Игра в снежки. Пьеса

Александр Исаев 

ИГРА В СНЕЖКИ

Пьеса для одного актера

(По повести Александра Исаева "Теория игр")


ИСАЕВ Александр Аркадьевич, писатель, сценарист, кинорежиссер: 1) фильмы: «Шоу-бой» (Киностудия им. Горького), «Путана» (Одесская киностудия), «Сделай мне больно» (Кинокомпания «Дальвент»); 2) книги: «Долина грез» (Дальневосточное книжное издательство), «Путана, или Стеклянная роза» (Дальневосточное книжное издательство); 3) пьесы: «Белка – дочь Стрелки» (цифровое издание), «Гамлет, или История одного безумия» (цифровое издание) и др. Специалист в области прикладной психологии (автор 10 книг), профессор (ВАК). Живет в Москве.
E-mail: isaevalex@list.ru



Эпиграф

«Человек должен жить свободно и одиноко».
(Не помню, кто)

1990. Москва.

1.

Появляется Игорь – герой пьесы.
ИГОРЬ. Свершилось! Выборы директора института Президиум Академии Наук назначил на конец марта. Об этом сообщала «молния», вывешенная на Доске объявлений сразу у входа. Нет, что ни говорите, а Перестройка – это поступок! Партия – в русском сарафане до пят выходит на авансцену битком набитого Дворца съездов и, обведя всех присутствующих мудрым, всепонимающим взглядом, торжественно сообщает:
- Я обоср...ась!
Согласитесь, на такое решится не каждый.
Впрочем, партия – это слишком глобально. Точнее будет так.
Зеленая лужайка. В плетеном кресле развалился гладкий колхозный свин. (Колхоз, разумеется, образцово-показательный.) На нем голубенькая безрукавочка и такие же голубенькие шортики. Свина зовут «Генсек». У «Генсека» сегодня чудесное настроение. Перед ним кипа свежих газет, и все газеты мира твердят только одно: «Генсек! Генсек! Генсек!..»
Жена «Генсека» подает «Генсеку» кофе со сливками. На ней розовый халатик и такие же розовые трусики. «Ведь как здорово (едва не плачет от умиления «Генсек»). Розовый халатик и такие же розовые трусики. Тон в тон!»
«Генсеку» хочется плакать и смеяться. Смеяться и плакать! Не в силах обуздать свои эмоции он выпрыгивает из кресла и пускается в пляс.
«Я – самый умный в мире свин! Траля-ля-ля-ля-ля! Я самый хитрый в мире свин! Траля-ля-ля-ля-ля!..»
Вокруг лужайки стоят железные клетки. Бок в бок. Там – за толстыми прутьями – томятся хмурые голодные волки.
Пританцовывая на одной ноге, «Генсек» устремляется к одной из клеток.
«Я самый смелый в мире свин! Траля-ля-ля-ля-ля!» – беспечно выстреливая щеколдами, распевает он.

Вместе со мной в лифте поднимаются два «старпера». Текст «молнии» мы поглощали почти синхронно. Судя по их снисходительным улыбкам, у них другая версия столь быстрого «одемокрачивания» общества. Поскольку истинными «отцами Перестройки» они считают... себя.
Да-да, не смейтесь! Это они – тихим посапыванием в курилках, полуночными бдениями на аспирантских кухнях, держанием фиг в кармане на открытых партсобраниях – готовили атмосферу «просвещенного либерализма», очутившись в которой, партноменклатура просто была обречена на то, чтобы повалиться на спину и, пуская кровавые пузыри от удушья, выдавить из себя сакраментальное:
«Сдаюсь!»
Что и говорить: жизнь прожита не зря! И если бы было такое звание «Почетный Гандист России» (от слова «Ганди»), то в списке заслуживших его их имена были бы не последними.
Я мог бы очень легко разрушить эту иллюзию не напрасно прожитой жизни. Для этого мне бы потребовался лишь один иронично-презрительный взгляд. «Бандерлоги!» – читалось бы в этом взгляде. Туда же, «Отцы Перестройки»!
Однако «бандерлогам» повезло. Пять лет назад судьба занесла меня на киностудию имени Горького в качестве автора сценария. Одно из самых значительных приобретений этого периода – совет, который мне дал главный редактор: «Совсем не обязательно говорить дураку, что он – дурак».
Именно поэтому я отвечаю «старперам» тихой улыбкой. «Чу-у-у! Идет эстафета поколений. Старшее поколение «шестидесятников» передает эстафетную палочку среднему поколению. «Старые и молодые дубы шелестят кронами, словно переговариваются между собой».
Лифт останавливается. Как это символично! Мне покидать его, а им следовать по маршруту дальше. Я обращаю к «старперам» полный невысказанной благодарности взгляд и выхожу из лифта.

…В отделе меня ждет неприятная новость. УБОН (Управление бытового обслуживания населения) отказался принять у нас отчет по хоздоговорной теме. «Разработка рекомендаций по переводу структурных подразделений УБОНа на внутрипроизводственный хозрасчет». Над ней мой отдел корпел весь минувший год. К увесистому экземпляру отчета приложены несколько страниц машинописного текста с замечаниями. В конце стоит подпись заместителя начальника УБОНа (ну, и аббревиатура!) по экономике: «Назарова».
«УБОН, УБОН...» – машинально повторяю я. Что-то знакомое! И тут в памяти всплывает забытое хулиганское: «Триппер, шанкер и (б)УБОН собрались в один вагон, И поехали в ТифлИс Посмотреть на сифилИс».
Я опускаюсь за стол и делаю попытку вникнуть в содержание претензий.
В принципе, сам факт наличия таких замечаний – явление обычное. Редкая тема сдается без замечаний. Однако в нашем случае есть один нюанс. Дело в том, что все это время мы ТЕСНО сотрудничали с планово-экономическим отделом УБОНа. Сколько всего было выпито, ну, и все такое, тема отдельного производственно-эротического романа. И вот, когда все упреки выслушаны, когда на горизонте маячит перспектива отнюдь не символической премии, появляется какой-то «хрен с бугра» (не знаю, как будет «хрен» женского рода), какая-то «Назарова», и начинает выпендриваться.
Есть такой анекдот. «Третьим будешь? – Нет. – Третьим будешь? – Нет. – Третьим будешь? – Ладно, черт с вами, буду! (Выпили. Закусили.) Ну, я пошел. – Стой! Куда? А поговорить?»
В нашей ситуации концовочка другая: «Стой! Куда? А повые... ся?»
В дверях, не решаясь войти в мой кабинет, застыла Галина Ивановна, наша «сестра-хозяйка», неутомимая хлопотунья, совмещающая функции секретаря-машинистки и моего адъютанта по особо важным поручениям. На ее долю выпала незавидная участь –принести в отдел весть о поражении в битве при УБОНе. И хотя ее участие в пьесе сведено к двум-трем репликам (дальше приемной Назаровой ее наверняка не пустили), она ощущает себя полководцем, бездарно продувшим изначально выигрышное сражение.
- Игорь Александрович, может вам самому позвонить этой Назаровой? – предлагает Галина Ивановна.
Дельный совет! Я приподнимаю листок перекидного календаря и делаю себе пометку на завтра. «Позвонить УБОН. Назаровой».
И уже почти скрывшись за дверью, Галина Ивановна как бы спохватывается:
- Да, вам еще Вика звонила!
Стоп! А вот это уже что-то новое. Вика Свирская – жена заместителя директора по научной работе. (Он сейчас исполняет обязанности директора института.) Кроме этого она – инженер отдела информации. В самом факте ее звонка нет ничего особенного. Вопрос, КАК его преподносит Галина Ивановна! Во-первых, это ужасное «как бы спохватывание». В любом деревенском драмкружке такое «как бы спохватывание» сыграют профессиональней. Затем, преподнося свое фирменное «как бы спохватывание» и следующую за ним реплику, Галина Ивановна задерживает на мне взгляд. Недолго. Буквально на долю секунды. Однако и этого достаточно, чтобы оценить, как я буду реагировать. Ожидаемая реакция, вероятно, следующая.
ГАЛИНА ИВАНОВНА (как бы спохватываясь). Да, вам еще Вика звонила!
Я (встрепенувшись, воровато отвожу глаза). Как вы догадались?
ГАЛИНА ИВАНОВНА (покачивая головой). Бабье сердце не обманешь. Баба она нутром видит.
Я (заламываю руки). Что мне делать, Галина Ивановна? Подскажите!
ГАЛИНА ИВАНОВНА (вздыхая). У нее семья...
«Дочка, муж... (опять-таки, замдиректора)».
Я (перехожу в контрнаступление): «А если это любовь?»
Лицо Галины Ивановны бронзовеет. Она поднимает голову и смотрит как бы поверх меня. Сейчас тут нет ни начальника, ни подчиненной. Есть только похотливый нашкодивший кот (то бишь я) и мудрая праведница (то бишь Галина Ивановна).
Но это еще не все. Во взгляде Галины Ивановны ясно читается второй план. Это почти шантаж! «Я гарантирую вам молчание, однако за это вы посвящаете меня в свою ТАЙНУ».
Итак, идет обряд посвящения.
Галина Ивановна присягает мне на верность. Она опускается на одно колено и целует угол моего знамени, в центре которого тускнеет девиз: «Пей все, что горит! Е... все, что шевелится!»
С этой минуты она – «Посвященная В Мою Тайну». Теперь мы с ней – ЗАЕДИНЦЫ. Титул «Посвященной В Мою Тайну» почетен, но ко многому обязывает. Одна из обязанностей – вести учет тех, кого я перетрахал за минувшую неделю, и тех, кого мне перетрахать еще только предстоит.

