11

Миры Победителя

Я поговорю немного о поэзии Виктора Павлова.

Писатель, выпускник Литинститута, поэт.

Поэт - дело не в количестве книг и даже не в качестве литературных текстов.

За словом "поэт" скрывается наличие мира, собственных житийных миров.

Вот, если это есть, то можно говорить о поэтическом мире, можно смотреть на творчество моего однокурсника как на творчество особого поэта. Или - просто Поэта.

Поэт есть, когда есть его мир.

Мир явлен, выстроен, всё состоялось. Живой, неравнодушный мир.

Тогда можно и посмотреть на его особинки.

Попробуем?


Земля заросла бурьянами,
земля заросла погостами,
а яблони — плодоносят…
Стучат — плодами —
под
звёздами.

В стихотворении "Яблоня" всё современно. Но так же современно это стихотворение было бы и 100 лет назад. И тысячу лет назад. И сто лет вперёд - так будет.

Круглое яблоко. Круглая земля. Звёзды тоже срываются, падают. Дрожат на мировом ветру.

Вот, всё так плохо: земля заросла... и какая светлая надежда во всём...

Пяток строк - а все сказано, и сказано красиво и правильно.

О яблоне, о нашей земле, о мире, о всех нас.

Вот она - поэзия, убыстрение мира, высокая энергоёмкость.

Но, только мы настроились на скоростное межзвёздное восприятие - поэт погружает нас в замедление, чуть ли не в вакуум стихотворения "Новая жизнь":


Здесь тишина, здесь пустота,
здесь улица пустым-пуста.
Возможно, с белого листа
жизнь намечается чиста.
Но вот, откуда ни возьмись,
идёт мужик: он тащит жизнь,
но тащит жизнь не новую —
разбитую, хреновую…

Виктор Павлов умеет пристально вглядеться в детали, умеет и сам сотворить поэтическую деталь, как в стихотворении "Пригородный пейзаж":


Колыхание спокойных волн,
зелень плавающей травы,
рыболова древесный трон,
восходящая нить тропы.
Отдалённый высокий лес
с отстранённой навек сосной,
где деревья забыли вес,
сохраняя извечный строй.
А над этим — из туч накат
цвета серой речной волны,
оградивший весь день подряд
телом слышимой тишины.

"Рыболова древесный трон" - правда, замечательно увидено? И характер, и повадка, и свычай-обычай... И "тишина слышима телом" в стихах Виктора Павлова. И тишина слышима, и свет виден:


Проснёшься утром.
Глянешь вверх.
На струганном (до глади) потолке
увидишь зайчика.
И он почти в твоей руке.
Но смотришь, смотришь
на него сквозь сон.
А он уже ушёл…

Всё природное в мире Виктора Павлова - небесно-легко Зайчик солнечный легко улетает, перелетает по доскам деревянного потолка... А вот земное - тяжелее. Идёт мужик, тащит жизнь... А поэт жалеет своих земных героев. Им требуется сочувствие, "жалость" - то, что по-древнерусски называли "любовью" : жалеет - значит, любит, - говорили.

Жизнь Виктора Павлова не баловала, помотала по городам. Но и впечатлениями одарила. Жил в Орле, учился и жил в Москве, теперь бытует в Вологде. Но Солнце-то, Солнце одно над всеми российскими городами! Виктор Павлов даёт своё осмысление, называя стихотворение фразой "светит солнце", что визуально перекликается, хоть и отчасти, с Тютчевским "Silentium" - "Молчанием".


die sonne scheint
.. мысленно прохожу
по тому Орлу,
где когда-то жил на свежем ветру.
Die Sonne scheint сквозь весенние листья,
облекая в новое мои давние мысли…
Возможно, вдали, мой город, умру.
Навсегда, прислонившись к Батюшкову перу,
прикоснувшись к стенам стального Кремля,
тёмным равелинам
петропавловского плетня…
* — Die Sonne scheint (нем.) — светит солнце

Но молчание - то, что противопоказано поэту. Стоит поэту замолчать, как замолчат и его герои, весь его мир. А герои в стихотворениях Виктора Павлова жаждут высказаться. Они идут за своим поэтом от разных земель. Не всегда мы угадаем их "малую родину" - но всегда знаем - их родина - Россия.

Вот - Татьяна из одноименного стихотворения:


Стала
старая Татьяна:
вышел возраст за труды.
Ходит по дому Татьяна.
Вместе с ней скрипят
её
следы.
Выйдет
в кухню,
воду греет на огне.
Бьётся, кружится вода…
Но зачем её снимать?!.
Долго-о так стоит она
точно над вулканом
Божья
Мать…

И уж должен, должен поэт дать слово и возвышенной им до мифа Татьяне, и многим, многим старичкам и старушкам:

улетели
Улетели
светлые старушки.
Улетели к свету старички.
Их махра с бумагою в осьмушку.
Улетела. Прямо
из руки.
Не откупиться
тусклой болью.
Памятью своей. Как напоказ.
И опять идёшь каким-то рослым полем,
как уже прошёл
немало раз…
И тебя укутали
в шагрени,
сдавливая душу каждый день…
Увести в прокрустовы ступени…
Положить на меньшую
ступень.


