1943 год. Польша. Лагерь смерти Аушвиц I. 2016

 
Это произведение написала моя старшая дочь Сабина в 15 лет на английском языке в лицее.
Преподаватели плакали...



   1943 год. Польша. Лагерь смерти Аушвиц I.  2016
 
  06:30
  Каждый день начинается для меня с ужасного и непреодолимого страха. Он въелся в мою плоть, им пропитана моя кровь, он живет у меня в голове. Он никуда не уходит.
  Утренний гонг пробуждает меня и еще таких же, как и сам я, ходячих мертвецов, с выпирающими костями, резкими чертами лица, тонкими руками и ногами и безжизненным взглядом. Нас около двухсот в каждой комнате. Мы едва вмещаемся. На царящий здесь запах я давно приучился не обращать внимания.
  Меня зовут Коновалов Митя, мне двенадцать лет. В этом лагере я нахожусь почти три месяца. Надежда выбраться из Аушвица погибла вместе с моей мамочкой. Единственным родным мне человеком. Я знал, как ее убивали эти чудовища.
  Сначала на ней ставились опыты, потому что моя мама была немного здоровее, чем все те, кто попадал сюда. Потом, когда она очень сильно пострадала в процессе эксперимента, ее отравили удушающим газом и отправили в крематорий, вместе с другими узниками.
  Меня бьет неудержимая дрожь. Я чувствую, как холод проникает в меня. Ноги превратились в ледышки. Руки тоже. Простая полосатая рубаха и изорванные штаны – вот вся моя одежда.

  07:00
  Нет ни секунды передышки, ни одного маленького мгновения. Вся моя жизнь здесь сплошной кошмар.
  От голода подкашиваются ноги, в глазах темнеет. Конечно, нам дали завтрак двадцать минут назад, но я очень сомневаюсь, что это можно назвать едой. Как бы то ни было, я всегда жадно съедаю свою порцию, даже если она и состоит из простого отвара трав.
  Нас ведут на ежедневную десятичасовую работу. Многие умирают под конец рабочего дня, и их везут в телеге. Но я стараюсь держаться, потому что я боюсь погибнуть здесь.
  «Труд делает свободным»
  Такая надпись на воротах лагеря встречает меня, когда я возвращаюсь после работы. Мне не нравятся эти слова. Потому что это ложь. Над нами насмехаются, заставляя нас верить в это.
  Это очень страшно – сознавать, что вся твоя жизнь уже расписана по секундам. Я знаю, что и когда мне делать. Иногда здесь проводятся поверки. Многие не выдерживают. Нас могут заставить не один десяток часов стоять на коленях, ожидая своей очереди. Слабые умирают, а бесполезных для работы людей расстреливают, вешают или сжигают.
  Однажды эти изверги развели огромный костер, и сотни узников горели в нем заживо. Я слышал их крики. Я боялся смотреть в сторону этого ужасного зрелища. Я представлял себе их искаженные адской болью лица, и мне становилось как никогда страшно. Потом их пепел использовали как простое удобрение для земли! Тысячи, десятки тысяч погибали ради того, чтобы просто стать удобрением!
  Я очень хочу домой.

17:00
  Ужин. Передо мной стоит крохотная тарелка с супом из прогнивших овощей, рядом лежит черствый хлеб. Но мне и это кажется очень вкусным, потому что я слишком устал после работы.
   Узнали бы меня мои родные, будь они все живы? Этакий мертвец.
  Я возвращаюсь в небольшой двухэтажный корпус, выложенный красным кирпичом. Здесь очень темно и холодно. Временами можно услышать тихое попискивание в углу и шорох. Это крысы. Впрочем, они не вызывают у меня ничего, кроме небольшого интереса. Что ж, похоже, это единственная вещь, которую я не очень боюсь.
  Мой взгляд падает на подстилку из сена. Это новшество, раньше мы спали на ледяном бетонном полу, согреваясь лишь теплом чужих тел. Конечно, сено это не одеяло, но все же лучше, чем ничего.
  Внезапно и очень резко раскрывается дверь, и входят три человека в солдатской форме. Наши взоры прикованы к ним – мы знаем, если на пороге стоят эти звери, значит, кому-то пора отправиться на опыты. Или умереть. Вот они тихо переговариваются между собой на немецком. Один из них поворачивается к нам всем и называет номера некоторых заключенных.
  — 264! 538! 108! — остальные номера я уже не слышал. 108 – это я. Словно оглушенный, без всякого выражения во взгляде я смотрел в никуда. Я знал, что рано или поздно это должно было произойти, но я даже и представить себе не мог, насколько быстро наступили такие страшные для меня события.