... Заполночь. В комнате двое. Я и Галина Ивановна. Я сижу на полу в позе борца сумо. Галина Ивановна корпит над раскрытым гроссбухом.
- Иванова! (вспоминаю я).
- Есть,- говорит Галина Ивановна и ставит в гросбухе «галочку».
- Сидорова!
- Есть!
- Штеренбоген!
- Есть!
- Манукян!
(Пауза.)
- Манукян! (повторяю я).
- Есть!
- Манукян женского рода? (уточняю я).
- Женского, женского, - успокаивает Галина Ивановна.
(Глаза мои воспалены, веки наливаются свинцом...)
- Шли бы вы спать, - советует Галина Ивановна. - У вас завтра будет трудный день...
- А вы?
- А я еще немного поработаю.
Я поднимаюсь и, сделав несколько шагов, замертво валюсь на солдатскую койку. Галина Ивановна со вздохом переворачивает страницу. Слышно, как скрипит перо...
С момента «Посвящения» забот у Галины Ивановны прибавилось, а вот зарплата осталась прежней. Но она не ропщет. «Посвящение В Мою Тайну» позволило ей, еще недавно «сестре-хозяйке», оказаться со мной на одной ступени. (Есть такая «Лестница»!) А может быть, и выше.
Однако, в отличие от «старперов», Галине Ивановне не повезло. Дело в том, что в школе я посещал театральную студию. До сих пор помню свою первую роль в спектакле «Пионерский патруль», где я играл малолетнего хулигана. По ходу пьесы я доставал из кармана перочинный нож и произносил свою знаменитую фразу: «Сейчас – «раз»! И нет «Пончика»». Успех был потрясающий!
Именно поэтому на реплику Галины Ивановны («Да, вам еще Вика звонила!») я отвечаю коротким невозмутимым кивком. Вы видели, как реагирует пластмассовый пупсик на сообщение о том, что ему звонил другой пластмассовый пупсик, только в юбочке? Значит, вы знаете о чем речь.
Потеряв равновесие, Галина Ивановна кубарем скатывается с ТОЙ САМОЙ «Лестницы» и оказывается в сыром чулане, все стены которого исцарапаны словами: «Каждый сверчок должен знать свой шесток».
- Игорь Александрович, может кофе? - пытается «сохранить лицо» Галина Ивановна.
- Спасибо, - отказываюсь я.
Полностью деморализованная, Галина Ивановна неслышно притворяет за собой дверь.
«Нет, все-таки я – свинья! От кофе можно было не отказываться».

… Я и Виктория стоим в коридоре у окна.
Я, скрестив на груди руки (а-ля Пукирев с картины «Неравный брак»), Виктория, присев на подоконник. Виктория курит. Она слегка отрешена и пребывает как бы в своем измерении. Композиция более чем красноречива. Светская львица и ее тайный воздыхатель. Хоть и не титулярный советник, но тоже без шансов на успех.
В отличие от других пар, связанных ПРОСТО приятельскими отношениями (о которых, к слову сказать, знает весь институт), свои ЧИСТО приятельские отношения мы не скрываем и демонстрируем их с завидной регулярностью. При этом наши «постоялки» (уф-ф-ф, что-то скабрезное вышло), насколько мне известно, у сослуживцев пересудов не вызывают. (Вот почему меня так заинтриговала попытка Галины Ивановны «прозондировать почву»). Чем это достигается? Прежде всего– позой! «Жест и поза – основа актерского ремесла». Как это у Юрия Никулина? «Важно в какой позе это говорилось».
- Вольдемар звонил? – интересуюсь я (Вольдемаром, нет, серьезно, без шуток, зовут мужа Виктории).
- Звонил.
- Будет баллотироваться?
- Наверное, - не выходя из образа, отвечает Виктория.
Планами Вольдемара я интересуюсь на правах старого знакомца. Несколько лет назад мы работали в одном отделе. Я – в качестве старшего научного сотрудника, он – младшего.
К слову сказать, судьба долго пинала Вольдемара. Кандидатскую он защитил только три года назад. Представьте Вольдемара (с его амбициями) в роли МЛАДШЕГО научного сотрудника! Правда, надо отдать ему должное, Вольдемар с честью перенес этот период. Даже в самые критические моменты (однажды он пришел на субботник в брюках, которые не доходили ему до щиколоток сантиметров на двадцать) он не утратил надменной СТАТУАРНОСТИ. Наверное, поэтому, когда ему вдруг поперло, когда в течение только трех лет он защитил кандидатскую, затем стал старшим научным сотрудником, и наконец, заместителем директора по научной работе, все отнеслись к этому, как к счастливому финалу сказки о хорошем мальчике, которому судьба помяла-помяла бока, а потом взяла и отпустила. Вот уже несколько недель Вольдемар сидит во Владивостоке. Переводит на внутрипроизводственный хозрасчет структурные подразделения Дальрыбы. Думаю, выборы директора института назначены не без его участия.
Виктория гасит сигарету:
- До вечера.
«До вечера», - говорю я (и мысленно добавляю: «госпожа директриса»). Впрочем, чему я радуюсь? «Если с тобой спит жена льва, это еще не значит, что ты – лев».

В два часа у меня встреча с редактором на киностудии Горького. Я оповещаю об этом Галину Ивановну и выхожу из кабинета.
…На выходе из метро с лотка торгуют гороскопами. Я беру свой гороскоп и раскрываю на первой странице.
«Змея-Близнецы». Очень быстрая, подвижная Змея, она не очень крупная, и потому ее поведение нехарактерно для большинства Змей... Личность Близнецов-Змеи полна загадочного мистического очарования. У нее достаточно уравновешенные и продуманные поступки... Такой человек никогда не раскрывает своих целей, но достигает их неожиданно быстро и верно... Для него особое значение играет цифра «3»… Похоже! Я покупаю гороскоп и иду на студию.
В кабинете редактора, помимо его хозяйки, сидит «главред». «Главред» патронирует меня. Пять лет назад, когда я принес на киностудию свой первый сценарий (разумеется, скандальный), он первым прочитал его и рекомендовал для экранизации.
- Старик, я слышал, у вас будут выбирать директора, - улыбается «главред». - Рискнуть не хочешь?
Вот чего не хочу, того не хочу! Во-первых, я – марксист (в том смысле, что больше всего ценю свободное время). Во-вторых, я – гедонист! А в-третьих, у меня, как мне кажется, есть чувство юмора. Возглавлять институт экономики в стране, где полноценной экономики нет как таковой, – это, на мой взгляд, патология. Однако «главреда» в свои «размышлизмы» я не пускаю. «Директор – это завхоз со степенью», - шучу я.
«Главред» уходит. Редактор (ее зовут Инна Акимовна) протягивает новую версию моего сценария и включает электрический чайник. Она не знает, что является автором одного из моих любимых афоризмов: «Русская литература – девушка серьезная. Ее нахрапом не возьмешь».
- Чай будете? - улыбается Инна Акимовна.
- Спасибо (я уже в тексте.)
- «Спасибо, «да», или спасибо, «нет»?
- Спасибо, «да».
Знакомство с текстом окончено.
- По-моему, съедобно, - констатирую я.
- Главное, что автору нравится, - язвит Инна Акимовна.

Виктория приходит уже в сумерках. Я помогаю ей раздеться (у жены директора шубейка могла быть и круче), достаю из рундука ее тапки... В комнате Викторию ждет накрытый столик на колесах. Три анемичные гвоздички – дань чувствительной натуре Виктории. Виктория берет с полки книгу Марины Влади «Владимир, или Прерванный Полет» и садится на диван.
Я открываю шампанское (разумеется, без выстрела); наполняю бокалы... И как бы спохватившись (что там у нас по программе?), при помощи пульта включаю «видик». Во весь экран появляется... не буду говорить что. «Пардон!»
- «Брют»? – спрашивает Виктория.
- Разумеется! – отвечаю я.
Раздается щелчок. Это кассета перемоталась до конца и сейчас пускается в новый путь в режиме «play». На этом под официальной частью можно подводить черту. Более благодарного зрителя «порнухи», чем Виктория, найти трудно. Я допиваю шампанское и какое-то время смотрю в окно. Там, ей богу, интересней! В освещенных окнах соседней девятиэтажки видны фигурки людей... К тому же содержание фильма я могу воспроизвести по кадрам, не говоря уже о диалогах, состоящих из двух реплик: «Fuck me!» и «Oh-h-h!» Так и есть. С экрана доносится: «Fuck me!» и «Oh-h-h!».
Я наклоняюсь к Виктории и прикасаюсь губами к ее щеке... Виктория настолько погружена в происходящее на экране, что даже не замечает этого. Мне не остается ничего другого как действовать более активно...
Года два назад в институт завезли импортный ширпотреб. Дефицит распределяли в лучших традициях военного коммунизма. Причем, в два этапа. Сначала жеребьевку проводили между отделами, а затем – внутри каждого отдела. Среди женской половины института особой популярностью пользовались японские бикини в комплекте из семи предметов, на каждом из которых был указан день недели. Так называемая «неделька». Ну, а поскольку на всех «неделек» не хватило, наши женщины приняли единственно верное решение: взять и поделить трусы поштучно. Не взирая на дни и недели! Виктории, судя по всему, достались «понедельник», «среда» и «суббота». Во всяком случае, мне другие дни не попадались. «Итак, что тут у нас сегодня? «Saturday» – суббота. Ура! Завтра – «воскресенье»! На работу можно не идти».
…Виктория сатанеет на глазах. Никогда бы не подумал, что свальный грех (даже его иллюзия!) способен на такое. Из флегматичной жеманницы, с филологическим образованием, она превращается в пантеру...
- Fuck me!
- Oh-h-h!
Я прикладываю немало усилий, чтобы удержать Викторию в рамках контролируемой мной амплитуды...
- Fuck me!
- Oh-h-h!
«Свинья, Вольдемар! Прохлаждается, понимаешь, черт знает где, а ты тут отдувайся за него...»
- Fuck me!
- Oh-h-h!
Наконец мы выходим на финишную прямую и, описав «петлю Нестерова», валимся без сил. Кажется, я даже засыпаю. В чувство меня приводит знакомое:
- Fuck me!
- Oh-h-h!
Я протягиваю руку, чтобы обнять Викторию, но она холодно отстраняется. «Мне пора». Виктория поднимается и начинает одеваться... Свою порцию непристойностей на сегодня она, надо полагать, уже получила и теперь возвращается в свое обычное амплуа. Заботливой матери, верной жены, всеми уважаемого сотрудника отдела информации…
Но я без претензий!


2.


Итак, у нас появился первый (в смысле очередности) кандидат на роль директора института. Им стал коллега Виктории с говорящей фамилией Панюхов. Майор-штабист в отставке. Болван, на мой взгляд, редкий.
Об этом мне сообщает вездесущая Галина Ивановна, вибрируя от возмущения. По-моему, все наши тетки, особенно те, кому за пятьдесят, помешаны на Вольдемаре.
- Представляете? - негодует Галина Ивановна.
«Конечно, представляю!»

… На насесте, распушив хвост, сидит павлин с головой Вольдемара. И вдруг откуда-то сверху на него сваливается какой-то урод. Гибрид вороны и селезня. С утиным рылом Панюхова. Благоухающий всеми соцветиями гарнизонной парикмахерской. Чего тут не представлять?
Но это не все.
… Диалог в курилке. Накануне выборов.
- Вы за кого? За СВИРСКОГО или за ПАНЮХОВА?
«Одна постановка вопроса чего стоит!»
… И наконец. Оглашаются итоги выборов директора.
- Большинством голосов директором института избран… Свирский Вольдемар Сергеевич!
(Дружные аплодисменты.)
- Борьба была нелегкой, - продолжает оратор. - Соперники были достойные (надо полагать, друг друга), но тем ценней победа...
Класс! Легким росчерком пера Панюхов оказывается рядом со Свирским (На ТОЙ САМОЙ лестнице). Учитесь, Галина Ивановна!

