et la revolution s eteignent. часть 6

Мирабо вернулся в прихожую. Вырвавшись из холодной темноты, что теперь сгущалась за спиной, ступил в объятья тёплого и мягкого полумрака. Тихонько прикрыл дверь. Пока Трис разбиралась с Робеспьером, ему предоставилась возможность поговорить с Антуаном наедине. Потому, не теряя времени, отправился на кухню. Там застал парня сидящим за столом среди разложенных трав. В угнетённом молчании он, обязанный госпожой, медленно перемалывал засушенные цветы и корни в ступе. Появлению друга значение не придал, смотря в незримую точку перед собой.

– Веселишься, я смотрю.

Антуан вздрогнул и разжал пальцы. Деревянный пестик с глухим стуком ударился о толстую кайму. А мужчина улыбнулся, хоть знал, что на него не посмотрят, и лёгким движением переставив стул с другого угла, пристроился рядышком. Сен-Жюст возражать не стал. Отвёл глаза и начал совершенно спокойно:

– Как Максим? – спросил осторожно, явно боясь обсуждать друга.

Причина тому по-прежнему не была известна. И Арман решил не тянуть.

– Меня больше беспокоишь ты. – старался говорить мягко, чтобы лишний раз не пугать. Хватило их с Робеспьером стычки.

Однако Сен-Жюст напряженно выпрямил спину.

– Ко мне есть претензии? – отодвинув от себя ступу с так и не измельчёнными травами, он схватился за пучок сушёного зверобоя, сминая пальцами.

Абсолютно перестал контролировать не только эмоции, но и действия. Заметно, пытался, но у него слабо выходило. Мирабо, наблюдая за происходящей картиной, наклонил голову, подпирая её рукой. Точно этюд одного актёра смотрел.

– Да уж, у меня их целый список.

Игнорируя его привычную шутливую манеру, Сен-Жюст обернулся, уставившись на приятеля в напряженном ожидании. Тот же, подражая собеседнику, взял связку трав, и перебирая листья, будто прочитал с них:

– Равнодушный, занудный, вредный, упёртый, немного высокомерный, так и хочется дёрнуть недовольную рожу за нос. – театрально прижав пальцы к губам, усмехнулся, – Ах, пардон, не тот список. – перевернув «букет», повторил ритуал, – Нервный, потерянный, часто избегает, почти не спорит, со многим соглашается, раздражающие замашки исчезли. – состроив недовольное лицо, придирчиво оглядел Антуана, – Какие ваши оправдания, гражданин, за столь вопиющее поведение? – тряхнул рукой, имитируя звонок в колокол, как на судебных заседаниях. – Предоставляется слово ответчику. Есть чем опровергнуть данные обвинения?

Парня же разбило искреннее изумление. Он замер, не зная, как реагировать, но вскоре разразился нервным смехом. Сдерживая истерику, прижал ладони к лицу, чтобы высвободить отразившийся на нём ужас. Второй раз он ловится на мушку и что непростительней – выдаёт себя с потрохами.

– Арман, ты меня до приступа доведёшь…

Несмотря на то, что Антуан постоянно выражал недовольство зачастую неуместными шутками, иронией и подколами, в глубине души всегда любил их. Подобные моменты позволяли забыть обо всех проблемах. Лишь на миг. Хотя бы на миг.

– Полно, ты и сам с этим прекрасно справляешься. – мужчина по-отечески приобнял его за плечо, – Обычно, когда болит, об этом сообщают врачу. Как же тебе повезло. Медицинское образование у меня имеется.

Голос полный фантомной теплоты и заботы ослабил тревожность Сен-Жюста. Натянутая спина расслабилась, приспуская плечи. К чему теперь притворяться? Потому он согласился.

– У меня определённо что-то болит. – мимолётно взглянул на приятеля, и Арману почудилось, что в глазах блеснуло нечто граничащее с отчаянием. Но тот быстро опустил ресницы, оставляя то загадкой, – Не знаю, что тебе ещё сказать.

– Например, какие же насущные темы нам стоило обсудить?

Спросил мужчина, ссылаясь на их утренний разговор. Он помнил каждое его слово, помнил каждую эмоцию, отразившуюся на лице. И Сен-Жюст отчего-то смутился. Вдруг дёрнулся в попытке подняться, а затем застыл, передумав. Его метания обуславливались простым непониманием. Что стоит озвучить, а что нет? Какие мотивы у друга? Ведь таких ситуаций до сего момента не случалось. Когда-то раньше Антуан безумно опасался мужчину. И даже сейчас, когда грубым и мрачным Мирабо оставался с чужими, когда ты больше не входишь в их число, когда, казалось, привык ко всем его странностям и больше не боялся… боялся. До дрожи в коленях. Когда тот непрерывно смотрит на него в ожидании, когда очень долго молчит, когда, придя к какому-то известному только ему выводу, хмурит брови и отводит взгляд в самый дальний угол.

