миновал без остановки. Беспокойство в группе нарастало:
— Где они там, далеко? – спрашивали дозорных.
— До половины дошли, – отвечали дозорные, вглядываясь в тамбурное окошко.
Наконец, поезд остановился на станции, двери раскрылись, вся масса безбилетников вывалила на платформу и со всех ног бросилась назад, стремясь попасть на уже зачищенную территорию. Тут-то и выяснилось, что бегун Саша совсем плохой. В последние месяцы бегать нам совсем не приходилось, потому как спешить было некуда. В своих путешествиях Саша тоже полагалась, в основном, на силу мотора и необходимый навык не развила. И вот теперь в хорошем темпе нам нужно было пробежать два вагона.
– Быстрее, быстрее! – торопил я. – Не успеем!
– Не успеем, так на следующем поедем! – пыхтя, отвечала Саша.
Мы всё-таки добежали. Машинист уже объявлял: “Осторожно, двери закрываются, следующая станция...”. Нужно было прыгать в двери, но Саша медлила, опасаясь оказаться зажатой вагонными челюстями. Драгоценные секунды стремительно уходили.
– Быстрее! – кричал я.
Саша, наконец, решилась, занесла ногу на площадку тамбура, и тут створки дверей действительно сдвинулись, сдавив её. Саша пронзительно завизжала. Я вцепился в створку, пытаясь оттянуть её, изнутри мне помогли, и Саша пропихнулась в вагон. Двери захлопнулись, я остался на платформе. Из-за стекла Саша что-то кричала мне и показывала на пальцах, потом метнулась куда-то вбок. Послышалось яростное шипение – она сорвала стоп-кран. Электричка стояла ещё минуту. Саша бросилась из тамбура в вагон, попыталась открыть окно, но сил у неё не хватило. Я видел, как она обращалась к кому-то за помощью, но тут поезд тронулся прямо с зажатой колёсной парой, один за другим пробежали вагоны, набрали скорость и исчезли за поворотом.
Я стоял растерянный, не зная, что делать. Потом, однако, решил, ничего особо ужасного не происходит: уеду на следующем поезде, а Саша, наверное, догадается подождать меня на вокзале. Пока же следует поискать расписание.
Расписание нашлось на щите около билетной кассы. Оказалось, что поезда ходят тут часто, и минут через пятнадцать будет следующий. Он действительно пришёл, и дальше до Москвы уже не было никаких приключений. На вокзале пришлось долго искать путь в обход выходных турникетов, а когда я всё же обогнул их, то оказалось, что Саши нигде нет.
Хотелось есть. Я подошёл к ларьку с шаурмой, со слабой надеждой шаря в карманах. Конечно, же никаких монет с прежних времён там не завалялось. Тут меня отпихнули - к окошку просунулась какая-то испитая личность:
– Братуха! Стакан есть? Любой!
– Десять рублей стакан, - холодно отвечал восточный продавец, отпиливая длинным ножом сочащиеся жиром ошмёки жареного мяса.
За спиной кто-то возмутился. Оказывается, за мной образовалась уже небольшая очередь. Я отошёл от ларька и оказался рядом с мужиками, один из которых рассказывал:
– Они видят: кабельные каналы готовые! Ну, и свой кабель туда – хлоп! И закопали, будто так и надо...
Надо... Что надо? Надо идти домой... Вот только путь от вокзала в нашу часть города я представлял лишь в общих чертах. Лет десять назад, правда, когда сидел без работы, уже прошёл его пешком, но это было давно. Поэтому я отыскал висевшую на стене большую карту Москвы и долго стоял возле неё, запоминая расположение улиц — ведь предстояло преодолеть полгорода. Потом посидел на лавочке, набираясь сил, и отправился в путь.
Событий с сегодняшнего утра произошло столько, что я брёл, уже устав удивляться многолюдству и тому факту, что улицу нельзя перейти в любом удобном месте. Было такое ощущение, что я год пробыл в коммандировке в какой-то дыре и наконец вернулся назад — в родной муравейник. Насчёт Саши я не очень беспокоился: не иголка — найдётся. Знал я ведь о ней не так уж мало.
Через три часа пешего марша я добрался до дому. И первым, кто встретился мне из знакомых, был жилец со второго этажа. С той самой собачкой, с которой я хотел насмерть биться сколько-то месяцев назад. На этот раз, правда, она была на поводке и в наморднике. Увидев меня, псина зарычала.
— Фу! - сказал хозяин и вдарил собаке по морде, ухватил за ошейник, дав мне протиснуться по стеночке мимо.
Ещё в походе от вокзала я вспомнил интересное обстоятельство: ключей у меня нет. Они остались в верхнем ящике стола, что стоял в лесопарковой избе. А значит, в текущей реальности их, скорее всего, нет совсем. Ну да ладно – дверь у меня практически картонная - достаточно одного удара плечом и...
Не особо целясь, я ударил. Плечо сразу же заболело. Дверь выдержала. Было слышно, как за косяком сыплется штукатурка.
Сзади щёлкнул замок. Это соседка Ольга из квартиры напротив вышла посмотреть, кто там ломает дверь. Ольга радостно улыбалась.
– Миш, ну ты совсем пропал!