- Он что не понимает? - все еще негодует Галина Ивановна. - У него же нет никаких шансов!
С Галиной Ивановной трудно не согласиться, но сегодня у меня игривое настроение.
- Я бы так не сказал, - покачиваю я головой.
- В смысле? - сразу теряется Галина Ивановна.
- Насколько я знаю, Панюхов пользуется большим уважением, - вхожу я в роль. - У него в институте немало сторонников (один из которых, надо полагать, я сам).
- Но он же... дурак!» - почему-то шепотом говорит Галина Ивановна.
- Ну, что значит «дурак»? - с недовольным видом спрашиваю я. - Знаете, кем он был в армии?
- Штабистом, - вяло реагирует Галина Ивановна.
- Ана-ли-ти-ком!- уточняю я. - И потом, с чего вы взяли, что выбирают самых умных? Демократия – это, я вам доложу, не фунт изюма!
(Тут я, кажется, переборщил.)
- Вы шутите! - осеняет Галину Ивановну.
«Шучу! Конечно, шучу.»
- Ну, Игорь Александрович!..
Едва ли не в припрыжку Галина Ивановна ВЫПАРХИВАЕТ из кабинета.
«М-да, как мало надо, чтобы сделать человека счастливым. Сначала отнять, а потом вернуть».
Я переворачиваю листок календаря и натыкаюсь на запись: «Позвонить УБОН. Назаровой».
«Черт, совсем забыл!»
Я снимаю трубку и набираю номер Назаровой…

… Я сижу в приемной Назаровой. В приемной нас двое. Я и секретарь Назаровой, молодая особа с резкими движениями. Без всяких видимых причин она то и дело ВЫДЕРГИВАЕТСЯ (именно: в ы д е р г и в а е т с я) из-за стола и, рванув на себя ящик стенного шкафа с отходами делопроизводства, начинает что-то искать в нем. Особое удовольствие ей доставляет последняя стадия - ЗАДВИГАНИЕ ЯЩИКА. С шумом, надрывом! Кажется, только ради этого поиски и ведутся.
На меня она почти не смотрит. Для нее я – существо низшего сорта. ПРОСИТЕЛЬ. Мне хорошо знаком такой тип женщин. К сожалению, намного лучше, чем мне бы этого хотелось. Каждое утро для них начинается с мысли о НЕдооцененности, НЕдополучении (чего-то такого, что они непременно должны были получить от жизни, но по какой-то необъяснимой причине так и не получили.)
Плебейкам по натуре, им в голову не приходит мысль. Если все так плохо, уйди! Какие проблемы? Нет, они не уйдут. Они будут терпеть! Ежесекундно источать из себя яд и отравлять им близких.
Я не поклонник Ницше! Но убежден, что к таким сукам надо входить в спальню только с плеткой. В Буквальном Смысле Слова!
Женщины всего мира! Простите меня за то, что я так непотребно назвал одну из ваших соплеменниц. Но суку я могу назвать только «сукой».
Из кабинета Назаровой выходит посетитель. Сейчас моя очередь. Я готов спорить, что дальше произойдет следующее.

… Я (подхватив «дипломат»), устремляюсь к двери Назаровой. И тут мой путь преграждает секретарь.
- Минуточку! - цедит она и, оттеснив меня плечом, исчезает за дверью.
Я (стою как обоср...ый посреди приемной).
Мне не остается ничего другого как, переминаясь с ноги на ногу, изучать подтеки на потолке.

(Конец фантазии.)

… Итак, из кабинета Назаровой выходит посетитель. Сейчас моя очередь...
С плохо скрываемым злорадством секретарь подается вперед...
И натыкается на мой взгляд.
«Рыбка, ты за кого меня держишь?» - беззвучно любопытствую я.
И тут случается невероятное!
Прямо на глазах тигрица начинает сокращаться в размерах пока не превращается в домашнюю кошку.
Затем она ВЫПЛЫВАЕТ из-за стола и скрывается за дверью.
«ФантастИк!»
В приемную она возвращается с застенчивым румянцем на щеках.
- Проходите, - едва слышно говорит она.
«Гретхен! Ей богу, Гретхен!»
Я подхожу к ней. Близко, очень близко. Почти вплотную...
И тут наши биополя накладываются.
Поле пестика накрывает поле тычинки.
Я провожу рукой по ее бедру...
Тысячу раз прав Конецкий!
«Женщины дирижируют нами бедрами».
Я едва сдерживаю волнение...
Времени у нас не много.
От силы тридцать секунд...
За эти мгновения нам предстоит переместиться в галактику, где время течет в тридцать раз быстрее, где секунды становятся минутами, а минуты – часами...
«Тридцать секунд» – это немного!
Но может случиться, что от всей жизни останутся только эти тридцать секунд...
Волнение не дает мне дышать...
Я начинаю считать:
- Семь-шесть-пять-четыре...
Теперь уже и ее рука тянется к секундомеру:
- Три-два...

И в этот момент я распахиваю дверь в кабинет Назаровой!

… Назарова старше меня лет на десять. Мне она напоминает одну из дикторш Центрального телевидения. Такие же полутемные очки. Такая же идеальная прическа. Такой же стерильный воротничок.
«Женщина идеальная во всех отношениях!».
С Назаровой мы на удивление быстро находим общий язык. Она легко идет на компромисс. УБОН принимает отчет, а все замечания мы устраняем в приложении. В течение двух недель.
Я раскладываю перед Назаровой шесть экземпляров отчета, и на каждом из них она ставит свою аккуратную подпись...
Вот уж воистину: «Идеальная Во Всех Отношениях»!
Секретарь встречает меня долгим взглядом.
«Прости, рыбка, я погорячился! Все то, что я наплел тебе о типах женщин, не более, чем плод уязвленного самолюбия. Забудь и не вспоминай! Науке известны только два типа женщин. «Женщины, Удовлетворенные (своей жизнью)» и «Женщины, Неудовлетворенные (ею же)». Все остальное от исторического материализма. Поверь, мне по-прежнему нравятся твои бедра, твое... (Применительно к ландшафту, это место называют «ПРЕДгорьем».) Но видишь, в чем дело. Нельзя «гнать картину»! Отношения должны созреть. Мы обязательно вернемся к тем тридцати секундам. Но немного позже. По рукам?»
- Всего доброго, - говорю я и выхожу из приемной.

3.


Вечером у меня культпоход в театр. К нему я готовлюсь заранее. Покупаю пиво, жарю арахис с солью. Отключаю телефон и укутываю ноги пледом. Ничто не должно помешать мне встрече с прекрасным.
Пьеса называется «Заседание Верховного Совета». У нее три главных лица: 1) «Генсек»; 2) «Премьер» и 3) «Прима-депутат» (в дальнейшем, просто «Депутат»).
Краткая характеристика персонажей.
«Генсек» (см. первые страницы): «Я – самый хитрый в мире свин! Траля-ля-ля-ля-ля!..»).
«Премьер» – «плачущий большевик». Классическая «жертва»! Таких зэки берут с собой в бега в качестве «ходячей отбивной». А затем по ходу пьесы съедают.
«Депутат» – наглый, циничный (вылитый я в молодости).
Экспозиция.
Паровоз «Перестройка» влетел в гору дерьма и вот уже несколько лет буксует на месте: ни взад - ни вперед!
Начинаются поиски «стрелочника».
На трибуну поднимается «Депутат» и начинает полоскать «Премьера»: «Квоты-льготы, коррупция-шмупция...»
(Крупный план: лицо «Премьера». В граните!)
По-моему, у «Депутата» с «Генсеком» джентльменское соглашение. «Генсек» позволяет ему чаще других забираться на трибуну. В обмен на это «Депутат» активно критикует «Премьера».
Причем, любопытно поведение «Генсека». Пока «Депутат» идет на трибуну, «Генсек» все время что-то пишет. И пишет, и пишет...
Однако по ходу выступления «Депутата» он начинает как бы прислушиваться...
«Так-так-так!»
«Так вот, понимаешь, кто торпедирует Перестройку! Кто, понимаешь, главный тормоз на пути ускорения!»
«Вот ты какой, тихоня!»
«Спасибо, дорогой товарищ «Депутат!» Раскрыл ты нам, понимаешь, глаза! На многое раскрыл! Сердечное тебе от всех нас спасибо!»
«Отстрелявшись», «Депутат» возвращается в партер.
И тут происходит непредвиденное.
В правительственной ложе поднимается «Премьер» и без приглашения берет курс на трибуну…
Он идет тяжелой поступью Командора, всей своей спиной ощущая поддержку бронетанковой мощи Уралмаша...
В зале воцаряется тишина.
Кажется, мы присутствуем при государственном перевороте.
«Премьер» поднимается на трибуну...
Я закрываю глаза от страха.
«Мишка, пидор! Крови захотел? (Как наяву, я слышу я его рокочущий бас.) На кого баллон катишь?»
Однако вместо этого «Премьер», по-детски всхлипнув, начинает мотать сопли на кулак.
Ничего не попишешь: партийная дисциплина!


4.