До недавних пор причиняли беспокойство казавшиеся неуловимыми ускользающие слова, паузы, полутона, но теперь Антуану грезилось важным самому высказать их вслух. Иначе не имело смысла притворяться перед ним, а может, и перед самим собой. Парень опустил голову, словно уже сказал нечто постыдное. Каштановые волнистые пряди сползли вниз, закрывая лицо.

– Ты же понимаешь, к чему в последнее время всё идёт? 

Истолковать эти слова можно было как угодно, потому в ответ и прозвучало не менее туманное:

– Полагаю, да. И это тебя беспокоит?

– Верно.

И Сен-Жюст замолк, опасаясь оказаться непонятым. Однако отступать было поздно. Он запустил реакцию, и каждая новая мысль равносильна взрыву. Чувствовал, как внутри из раза в раз что-то щёлкает, ломается, разлетается на мелкие осколки. Слишком долго скрывал ото всех сидящий внутри страх, который подобно голодному зверю выгрызал нутро так долго и больно. Весь необъятный мир сжался до крохотной комнатки, и кроме Мирабо в этом мире не было никого. Кто как не Ангел Правосудия сможет понять его? Именно сейчас. Никто.

Неловкая пауза заняла от силы несколько секунд.

– Максим изменился. – прошептал Антуан, ожидая, что в любой момент Робеспьер мог появиться поблизости, – Ты не мог того не заметить.

– Ему в данный момент приходится тяжело. Но не тревожься, рассудок пока остаётся при нём.

– Пока?

Он усмехнулся и поднял взор на полузашторенное окно, в чёрном стекле которого отражался огонь стоящих на столе свеч, его собственный лик и едва различимый профиль Мирабо. Хотелось понимать, какое у него самого мнение на этот счёт.

– Максим… устал. Если бы он, как и раньше, заботился о своём состоянии, возможно, текущего момента можно было избежать.

– Я не уверен, что дело только в том.

Мужчина отклонился, пропадая за отражением собеседника. Его не устраивало, что разговоры вечно сводились к Робеспьеру.

– Лучше обсудим то, что происходит конкретно с ТОБОЙ. – подперев рукой подбородок, Мирабо прищурился, – Говори. – прозвучало требовательно и холодно.

Точно очутившись в подвалах Шатле на допросе, Сен-Жюст вскинул голову, но повернуться не посмел, не желая вдруг увидеть на лице Ангела маску равнодушия, обыденную для преступников – людей чужих, ничего для него не значащих, тех, кто в сей миг сидит перед ним, а в следующий – всходит на эшафот. Антуан и не был уверен теперь насколько чужд сам. Они звались друзьями, но парень никогда не чувствовал себя таковым для Мирабо. От него всегда веяло покровительством нежели тёплым братским чувством, как было с тем же Максимом. Снисхождение, проворно прячущееся за приятельским тоном, преследовало Антуана все эти годы. От того он легко мог поверить, что Арман в любой момент может поменять отношение к нему, занеся в список врагов, как своих, так и Робеспьера, а, может, и всей Революции.
Друг или потенциальный враг? От этого в его понимании зависело многое. Как минимум разрушение даже той крошечной, парящей в чёрной пустоте комнаты. Наконец, переведя взгляд на мужчину, он узрел растерянность и беспокойство. А Арман увидел застывшие слёзы в светлых глазах и таящуюся на их глубине печаль.

– Ты… как?  – он выпрямился, не понимая, что делать.

Парень же слабо качнул головой. Черты лица разгладились, сбросив абсолютно всё напряжение. Осталась одна усталость. Не физическая.

– Знаешь, я был уверен, что любовь к человечеству давно выжгла в наших сердцах всю остальную. Так было правильно. Мы жили ради Революции. И всё делали для неё, для народа. – пока говорил, нервно тёр ладони, мял пальцы и теперь стало ясно, почему до этого не выпускал веник из рук – они дрожали.

Вновь повернувшись к окну, затих. Глядя на самого себя, пытался понять, кто есть нынешний Сен-Жюст на самом деле? А Мирабо молчал, понимая, что он очень сильно в чём-то сомневается. Парень сменил тему.