– Я в другой город ездил, - отвечал я, раздумывая, какой бы частью тела нанести удар по двери. – Обстановку сментить, и вообще...
– Личную жизнь, что ли, опять устраивал?
– Угу.
Вдарить я решил левым плечом. Теперь болело и оно. Дверь снова выдержала, но по косяку пробежала длинная трещина.
– Ключ, что ли, забыл?
– Забыл. Оль, у тебя ломика какого нет? Или молотка со стамеской?
Нужный инструмент у Оли нашёлся, так что вскоре я сумел проникнуть в квартиру. Не считая затхлого запаха и тонкого слоя пыли на полированных поверхностях, всё выглядело так, будто квартиру оставили только вчера. А, света нет! — наверное, за неуплату отключили. И телефон не работает. Но в остальном... Я с опаской открыл холодильник — он был пуст. Ещё бы, сам зимой всё выгреб... Кстати, а чего я есть буду? Теперь в магазине рюкзачок банок тушёнки не наберёшь, а денег у меня того... Придётся занимать. Я быстро перебрал возможные кандидатуры, махнул рукой и завалился спать.
Следующий день был посвящён беготне по занятию денег. Половина дальних родственников не сразу смогла меня вспомнить, а вспомнив, не обрадовалась. В итоге пришлось занять у той же Ольги.
Ну, а вечером я отправился разыскивать наших. Адреса я знал всех троих, но с кого начать?
Подумав, я решил, что шансов застать Сашу на её съёмной квартире мало – наверняка там уже живут другие люди. Не станут ждать хозяева пропавшего жильца.
У Агаты было своё жильё, но я не знал, сумела ли она выйти вслед за нами.
Значит, оставался тот, кто вышел первым — Гензель. И я поехал к нему в Печатники.
Площадь перед метро, как и в том мире, была заставлена машинами. Только теперь тут не было тишины: повсюду сновал народ, в воздухе висел гул разговоров, рокот автомобильных двигателей, шарканье множества подошв. С одной улицы на другую медленно заворачивал сплошной транспортный поток — обычная вечерняя «пробка». То у одного, то у другого водителя сдавали нервы, и тогда перекрёсток оглашался раздражёнными автомобильными сигналами.
Я прошёл к светофору, дождался «зелёного» и перед самым радиатором громадного грузовика перебрался на другую сторону улицы. Гензелев дом был виден издали, возвышаясь над крышами пониже и над окружающими площадь старыми тополями. Эти тополя я хорошо помнил — именно тут впервые узрел имеющие место странности с листьями.
Теперь с ними было всё в порядке — насколько это вообще может быть возможно в набитом транспортом городе. Листья на деревьях начинали уже подсыхать, но всё равно это были полноценные крупные настоящие тополиные листья. Я подобрал один упавший и продолжил свой путь к Гензелю.
У гензелева подъезда вспомнил, что не знаю номера его квартиры. Но не успела проблема образоваться, как сама же ликвидировалась: дверь запищала и на улицу выкатилась какая-то круглая бабушка. Я быстро забежал внутрь. Из прилестничной конуры выглянула консьержка-киргизка:
– В какую квартира?
– На шестнадцатом этаже, вот тут находится, - отвечал я уже с прилифтовой площадки, показывая руками, как должна находится гензелева квартира.
– К кому? Фамилия как? - не отставала киргизка.
– К Владиславу, - отвечал я. - Не знаю, как фамилия.
Лифт, наконец, пришёл, и я быстренько уехал наверх. На шестнадцатом этаже отыскал знакомую дверь, собирался уже нажать кнопку звонка, но увидел, что от неё отходят затканные паутиной оголённые провода. Они никуда не вели: кто-то когда-то взялся починить звонок, да так это дело и бросил.
Пришлось стучать. Сердце отчаянно билось — на меня вдруг свалился страх, что Гензель всё-таки не вышел, и откроет сейчас его мать и скажет, что сын уж полгода как пропал...
За дверью послышался какой-то шорох, и хорошо знакомый голос бодро спросил:
– Кто там?
У меня с души свалился какой-то камень. Стараясь говорить обычным голосом, я сказал:
– Влад, это я, Михаил.
Кажется, Гензель ахнул. За дверью началась лихорадочная возня, слышались бормотания «счас, Мих, счас, погоди». Дверь распахнулась, и передо мной предстал Гензель, почти в том же самом виде, что и накануне пропажи в интернате. Только около носа теперь имелась небольшая царапина.
– Мих... Мих... я уж думал, вы совсем... - он поднял руку, потрогал мой рукав, потом лицо у него дрогнуло и Гензель заплакал.
– Я вызывал вас, вы не слышали, – говорил он, шмыгая носом и шаря по карманам в поисках платка. – Я тут рассказал, помощь хотел организовать, никто не верит... Я бы вернулся всё равно, только сразу не мог...
У меня самого навёртывались слёзы.
– Ничего, ничего, - отвечал я, стараясь не смотреть на Гензеля. – Мы тебя слышали, только не до конца. Искали вот... Я вышел, Саша вышла, Агата в курсе, тоже выйдет скоро...
Гензель уставился на меня полными тревоги глазами:
– Не вышла?
– Нет, – и я коротко рассказал, как было дело.