Сегодня у Галины Ивановны День рождения. Уже с утра все женщины нашего отдела заняты праздничной суетой. Хлопают дверцы, бряцает посуда...
Наконец ровно в двенадцать (минуту в минуту) за мной посылают гонца:
- Игорь Александрович, все готово!
Я откладываю недописанную статью и с удовольствием потягиваюсь...
«Эх, люблю повеселиться, особенно поесть!»
Посреди самой большой и самой светлой комнаты нашего отдела стоит накрытый стол.
«Молодец, Галина Ивановна, не подкачала!»
Женщины уже сидят за столом. Я сажусь с торца напротив именинницы.
Начинается полет тарелок. «Мне салатика!.. Мне колбаски!.. А мне грибочков, пожалуйста!..»
Стаканы наполняются «компотом».
Вообще-то, это домашнее вино. Но хитрющая Галина Ивановна называет его «компотом». В институте правило: на работе ни капли спиртного!
Итак, закуска разложена по тарелкам. Стаканы наполнены «компотом». Все взоры обращены ко мне:
- Игорь Александрович, тост!
(Как никак, я – единственный мужчина в отделе.)
Я встаю из-за стола и начинаю оглядываться по сторонам:
- А где же именинница? Как-то неловко без нее начинать.
(Это такая шутка!)
- Да, вот же она! - смеются женщины.
(Галина Ивановна сидит пунцовая от смущения.)
- Галина Ивановна, не узнал! - прикладываю я руку к груди. - Ей богу, не узнал! Я думал, это наша практикантка.
(К нам как раз должны были прислать на практику двух студенток из «плехановки».)
- Да, ладно вам, Игорь Александрович! - машет рукой Галина Ивановна. - Совсем в краску вогнали.
(Она понимает, что я вру, но ей все равно приятно.)
Я произношу тост и, перегнувшись через стол, чекаюсь с виновницей торжества.
«Компот» у Галины Ивановны отменный. И вообще, все очень вкусно!
- Галина Ивановна, если бы вы не были замужем, я бы обязательно на вас женился, - отпускаю я один из самых рискованных своих комплиментов.
(Контекст простой: «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок».)
«От имени и по поручению месткома» я вручаю Галине Ивановне наш коллективный подарок – электрический самовар.
Дверь приоткрывается и в комнату заглядывает Панюхов.
«А че это вы тут делаете?»
- Леонид Дмитриевич! - аж взвизгивают наши тетки.
Панюхова усаживают за стол. Тут же находится чистая тарелка.
(Нет, я был не прав, когда представлял Панюхова гибридом вороны и селезня. Тут есть еще что-то от удава. Да-да, именно: от удава.)
- Леонид Дмитриевич, огурчики!.. Леонид Дмитриевич, колбаска!.. Леонид Дмитриевич, сырок!..- хлопочут вокруг него женщины.
«Кстати, МНЕ сырок никто не предлагал!» - ревниво замечаю я (разумеется, про себя).
Но я без претензий! Я их понимаю. Панюхов – не просто ПЕРВЫЙ зарегистрированный кандидат. Он живое воплощение всего того, что несет в себе слово «Перестройка». Равные ПРАВА и равные ВОЗМОЖНОСТИ.
К тому же, у меня сегодня отличное настроение! Есть такой анекдот. В ресторане после сытного обеда, посетитель подзывает официанта:
- Скажи, братец. Как у вас поступают с теми, кто, поев, отказывается платить?
Официант хмурит брови:
- Бьют и выгоняют!
- Ну, так, бейте меня и выгоняйте!
Вот в таком сытно-умиротворенном настроении я разглядываю Панюхова.
«Надо отдать ему должное, по отношению к «незарегистрированным» сотрудникам он ведет себя вполне дружелюбно. Тут я промахнулся! Конечно, это уже не тот Леонид Дмитриевич, который протирал штаны в отделе информации до своего «самовыдвижения», но и не чванливый «завхоз без степени». Официозно доброжелательная улыбка, почти аристократические замашки... Ни дать - ни взять, посол Нижней Вольты на дипломатическом завтраке. Не прост, Леонид Дмитриевич, ох, не прост!..» А может, не зря его в армии мариновали на майорской должности? Такому дай волю, – до генералиссимуса дорастет. А то и выше!»
В комнату заглядывает мадам из соседнего отдела (у них там сегодня тоже какое-то торжество).
- Леонид Дмитриевич! Мы вас ждем…
«Ну, Леонид Дмитриевич, прямо нарасхват!»
Панюхов встает со стула и, картинно раскланиваясь, направляется к двери...
И тут меня осеняет!
У нас же есть еще одна вакансия. «Замдиректора по АХЧ». Одно дело, когда на нее претендует рядовой сотрудник, и совсем другое, когда она достается «проигравшему в борьбе с директором». Тут, как говорится, сам бог велел!
Мы переходим к десерту. И тут у нас появляется еще один сотрапезник. Вольдемар! Вернее, его тень. (Любопытно, что о Вольдемаре наши женщины вспоминают обычно под сладкое.) На этот раз обсуждают его национальность.
- Свирский – поляк!- взахлеб утверждает самая осведомленная. - Чистокровный поляк!
- И Виктория – полька!- вторит ей Галина Ивановна.- Ее девичья фамилия – Ясинская!
Я хлопаю себя по лбу: так вот какая сила влечет меня к Виктории. Голос крови! Дело в том, что моя бабка по отцу – наполовину полька (девичья фамилия «Высоцкая»). Осьмушка польской крови, стало быть, течет и в моих жилах.
Не зря, ох, не зря в Прибалтике аборигены обращаются ко мне только на местном диалекте. Да, и «сусанинцы», несмотря на численное превосходство, чувствуют себя во мне не слишком уверенно. Польская кровь нет-нет да и заявит о себе дикой, необузданной спесью.
Однако этническую близость к Вольдемару (и его жене) я не афиширую. Мне остается роль капитана буксира, провожающего трансатлантический лайнер в кругосветное плавание.
«Черт догадал меня родиться в России с русской фамилией».
Незаметно тональность высказываний о Вольдемаре снижается. Разговор переходит в плоскость междометий и полунамеков. Этому предшествует реплика о «ГИПЕРбесстрастности» Вольдемара.
Дело доходит до откровенных перешептываний.
- Инга? - недоверчиво переспрашивает Галина Ивановна.
(«Инга?» Есть такая. Двадцатилетняя особа из отдела долгосрочного планирования. Студентка-заочница.)
- Да, ну...- качает головой Галина Ивановна.
Опять ей на ухо: шу-шу-шу!
- Да, мало ли с кем я могу рядом идти...
«Резонно, Галина Ивановна. Резонно!»

… Домой я возвращаюсь в препаршивейшем настроении. В почтовом ящике меня ждет сюрприз. Разумеется, неприятный. «Отлуп» из «Нового мира». Несколько месяцев назад я послал туда свой рассказ. И вот теперь в порядке обмена любезностями.
Я раздеваюсь и лезу под душ. Обычно холодная вода меня успокаивает. Но сегодня она приводит меня в бешенство.
Я принимаю упор лежа и начинаю отжиматься на кулаках:
-… пятьдесят шесть, пятьдесят семь…
«Уф-ф-ф! Кажется, отпустило».
Я принимаю еще раз душ (теперь уже горячий!) и ложусь на диван.
Теперь можно заняться самоанализом.
Итак, что же меня так вывело из себя?
Начнем по порядку.
Сначала все шло прекрасно.
... Я сажусь за накрытый стол, поднимаю тост... Затем вручаю Галине Ивановне самовар...
(Пока все нормально!)
... Потом появляется Панюхов. Я его разглядываю, Панюхов уходит...
(Нет, и тут ничего!)
Правда, там промелькнул «сырок». Дескать: «Мне сырка никто не
предлагал!» Но это несерьезно.
... Далее идут пересуды, возникает тень Вольдемара...
(Так-так, уже горячей!)
Но и тут ничего особенного. Обычный треп немолодых баб.
«Что же меня так завело?»
Стоп! Реакция... Да-да: реакция! Реакция окружающих.
Говоря о Вольдемаре, они тут же забыли о моем существовании. Меня там как бы не было! Я был для них «пустым местом». «Помощником директора по половым вопросам!»
Намотав на палец оголенный нерв, я со сладострастием рванул его.
«Из всех видов удовольствий садо-мазохические для советского человека являются наиболее доступными».
Теперь можно ковырять более спокойнее!
В том, что в присутствии своего непосредственного начальника сотрудники ведут разговоры об «и.о. директора», в принципе, нет ничего зазорного. Я – не девочка. Переморщусь! Вопрос в другом. Как соотносятся две величины: 1) время, посвященное обсуждению достоинств Вольдемара, и 2) время, уделенное моей скромной персоне? Поскольку, чего греха таить, самым надежным критерием «значимости человека» является время, что ему уделяют окружающие.
C учетом того, что мое время равно нулю (согласитесь, на большее «пустому месту» претендовать трудно), ответ малоутешителен. Если в знаменателе «ноль», частное от деления равно бесконечности. Или близкому к ней значению.
Итак, я подвожу итог.
«Партия: Свирский - Ильин. Счет: 1 000 000 – 0».
(Хотя, положа руку на сердце, разрыв должен быть круче.)
Теперь меня интересует одно. Сумею я (если захочу!) догнать Вольдемара и перегнать его?
«Вот, в чем вопрос?»



5.


Утром я заезжаю в институт. Беру поправки к отчету и еду в УБОН.
Солнце сегодня необычно сильное.
Назарова сидит спиной к окну. Глядя на нее, мне приходится все время
щуриться... Доходит до того, что я начинаю использовать ладонь в качестве козырька...
Наконец я не выдерживаю, встаю и подхожу к окну...
Теперь я у нее за спиной.
Назарова читает поправки. Изредка мы перебрасываемся короткими репликами.
Теперь другая беда: солнце жарит мне затылок!
«Как только она выдерживает?»
Я склоняюсь над ее головой...
У Назаровой легкое дыхание. Я почти не слышу его...
Идеальная прическа! Идеальное дыхание! Идеальный воротничок!
Я наклоняюсь к ней все ниже и ниже...
Я уже различаю, какие у нее духи...

И тут со мной случается солнечный удар!

… Мы лежим в постели у меня дома. Уже темно. У меня впечатление, будто
происходящее со мной я уже испытывал много раз.
Сейчас я проведу рукой, и будет холмик...
«Верно – холмик!»
А сейчас – ложбинка...
«Правильно – ложбинка!»
Поневоле начнешь верить в реинкарнацию, параллельные миры и прочую загробную дребедень.
- Ты знаешь, у меня такое чувство, что мы с тобой уже встречались в прошлой жизни, - говорю я. - Наверняка, мы были мужем и женой.
- Я тоже думаю об этом, - говорит она.
Я не вижу ее лица, но мне не трудно догадаться, что, говоря это, она улыбается. Не сильно, чуть-чуть.
«А как могло случиться, что она старше меня?»
Тут, как минимум, два варианта.
Вариант первый. Для нее эта жизнь – вторая (начиная с той, где мы были
мужем и женой), а для меня – третья. Во второй жизни я был собакой! Я почему-то убежден, что именно собакой!
Вариант второй. Во второй жизни я умер ребенком.
Такая участь постигла моего дядю, брата матери. Когда ему было три года. Дядя перегнулся через край высокой бочки, доверху наполненной водой, и лопаткой хотел попугать головастиков...
- Я был хорошим мужем? - спрашиваю я.
- Хорошим, - говорит она.
Внезапно меня озаряет: я умер раньше ее!
Хотя, нет. Если я умер раньше, то в этой жизни я должен быть старше ее...Что-то я совсем запутался!
- Мне пора, - говорит она и начинает одеваться...
Я не останавливаю ее. Я понимаю: у нее семья! Я был у нее в прошлой жизни. А в этой у нее другая семья, другой муж…
«Думал ли я, - мысленно восклицаю я, - что у моей жены будет другой муж!»


6.


