Альтруистка Часть 1 Глава 14

На фото - Лушников Алексей Михайлович, купец 1-ой гильдии, благодетель Кяхтинской слободы


Дилижанс, перевозивший Шишкиных и ещё четырёх человек из Монголии, остановился возле небольшого дома со стенами, густо выбеленными известью. На вид - обычный дом, без каких-либо опознавательных знаков и вывесок (Шишкины ждали, что их высадят возле гостиницы), он ничем не выделялся в строю других таких же одноэтажных зданий по обе стороны дороги, разве что стоял немного поодаль.

- Это постоялый двор? - поинтересовался Алексей Петрович. Он порядком утомился в дороге, и голос его звучал несколько раздраженно.

- Это больница, извольте-с, сударь, - услужливо и даже как-то подобострастно объяснил извозчик и выскочил, чтобы открыть перед своими пассажирами дверь. Он прекрасно изъяснялся на русском, но внешность имел смешанную: скуластое лицо с узенькими глазками, при этом светлую кожу и русые волосы. Олимпиада, стесняясь рассматривать его в упор, все-таки несколько раз заинтересованно задержалась на нём глазами, - никогда ещё она не видела людей с такой необычной внешностью.

- Почему больница?

- Вам всё объяснят, мне приказали-с доставить путешественников сюда. Милости просим!

Навстречу подъехавшим вышел, даже скорее выбежал суетливый, быстрый человечек низенького роста в белой шапочке и марлевой маске, надетой на лицо. Он начал с того, что на расстоянии осмотрел всех прибывших, справился о самочувствии. Узнав, что все чувствуют себя прекрасно, сообщил, что так или иначе, всем придётся побыть на карантине минимум три дня. «Они хотят убедиться, не привезли ли мы чуму», - догадалась Оля. Удивленные таким приёмом на русской земле, путешественники, однако, спорить не стали и покорно проследовали в предложенные им на предстоящие дни апартаменты.

Карантинные мероприятия проводились под попечением и тщательнейшим контролем представителей купечества Кяхты. Алексей Петрович, узнав об этом, тотчас же выразил желание, по истечении срока карантина, лично познакомиться с Алексеем Михайловичем Лушниковым, купцом первой гильдии, стараниями которого в слободе делалось очень многое и она процветала. По рассказам, семья купца была многочисленной, но не столько это было удивительно. Вернее будет сказать, что совсем и не это даже было удивительно, а то, что, проходя мимо купеческого дома, можно было слышать, как внутри музицировали и говорили по-английски. По всей вероятности, талантов у Алексея Михайловича было не счесть, но главным его достоинством было понимание, что, хоть он и купец, но грести деньги в свои закрома, когда столько народу вокруг перебивается с хлеба на воду, не по-христиански.

Вообще в нём самым таинственным образом сочеталась набожность и прогрессивность. Будучи молодым, неженатым ещё человеком, он сошёлся и дружил с ссыльными декабристами, принимая их у себя в доме, ведя откровенные, доверительные беседы, которые, надо полагать, были сплошь пропитаны духом либерализма. Поэтому совсем ещё не ясно, что на самом деле побуждало его заботиться о местных крестьянах и неимущих: делал ли он это по заповеди Божией или по наущению свободолюбивых умов, стараясь не отстать от них и во всём им подражать.

Ещё неизвестно, вышел ли бы Алексей Лушников на Сенатскую площадь, окажись он в 25 году в Петербурге. До его рождения тогда, правда, оставалось ещё шесть лет, но, если представить, что вот он такой купец Лушников уже существует, но он наверняка был бы там, в рядах своих товарищей. Сибиряки - они такие: удалённость от столицы как бы позволяет им думать вольнее, нежели всему остальному государству до Урала, иметь, так сказать, воображение и жить со своим собственным царём в голове, от которого не всегда ясно, чего ожидать.

Предчувствуя интересное знакомство, Алексей Петрович Шишкин терпеливо маялся три дня, хотя приём путешественникам был оказан такой, что невозможно было ни скучать, ни чувствовать в чём-либо недостатка. Несколько угнетало, что невозможно было никуда выходить и говорить с местными, но родители занимали себя чтением, благо: книг, и чая, и сахара было вдоволь.