– Ты знаешь каким Максим бывает нерешительным в важные моменты. – краем глаза заметив кивок, тяжело вздохнул. – И прекрасно понимаешь, как, местами, он зависим от нашего с тобой мнения. Хоть подчинения не признаёт, если правильно надавить, поддастся. – вновь повернулся к мужчине, – И я уверен, ты знаешь, что в моменты, когда он колебался, я толкал его к решению, которое сам считал правильным, даже если он был не согласен со мной… Вот только многие видят именно его в центре правительства. Они правы, но… – Антуан прикрыл глаза, чувствуя горечь от каждого слова. – Мы отправили десятки тысяч на эшафот. Но тираном считают его.

И с каждым словом он ощущал, как с громким, слышным одному ему громом, ломаются отстроенные вокруг каменные стены. А может стальные? А может не стены вовсе. Оковы? Сам не понимал, но хотелось верить, что это освободит его.

Арман по-прежнему молчал, что заставляло нервничать больше. Ждать его реакции боязно. Говорить дальше тоже. Грудь от натиска незримой тяжести щемило. Парню казалось ещё немного и она, проломив ребра, вырвется наружу. Дыхание перекрыло, по крайней мере не ощущал, что дышит. Снова то самое отвратительное чувство. Прежде думалось, оно хуже смерти, но он упорно его игнорировал, продолжая:

– Тем летом Робеспьер сказал… – голос надломился, – сказал, что в наши расчёты и не входило преимущество долгой жизни. И я знал это. Многие знали. И понимали на что идут и что их может ждать. Многие были готовы бороться за свободу, за равенство, за Революцию ценой собственной жизни. Но когда я услышал эту данность в тот день… – Сен-Жюст закрыл лицо руками, и заговорил в разы тише, – Кажется в тот миг для меня всё перевернулось. И ни прошло ни для, чтобы я не вспоминал его слова. Я боюсь, что мог ошибаться. И эти ошибки подставили в первую очередь Робеспьера. Меня считают лишь мечом в его руках. И я так боюсь, что этот меч однажды отсечёт ему голову. Ты понимаешь?

Но когда Антуан повернулся, соседний стул пустовал. В первую секунду нашла паника. Неужели не было никого, и он проиграл диалог в голове? И только мигнувшее отражение в стеклянных дверцах серванта выдало собеседника.

– Я понимаю. – сложив руки на чужих плечах, он склонился над Сен-Жюстом, – Случается, что и самый искусный оратор теряет дар речи? – его тон был более, чем угрожающим.

Парень обернулся через плечо, пересекаясь взглядами. От непривычно-доброй улыбки впал в замешательство, а Мирабо продолжил.

– Не стоит винить себя в том, чего ещё не произошло. – он обошёл друга и облокотился на край стола, – Ты бываешь через-чур фанатичен. Это путает, от того и забываешь о некоторых важных деталях. Кто бы у власти не стоял, всегда будут те, кто ею не доволен. Конвент боится Робеспьера, ведь если он увидит угрозу, то избавится от неё в ту же минуту. И да, людям свойственно ошибаться. Но не совсем правильно будет перекладывать ответственность только на себя. Максим несёт её в той же степени, что и ты. А Комитеты принимают решение коллегиально. Даже если вы с Робеспьером надавите… там же не дураки сидят, в самом деле. Потому и споры ведутся постоянно.

Сен-Жюст увёл взгляд в сторону. Как странно понимать, что мужчина озвучил настолько очевидные вещи, которые сам Антуан во внимание до сего момента принимать отказывался.

– Может, ты и прав…

Тот хлопнул себя по бёдрам и сошёл с места.

– Насчёт Максима, – прошёл вдоль стены, произнося более тихо, – Ты его слишком идеализируешь. Как бы того ни хотелось, он такой же человек, как и все. Да, справедливый, действительно неподкупный, искренне борется за будущее Франции. Но это не значит, что в остальном он так же непорочен.

Конечно, Сен-Жюст не понял, что конкретно Мирабо имел ввиду. И согласен, скорее, не был, но спорить не стал. Настроения по-прежнему нет. Он лишь молча проследил за тем, как Арман упал обратно на стул. Свечи от порыва погасли, потемнело, и прозрачный дым извиваясь потянулся к потолку.

– Если тебя успокоит, то могу пообещать, что чтобы ни произошло, я спасу и его, и тебя.