Мы всё ещё стояли в дверях. Из-за плеча Гензеля, с кухни послышались голоса, Гензель оглянулся и стал вдруг натягивать туфли.
– Миш, я тебя провожу, хорошо? На улице поговорим, ладно?
Я уж не стал спрашивать, чего там у него дома творится. Гензель быстро оделся, и разговор продолжился уже внизу.
Дело, оказывается было так. Когда мы с Сашей отправились за Агатой, Гензель принялся бродить по городу. Чего-либо подозрительного не заметил. Всё было как в Москве: необитаемые дома, пустые магазины с нетронутыми продуктами.
– Только знаешь, Мих, ощущение какое-то... Будто есть кто-то, смотрит кто-то... Помнишь, как на территории? Вот так же, только послабее — то есть, то нет.
Побродив так какое-то время, Гензель вернулся к интернату. Мы ещё не вернулись, и Гензель устроился перед воротами, видимо, на том само месте, где потом сидели мы с Сашей. Ничего не происходило. Тогда он подошёл к проходной, с опаской потянул ручку двери... и застыл от удивления.
Проходная была залита светом. Лампы на этот раз не мерцали, не переливались, а светили в полную силу. Турникет нёс зелёный крестик, а над ним исправно функционировали электронные часы. И при всём при этом Гензеля совершенно не одолевали те неприятные галлюцинации, что имели место в нашу предыдущую вылазку.
Он вошёл, намереваясь всё ещё раз хорошо осмотреть и, возможно, даже проникнуть дальше, как вдруг дверь за турникетом дрогнула и растворилась. Гензель попятился.
В дверной проём, ссутулившись, вступил некто, ростом пониже Гензеля. Вдруг этот кто-то остановился, вглядываясь в пришельца по ту сторону ограждения.
– Мих, я тебе честно говорю: испугался, – рассказывал Гензель. – Но я его сразу узнал. Помнишь, тебе говорил, что он тогда помогал вещи разгружать? Не, он вырос, конечно, полтора года всё-таки прошло. Если б это не он был, я б, наверное, убежал. Но он тоже испугался, повернулся уже, что б уходить, и это мне храбрости придало. Я ему закричал, что б не боялся и прям через турникет к нему! Ну, мы и поговорили.
Как я понял, разговор этот получился довольно сумбурным. Гензель в своей обычной манере трепался, закидывая мальчика массой вопросов, а тот отмалчивался, либо отвечал односложно и невнятно. Потом он молча развернулся и двинул обратно — откуда пришёл. Гензель не отставал.
– Я, Мих, хотел, что б он вас подождал. Говорил, что ты скоро придёшь, Саша, Агата. А он всё идёт и идёт!
Не останавливаясь, мальчик обогнул Главный корпус. Только тут Гензель спохватился, что неплохо бы нам всё рассказать. Он вытащил рацию, но на вызов никто не отвечал. Потом вдруг из шума помех прорезался голос Агаты, которая говорила, что не слышит его.
– Агата, Агата, – яростно шипел Гензель в рацию, немного отстав от мальчика, – я нашёл его!
Он говорил, что сейчас они идут за угол длинного здания. Потом Гензелю показалось, что рацию взял я. Он уже кричал, стараясь рассказать побольше, как вдруг мелькнуло что-то чёрное и на лицо ему обрушился страшный удар. Гензель рухнул на землю, а мальчик стоял в нескольких шагах впереди и с любопытством глядел на него.
– Это, Мих, птица была! Ворона или грач, я не знаю! Она, наверное, крыло сломала! В траве билась возле меня, взлететь не могла! А трава зелёная, высокая, у нас такой не было! Помнишь, какая у нас трава была? А тут и трава зелёная, и бабочки летают! У меня из носа кровь идёт, остановить нечем. Я потом уже понял, что птица на меня случайно наткнулась, мы, наверное, из воздуха вышли буквально! Я рацию ищу, а её нет нигде! Всю траву обыскал, а кровь идёт и птица эта бьётся! Я к ней сначала подходить боялся, думал, специально ударила!
Мальчик повернулся и ушёл. Рацию Гензель так и не смог найти, зато в кармане у него оказался кусок салфетки, который он прижал к носу. Далеко впереди он заметил толпу каких-то людей. Гензель подошёл к ним и пристроился в задних рядах. Внимания на него почти не обратили, он стоял с прижатой к носу салфеткой и слушал рассказ не видной ему за головами тётки где-то спереди. Ему даже показался знакомым её голос. Потом группа вышла через проходную, на этот раз снабжённую полным комплектом охраны, погрузилась в автобус и уехала. Гензель мог сесть с ними, но остался. Он ходил перед воротами, ожидая, не выйдет ли кто из нас. Вышел длинный охранник, спросил, что ему нужно. Гензель спросил про нас. Нет, нас длинный парень ещё не видел, но зато посоветовал Гензелю не торчать перед воротами. Гезель побрёл в город и через некоторое время оказался на станции. Он сел в электричку, контролёры ему не встретились, но зато он с кем-то задружился в вагоне, так что ему разрешили выйти по чужому билету и даже подвезли в Москве на такси.
