К берегам детства, продолжение 4

ПРИЮТ В ЧАС БЕДЫ

«Хата бабы Дуси» - так мы прозвали жилище одинокой Евдокии. Впритык, вплотную, построили мост, и окна хаты высвечивали проезжавшие мимо машины. Они круто сворачивали вдоль канала и миновали другие дома, вошедшие в историю, как своеобразные вехи.

Выделялась караулка, притершись к дамбе и привлекая необычным видом: высоким подмостком и двумя противоположными входами. Навесы, словно крылья, распростерлись по обоим сторонам. Домик сложен не из лесных бревен, как простые деревенские хаты, а составлен из толстых досок – напиленных и обструганных. Кто знаком с историей, знает, что сельские избы в весях (деревнях) назывались раньше “дымами”, а слободские – “халупами” (в польской транскрипции "chalupa"). Последние возводили для подсобного контингента, для пополнения рабочих рук, и просторными не назовешь. Караулку построили при царях, из государственных (казенных) средств, когда создавали систему – Березинский водный шлях, связавший моря.

Деревенцы название переиначили, и она запала с детства как “калавурка”, покосилась, и сейчас в ней никто не живет. Два окна из разделенного надвое обиталища “глазеют” на прохожих, словно пытаясь что-то сказать. В ней очутилась моя бабушка. Случилось вот что. Лидия Тараткевич была родом из Бочейково, а это ближе к Витебску, на притоке Западной Двины под названием Улла. Там был фольварк, где ее отец – Филипп Иванович, служил экономом у богатого пана Цехановецкого, генерал-адъютанта Великого княжества Литовского. Фольварк называли Галяндрой, хотя официальные сведения за начало XX столетия именуют его «Голландией», и последний представитель панского рода Анджей высказал тезис, что его предки завезли туда продуктивную породу нидерландских коров. Если и была там ферма, то стояла под Высокой горой, а семья проживала в саду, в здании, покрытом железной кровлей. А в сторону панской усадьбы протягивался, действительно, широкий пастбищный луг. Большое семейство Тараткевичей уже подумывало о собственном, личном, независимом участке земли, но началась большая война с немцами. Жизнь поломалась. Бочейковские хозяева бежали за границу, прихватив драгоценные вещи и бросив имение на произвол судьбы. А потом – революция, и они уже не вернулись. Ленин объявил кардинальные меры по обогащению крестьянства, по созданию советских владений, и на должность заведующего совхозом “Бочейково” избрали Филиппа Ивановича. Однако вторглись польские легионеры, и новая напасть обрушилась на людей. Бочейково стало прифронтовой зоной, в окрестностях расположились войска Тухачевского, и бывшего эконома неожиданно арестовали. Его поместили в тюрьму, а потом объявили, что он умер от тифа. Оставаться в фольварке, в отдаленном глухом месте, было небезопасно, и супруга Феодора Адамовна, прихватив малолетних детей, бежала прочь, найдя приют у родни под Лепелем. (Как все это напоминает обстановку в сегодняшней Украине!) А когда и там стало невмоготу, перебралась к дочерям, осевшим в супружеских чертогах при Береще. Старшая наследница Тараткевичей – Мария Филипповна, еще до грозных переломных событий оказалась на канале, выйдя замуж за будущего смотрителя шлюзов Ивана Мироновича Шкирандо, а затем к ней присоединилась сестра Лидия – моя бабушка, избрав суженого из землепользователей противоположного берега.

ШКИРАНДО

У нас часто гостила наследница рода Шкирандо – Надежда Ивановна. Она жила в Чашниках, куда перевели отца в 30-м году, и ему предоставили такую же караулку на той же системе, но в тридцати верстах от Веребок, ближе к Бочейково. Бабушка скучала по фольварку, по совместно проведенным детским годам с сестрами и братьями, в большой семье. А Надю не отпускали годы, прожитые на Веребском канале, и они находили общую тему для разговора. Их по-прежнему волновала судьба Филиппа, исчезнувшего в застенке, а также всех сестер и братьев, разбросанных по миру. К тому же, их связывала общая линия Феодоры Адамовны, которая провела последние годы у Лидии и запомнилась потомкам своим беспокойным нравом – постоянно перебирала в руках старинные четки. К сожалению, других, более подробных сведений я не знаю - не успел расспросить родственников, да и табу, наложенное на репрессии, ограничивало познания. Феодора жила у Лидии после того, как Мария переехала с мужем в Чашники, и умерла в сталинское время, в тридцатые годы, в самый разгар диктаторского насилия. Похоронена на веребском кладбище.