Слова его поразили Сен-Жюста позолоченной стрелой в самую грудь. Несмотря на то, что прозвучало слишком самоуверенно, он был серьёзен. И на удивление, в эти слова верилось. Кем бы ни был Мирабо – Посланником Великого Архитектора, как считали приземлённые граждане, хитрым манипулятором, как думали многие депутаты Конвента, или же обычным человеком, следующим за своей истиной. Антуан точно знал, что он особенный. Со стороны может и звучало слишком громко, отдавая флёром второсортного романа, но все они так или иначе играют отведённые роли. По воле судьбы, Верховного Существа, ряда случайностей – не важно. Их жизни имеют значение, их действия и слова способны менять многое. И по каким-то причинам казалось, Мирабо подвластно гораздо больше.

Сен-Жюст, годами ранее страстно вдохновлённый Робеспьером, помимо выступлений арасского адвоката параллельно анализировал и Мирабо, что практически всегда был рядом. Его выступления в Конвенте завораживали не меньше. Его имя, на протяжении пару десятков лет находящееся на слуху.  Личность, окутанная лёгкой загадочностью. Всё это интриговало.

Кем он был на самом деле? Дознаватель, творящий зверства в Шатле, прославленный Вольтером, как несущий справедливость? Защитник королевской крови, охранявший Орлеанского и лично казнивший так ненавистного всеми незадачливого цареубийцу? Светлый символ революции, что принят был народом как Ангел Правосудия? Как занимательно было примечать, что его фигура принимала выгодный образ в зависимости от происходящего. Он подобно хамелеону ловко менял окрас. Оставаясь невидимым на виду у всех. Прежний Мирабо будто умирал и воскресал фениксом уже в новом обличии, другим человеком. Особенность будь то или банальная удача также нисколько важно не было. Сен-Жюсту хотелось верить в последнюю оставшуюся в его жизни константу. И ею оказался Мирабо.

– Уверен, что сможешь? – несмотря на воодушевление, Антуан сохранил долю скептицизма.

На что Арман в ответ развёл руками.

– Это меньшее, что я могу сделать для вас.

Хотелось верить, что слова эти искренни. Сен-Жюст прикрыл веки и упал в руки Армана. По горло погрязший в сомнениях, потерянный, не понимающий, кто прав.
 
– Тебя самого-то не придётся спасать? – он вдохнул аромат чабреца и дыма, коим пропахли волосы приятеля. Стало спокойней.

Тот же сгрёб парня в охапку, и, похлопывая по плечу, монотонно проговорил.

– Обо мне не беспокойся. Когда-нибудь и без того исчезну.



Максим протянул пустую чашку госпоже, но она тут же налила новую порцию.

– Пей ещё.

Мужчина поморщился, глядя то ли на поднимающийся столб пара, то ли на проглядывающуюся сквозь него Трис. Отвар, хоть и пах сладостью, сам по себе был ужасно горьким. Без особого энтузиазма он сделал короткий глоток.

– Надеюсь, мне не придётся выпить всё? – Робеспьер с опаской покосился на фарфоровый чайник, пытаясь угадать, сколько ещё гадости там оставалось.

Женщина в ответ нежно улыбнулась и присела напротив Максимилиана. Тёплый свет недавно зажжённых свечей мягко ложился на анфас, чуть округляя заметно осунувшееся лицо. С досадой вздохнув, она отвернулась, пока тот послушно потягивал отвар.

– Лучше скажи, что происходит с тобой? Так мы намного быстрее разберёмся с твоим состоянием.

– Нормальное у меня состояние, – буркнул Максим, делая очередной глоток. – Недомогание преследует меня периодически. Не вижу смысла строить из этого трагедию.

– Максим…

Только она хотела возмутиться, как послышались неразборчивые голоса Сен-Жюста и Мирабо. Робеспьер оглянулся на выход, но вскоре всё стихло, и Трис договорила.

– Есть ведь что-то, о чём ты нам упорно не говоришь?

И он кивнул, задумчиво переведя внимание в темноту.

– Я не считал, что оно стоит внимания, и предпочту не говорить сейчас. – посмотрев на женщину, понял по лицу, как сильно влетит, потому, кашлянув, добавил, – Не сегодня, если позволишь.

Нахмуренные чёрные брови её распрямились. Госпожа Гейзенхаймер вздёрнула подбородок, намеревалась что-то сказать, но не стала. Максим же внимательно смотрел на неё. Ровная аристократичная осанка и сложенные на коленях белые руки. Заколотые длинные волосы, кудрями спадающие с плеч. Зелёные строгие глаза. Как прекрасна она была, как молодо выглядела для своих лет. Ассоциации ненароком привели к человеку из прошлого. Как же она была не него похожа.