Гензель ни словом не заикнулся о том, как его встретили дома. Я вспомнил, как быстро он ушёл из квартиры, но не стал ни о чём расспрашивать. Гензель смущённо проговорил:
– Знаешь, я тут рассказал кое-кому... Намекнул...
– И тебе не поверили.
– Да нет, он прямо не сказал, но понятно было... Я уж хотел в интернат ехать, что б ситуацию объяснить... А тут ты пришёл! Миш, ну всё равно надо идти: Агата ведь там осталась! Объяснить надо, что ситуация такая! Ты, я и Саша вместе завтра поедем и поговорим! Я могу позвонить человечку одному по благотворительной линии, и если он разрешит...
В гензелев план я не поверил – сильно сомневался во всесокрушающем влиянии того «человечка», и ведь ему ещё понадобится объяснить, зачем эта встреча нам так требуется... А говорить правду Гензель уже пробовал.
– С Сашей не получится. Пропала Саша.
– Как пропала? - ахнул Гензель. – Обратно пропала? Снова туда пропала?
Я рассказал про Сашу. Потом вернулся к задуманному набегу на интернат, сообщив, что операция имеет мало шансов на успех; Агата же проинформирована о возможных путях выхода.
– Ты, конечно, каналы выискивай, - внушал я Гензелю. – Только настоящие каналы, годные. И причину хорошую придумай. Я тоже попытаюсь встречи с ребёнком добится — по идее, какое-то право имею. Но это вряд ли быстро будет.
Гензель несколько успокоился. Он серьёзно покивал головой и обещал взяться за дело обдуманно.
– Я, Мих, в квартиру Агаты Викторовны теперь ходить буду и в дверь звонить. Может, она выйдет, всё-таки.
– Полезное дело. И мне сообщай, если что. Просто приходи — у меня телефон отключён.
Гензель многократно пообещал держать в курсе и мы распрощались у стеклянных дверей метро. На нижней ступеньке я оглянулся — он ещё стоял наверху и махал рукой.
Следующим пунктом поисков была Саша. Застать её на квартире я почти не надеялся. Но очень вероятно, что Саша заходила туда за вещами — ведь не всё она забрала тогда в лесопарковую избу. И может быть, хозяева квартиры помогут навести меня на след.
Вспомнив об избе в лесопарке, я вспомнил и о моих комнатных цветах, оставшихся там на подоконниках. Кто ж их поливать теперь будет? Доконал их таки мёртвый мир! Скорбя о растениях, я проехал нужную остановку и вылез на следующей, решив, что соориентируюсь как-нибудь на местности. Наверху выяснилось, что надежда эта была напрасной: кварталы стандартных домов казались совершенно одинаковыми, а верной карты, с которой я обошёл в том мире полгорода, не было. Я долго бродил среди многоэтажек, отыскивая нужный корпус. И когда его всё-таки нашёл, было уже почти одиннадцать часов вечера. Домофон не работал, пришлось дожидаться оказии, чтобы просочиться в подъезд. Наконец, я оказался перед заветной дверью, имея малую надежду увидеть Сашу и терзаемый ощущением надвигающегося скандала. Позвонил.
Дверь открыл улыбчивый человек восточного вида, который внимательно глядел на меня. За плечами человека виднелась длиннейшая вешалка, с висевшим на ней огромным количеством одежды и выстроившимся под вешалкой таким же длинным рядом разнокалиберной обуви. Человек глядел на меня, улыбался и ничего не говорил.
– Здравствуйте, – сказал я. – Вчера или сегодня сюда не заходила девушка? Вот такого роста, плотная, рыжая?
Человек, не переставая улыбаться, покачал головой и ответил:
– Не заходиль.
– Может, заходила, всё-таки? - не отставал я. – Про вещи не спрашивала?
Человек взглянул куда-то вправо и сказал что-то на восточном языке. Я уловил лишь слова “телефон” и “Раиса”. Справа высунулась смуглая рука, протягивающая мобильный телефон. Человек взял его и передал мне.
– Это хозяйка говорит, - раздался в трубке раздражённый женский голос. – В чём проблема?
– Я квариросъёмщицу вашу ищу прежнюю, Сашу. С рыжими волосами, полгода где-то назад.
– Зачем она вам? - очень недоверчиво спросила тётка.
– Я её муж, – с достоинством ответил я.
– А-а-а, муж! – почему-то обрадовалась тётка. – И не можете найти?
– Не могу. Она потерялась.
– Потеря-а-лась, – иронически протянула тётка. – Она звонила. Но привет вам не передавала!
– А телефон дайте, пожалуйста! - завопил я. – У вас ведь определился, наверное!
– Хе! Если не удалила! - весело ответила Лариса. Было слышно, как она возится с телефоном, нажимая на кнопки. – Записывайте: 8-926...
– Спасибо большое!
– Успехов, муж! - сказала Лариса и отключилась.
Я отдал телефон восточному человеку. Он всё время стоял и слушал – вроде, даже сочувственно.
– Спасибо, - сказал я ему.
– На здоровье, - ответил он. Наверное, он ждал, пока я уйду.
У себя я занял у Ольги её телефон, вышел на улицу и принялся набирать продиктованный номер.
– Алло!, - отозвался резкий сашин голос. В паузе были слышны какие-то равномерные стуки.