В среду мы всем отделом едем на овощебазу, перебирать картошку. В отделе остается одна Галина Ивановна.
Посреди гигантского бункера – гора картошки. Наша задача предельно проста. Гнилую картошку – «ведро слева», НЕгнилую – «ведро справа». Затем негнилой затаривают капроновые сетки. Потом сетки грузят на тележку и отвозят в ясли. Там картошка будет гнить до следующей сортировки.
Я сижу на деревянном ящике и перебираю картошку. И тут я замечаю Ингу вместе с подружкой. (Я часто вижу их вместе в институтском буфете.) Они копошатся у подножия картофельной горы. Правда, с другой стороны.
Я беру свой ящик и подсаживаюсь к ним...
Из ворот овощебазы мы выходим уже втроем. Я предлагаю заехать ко мне домой. Посмотреть «видик». Инга, вроде, непрочь. А вот Юлия отказывается.
Итак, мы у меня в прихожей. Я помогаю Инге раздеться, вручаю ей тапки Виктории. (Виктория, надеюсь, меня простит.) Затем ставлю кассету с музыкальными клипами и иду на кухню – готовить бутерброды.
... Мы пьем сухое вино. Я обнимаю Ингу, и тянусь к ее губам... И тут она отстраняется.
«Неужели облом?»
Нет, ложная паника. Заминка вызвана необходимостью достать изо рта жевательную резинку и прилепить ее к блюдцу.
Я протягиваю пустой стакан, и мне его до краев наполняют родниковой водой.
Хотя, нет! Что я говорю? «Пепси-колой».
Новое поколение выбирает «пепси».
... Инга принимает душ. Я лежу на спине и слушаю как барабанит вода по
занавеске.
В электротехнике разъемные соединения называют «папой» и «мамой».
Я чувствую дискомфорт, причина которого мне не совсем ясна.
Шум воды стихает. Инга предстает предо мной в чем мать родила. Ни дать – ни взять: «девушка с веслом».
С очаровательной улыбкой Инга запрыгивает на диван. Мне не остается ничего другого как опорожнить второй стакан.
А затем, перед уходом, еще один.
Я провожаю Ингу до самого ее дома. Дорогой мы дурачимся и даже играем в снежки.
(Четвертый стакан я едва не выпиваю в сугробе, куда мы падаем в обнимку.)
... Мы останавливаемся у ее подъезда. Инга показывает свои окна и приглашает в гости: «погреться». Сославшись на тезисы, я отказываюсь. Перспектива общения с «тещей» меня не привлекает. Я не в смокинге! Да, и насчет «четвертого стакана» я, честно говоря, погорячился.
Домой я возвращаюсь пешком. Уже совсем темно, но Москва живет полнокровной жизнью. Снуют троллейбусы. Дети играют в снежки. Один из своих будущих романов я так и назову: «Игра в снежки». Эпиграф уже готов: «Игра в снежки – русская национальная забава».
Я люблю женщин!
Я люблю женщин в том смысле, что хорошо отношусь к ним. Я их понимаю. Женщины интересны мне как личности! Мне нравится наблюдать за ними. Как они чистят зубы, как умываются, как морщат лоб, когда считают деньги (особенно, когда их мало). Я их жалею! В принципе, я бы мог связать свою судьбу с каждой из них. Даже с Галиной Ивановной! Мне кажется, я был бы неплохим мужем. Когда бы мы летали самолетами «Аэрофлота» и вылет нашего рейса задерживался, я бы позволял им, чтобы они спали у меня на коленях... Если бы они болели, я бы ходил в аптеку за лекарствами... Я бы заботился о них! А в пятницу вечером мы бы обязательно мыли малыша. (Мальчика или девочку – роли не играет.) И обязательно в тазу! Малыш бы закрывал лицо ладошками, а я бы лил ему на голову воду из кувшина...
Я оглядываюсь. Окон Инги уже не видно. Забавный ребенок! В принципе, я мог бы жениться и на Инге тоже. Причем, сделал бы это с более сильным удовольствием, чем, скажем, на Галине Ивановне. Если бы не одно обстоятельство... Я начинаю мяться. Милая Инга! Как бы тебе объяснить поделикатней... Есть один секрет (средство, рецепт, назови, как угодно), знать который должна каждая девушка.
Эти слова должны быть начертаны на каждой девичьей закладке...С этими словами бабушки должны провожать внучек ко сну... Эти слова должны стать девизом женских спортивных команд всего мира...
Я не могу тебе объяснить почему, но звучат они так:
«Нельзя ДАВАТЬ в первый вечер!»
Никому.


7.


Утро. Я вхожу в вестибюль института. Настроение превосходное. Я – бодр, энергичен. Слышно, как спустился лифт (лифтовая шахта расположена за углом).
Я ускоряю шаг...
Кабина лифта качнулась под тяжестью вошедшего: вот-вот двери закроются.
Я сворачиваю за угол:
- Подождите!
Я влетаю в лифт...

И носом к носу сталкиваюсь с… Вольдемаром.

… Поднимаемся мы молча. Вольдемар погружен в свои геополитические планы и пребывает в состоянии внутреннего самосозерцания. Вместе нам ехать недолго. Ему выходить на третьем этаже, мне – на седьмом.
Я стою, слегка навалившись на стенку кабины. Румянец на моих щеках, надеюсь, уже сошел. И что это я так разволновался? Эка невидаль: «и.о. директора института». К тому же, мой «молочный» брат. (Не уверен, что слово «молочный», самое точное). Ну, да ладно: проканает!
И вообще!

… Я решительно отодвигаю плечом Панюхова, который незримо сопровождает Вольдемара...
Я (с озабоченным видом):
- Слушай, старик. Меня беспокоит Виктория.
ВОЛЬДЕМАР (прищурившись):
- Что ты имеешь в виду?
Я (дополняя слова жестами):
- Понимаешь, когда ей засаживаешь, особенно, когда сзади, там как будто что-то мешает.
ВОЛЬДЕМАР:
- Да, я что-то не замечал.
Лифт останавливается. Вольдемар выходит...
Я (вдогонку Вольдемару):
- Нет-нет, ты обязательно посмотри!
ВОЛЬДЕМАР (как бы делая мне одолжение):
- Ладно, посмотрю.


«Нет, плохо! Надо еще раз».

Я: «… там как-будто что-то мешает».
ВОЛЬДЕМАР (холодно):
- Не замечал.

«Нет, никуда не годится!»

Я – полная бездарь! Я не умею строить диалог. В ответах Вольдемара нет второго плана. Нет стереоэффекта! Реакция Вольдемара предсказуема: 2 х 2 = 4. Ох, не зря, видно, меня «бортонули» на Высших режиссерских и сценарных курсах. Там люди сидят опытные. Профессионалы! Им за версту видно «Кто Чего Стоит».

Стиснув зубы, я приступаю к третьей попытке. Как утверждают гороскопы, цифра "3" имеет для меня судьбоносное значение.

Итак, снова я:
- ... там как-будто что-то мешает.
ВОЛЬДЕМАР (усмехнувшись):
- 1 000 000 : 1.

«Класс! Молодец, Вольдемар. Вернее, я. Попал! Ей богу, попал. Выходит, я – не такая уж бездарь!»

... вместе нам ехать недолго. Ему выходить на третьем этаже, мне – на седьмом.
И тут, сам не знаю почему, у меня срывается с языка:
- Как Владивосток?
- Н о р м а л ь н о, - отвечает Вольдемар.

«Нормально!»

Лифт останавливается. Вольдемар выходит...

«Нормально!»

Я не сразу прихожу в себя от потрясения. Такой пощечины мне еще никто не давал. Никто и никогда!
Только сейчас я вспоминаю, что вслед за «вздохом» идет «выдох». Точнее, должен идти.
«Нормально!»

Да, я же упустил главное. КАК это было сказано.

… На плацу выстроены сотрудники института. В одну шеренгу. Камера панорамирует их лица.
Галина Ивановна, Юля, Панюхов, Ильин...
Перед строем, в лайковых перчатках, стоит Вольдемар.
Я (подобострастно):
- Товарищ директор, разрешите обратиться! Как Владивосток?
ВОЛЬДЕМАР (как бы делая одолжение):
- Нормально.

«Фот, тяк!»

Я вхожу в кабинет, цепляю куртку на вешалку. И сажусь за стол. Передо мной лежит чистый лист бумаги. Я беру карандаш и начинаю чиркать им по листу.
Просто так.
Незримо ко мне приближается Всеволод Кочетов и, положив руку мне на плечо, строго спрашивает:
- «Чего же ты хочешь?» Ты же сам говорил: «Я – марксист, гедонист...» Кто ты там еще?
- Кинематографист…
- Вот-вот. Одним словом: г…но! А он – без пяти минут директор института, доктор экономических наук, член-корреспондент. И может быть, даже Академик!
- Все верно.
- Каждый сверчок должен знать свой шесток, - наставительно изрекает Кочетов и исчезает.
Все верно, все верно...
Я продолжаю чиркать карандашом по бумаге.
Все верно...

«Фот, тяк!»

Черт, привязалось это «Фот, тяк!» Есть один рассказ. О мальчике-подмастерье. Литературном брате Ваньки Жукова. Однажды он попал в цирк. Больше всего ему понравился клоун. Клоун падал со стула и все время повторял: «Фот, тяк!»
Я беру чистый лист бумаги и каллиграфическим почерком вывожу.
«Президиум Академии Наук. Прошу допустить меня для участия в конкурсе на замещение вакантной должности директора института…».
Ставлю дату и подпись.
«Фот, тяк!»


8.


Я вхожу в самую большую и самую светлую комнату нашего отдела. Женщины сидят на своих местах. Тут же присутствует Галина Ивановна.
Позу, в которой сидит Галина Ивановна, я могу охарактеризовать как позу неудовольствия. Локоть лежит на столе. В свисающей руке пластмассовая линейка, которой Галина Ивановна постукивает себя по бедру...
«Он что, сам не понимает?» - витает в воздухе.
Судя по тому, что при моем появлении в комнате воцаряется тишина, я делаю вывод, что речь шла обо мне. «Соперник нашего кумира – наш кровный враг!»
- Галина Ивановна, зайдите ко мне, - говорю я.
И уже в дверях замечаю висящие в воздухе слова: «Владеть кинжалом мы умеем, мы близ Кавказа рождены!»
Как я их раньше не замечал.

…Галина Ивановна стоит в дверях.
Сейчас она не просто «сестра-хозяйка», она еще и мать Олега Кошевого в исполнении народной актрисы СССР Тамары Макаровой: «Я не знаю, где мой сын. А если бы и знала, то все равно не сказала. Даже под самыми страшными пытками».

Я (с немецким акцентом):
- Матка, садись!
ГАЛИНА ИВАНОВНА (садится).
Я:
- Яйко, млеко...
ГАЛИНА ИВАНОВНА:
- Чего-о-о?

«Нет, что это я в самом деле? Совсем не туда забрел».

... Галина Ивановна стоит в дверях.
Я (заискивающе):
- Садитесь!
ГАЛИНА ИВАНОВНА:
- Я постою.
Я (ни к селу, ни к городу):
- Вы умело строите диалог. У вас навыки опытного драматурга.
ГАЛИНА ИВАНОВНА:
- Чего-о-о?