18:00
  Меня и еще семнадцать человек привели в небольшое помещение. Нам повелели ждать. Ждать чего?
  Прошло уже двадцать минут. Тишина. Запах крови буквально душит меня. Кажется, я здесь для того, чтобы на мне ставили опыты.
  Легкое прикосновение чьей-то, словно невесомой, руки заставляет меня слегка вздрогнуть. Я поднимаю глаза на стоящую передо мной худую девушку. Весь ее вид показывает, что в Аушвице она совсем недавно. Я понял это, когда взглянул ей в глаза, все еще не утратившие блеск.
  — Как тебя зовут, мальчик? — голос ее излучает тепло, в котором хочется раствориться.
  — Митя, — тихо произношу я.
  — А я Настя, мне всего девятнадцать, — я бы никогда и не подумал, что молодая девушка может выглядеть гораздо младше. Хотя война, болезни, пытки и голод творят с людьми и не такое.
  — Мне страшно. Я хочу домой, — образы былых счастливых дней вмиг пролетают перед моими глазами.
  — Я тоже, я тоже хочу домой, — слеза медленно скатывается по ее щеке.

18:45
  Тусклое освещение, застывшая на лице Йозефа Менгеле сосредоточенность, вонь гнили и крови, - все это вызывает у меня бескрайнюю панику. Я привязан к грязной койке, на которой наверняка умерла не одна тысяча людей.
  Что со мной хотят сделать? Зачем я им нужен?
   Мое сердце стучит все быстрее и быстрее, будто хочется вырваться из тесной клетки ребер. Дыхание становится прерывистым. Ученый останавливается около меня, держа в руках какой-то баллончик, нажимает на распылитель и направляет струю мне в глаза.
  Я не могу сдержать мучительного крика! До чего же больно! Пожалуйста, спасите! Помогите нам всем…
  Резкий и неприятный голос Иозефа звучит совсем неподалеку. Сквозь слезящиеся глаза я совершенно ничего не вижу. Я закрываю и открываю их, но боль не собирается покидать меня. Мне кажется, это конец.

 20:00
  Пару минут назад я слышал, как переговаривалась небольшая компания ученых, столпившихся около меня. Они все обсуждали этот опыт. Я не знаю, зачем им это было нужно, да и не хочу знать. Слово Krematorium, произнесенное Йозефом, впечатывается мне в разум. Легко понять, что это значит. Мне уготована судьба сгореть в крематории. Может, заживо, может, меня сначала удушат или расстреляют.
  Проходит еще один долгий час. Меня выводят из комнаты для опытов, на выходе я встречаю Настю. Ее глаза полны слез. Она что-то шепчет, но я уже не слышу что. Все смешалось в один огромный ком, и я ощущал, как он становится все больше и, в конце концов, скоро раздавит меня своим весом.
  Все еще куда-то идем. Сворачиваем за угол, потом еще за один. Следующая комната, в которую меня приводят, гораздо теснее предыдущей. Меня толкают вперед, да так сильно, что, не устояв на ногах, я падаю и очень больно ударяюсь о стену головой.
  Мысль о смерти теперь мне представляется чуть ли не блаженной.
  Хлоп! – это захлопнулась дверь. Щелк! – заперли меня снаружи. Пшш! – едкий газ проникает мне в легкие и медленно разрывает их. Я сворачиваюсь на полу, пытаясь хоть как-то задержать дыхание…
  Мир медленно исчезает перед остекленевшим взором. Все смазывается в тусклое цветное пятно. Я кричу, но чем громче, тем еще больнее.
  Перед глазами проносятся воспоминания из детства… Мама гладит по голове и рассказывает сказку на ночь, а потом целует в лоб и уходит. Теплый солнечный день, я с семьей отдыхаю у реки и жую свежий хлеб, еще теплый. Вот я иду в школу… Потом взрывы, грохот – началась война. Отец ушел и не вернулся. Старший брат погиб от голода. Нас с мамой забрали в плен, в Освенцим. Я остался один. Тихие слова Насти и ее теплый взгляд, похожий на материнский. А дальше? Неужели это все? Конец?
  Последние силы покидают меня. Я освобождаюсь от своего тела, которое вскоре сожгут. Образ матери возникает перед глазами. Она тянет ко мне руки, а сама сияет, как золотое солнце. Какая же она красивая!..
  Она ласково улыбается мне:
  — Вот ты и дома, Митенька, вот ты и дома…
  Меня зовут Митя Коновалов, мне двенадцать лет, и я погиб в Аушвице. Впрочем, как и многие сотни тысяч людей…