– Саш! - завопил я – Ты где? Мне тут твой телефон еле дали!
– Привет, - сказала Саша и помолчала. – Я в поезде.
– В каком поезде?
– На Симферополь.
– А я?
– А ты — нет.
– Погоди, ты насовсем, что ли, уехала?
– Да.
– А я как же?
Саша явно испытывала затруднение:
– Миш, ну жил же ты раньше как-то? И дальше проживёшь. Понимаешь, скучно с тобой. Тоска. Не выйдет ничего.
Я не знал, что сказать.
– Погоди, Саш. Я тебе ещё позвоню.
– Хорошо, - сказала Женя и отключилась.
Я стоял на газоне с телефоном в руке и не знал, что делать. Удар был силён. Шедшие от метро прохожие неодобрительно поглядывали на меня. Я вылез на тротуар и побрёл навстречу им. Нужно было возвращаться домой и думать о том, как вытаскивать Агату. Поиск работы тоже был не за горами.
Глава 14
Ну, а сейчас, читатель, пока нам ещё не известна судьба Агаты, давай сделаем паузу и перенесёмся лет за четырнадцать до описываемых событий. Я работал тогда на выборах — собирал голоса на выдвижение кандидата в депутаты. Кандидатом был отставной генерал, который решил пойти в политику. На избирательную кампанию требовались деньги, так что генерал продал свою машину, на эти средства арендовал помещение на первом этаже жилого дома и набрал несколько человек на ведение избирательной кампании. Избирательным штабом командовал сослуживец генерала, и почти все в штабе, мужчины и женщины, имели какое-то отношение к армии. Кроме меня, конечно, — я в армии не служил.
Генерала мы видели урывками — говорили, что он встречается с какими-то значительными лицами и сильно занят. Разок мы даже наблюдали его по телевизору: с важным видом наш генерал заседал в какой-то комиссии. Когда же генерал всё-таки забегал в избирательный штаб, то щедро раздавал обещания, открывая для нас ослепительные карьерные перспективы в качестве помощников депутата Государственной думы. Своё будущее тепрь я считал практически обеспеченным.
Несмотря на нечастое присутствие ключевого лица, работа в штабе шла бодро. Обстановка была оптимистичной, перспективы победы нашего харизматичного лидера в первом туре мы рассматривали как неплохие. В крайнем случае, говорил нам начальник штаба, пройдём во второй тур и там дадим бой зарвавшемуся сопернику. Работая на победу, наши женщины клеили что-то на ватман, делая самодельные плакаты, устанавливая их на деревянные подставки у входа в штаб, я набирал на штабном компьютере разные справки, воззвания, запросы и обращения, а странный дядька — ветеран борьбы с режимом и обладатель справки из психдиспансера – с утра грузил в сумку-тележку килограмм десять листовок и в любую погоду уходил их расклеивать по району. В этих листовках мы раскрывали истинную суть наших конкурентов на депутатское место и срывали маски с их разъевшегося мурла.
Однажды начшаба вошёл в мой маленький компьютерный кабинетик, что я делил со страным дядькой, и сообщил, что нужно добрать необходимые подписи за выдвижение нашего генерала — мол, есть риск, что часть забракует приёмная комиссия. Идти должен был я, а чтобы дело шло быстрее, в пару мне дали нашу девушку Римму, на несколько лет старше меня, что до этого клеила ватман в соседней комнате. На сборе этих подписей мы с ней близко и познакомились.
Каждая добытая подпись нам оплачивалась, поэтому работали мы на совесть. Мы собирали подписи у сумасшедших, наркоманов, у обладателей оглушительно лающих огромных собак. Нам грозили, обещали побить, как-то даже вызвали милицию. В общем, с Риммой мы прошли огонь и воду, совместные испытания сплотили нас, и мы стали настоящими товарищами. Римма была практична, рассудительна и хладнокровна, чем разительно отличалась от других знакомых девушек, несерьёзных, легкомысленных и требующих тратить на них ценные ресурсы. Я даже стал раздумывать, не связать ли с Риммой дальнейшую жизнь.
Необходимые подписи, впрочем, мы уже набрали, и дальше работали снова раздельно. Меня запихнули сразу в несколько избирательных комиссий в качестве наблюдателя с правом совещательного голоса. А непосредственно в день выборов я в метель обходил избирательные участки, следя, чтобы не было каких-либо нарушений, отзваниваясь с каждого участка с докладом в штаб.
Вечером меня отправили в очередную комиссию, потребовав глаз не спускать с избирательных урн. Это было нужно, чтобы избежать кражи голосов избирателей у нашего кандидата и вброса оных у конкурентов. Я честно присутствовал при вскрытии урн, никаких злоупотреблений не заметил. Оставалось получить протоколы, которые должны были привезти из вышестоящей избирательной комиссии, но почему-то не везли. Ожидая их, я прослонялся по избирательному участку до трёх часов ночи, а затем до утра дремал на стуле.
Утром протоколы, наконец, прибыли. Я получил свой экземпляр и, довольный выполненным долгом, позвонил нашим. Начштаба ответил на удивление меланхолично — в голосе его совершенно не ощущалось одержанного нами грандиозного триумфа — он без особого интереса выслушал мой доклад и велел привезти протоколы.