«Нет, так дело не пойдет! Надо взять себя в руки».

... Галина Ивановна стоит в дверях.
Я:
- Садитесь!
ГАЛИНА ИВАНОВНА:
- Я постою.
Я:
- В ногах правды нет.

(Эта реплика лишняя. Потом уберу.)

ГАЛИНА ИВАНОВНА (молчит).
Я:
- Я написал заявление.
ГАЛИНА ИВАНОВНА (молчит).

(По-моему, здорово!)

Я:
- Ваше мнение?
ГАЛИНА ИВАНОВНА:
- У вас нет никаких шансов!

И тут происходит неожиданное.

Стопор, удерживавший стотонную лебедку, срывается; и она, с нарастающим грохотом, начинает раскручиваться...
«Кто вы такая? - кричу я. - Кто вам дал право оценивать мои шансы?»

(Ходящая ходуном лебедка сотрясает здание института.)

«Лечь!» - неожиданно приказываю я Галине Ивановне.
Галина Ивановна бухается на пол.
- Лечь! Встать! Лечь! Встать! - пытаюсь я перекричать грохот лебедки. - Лечь! Встать! Лечь!..
Груз ударяет о землю, подняв целое облако пыли, похожее на атомный гриб. Делается тихо.
- Встать! - командую я.
Галина Ивановна медленно поднимается...
- Оправиться!
Галина Ивановна одергивает гимнастерку...
- Кру-гом!
Галина Ивановна разворачивается...
- Марш!

... Галина Ивановна стоит в дверях.
- Звонили из библиотеки, - говорю я. - Пришли новые поступления. Надо их забрать.
- Хорошо, - роняет Галина Ивановна и, описав взглядом полуокружность, скрывается за дверью.


9.


Вечером меня навещает Виктория. Час назад Вольдемар умотал на симпозиум в Новосибирск.
Я помогаю ей раздеться. Цепляю на «плечики» шубку, достаю из рундука тапки...
Виктория молчит, но по ней видно, что она уже знает о моем заявлении.
«Она знает, что я знаю, что она знает...»
И так до бесконечности.
Я могу только догадываться, какие арифметические действия производятся сейчас в этой гладко зачесанной головке.
Чистый лист бумаги разделен пополам вертикальной линией. «Активы и Пассивы». У «Активов» есть два подкаста: 1) «Муж» и 2) «Любовник».
Далее идут расчеты: стр. 10 (х) стр. 20 (:) стр. 4 ... и т.д.
Внизу: «Итого». «Итого» явно не в мою пользу.
Но что я знаю наверняка – так это то, каким будет финал нашей встречи.

ВИКТОРИЯ (приподнимая вуаль): - Во имя нашей любви! Умоляю! Забери заявление! Несолидно? Чем объяснить? Скажи, что с тобой приключился солнечный удар. Откуда я знаю про удар? Женское сердце не обманешь! Баба, она нутром видит.
Я (кусая локти, маячу по комнате).
ВИКТОРИЯ (бросает последний козырь):
- А за это я отдам тебе свое самое дорогое!
Я (устремляюсь к ее сумочке).

«Шутка!»

Ладно, сдаюсь! Ваша взяла. Терпеть не могу, когда люди унижаются. Честно говоря, мне это директорство, как зайцу стоп-сигнал. Больше всего на свете я ценю свободное время. Короче, уговорили! Пусть Вольдемар будет академиком, а ты ... «Академшей», что ли? К тому же, когда спишь с женой академика, как минимум, ощущаешь себя «членом-корреспондентом».

…Мы пьем шампанское.
Виктория не сводит глаз с экрана. Там Цезарь Калигула изголяется над новобрачными. Поставил жениха «зюзей» и пользует его куда ни попадя.
Я целую Викторию...
Удивительно, что она до сих пор не коснулась цели своего визита. Она не может не понимать, что с налету такие дела не делаются. Меня надо ПОДГОТОВИТЬ.
Или она считает, что решит все проблемы «в дверях»?

… ВИКТОРИЯ (подкрашивая губы перед зеркалом):
- Да, чуть не забыла! Забери свое заявление, не позорься. У тебя же нет никаких шансов! Ну, все, мне пора. Пока!

… Я начинаю раздевать Викторию...
Переворачиваю ее с боку на бок...
Ее выдержке можно только завидовать. Что значит, польская кровь!

«Еще Польска не сгинела!..»
(За слова не ручаюсь.)

Кстати, предлагаю идею монументального (по размерам) полотна: «Польская партизанка на допросе у «сусанинцев». В роли второго «сусанинца» – Мак-Дауэлл. Подпольная кличка: «Тяжеловес».

…Виктория мужественно сносит экзекуцию.

«Какая выдержка! Какая потрясающая выдержка!»

От одной мысли, что я связан с этим героическим народом даже осьмушкой крови, у меня влажнеют глаза.
«Наверх, вы, товарищи! Все – по местам, - вырывается из моей груди. - Последний парад наступает!..»

(К сожалению, других героических песен, тем более польских, я не знаю.)

«Врагу не сдается наш гордый «Варяг», - подхватывает Мак-Дауэлл. - Пощады никто не желает!»

«Нет, судя по стиснутым зубам Виктории, финал будет другой».

… ВИКТОРИЯ (уже в дверях):
- Забери заявление, «академик»!

…Я лежу на спине, закрыв глаза.
- Мне пора, - говорит Виктория и начинает одеваться.
Мы уже «в дверях». В смысле, в прихожей. Я подаю Виктории шубку, бросаю в рундук ее тапки.
Виктория стоит перед зеркалом и роется у себя в сумочке...
Финал должен грянуть с минуты на минуту.
«Да, чуть не забыла, - мысленно суфлирую я. - Забери за-яв-ле-ние!»
(Никакой реакции.)
«Забери за-яв-ле-ние!»
(Опять никакой реакции.)
«Заявление забери!» - мысленно рявкаю я.
- Это тебе, - неожиданно говорит Виктория и протягивает небольшой пакет, перевязанный шелковой лентой. - Поздравляю!
«Ах, да! Сегодня 23 февраля. День Советской Армии.»
- Только, пожалуйста, разверни его, когда я уйду, - добавляет она и направляется к двери.

«Однако...»

Я возвращаюсь в комнату. Сажусь на постель... «Сусанинцы» на полу режутся в карты. В углу дымит чубуком шляхта, пустив его по кругу... Неутомимый Мак-Дауэлл пользует на экране очередную жертву...
У меня в руках пакет, перевязанный шелковой лентой. Обычно на 23 февраля Виктория дарит мне носовые платки. Это наша традиция, и мы ее храним. Кажется, и на этот раз Виктория не изменила себе.
Я бросаю пакет на стол, но промахиваюсь. Пакет улетает аж за батарею.
«Ладно, завтра достану».
Один из шляхтичей, с хищным, загнутым крючком носом, выпустив мне дым лицо, насмешливо интересуется:
- Чем пан не доволен?
«Нет, старик, все нормально...»
Все нормально.


10.


Я стою в очереди в буфете и изучаю его ассортимент, когда туда заглядывает Юлия.
- Ты где свою подружку потеряла? – спрашиваю я.
- Инга заболела.
- Что-то серьезное?
- Нет, ангина.
Прекрасно! Нет, то, что Инга заболела, это, конечно, плохо. Прекрасно, что мне предоставлена возможность доказать, что мои слова никогда не расходятся с делом. Как там у меня? «Когда они будут болеть, я буду ходить в аптеку?» Вот, и иди!
В гастрономе я покупаю трехлитровую банку абрикосового сока, килограмм лимонов, конфеты и, остановив такси, еду к Инге домой.
Дверь мне открывает невысокая миловидная женщина, мать Инги.
В руке у нее книга.
«Советский народ – самый читающий народ в мире», - мысленно рапортую я.
Инга уже в прихожей. На ней джинсы, «ковбойка» навыпуск. Шея обмотана шерстяным платком.
Удивление на ее лице уступает место восторгу.
- Я сейчас! - кивает она и шмыгает в свою комнату.
- Раздевайтесь, - улыбаясь, говорит мать Инги.
«Мамаша, ничего, что я вас так, по-простому? По-солдатски?» – мысленно интересуюсь я.
Мамаша достает из рундука небольшие шлепанцы.
Отсутствие в доме мужчины я определяю сразу. Как? Не знаю. Возможно, по цвету обоев...
- На улице холодно? - спрашивает мамаша.
- Не очень.
Все это время улыбка не сходит с ее лица.
Ну, как же! Жених пришел.
«Мамаша, эх, мамаша! Чему радуетесь? - ворчу я про себя. - К вашей дочке пришел ... (ладно, не будем уточнять кто), который ей, можно сказать, в отцы годится. Тут, мамаша, плакать надо!»
Честно говоря, ее улыбка начинает меня раздражать. Прямо не мамаша, а какой-то «скалозуб» в юбке. Что бы такое придумать, чтобы ей сразу взгрустнулось?

Вариант первый.

…Утро. Я в семейных трусах выхожу на кухню и сталкиваюсь с мамашей.

«Улыбается? Ладно, тогда вариант второй».

…Утро. Инга и мамаша копошатся на кухне. Инга моет посуду. Я подхожу к Инге и пристраиваюсь сзади...

«Опять улыбается? Прекрасно! Тогда делаем рокировку».

…Мамаша моет посуду, Инга хлопочет у плиты. Я подхожу к мамаше и пристраиваюсь теперь уже к ней...

«Что, опять улыбаются? Теперь уже обе? Ну, знаете, в этом доме мужчинам разрешено буквально все».

«Тогда так».

…Инга и мамаша на кухне. Мы с Викторией вваливаемся в прихожую. Естественно, подшофе.
Я (громогласно):
- А ну, курицы, живо на шухер!

«Я загибаю Виктории салазки и пристраиваюсь сзади».

ИНГА И МАМАША (в один голос):
- Что-о-о-о?!


… - На улице холодно? - спрашивает мамаша.
- Не очень, - говорю я.
Инга влетает в прихожую. Я протягиваю ей пакет с дарами:
- Вот,- лечись!
Инга заглядывает в пакет и от восторга теряет дар речи.
«Бедный ребенок! Совсем не избалован подарками».
Инга мчится на кухню, оставляет там пакет и так же, вприпрыжку, возвращается в прихожую.
Мы расходимся по комнатам. Мамаша (с книжкой) – в свою, мы (с Ингой) – в свою. Вернее, в ее.
Как только мы остаемся одни, Инга бросается мне на шею. Я теряю равновесие и падаю на диван. Оседлав меня, Инга скороговоркой шепчет мне в ухо:
- Милый, дорогой, любимый!..
«А где «единственный»? - мысленно привередничаю я. - У Асановой был еще «единственный»!
- ...я знала, я просто чувствовала, что ты придешь!..
Инга запускает руку мне в ПОДБРЮШЬЕ и начинает расстегивать мой ремень...
- Ты сошла с ума, - теперь уже шепчу я. - Мама войдет...
- Не войдет, - со знанием дела шепчет Инга.
Она перекатывается на спину и начинает стаскивать с себя джинсы...