А тут и товарищи на подходе:

товарищи мои
Товарищи мои,
отважных дней пропойцы,
за выщерблен
ностью лет
вы бродите во мне,
как маленькие солнца.
Здесь вы — солдаты дня,
здесь вы — солдаты ночи:
Эпоха вновь встаёт
из ваших междустрочий.
Здесь некому смирять
больные ваши речи,
но некому обнять
и образ
человечий…





когда…
Когда совсем
сойдёшь с ума
ты от всего,
что есть;
что ходит прочно по домам,
что сеет смерть и месть;
когда неверные полки,
как из тебя растут,
то ноги, подкосившись, вдруг
в простую баню уведут.
И там, (раздевшись донага
подобно всем другим)
увижу вновь в своём пару:
парят империи крыла.
И хлещут по телам…
Славянский мир. Тебя опять
пакуют в чёрные мешки.
И в состязании войны
на смерть идут полки…
И тихо выйдя из парной.
В предбаннике. Внизу.
Я чёрным пластиковым тазом
утру свою слезу.
А тот, в отважном далеке,
как прежде говорит:
про мир,
про дом,
про наш успех…
Но вижу я: мешки,
мешки…
Для всех.
72
вне времени
Цветок мой
наоконный,
мой стих простой и сонный.
Я вырастил тебя — вне времени.
От порченного
семени.








углич
Углич носит купола,
храмами красуясь…
Углич: угол, уголь, гладь…
Волга берега рисует.
Здесь очерчено давно
тело царской крови…
Углич, угол — город-грач,
я тебя запомнил.


своё среди травы
Лопашино и Каменка,
и Мценск, и Плавск,
меня растили вы
по бежиным лугам
и нянчили в лесах, купали в реках,
носили на холмах и угощали эхом.
Я рос как все;
и среднерусские овраги, и холмы
меня учили правильно искать
своё среди травы.
И собраны уже и ягоды, и неба свет,
но помнятся сквозь флёр
прошедших лет
почти прямые рытвины, залитые водой,
где вдалеке идёт
охотник с белой бородой.
Возможно, это он, —
Иван Тургенев сам,
идёт домой по
лутовиновским местам.


сено слов
Сено —
сушёная трава.
Траву — косят, ворочают, сгребают.
В покосные месяцы лета собирают в стожки, копны, стога; укрывают,
носят, грузят, перевозят; укладывают на сеновал, под навес, к дому…
Стою и смотрю на работу косарей, а думаю о том, что поэзия —
всё же штучный продукт эпохи:
её не может быть особенно много.
Вопрос в том, как уложить — сено слов, паузы звуков, тело смыслов.
Поэзия — не стихи и стихами никогда не была: она — что-то иное.
Она всегда только притворяется и приукрашивает себя стихами.
Господь как-то — из чата — спросил меня, когда я начну снова писать
— свободно, как писал когда-то
свое стихотворение «Удачный день».
Что было ему ответить в то время — мне, потерявшему силу жизни?
Я мысленно сказал: «Пока нет сил сейчас на это у меня, Господи».
Закончил писать и подумал, а какая же связь между всем этим?
«Днём», поэзией, сенокосом?
Видимо, всё дело в том,
что самая важная поэзия приходит в мир
в свои, только ей известные, особо сенокосные годы,
которые выпадают не каждую эпоху. И что такое поэзия? Не иначе как
— собранная и высушенная трава мыслей и чувств,
сдобренная голосом поэта.



илья
Александру Ерёменко
Загремел в небе гром,
люди — тихо закрестились:
— Илья по небу едет.
На колеснице, громыхает.
Потемнело,
сверкнули ярко молнии,
пошёл дождь:
прохладные капли дождя
упали на пыльную землю,
застучали по крышам домов,
светло заплескались
в лугах, огородах, всюду;
запустили круги по воде;
разогнали кур, гусей,
цыплят, поросёнка,
всех.
Дробно заблеяли овцы,
замычали долго коровы
загоготали, вытягивая шеи, гуси.
Под сруб дома
побежали, попискивая, цыплята,
петух, куры, утки;
поросёнок, хрюкнув,
лихо помчался вдогонку всем…
Заполнились дождём
шероховатости почвы, ямки,
мышиные ходы,
кротовые холмики,
норки, щели.
Дождь мерно заполнял
всё пространство округи.
99
шуршал по листьям деревьев,
по цветам, клумбам.
Вишни, омытые дождём,
становились ярче, тяжелее,
наполнялись соком. Сливы,
наклоняя ветви, зеленели.
Расправляли листы яблони,
впитывая влагу дождя.
Дождь увлажнял дороги,
ровнял рытвины, выбоины.
Под навесы, к домам,
побежали люди, счастливые…
как свежие огурцы.
Пролитая на них влага радовала.
Гомонили, пригибались,
пытаясь уклониться от дождя,
но капли падали, растекались,
смывая старую пыль, несвежесть,
давали время передохнуть,
опомниться.
Земля — вставала,
распрямлялась, оживала, росла, —
наполнялась свежими силами,
светом,
яростью жизни.