В избирательном штабе атмосфера разительным образом изменилась. Было тихо, от былого энтузиазма не осталось и следа. Генерал с начштабом пили водку.
Выяснилось, что наш генерал не занял на выборах первого места. Не занял он и второго. Он был на шестом. Надежды пройти во второй тур рухнули.
Тихо переговариваясь, наши женщины собирали вещи. Думаю, они с самого начала не очень-то верили в своё парламентское будущее. Ну, а для меня это был серьёзный удар, который я только «переваривал». Из оплачиваемого помощника депутата, которым я был уже в мыслях, я возвращался в прежнее состояние человека без высшего образования, без профессии и с чёрным-пречёрным виденьем будущего.
Между тем, штаб закрывался. Начштаба выдал нам заработанные за последнюю неделю деньги с небольшой премией за ночную работу в день голосования. Сотрудники были печальны — всё-таки мы стали довольно дружным коллективом за эти два с половиной месяца. Генерал собирался продолжать политическую карьеру и говорил, что будет создавать политическую партию, но нас с собой не звал.
Собравшись с мыслями, я попросил начальника штаба написать мне характеристику, которая позволила бы в будущем помочь с трудоустройством на новом месте. Он выполнил эту просьбу, щедро уснастив характеристику разнообразными хвалебными эпитетами в мой адрес.
После этого все помахали друг другу ручками и стали расходиться. Мы с Риммой прошли вместе к метро и тоже расстались, договорившись поддерживать связь по телефону и вместе гулять.
С прогулками у нас в следующие недели не заладилось, мы лишь несколько раз говорили по телефону. Ну, а потом она назначила встречу в парке.
Там она усадила меня на лавочку, села рядом и деловым тоном сообщила, что беременна. Также она сказала, что желала бы, чтобы ребёнок родился в браке, в связи с чем я должен назвать дату, когда мы с ней идём подавать заявление в ЗАГС.
Вот тут я был оглушён по-настоящему. Я хорошо помнил тот единственный инцидент, инициатором которого был практически не я, но который теперь имел последствия. В ЗАГС идти я не желал.
Я предложил обойтись сейчас без оформления брака, отодвинув это дело в будущее, до периода моих нормальных доходов. В то же время я обещал оказывать всякую возможную помощь.
Римма недобро высказалась в мой адрес, а затем не допускающим возражения голосом сообщила, что в ЗАГС идём завтра. Я снова не согласился.
Дальнейшие месяцы я вспоминаю как один из самых тяжёлых периодов своей жизни. Римма названивала в самое неожиданное время, вытаскивала на новые встречи и давила, давила, давила. Она не шла на компромисы и требовала идти заключить брак. Иногда, впрочем, у нас случалось и почти спокойное общение. Однажды, например, она спросила, как бы я хотел назвать ребёнка.
- Если мальчик, - то Кир, - ответил я. - Это редкое имя — в честь царя Кира Великого.
- Трактор... - проворчала Римма и больше эту тему не поднимала.
Потом вдруг всё резко закончилось. Римма больше не звонила, не орала и не требовала. За несколько дней я пришёл в себя и сам попытался позвонить ей. Она взяла трубку и потребовала больше не звонить ей. В дальнейшем она просто бросала трубку, услышав мой голос.
Так прошло ещё несколько месяцев. На очередной звонок трубку взяла Риммина мать и сообщила, что дочь в роддоме. В каком именно, она сообщить отказалась.
Впрочем, мне подсказали, что есть специальные телефонные справочные, и через несколько дней я уже знал, что Римма родила мальчика.
Под окнами роддома я, подумав, решил не показываться, а вместо это попытался позвонить Римме через несколько дней, когда по моим расчётом она должна была вернуться с ребёнком домой.
Римма бросила трубку и в этот раз. В дальнейшем говорить получалось лишь с её матерью, которая предлагала решать вопрос с дочерью, заявив, что сама сделать ничего не может.
Мною овладело странное чувство: перемежающиеся приступы тоски и облегчения. Звонил я всё реже, привыкая к мысли что расставание состоялось, а ребёнка я увижу, возможно, через несколько лет.
Так прошло больше полугода. Мне уже было гораздо легче, приступы тоски приходили всё реже и я мог довольно спокйно думать о будущем.
И тут Римма позвонила. Помню, что было уже пол-второго ночи, говорила она каким-то необычным голосом, но тем не менее, приказала прямо сейчас прибыть к ней поговорить.
Я пешком преодолел по городу семь километров и отыскал Римму на лавочке в садике у её дома. Римма была пьяна. Прежде я не видел её в таком состоянии. Она рассказывала про детство, пыталась перелезть через забор в детский сад и прижималась лбом к деревьям, чтобы подзарядиться от них энергией.
С большим трудом мне удалось загнать её в подъезд, открыть найденным ключом дверь и толкнуть на кровать. Римма заснула почти мгновенно.
В соседней комнатке горел ночник. При его свете я увидел спящую риммину мать и детскую кроватку у стены. Там спал ребёнок. Я осторожно вытащил его и унёс в большую комнату, где положил на постель рядом с Риммой.