…Я дышу ей в затылок, сдавливая в ладонях два упругих мячика...
«Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик...»
(Сгораю от стыда, но других литературных ассоциаций слово «мячик» у меня не вызывает.)
…Скрежет диванных пружин наверняка слышен во всем микрорайоне. У подъезда уже толпятся люди. Стоят, задрав головы. Пытаются выяснить, из какого окна он доносится...
«Бедная мамаша!»
Что она чувствует в этот момент?
«Как хорошо, что у меня нет дочери!»

…Я лежу на диване. Инга еще в ванной. Мне не остается ничего другого как разглядывать ее комнату.
Старый диван, старый письменный стол, старый секретер...
Вся мебель разной масти. По ней как по вехам можно судить о главных этапах в жизни семьи. «В этом году мы купим диван. В следующем – секретер…
А еще через два года – хо-ло-диль-ник!"
За стекло секретера – фотография Высоцкого. Та, где он с гитарой.
А что, если мне сменить фамилию? Взять девичью фамилию бабки и умотать в Польшу. В Россию стану приезжать только летом, в отпуск. Знакомые будут останавливать меня на улице и спрашивать:
- Ну, как там у вас, в Польше?
А я буду всем отвечать:
- А там тот пан, у кого больше!

… Инга возвращается в комнату. Забирается на диван. Рукой проводит по моим волосам...
Я начинаю корчить рожи. «А ля Муссолини».
- Перестань! - строго говорит она.
«Какая прелесть!». Сестрица Аленушка и братец Иванушка. «Перестань!» - говорит Аленушка не в меру расшалившемуся братцу.
- Хочешь посмотреть мои фотографии? - неожиданно спрашивает Инга.
(Фотоаппарат висит на стене рядом с ковром).
«Валяй», - соглашаюсь я.
Инга ставит стул и достает с шифоньера тяжелый плюшевый альбом.
Я раскрываю альбом, Инга присаживается на спинку дивана.
- Слушай! - спохватывается она. - Ты, наверное, голоден?
«Не то слово!»
Инга устремляется на кухню.
Я медленно перелистываю страницы с фотографиями...
… Инга в детстве... Инга в раннем детстве... Инга опять в детстве...
… А тут Инга с матерью... А мамаша в молодости была очень даже ничего! Кого она мне напоминает? Вспомнил! Анук Аме. Был такой фильм «Мужчина и женщина».
А вот...
Не знаю, почему мое внимание привлек этот пакет из черной светонепроницаемой бумаги. Пакет набит фотографиями. Я долго вожусь, чтобы извлечь их наружу...

«Свершилось!»

… На фотографии двое. Инга и Вольдемар. Оба в постели. Я вижу все, как на экране...
... Инга ставит аппарат на автоспуск и запрыгивает в постель. Вон даже секретер угодил в кадр...
Так вот откуда такая уверенность: «Не войдет!»
(Помните?)
Я:
- Ты с ума сошла! Мама войдет...
Инга (с абсолютной уверенностью):
- Не войдет.

«Неак-к-к-к-уратно, друзья! Неаккуратно».


11.


В институте царит радостное возбуждение. Все обсуждают одну и ту же фотографию, которую какой-то шутник пришпилил к Доске объявлений. Реакция: иронично-насмешливая.
«Хорошо еще, что они не додумались фотографировать свои гениталии», - легко угадывается в контексте.
… Дверь моего кабинета распахивается, и вся комната заполняется Галиной Ивановной. Она просто сияет от счастья. Никогда раньше не замечал, что у нее такое одухотворенное лицо.
«А-а-а! Что я говорил? «Низвергая своих кумиров, мы изгоняем химер, сидящих внутри нас».
- Ну, как вам это нравится? – насмешливо интересуется Галина Ивановна.
«Как нравится! Как нравится...- бурчу я про себя. - А ведь я предупреждал. Демократия – это вам не фунт изюма. Тут держи ухо востро!»
- Я не понимаю, зачем им это нужно было? - весело недоумевает Галина Ивановна. - Ну, встречайтесь, как говорится, на здоровье! А фотографироваться зачем?
Я поднимаюсь из-за стола и пускаюсь в длинные туманные рассуждения.
«Понимаете, Галина Ивановна! Есть такие люди. Их не удовлетворяет проявление маленьких человеческих слабостей. Им подавай все вычурное, наносное... С выкрутасами! Извращенцы, одним словом».
- Ну, вообще! - не может успокоиться Галина Ивановна.
Однако не это главное. По лицу Галины Ивановны видно, как история с фотографией медленно отступает на задний план, а на передний выдвигается ПЕРСПЕКТИВА! А в перспективе – ВЫБОРЫ!
«А у Ильина-то шансов, пожалуй, побольше будет, чем у Свирского, - читаю я мысли Галины Ивановны. - Он еще молодой. Писучий! Вон, сколько статей за один год накропал. А главное: никого не трахает! Вернее, не фотографируется».
…Скрипнула входная дверь, и в «предбаннике» возникает фигурка Юлии.
- Заходи, Юлия! Гостем будешь, - с кавказским акцентом предлагаю я.
Но Юлия не заходит. Стоит, переминается с ноги на ногу.
- Игорь, можно вас на минуту?
«Какие разговоры?»
Я выхожу в «предбанник»...
Юлия уже в дверях...
(Только сейчас я замечаю, какое у нее испуганное лицо).
Вслед за ней я выхожу в коридор...

... посреди коридора стоит Инга (за ней незримой громадой возвышается Вольдемар).

… Я (бодро):
- Привет!
ИНГА:
- Как ты мог?
Я:
- Что ты имеешь в виду?
ВОЛЬДЕМАР:
- Не прикидывайся!
Я:
- Не понял. Ты кто такой?
ВОЛЬДЕМАР:
- Я?
Я:
- Ты, ты!
ВОЛЬДЕМАР (снова):
- Я?
Я:
- Головка от х...я!
Я (Инге):
- Я тебя слушаю!

«Нет, не то!»

… посреди коридора стоит Инга.
Я (бодро):
- Привет!
ИНГА:
- Как ты мог?
Я:
- Что ты имеешь в виду?
ВОЛЬДЕМАР:
- Не прикидывайся!
Я:
- Не понял! Ты кто такой?
ВОЛЬДЕМАР:
- Я?
Я:
- Ты, ты!
ВОЛЬДЕМАР:
- Я... никто.
Я:
- Значит, стой и молчи!
ВОЛЬДЕМАР:
- Вот, я и стою.
Я:
- Вот, и стой!
ВОЛЬДЕМАР :
- Вот, и стою!
Я:
- Вот, и стой!


«Нет, фигня какая-то».


… Я (бодро):
- Привет!
ИНГА:
- Подлец!


"Нет, не так".


Я (бодро):
- Привет!
ВОЛЬДЕМАР:
- Подлец!
Я (устремляюсь к Вольдемару за сатисфакцией).
ИНГА (повисает у меня на плече).
Я:
- Женщина, веди себя скромней!
(И замахиваюсь на Вольдемара).
ИНГА:
- Нет!
Я:
- Шекспира читала? «Желание помочь мне в проявлении злобы есть проявление любви!»
(И замахиваюсь).
ИНГА:
- Нет!
Я:
- Жена, не мешай!
ИНГА (отпуская мое плечо):
- Жена?
Я:
- Ну, да, жена! Ты моя жена. Я решил взять тебя в жены. Будешь спать в аэропорту у меня на коленях...
(И снова замахиваюсь).
ИНГА (робко):
- Нет!
Я:
- Хочешь малыша мыть по пятницам? Значит, стой и молчи! Когда, понимаешь, два джигита беседуют.
(И замахиваюсь).
ИНГА (еле слышно):
- Нет!
Я (делаю палец пистолетом и целюсь им в Ингу):
- Ку-клукс-клан! Киндер-кюхель-кирха!..


«Темп! Темп! Теряю темп...»


…посреди коридора стоит Инга
 Я (бодро):
- Привет!
И с ходу бью Вольдемара в ухо. И по сусалам его, по сусалам...
ЮЛИЯ (с перекошенным от страха лицом отступает к стене).
Я (бросаю Вольдемара и устремляюсь к ней):
- Я – Змея-Близнецы, полный загадочно-мистического очарования...
ЮЛИЯ (убеждена, что я сошел с ума).
Я (издавая змеиное шипение):
- Я – Змея! Я – Змея... А-а-а!.. Хвать за жопу!
ЮЛИЯ (истошно визжит).

«Смешно, но неточно. Сейчас я соберусь. Я – бодр, спортивен, энергичен! Плевать я хотел на цифру «3», которая имеет для меня судьбоносное значение».

… Я (бодро):
- Привет!
ИНГА:
- Как ты мог?
Я (развожу руками).
ВОЛЬДЕМАР:
- Это подло!
Я:
- Как интересно! Значит, восемнадцатилетней девчонке голову кружить – НЕподло! Обманывать жену, к слову сказать, святую женщину – НЕподло! А сделать все это достоянием общественности – подло! Интересно...
ВОЛЬДЕМАР:
- Ты всегда завидовал мне!
Я:
- Я завидовал тебе? Да ты – просто дурак! Мне это директорское кресло, как собаке пятая нога. Меня возмущает другое. Как такое ничтожество как ты может вообще на что-то претендовать. Ты думаешь, я забыл, что ты сказал мне в лифте. Я спросил тебя, как человека: «Как Владивосток?» Помнишь, ЧТО ты сказал? Ты сказал: «НОРМАЛЬНО!»
ИНГА (начинает шмыгать носом).
Я (зло Инге):
- «Поплачь, поплачь – Кутька высерет калач» ...

...посреди коридора стоит Инга.
- Как ты мог? - говорит она и убегает.


… Я иду по улице один. Никогда не думал, что буду один. Когда-то у меня была мать. Жив был отец. Мы ехали в трамвае, а в кинотеатре шел фильм «Ты не сирота». На афише так и было написано: «ТЫ НЕ СИРОТА». Потом их не стало. Сначала отца, потом матери...
В школе мне нравилась одна девочка. Два раза я провожал ее домой. А однажды даже позвонил ей в дверь. Не знаю, почему. Я убегал вниз по лестнице и слышал, как дверь распахнулась и кто-то вышел на площадку...
Потом она мне разонравилась. Или мне показалось, что она мне разонравилась...
А может быть, мне просто нравилось, как она страдает, видя, что я делаю вид, будто она мне разонравилась.
А потом ее отца (он был военный) перевели куда-то на Дальний Восток.
Галина Ивановна, простите меня! Я обманул вас. Я никогда бы не мог стать вашим мужем. Я бы мог жениться только на ней. На этой девочке из пятого класса. Я бы заботился о ней. Я бы заплетал ей косички, встречал ее после школы. Зимой мы бы играли в снежки, а лето проводили в деревне. Я бы покупал ей парное молоко, и она бы цедила его из блюдечка...
«Ты – не сирота!»
Ты – не сирота...
Плевать! «Человек должен жить свободно и одиноко!»
И тут меня озаряет.
Я не один! У меня есть жена!
Жена из прошлой жизни. Как я раньше о ней не вспомнил?