Оля же развлеклась только через три дня, на повторном приёме у доктора, когда принималось решение о снятии карантина. Тот же самый врач, что встретил путешественников в день их прибытия в Кяхту, теперь осмотрел всех по отдельности, простукав и выслушав лёгкие и измерив температуру. Оказавшись в больничной простоте и чистоте, увидев милые сердцу колбочки и пузырьки, запертые в стеклянном шкафу, глубоко вдохнув в лёгкие формалиновый душок, Оля сразу же вспомнила Кантонский госпиталь и почувствовала себя, как рыба в воде.

Поймав её заинтересованный взгляд, врач спросил с понимающим видом:

- Юная барышня хочет, по всей вероятности, быть врачом?

- Пока не знаю, - призналась Оля. - Я хотела бы приносить пользу людям.

- Ваши люди, которым вы должны приносить пользу, барышня, это… ваша семья. Да-да, не удивляйтесь тому, что я вам сейчас скажу. Вы созданы для того, чтобы приносить пользу вашему супругу и вашим детям, а ещё заботиться о родителях.

- О родителях? - эта мысль показалась Оле странной, какой-то чужой и несвоевременной, потому что теперь родители заботились о ней и, представлялось, что так незыблемо будет продолжаться всегда. Глядя на своих родителей, Оля даже представить не могла, в чём бы это она могла им помочь, двум этим сильным, крепко поставленным на ноги исполинам?

- А вы полагаете, что ваши отец и маменька - вечные, что они неподвластны годам, старению? - словно бы читая мысли сидящей перед ним девочки, размышлял вслух врач. - Вы уж простите меня, я говорю с высоты прожитых лет, а вы - ещё в столь юном возрасте, что понять многие вещи не просто не хотите, но даже не можете.

- Вы ошибаетесь, - заявила Олимпиада. - Я уже не маленькая.

- Можно быть большим, но не дозревшим. До всего в жизни нужно дозреть, видите ли.

- Я многое понимаю, после того, как пережила потерю очень важного для меня человека. Да, вы знаете, я, наверное, была бы счастлива, если бы мне разрешили выучиться на доктора, чтобы не позволять людям умирать.

- «Не позволять умирать», как это очаровательно сказано! Без шуток! И очень подходит вашему возрасту. Не позволить или позволить умереть - это в распоряжении только Господа Бога, запомните это навсегда, барышня. Спорить с этим бесполезно. Но если вы, как говорите, уже познали большое страдание, которое вас в некотором роде воспитало, значит, вы вполне поймёте, о чём я вас прошу. Страдание действительно делает человека смиреннее, - изрёк доктор, о чём-то на секунду задумавшись, и тут же подхватил, - у вас ещё будет семья, муж и дети. Вот для них, если вы намерены приносить кому-то деятельную пользу, вы должны быть и врачом, и компаньоном, и учителем, и слушателем сердца. Люблю людей, которые способны слушать сердце другого человека! Мы, врачи, слушаем сердце, чтобы прописать лекарство, а есть люди, редкие, правда, как какой-нибудь большой алмаз, - они слушают сердце другого человека, чтобы пролить на него живительный бальзам.

Врач рассмеялся и смущённо откашлялся.