Ребёнок проснулся, но не заплакал. Он лежал, странно изогнувшись, а глаза у него как-то странно сходились к переносице. С ним явно было что-то не так. Я сел рядом с ним, разглядывая и понимая, что ребёнок — инвалид.
Тут он вдруг изогнулся ещё больше и потянулся ко мне рукой. Пальцы у него были согнуты и полностью, кажется, не разгибались. Он тянулся к жёлтым медным пуговицам — на мне была джинсовая рубашка с этими пуговицами. Он ощупывал их этими своими пальцами-крючками, а меня вдруг стала бить крупная дрожь — прямо как во время болезни. Я старался не сильно дёргаться, чтобы не повредить ребёнку, а он всё лез к пуговицам...
В таком состоянии нас и застала проснувшаяся риммина мать. Она стояла в ночной рубашке в дверном проёме и причитала:
– Ты что же это, а? Ты как сюда попал? Отдай его сюда! А ну иди отсюда, а то милицию вызову!
Я осводился от пальцев ребёнка и молча вышел из квартиры.
Днём мне позвонила Римма, расспросила, что было ночью, и зло сообщила, что если я ещё приближусь к ребёнку, то она сразу же пишет заявление в милицию и я сожусь далеко и надолго.
Два месяца ничего не происходило, а потом последовал новый звонок. Римма была очень спокойна.
- Привет, - сказала она, - я выхожу замуж.
- За кого?
- Не важно. Ты не знаешь. Хороший человек.
- А мальчик?
- У него будет отец. Лучше, чем ты.
- Я смогу его видеть? Хоть иногда.
- Нет, не сможешь. Не надо мне двух пап. Станет совершеннолетним — тогда как хочешь. Но не думаю, что захочет тебя видеть.
- Как ты хоть назвала его?
- Трактором, как ты и хотел.
- Кем?
- Киром, Киром. В честь твоего царя.
Это был последний наш разговов с Риммой. Больше мы с ней не общались.
Глава 15
Вечером втрого дня, считая с нашего выхода, в дверь моей моей квартиры кто-то забарабанил. Я уж лёг спать, тем более, что электричество было отключено за неуплату и особых развлечений не было. Пришлось подняться и открыть: удары в дверь перемежались громкими гекслиными воплями:
– Миша!!! Агата Викторовна дома!
Итак, последний член нашей команды тоже вышел – действительно, был повод радоваться. Гензель рассказал подробности: ещё вчера он ходил в агатин дом, соседи пустили его за решётку, он постучал и дверь открыла лично Агата Викторовна!
– Представляешь, Мих, она совсем обычная, будто и не было ничего! Дала мне пакет с мусором и велела вынести на помойку! Я сказал, что мы с тобой вместе придём! Давай завтра, она сказала, что дома будет!
Нанести визит мы решили в девятнадцать часов. Явившись к назнченному времени, я нашёл Гензеля изнывающим около подъезда и уговорил подняться по лестнице, обращая особое внимание на поиск следов нашей деятельности. Но ни табуреточек на балконах, ни сбитой штукатурки у решётки обнаружить не удалось.
Квартира у Агаты выглядела так, как я запомнил её в последний раз. Не было только газовых баллонов в углу, зарядного устройства на подоконнике и подъёмного устройства за окном. Зато чашки были те же, и чай в них был тот самый. Агата вполне мило улыбалась.
– Как вы вышли, Агата Викторовна? - спросил я. – Мы о вас беспокоились.
– А чего там беспокоиться? - удивилась Агата, продолжая улыбаться, - взяла и вышла.
– Мы боялись, что вы там останетесь.
– Ну, зачем мне там было оставаться?
Много подробностей Агата не рассказала. Сообщила лишь, что вышла без особых приключений и без приключений же добралась до Москвы. Мне стало казаться, что она ждёт, что мы допьём чай и попрощаемся. От гензелевой радости и следа не осталось, он сидел мрачныей и разговор почти не поддерживал. Допив чай, я сказал:
– Ладно, Агата Викторовна, пойдём мы. Дела делать надо, – накопились.
В молчании в прихожей мы обулись. Агата открыла было нам дверь, а потом прикрыв её, обернулась к нам. Агатино лицо ничего не выражало.
– И вообще, – сказал она. Не было ничего. Показалось. Никому ничего не рассказывайте.
– Прям совсем ничего? - спросил я.
– Ничего. Я подтверждать ничего не буду, всё буду отрицать.
– Ладно, – сказал я, – пускай не было.
Гензель глядел на Агату широко открытыми глазами и ничего не говорил. Агата снова открыла нам дверь, и мы ушли. На улице Гензель молчал, смотрел куда-то впереди себя и о чем-то думал.
Через несколько несколько недель после этого визита я предпринял поход по местам боевой славы – искал, не осталось ли в окружающей действительности каких следов нашего воздействия. К тому времени я уже работал, так что пришлось дождаться выходного, который пришёлся у меня на будний день. Погода для конца сентября была необычно тёплой.