– «Вся в дядюшку». – в этот же момент Робеспьер осёкся, и стараясь отогнать непрошенный мысли, заговорил, – Не сердись, прошу. Оставь свою ярость для Мирабо. Уверен, ему она придётся по душе гораздо больше.

– Я вижу, ты то нем как рыба, то болтаешь слишком много. Только вот не там, где надо, – погрозив мужчине пальцем, Трис поднялась, – Мы не слепые, Максим. Будешь и дальше бегать от этого разговора, привяжем к стулу и будем пытать. – захватив пустой поднос, направилась к выходу, предупредив, – Скоро вернусь.

Обождав, когда комната опустеет, Робеспьер опечаленно вздохнул и отставил полупустую чашку. Думы его были совсем далеки от действительности. Не раз он ловил себя на желании вернуться в прошлое. На пять лет назад или ещё раньше. Когда они с Мирабо только встретились. Те года, как казалось теперь, были лучшими в его жизни. Он скучал по собраниям в Пале-Рояле, по спорам с членами клуба, по волнующему и восторженному чувству, загоравшемуся в груди так часто, до дрожи. В какой-то момент вспыхнувший в нём огонь погас так же стремительно и внезапно, как и появился. Это удручало.

Под ногами зашуршало. Максим нехотя опустил взгляд, наблюдая за тем, как Нечто выползает из-под кровати. Из узкой щели высунулась одна голова, остальное бы не пролезло. Горящие глаза уставились на мужчину, не мигая.

– Я тоже скучаю по тем временам. – проскрежетало оно, густо выдохнув, точно порываясь закашлять.

Вновь обдало цветочным ароматом, вновь затошнило. Робеспьер отвернулся, не желая смотреть на уродливую морду. Хотелось вскочить и выбежать, накрепко захлопнув дверь, а для надёжности придавить комодом. Но как это будет выглядеть со стороны?

– Поздняя ночь, полутьма в кабинете, крепкое вино и Мирабо рядом, разговоры о великом будущем Франции. Мне было так спокойно в те короткие мгновения. – последнее существо утробно проныло, скрежеща зубами. – Ты можешь всё это вернуть! Верни!

Внезапно оно дёрнулось, вгрызаясь в ногу мужчины. Максимилиан вздрогнул, но боли не почувствовал. Очередное напоминание, что он здесь один.



Когда Трис зашла на кухню, то застала спящего Сен-Жюста на плече Мирабо. Мужчина чуть склонился набок, давая понять, что заметил её присутствие. Та же, помедлив, двинулась к столу, стараясь случайно ничего не задеть.

– Mein Gott, почему тут такая темень? – аккуратно поставив поднос, она прерывистой поступью поспешила к окну и раскрыла шторы пошире, пропуская больше лунного света. Оглянувшись на мужчин, нахмурилась, – Спит?

Арман неуверенно хлопнул того по лбу кончиками пальцев. Не получив никакой реакции, кивнул. Трис выглянула в окно. Узкая улочка, плотно зажатая домами, пустовала. Бледной лентой утекала она во тьму, где окончательно растворялась. Фонарь тускло помигивал. Ветер разносил пыль по дороге. В доме напротив в паре окон горел свет. Не понимая, что пытается найти, женщина сложила губы в трубочку, бесшумно выдохнув. Раздумывала стоит ли говорить сейчас. Будто считав её мысли, Мирабо попросил.

– Говори уже. Пока я тоже не уснул.

А Трис, будто только и ожидая разрешения, тут же села за стол.

– Максим не в себе. – стараясь как можно тактичнее произнесла она, притянув поближе ступку, и неудовлетворённая работой Сен-Жюста, принялась мять травы сама, – Как по твоим наблюдениям?

– Он бредит. Видит искажённые образы. К нему кто-то приходит, он разговаривает с ними – сам с собой. – перечислил мужчина лишь малую часть и вынес свой скромный вердикт, – У Максима в голове каша. Он запутался. В своих чувствах, в своих убеждениях, не понимает, что делать дальше, что будет правильно.

Госпожа крепко задумалась. С давних пор подобное принято было звать сумасшествием, безумием, бесовством и прочими синонимами. Однако Земмельвейс разделял это состояние на подтипы, называя лаконичным «Seelenstorung». Трис читала каждую его работу, когда-то у неё был доступ и к прочим трудам дядюшки, какие свет не увидел и вряд ли увидит. Потому ей, как и Мирабо, хватало понимания – рано говорить непосредственно о болезни, рано говорить об истинном безумии.