А Шкирандо – фамилия необыкновенная для наших мест. “Не французского ли происхождения? – задавались мы в детстве вопросом. – Не императорский ли гвардеец прижился при отступлении Наполеона?”

И действительно, такое могло быть. Монарх, подталкиваемый капиталом, двинул войска на Москву вслед за крушением Речи Посполитой и созданием великого речного пути, опасаясь безграничного господства России. Колонны победоносно промаршировали по белорусским землям, а потом бежали, оставляя погибших от голода, холода и преследования до Парижа. Насыпные курганы в наших лесах называли “французскими могилками”, однако никаких захоронений в них нет. Сейчас высказываются другие версии, и одна из них – что  курганы помечали шляхи, чтобы не сбиться с пути.

"Европейское" нашествие не устранило социальное неравенство. Наоборот, цари еще больше закрепостили крестьян, введя, помимо оброков и пригонов, еще и сгоны. Магнаты теперь именовались помещиками, а империальная армия использовалась для подавления свободолюбивых проявлений и укрепления власти капитала.

Думается, что Иван, действительно, наследовал французские корни, но занесло его в наши места по другой причине. Известно, что преемник русского престола Павел, воплощая замысел своей матери по устройству системы, руководствовался опытом других стран и поощрял освоение передовых инженерных мыслей. Он мог выписать заграничного специалиста для надсмотра за шлюзами. И надо учитывать, что наши края были насыщены францисканскими монастырями.

“Хозяин” караулки Иван Миронович, заполняя служебную анкету 22 декабря 1923 года, свои корни не раскрывал, а указывал социальное происхождение – “из крестьян”, и основной профессией называл хлебопашество, а попутно осваивал городскую ниву. В Лепеле закончил народное училище и устроился сторожем на систему. В 1914-м его мобилизовали в царскую армию, служил в артиллерии канониром, что и сыграло решающую роль в дальнейшем. Потребовались люди воинской закалки, и Иван продолжил службу, но уже на мирном “фронте”. Система приравнивалась к объектам военного значения, и ему доверили шлюзы. В удостоверении, выданном бывшему канониру в 1922 году, значилось: “…Шкирандо Иван состоит на техническом участке Березинской системы Северо-Западного Речного Транспорта в должности сторожа при Березинской плотине и подъемном мосте на Веребском канале… На основании постановления Совета Обороны  Республики от 12 мая он, Шкирандо, считается призванным на военную службу с оставлением на занимаемой должности”.

Подъемный мост соорудили не зря – через канал вела “дорога для прохода войскъ” из Борисова, и предки Ивана Мироновича давно осели на этом шляхе. В графе “владеет ли недвижимостью” Шкирандо показывал “собственный домик в Веребках”, очевидно, приобретенный родителями. Туда и привел жену.

Женился он не случайно - поспособствовала система. Водный поток из Берещи вливался в Эссу и Лепельское озеро, а оттуда тек по Улле, минуя Бочейковское имение. Цехановецкие, чьи земли примыкали к системе, в конце империи настолько обогатились, что вошли в круг приближенных к царскому двору и наращивали богатства, распространяя влияние вдоль соединительной водной трассы. К середине XIX столетия собственник Павел Цехановецкий владел, помимо Бочейково, Сельцом и Давыдковичами – в общей сложности, почти 15-ю тысячами гектаров земли, на которых проживали 1183 «холопа». Так обращались к крестьянам, видя в них бесправное сообщество и наращивая за их счет колоссальные прибыли. Продолжатель магнатского рода приобрел даже эпицентр канального устройства – Волову Гору, где воды смыкались, стекая по разные стороны, и там был оборудован Городок – поселение типа слободских, для расширения землеустройства.

(Продолжение следует).


28.08/24