Первым делом я двинул в парк. Ещё на дальних подступах к моей бывшей резиденции встретились “Тонары”, которых я иначе как за забором у избы и не видел. Теперь они стояли по обе стороны центральной аллеи, торгуя пивом, сушёными кальмарами и другими вкусностями. Миновав их и дойдя до конца асфальтированной парковой дорожки, я увидел саму администрацию, раскрытые настеж ворота и тот самый трактор “Беларусь”, что полгода промаячил у меня перед глазами с разобранным двигателем. Сейчас этот трактор был полностью собран, оглушительно гремел дизелем и пытался пропихнуть в ворота задним ходом прицеп, груженый деревянными поддонами. Позади прицепа стоял мужик, что-то неслышно орал и обеими руками делал трактористу знаки, что б сдавал назад.
Я пробрался к нему:
– Здравствуйте. Скажите, а...
– Что? - заорал мужик, отвлекаясь от руководства процессом.
В этот момент прицеп конвульсивно дёрнулся назад и упёрся в угол створки ворот. Железные ворота застонали.
– ***! - взвыл мужик и бросился к трактору. Было видно, как из кабины выбирается тракторист, а мужик неслышно за шумом двигателя орёт на него, снова машет руками и показывает на ворота.
Я протиснулся с другой стороны прицепа и пошёл прочь. О чем я бы стал их спрашивать? Не появлялись ли внезапно на подоконниках незнакомые цветы? Или не возникала ли в шкафу чужая одежда?
Для очистки совести я ещё съездил поглядеть на самый крупный объект, подвергнутый нашему вмешательству, – сожжённый Сашей завод в Капотне. И вот тут меня ожидал сюрприз: завода не было!
Из-за хорошо знакомого бетонного забора доносился шум многих двигателей, крики, какой-то металлический лязг. Вдруг крики усилились, и за забором упало что-то тяжёлое. Я попытался заглянуть в щель между плитами, почти ничего не увидел и отправился искать вход.
Через несколько сот метров, за углом, наконец, нашлись ворота, из которых, рыча, один за другим выезжали четрырёхосные самосвалы, груженые металлоломом. Пропустив их, я перебрался через разбитую тяжёлой техникой подъездную дорогу и подошёл к стоявшему у двухэтажной будки старому креслу. В кресле развалился охранник с клеймом какого-то ЧОПа на рукаве и смотрел на машину, громко вгонявшую бетонные сваи в сотне метров от ворот.
– А чего с заводом-то? - спросил я.
Охранник оторвался от созерцания сваебойной машины, с сомнением оглядел меня, поднялся из кресла и ответил:
– Сгорел завод.
За сваебойной машиной открывалось ровное пространство перепаханной техникой земли. Там и сям на поверхность торчали какие-то железки, раскрошенные бетонные плиты, ближе к нам виднелись куски асфальта. А далеко у противоположного забора оставались недоразделанные конструкции: огромные, в три этажа железные баки, обрамлённые хлипкими лесенками, направленные в небо заострённые штыри, и какие-то совсем уж непонятные развалины. Всё это было коричнево-ржавое, погнутое от жара. Именно оттуда раздавались те крики, что я слышал за забором. Сейчас там слышался скрежет “болгарок”, летели снопы искр. Потом всё прекратилось, а здоровенная машина, похожая на экскаватор без ковша, протянула в эту кучу хлама длинную “руку”, вытянула оттуда что-то железное и с грохотом бросила в кузов грузовика.
– А когда сгорел-то?
Охранник подумал уже подольше, но всё-таки ответил:
– Летом.
Больше я пытать его не стал, а двинул обратно – в памятный переулок, где четыре месяца назад пытался под дождём искр сорвать послание Саши. Постоял, побродил вдоль забора, но с неба закапало и пришлось спешно выбираться к метро, чтобы продолжить выяснять подробности уже в Интернете.
А подробности эти оказались любопытными – завод, оказывается, сгорел 20 июня. Из-за нарушения безопасности сварочных работ.
Я попытался вспомнить, когда встретил Сашу у горящего завода. Это точно было летом, но что именно 20 июня, поручиться, конечно, не могу. Спросил потом у Гензеля, но он тоже не смог вспомнить. Агату же мы беспокоить не стали.
Вообще, мне кажется, что Агата права: все эти дикие события как-то быстро отодвинулись в прошлое, да и были ли они? Странный сон в суетной, набитой людьми Москве! Уже и с Гензелем мы общаемся от случая к случаю, почти не обращаясь к прошлым событиям. И были ли Саша и Агата? Они пропали совсем, будто их и не было на нашем горизонте. И вдруг в эту привычную повседневную жизнь вторглось новое событие. Сон снова напомнил о себе.
Вчера Гензель позвонил мне и рассказал, что его «человечек» таки выполнил своё обещание и может организовать мне неофициальную встречу с Киром: я буду стоять по одну сторону бетонного забора, а Кир — по другую. И общаться мы будем через дырку в бетонной плите.
Врать не буду: первой мыслью моей было отказаться. Я не знал, чего я могу сказать Киру и что будет дальше. Что мне делать с этой его способностью переходить за границу странного мира и, возможно, с другими грозными способностями.
Но потом я решил, что на встречу пойду. Ведь он хочет меня видеть. Кстати, расспрошу, как там дела у Риммы, — вдруг она уже не злится на меня.
И, может, смогу забрать комнатные цветы из избы на берегу спокойного паркового пруда.