- Знаете ли, мое поэтическое «я» иногда берёт верх над моим рациональным естеством. Но вы постарайтесь вдуматься: мужу, - который непременно будет у такой очаровательной барышни, как вы, - будет очень досадно, если она, то есть вы, будете растрачиваться на других людей. А, став врачом, вы непременно будете растрачиваться, это закон профессии! Представьте его досаду, нет - боль, когда он будет возвращаться домой со службы, весь холодный, голодный, какой-нибудь простывший, - а в доме нетоплено, и неуютно, и поживиться нечем. Постигните смысл этого слова «поживиться»! Восполнить жизненные силы! Вы ведь не хотите, чтобы ваш супруг восполнял жизненные силы в кабаке, не в компании нежной, розовощекой жены, а в компании, которая совершенно ему не к лицу?.. Человек стремится туда, где его ждут, а в забегаловках, знаете ли, умеют создать иллюзию ожидания и радушного приёма. Нет, женщина - это не солдат, не политик, даже, не обижайтесь, не учёный и уж тем более не философ. Это говорю вам не я, а сама жизнь, которая даёт нам уроки, которых мы не хотим брать и замечать: назовите мне учёных женского пола, пожалуйста? Я приготовлю пальцы одной руки, - и этого будет довольно! Я не иронизирую и не в коем случае не принижаю женский род, просто у вас иное предназначение, которое гарантирует ваше счастье: быть политиком, и философом, и врачом - внутри того круга, который оберегает своими руками мужчина. Не смейтесь над старым дураком, он, к сожалению, знает, о чём говорит. Всегда было так, что выходя замуж, девушка вверяла себя в руки мужа. А сейчас молодые особы слишком независимы и начинают выкручивать собственным мужьям руки, чтобы из этого защитительного круга вырваться.

Оля слушала старика с плохо скрываемой досадой на лице. Во время его монолога её физиономия менялась стремительно и живо, выражая то из последних сил обуздываемое желание отчаянно спорить, то внезапное равнодушие и увлечение какой-то другой, не относящейся к разговору мыслью. Так часто бывает у юных, ветреных барышень. Губы Оли резко вздрагивали, неслышно проговаривая слова, которые она вот-вот собиралась выпалить. Но в следующее же мгновение взгляд её безразлично повисал в воздухе между потолком и полом медицинского кабинета и словно спрашивал, а что я здесь делаю? Подвижный, шустрый врач вдруг в одночасье превратился в дряхлого старика, и Оля даже удивилась, как это он поначалу показался ей даже милым. Девушка недоумевала, отчего так резко произошло с ним это превращение?

- Вам не стоит беспокоиться обо мне! - начала Оля, воспользовавшись паузой; она вовсе не знала, как разумно откомментировать обращённые к ней увещевания, но что-то горячее и юное в груди подсказывало ей, что надо непременно сказать сейчас такое, что сразит собеседника. Она совершенно не видела ту истину, которая якобы рождается в спорах (хотя старый врач и не собирался с ней спорить), но чувствовала острую потребность выйти из этого спора победительницей. На её стороне была горячность юного возраста, глухого и слепого, но очень самонадеянного, - а кроме этой горячности, пожалуй, ничего и не было. - Во-первых, мне никто не позволит быть врачом или учёным: возможно, папеньке и хотелось бы, но он ещё не дозрел до того, чтобы в женском вопросе идти наперекор существующим порядкам. Проблема, кстати, абсолютно не в женских мозгах, а в том, что академики, научные светила и профессора просто не захотят видеть рядом с собой особу женского пола. Во-вторых, замуж я не собираюсь выходить никогда! Я для себя решила это раз и навсегда. Стоило мне полюбить одного человека, - и судьба забрала его у меня, и в тот момент я крепко-накрепко решила, что любить… да, любить! - нельзя дважды. Любить меньше - это компромисс, любить больше - это предательство. Поэтому лучше совсем не любить, а заняться другими хоть сколько-нибудь важными делами и… забыть о любви.

Врач слушал Олю, не перебивая, а смотря таким тёплым взглядом, каким смотрят на ребёнка, смешным своим голоском поучающего взрослого. В том, что эта шестнадцатилетняя девочка приняла какое-то крепкое, упрямое решение, нельзя было сомневаться. Как и в том, что жизнь всё расставит на свои места, несмотря на принятые решения юности.

- А вы знаете, что… - начал было врач, но тут в дверь требовательно постучали и раздался голос:

- Там Еварестова жена рожает!

- А, иду-иду! Молодец, шибко не переносила! - сорвался со своего места врач. - Вот видите, барышня, не принадлежит себе человек нашей профессии, так что извиняйте, разговор, хоть и очень интересный, дольше продолжать не могу.


Продолжить чтение http://proza.ru/2024/09/12/1347