– Максим истощён. И физически, и морально. Не удивительно, что подсознание пытается докричаться до него такими способами.

Арман согласно кивнул. Оставалось понять, как вывести его из этого состояния. По-хорошему, Робеспьера стоило оградить от раздражителя, поместить в спокойную среду, но зная его, это было практически невозможно. Пролежав на больничном месяц, Максим только и грезил поскорее вернуться к работе, игнорируя свою болезнь. Наивно полагать, что в этот раз будет иначе. И они оба это понимали.
Раздосадованная Гейзенхаймер отставила посуду и поднялась.

– Как Антуан? – спросила она, уже позабыв зачем изначально приходила.

– Немногим лучше. Ничего, мы всё исправим.

Женщина ничего не ответила, рассеянно оглянулась на коридор и отправилась обратно к Робеспьеру, так ничего не взяв.



Мужчина тем временем продолжал сидеть на кровати, игнорируя конвульсии монстра.

– Вернуть…

Повторил он, вновь и вновь прокручивая слова существа. В самом деле Робеспьер какое-то время подумывал о том, чтобы уйти на покой. Как сказал прежде, устал. Однако что-то внутри него противилось этому желанию, взывая не бросать дело, которому так пламенно отдавался последние годы. Но разве не хватит? Когда-то давно матушка сказала, что важно уметь вовремя останавливаться. Иначе неровен час стать одержимым. Разве подобное допустимо? Конкретно в его системе координат – маловероятно. Одержимость застилает глаза, а через мутную пелену истины не увидеть. Что же мешает?

– Слабость. – скрипучий голос, походящий на женский и мужской одновременно, раздался совсем рядом, из-за спины. Мужчина обернулся, но не увидев никого, оглядел пол в поисках существа. Его не было. – Слабость и самообман.

Робеспьер занервничал, начиная хаотично озираться по сторонам. Он уже слышал его не раз, но… ужаснуло то, чему ранее значения не придал: голос не принадлежал Нечто. При пробуждении и на заседании к нему приходил кто-то другой. Этот кто-то пришёл и сейчас.

– Не позволяй им сбивать тебя с пути.

Мрачное наставление сопроводила проплывшая в темноте фигура. Снова. Теперь Максим жалел о том, что монстра поблизости не оказалось, да и возвращение Трис было бы очень кстати. Он с надеждой метнул взгляд к двери, там же прошла неугомонная тень. Она жаждала забрать всё его внимание, потому крутилась вокруг, насылая неутихающий шёпот, повторяющий уже сказанные фразы.

– Слабость.

– Слабость.

– Самообман.

– Не позволяй.

– Не позволяй им сбивать тебя с пути.

– Не позволяй.

Как бы ни хотелось уйти, тело не повиновалось, вынуждая следить за каждым движением. В очертаниях угадывалась женская фигура. Атрофированная, искажённая.

– Не позволяй… – она странно дёргалась, точно управляемая марионетка. Рванными шагами приближаясь к Робеспьеру, протянула к нему руки, – предать Революцию, предать меня.

– Предать Революцию? – пожалуй, единственное, что его действительно взволновало.

Смотря затуманенным взором на подступающую всё ближе и ближе, он всерьёз задумался о том, насколько желания его соразмерны с изначальными принципами. Если уйдёт, если оставит управление ненадёжным людям… вдруг он подвергнет Республику только большей опасности? Станет ли тогда сам злостным предателем? Наверняка станет. В таком случае, мог ли он себе позволить это допустить?

К счастью, омрачённые думы прервала Трис. Отворив дверь, она замерла на пороге. Показалось, Максим так и просидел в одной позе, не шелохнувшись. Фигура же с хрустом выгнулась, словно в момент кто-то переломал ей конечности, и с рёвом упала. Робеспьер безразлично следил, как она медленно проваливалась под пол. И на присутствие женщины никак не среагировал, даже когда та попыталась заговорить с ним. Бросив и без того тщетные попытки, Гейзенхаймер уложила друга спать. В беспамятство провалился быстро, но оставлять его не хотелось. Обождав несколько минут и убедившись, что Робеспьер точно уснул, женщина покинула комнату. Эту ночь, тяжёлую и полную сомнений, предстояло пережить им всем.








примечание: данный рассказ сугубо фантазия автора. здесь присутствуют вымышленные персонажи и события, не происходившие в реальности.