…Назарова не одна. Какой-то мужичок-боровичок с бумаженцией в руке стоит перед ней навытяжку.
Назарова просит его подождать за дверью.
- Мне плохо! – говорю я, когда мы остаемся одни. - Мне очень плохо!
Я обнимаю ее, целую, и в первый момент она не понимает, что от нее требуется. Потом она начинает яростно сопротивляться. Потом уступает...
В самый неподходящий момент в кабинет входит секретарь и тут же скрывается за дверью в приемной…
… Потом Назарова плачет. Я поправляю на ней загнувшийся воротничок и чмокаю в соленую щеку: «Извини, так получилось!»
Распахнув дверь, я громко говорю:
- Все же вторая форма хозрасчета более перспективная!
(Это для конспирации).
Притворив за собой дверь в кабинет Назаровой, я бросаю взгляд на секретаря. Она сидит за своим столом. Один глаз смотрит у нее в потолок, другой – в пол. Она, вероятно, решила, что сошла с ума.


12.


Вольдемар повесился у себя в туалете на трубе. Как установила судмедэкспертиза, между тремя и пятью часами утра. (После истории с фотографией Виктория забрала дочку и ушла ночевать к подруге.) Долго ходил по комнате, курил... Вся пепельница была завалена окурками. Пепел был везде. И вот наконец решился…

Я сижу у себя в кабинете за столом.

… Дверь медленно распахивается и в кабинет входит Вольдемар.
- Не помешаю? - спрашивает он и без приглашения опускается в кресло.
Передо мной чистый лист бумаги, на котором я вырисовываю восьмерки. Одна за другой. Одна за другой...
- Ну, что доволен? - спрашивает Вольдемар.
- Чем? - уточняю я.
- Ну, всем этим.
- Это твои проблемы, - говорю я.
- У меня к тебе просьба, - выдавливает из себя Вольдемар.
- Валяй.
- Забери заявление.
- Нет.
- Почему?
- Нет и все тут. Без комментариев.
- Пойми, - подается вперед Вольдемар, - это мое место. Академиком должен быть я!
(Ого! Уже «академиком»!)
- Нет, - говорю я.
Вольдемар откидывается назад и долго смотрит в окно.
- В детстве я был ребенком...
- Догадываюсь, - иронизирую я.
- Не перебивай! Я был серьезным, рассудительным ребенком. За это меня прозвали «Профессором»... Умоляю! - неожиданно срывается он на крик. – Забери!
- Нет, - говорю я.
- А-а-а! - Вольдемар вскакивает и начинает метаться по поему кабинету. - Я хочу икры! Я хочу красной икры! Мне мало бутерброда с маслом! Я хочу икры!..
- Перебьешься, - говорю я. - Не смертельно. Жить будешь.
- Дайте мне икры! - кричит Вольдемар. - Или я убью себя!
- Это твои проблемы.
Вольдемар выхватывает из кармана револьвер и приставляет его к своему виску:
- Считаю до трех. Один! Два! Три!..
- Стреляй! - кричу я.

«Стреляй!»

... передо мной испуганное лицо Галины Ивановны.
- Игорь Александрович, Свирского привезли, - сообщает она.
- Хорошо, я сейчас спущусь.

… Гроб стоит посреди актового зала. Перед гробом на стульях две фигурки. Виктория и ее дочь. Лицо Виктории скрывает черная вуаль. Девочка похожа на мать. Такие же светлые, туго зачесанные волосы. На вид ей, лет десять.
- Вуаль! Вуаль...- мысленно повторяю я. - Где-то я ее уже видел. Причем, совсем недавно...

«Нет, не помню».

… Сидящая у гроба девочка раздваивается. От нее отделяется бесплотная копия, которая приближается ко мне...
- Дядя, зачем вы убили моего папу? - спрашивает у меня девочка, похожая на Викторию.
Мое лицо становится непроницаемым.
- Девочка, - говорю я,- запомни раз и навсегда. Твоего папу никто не убивал. Твой папа убил себя сам! Твой папа был максималист. Ему было мало одного бутерброда с маслом. Он хотел красной икры! «Все или ничего»! Психологи называют это «детским мышлением».
(Девочка опускает голову).
- Я понимаю тебя, - продолжаю я. - Ты его дочь. Часть икры должна была достаться тебе. А так: ни папы – ни икры!
(Девочка начинает всхлипывать).
- Не плачь, - говорю я. - У тебя все еще впереди. Окончишь школу, выйдешь замуж. За офицера-пограничника. И уедешь на заставу. В Таджикистан. Картину «Джульбарс» видела?
- Нет, - тихо говорит она.
- Ну, ничего. Еще увидишь. У тебя еще все впереди!

… С кладбища мы возвращаемся в институтском автобусе. Я сижу возле Виктории. Виктория прижимает к себе дочку (девочка сидит у нее на коленях и смотрит в окно).
- «Они были друзьями», - доносится сзади.
(Это про нас с Вольдемаром).
Время от времени я ловлю на себе взгляды сослуживцев. Обычно так смотрят на начальников. И хотя до выборов еще далеко, вопрос, кажется, уже решен.
«Пришел новый вожак, и стая приняла его».

… Вольдемара поминали в диетической столовой. Из столовой мы выходим втроем: Виктория, девочка и я.
Я вызываю такси, довожу Викторию с дочкой до дома, а затем на метро отправляюсь к себе.

… Я уже дома. Раздеваюсь, сажусь на диван.
И тут я вспоминаю о подарке Виктории.
Я отодвигаю стол, лезу за батарею и достаю оттуда пакет, успевший покрыться тонким слоем пыли...
Как я и предполагал, в пакете три носовых платка. Сверху лежит открытка. На ней палехская миниатюра.
«Дети, играющие в снежки».
На обратной стороне рукой Виктории выведено пять слов: «Игорь! Я тебя очень люблю».
Я опускаюсь на стул и закрываю лицо руками.


ЭПИЛОГ


Выборы состоялись двадцать третьего марта. Правда, надежд «демократической общественности» они не оправдали. К голосованию были допущены только члены Ученого Совета. Остальных просили не беспокоиться.
...Только что подвели итоги голосования. За меня – 16 голосов. (Из 18). За Панюхова – ни одного.
Кстати, мне надо еще подумать, нужен ли мне заместитель, пусть даже по административно-хозяйственной части, не набравший ни одного голоса. Хотя, возможно, как раз такой заместитель мне и нужен.
Я был уже в вестибюле, когда у меня возникает мысль подняться в свой кабинет. Я прощаюсь с коллегами, и направляюсь к лифту...
Темный коридор освещает яркий свет из приемной. В приемной двое. Уборщица и мальчик, лет десяти.
- Я ваш новый директор, - приветливо говорю я.
(Мне почему-то захотелось понравиться уборщице и ее сыну).
Женщина смотрит на меня устало-потухшим взглядом. Наверняка, эта работа у нее не единственная. Мальчик настороженно таращит на меня глаза. Кажется, до моего появления он спал в приемной на диване.
«Извини, старик! Так получилось», - мысленно оправдываюсь я.
Я вхожу в СВОЙ кабинет и, не включая свет, сажусь в СВОЕ кресло...
«Вот, я и директор!»
Я оглядываю кабинет. В таком ракурсе я вижу его впервые. На этот стол я буду ставить стакан с чаем...
Этим компьютером я буду пользоваться...
На спинку этого стула я буду цеплять свой пиджак...
…В кабинет заглядывает уборщица:
- Вам ключ оставлять?
- Да, пожалуйста.
Уборщица и мальчик скрываются за дверью. Я долго еще слышу их гулкие шаги, доносящиеся из коридора. Потом они стихают.
В кабинете стоит какой-то казенный запах. Обычно так пахнут стеллажи в библиотеке. Запах слегка раздражает меня. А так, в целом, ничего. Думаю, здесь мне будет неплохо работать. Приезжать буду на час раньше (к восьми). И до двенадцати творить! Четыре часа в день. По-моему, с головой! Галине Ивановне накажу в эти часы ко мне никого не пускать…
«Стоп! Галина Ивановна осталась в отделе».
- Так, решено! Галину Ивановну я забираю с собой.
«А если она не согласится?»
- Что значит «не согласится»? Тогда я возьму ее своим «замом».
«Да, но у нее нет высшего образования!»
- Тогда мы поступим так. Один год я даю ей на то, чтобы она закончила университет. Экстерном. Разумеется, экономический факультет! Два года... Нет, полтора! На защиту диссертации...
«Это нереально!»
- Нет, это реально! Реально, если за дело берусь я. Дорогая Галина Ивановна, простите! Я долго и незаслуженно третировал вас. Я держал вас в «предбаннике», не хотел посвящать в Свою Тайну. И потом этот приказной тон. Это оскорбительное для женщины: «Оправиться»! Клянусь, это не повторится больше никогда! Я знаю, чтобы с пользой прожить жизнь, человек должен вырастить сына, убить змею и посадить дерево. С сыном у меня не получилось! Со змеей тоже. (Для этого мне бы пришлось убить самого себя). Но я могу посадить дерево! То есть вас, Галина Ивановна. Я решил: моим «деревом» будете вы! Я все продумал. Я сделаю вас кандидатом наук. Вы станете моим соавтором. Мы напишем десятки статей! Мы переведем с вами на внутрипроизводственный хозрасчет все предприятия Чукотки, Сибири и Магаданской области. Мы издадим монографию! И у нее будет один автор: «Батова-Ильин». (Вы – Батова! Значит ваше имя будет стоять первым.) За наши заслуги нас изберут действительными членами Академии Наук! Сначала – вас, потом – меня. И я верю, настанет тот день, когда самый широкий, самый красивый проспект Москвы будет носить наши имена. Это реально, Галина Ивановна! Поверьте мне, это реально...
…Я открываю тяжелую стеклянную дверь и выхожу на улицу. Москва уже спит. Вокруг ни души... Спит и Галина Ивановна! Она – «жаворонок». Уложила внука и теперь, наверняка, видит десятый сон…
Она еще не знает, что я принял решение круто изменить всю ее жизнь...
Пусть это будет для нее сюрпризом!