Фаны. Николай

    В какой-то момент я решился. Оторвав ладони от сухой, вкрученной в базальт ветки, я сделал свой первый шаг. Их нужно было сделать несколько, пять или шесть коротких шагов вдоль нависающего над пустотой узкого карниза. Упираясь лбом в шершавую стену, я всасывал в себя разреженный воздух. Мне хотелось вцепиться зубами в холодный камень, врасти в него. Стучало в висках, ноги не слушались, боязнь потерять равновесие, тишина необъятной пропасти за спиной сковывали мышцы, и тогда, медленно разведя руки, я зашептал.

- Ля Иляхи Иля Аллах!
- Нет бога кроме бога, нет бога кроме бога!

    Я слышал биение своего сердца. Глаза застлала красная пелена страха.

    Крутая тропа осыпалась мелкой каменной крошкой. Не слыша криков Афганца и уже не чувствуя впивающегося в мою плоть щебня, я съехал вниз по длинному жёлобу. Афганец поднял меня и, взвалив на плечи, потащил к огромному камню, на котором сидели остальные ребята.
- Поправь мне очки, - кривясь от саднящей боли, просил я его.
- Сам поправишь, - отвечал Афганец.

    Прошло время, прежде чем я смог придти в себя и понять, что нахожусь вне опасности. Я сидел на камне вместе с остальными ребятами, слушал их смех и чувствовал их возбуждение от пережитого, шок постепенно проходил, но боль не отпускала и озноб ещё долго бил меня.

    Скала осталась позади, и теперь нам предстояло спуститься вниз по опасной каменной осыпи. Мы шли небыстрым шагом, боясь оступиться. Вдруг Афганец свернул и исчез в стороне, мы лишь заметили, как он смешно размахивал над головой палкой. Не понимая причины, мы ошарашено смотрели ему вслед. Афганец с азартом гнал зайца. Его колени блестели на полуденном солнце, потная майка прилипла к телу. Он так же быстро остановился и швырнул палку, пытаясь сбить русака с ног. Заяц, хоть и пожирнел к середине лета, легко пружинил и быстро затерялся среди серых камней. Афганец, отдышавшись, вернулся к нам.

    Склон постепенно наполнялсяь зеленью, камни редели, затемнели кусты облепихи, и вскоре ниже по склону, увидев кривую линию тополей, мы зашагали быстрее, а затем и вовсе побежали, одержимые жаждой. Афганец подхватывал падающего от слабости Чеха.

    Услышав шум воды, мы погнались, обгоняя друг друга, и немного погодя оказались у горной реки с пологим берегом и каменным неглубоким руслом с порогами. Мы захватывали ледяную воду пригоршнями, пили, обжигаясь, и никак не могли напиться.

    Николай стал первым русским, которого я встретил в горах Памира. Это был худощавый человек средних лет с непримечательным усталым лицом и копной светлых неухоженных волос. Жил он с семьёй в небольшом провинциальном городке и работал электриком на алюминиевом заводе, а в летнее время, вместе с женой и сыном уезжал за перевал держать пчелиную пасеку в верховье Искандер-Дарьи. К моему удивлению, Николай никогда не был в России, и вообще от насиженных мест далеко не уезжал. Из армии он был комиссован по болезни ног, ещё он был набожным и показался мне добрым и беззлобным, свидетельством чему были глубокие морщины вокруг серых вприщур глаз. Судьба случайно свела нас на берегу той реки. Огромных размеров пёс, перепрыгнув по камням реку, вцепился в мою голень и, наклонив лохматую голову, повалил в прибрежную гальку. Я не успел ни испугаться, ни раскрыть рта в крике, как из темноты леса раздался короткий крик. Услышав голос хозяина, волкодав ослабил хватку, однако ноги моей не отпускал, а только рычал, оскалив клыки. Николай схватил пса за загривок, встряхнул его и сердито рявкнул, показывая, кто здесь хозяин. Он осмотрел ногу и обильно промыл рану водой. Пёс перестал рычать, улёгся рядом на землю, положил морду на передние лапы. К моему счастью, клыки оставили лишь две слюнявые точки на обгорелой коже. Этот волкодав был из породы охранных и знал своё дело хорошо.

    Николай отвёл нас на свою делянку, находившуюся на покрытом цветущей зеленью склоне горы, и там, среди пчелиных ульев, в компании пасечника, его жены и двух волкодавов мы провели остаток уходящего дня.

    Отблески заката высвечивали склоны, выделяя позади них серую линию каменной гряды. Жена Николая, молчаливая женщина с копной волос, скрученных позади головы и там же спрятанных в тёплый платок, мешком съезжавший вбок на афганский манер, и, как мне показалось, одетая в странную мешанину из длинной шерстяной безрукавки поверх платья и широких шаровар, вынесла нам в больших эмалированных мисках куски жёлтого мёда в сотах и ломти домашнего хлеба. Оглушённые звоном цикад, мы сидели вокруг деревянного стола, пили густой, пахнущий дымом травяной настой, поедали хлеб с мёдом. Пахло полынью и яблоками, Николай колдовал над моими локтями, что-то  рассказывал о жизни русских в Душанбе, о церковном приходе. Кожа моя саднила, ладони и ноги ныли. Утыканный колючками, я вполуха слушал Николая и радовался тому, что наше приключение наконец-то закончилось. Чех приходил в себя, его перестало тошнить. Он отказался от травяного настоя, пил лишь воду, жевал воск, медленно высасывая из него тёмный мёд.

- Зинке бы сегодня отдельно лечь. - отозвав меня в сторону, назидательно проговрил Афганец. Я мотнул головой, делая вид, что не понимаю, о чём он, - Замуж она в сентябре выходит, понял? - он с размаху бросил огрызок в темноту.

Я молчал, ошарашенный вопросом, споры с азиатами с их повышенным чувством справедливости часто приводят к мордобою, а в глазах пионом расцветал приоткрытый уголок Зинкиного рта.

- Начальник лагеря обещал палатку, с кроватями проблем быть не должно. - издали начал я, - Сам к ней не полезу, но если она придёт ночью...

- Оно, конечно, так, девка она взрослая, - прервал меня Афганец, медленно растирая бугристый шрам у голени. - Ты мой разговор с этим начальником помнишь?... Ну, сегодня во время завтрака,  - повысил он голос. - Узбек он, из местных, папаша у него в Душанбе шишка, сюда по блату пристроил. Земляки мы, из одного района... Вечером подсел ко мне, чарс* курнули. Он кайфанул, болтать начал, дай, мол девчонку на ночь, бери плов, арбузы, деньги совать начал..., нашёл земляка, рожа дисбатская.

- А ты? - спросил я Афганца, с опаской поглядывая на собак.

- Что я? Сдержался, перевёл всё в шутку, понимал, где мы. Потом девчонкам сказал, чтобы ночью из палатки ни на шаг.

- А на завтраке-то что он от тебя хотел?

- Да напомнить хотел, по свойски, мол, вчера никаких разговоров не было.

Афганец замолчал на время, смотрел на закат, раздувая ноздри.

- Повезёт кому-то с Зинкой, один смех чего стоит, - проговорил я, выдёргивая колючку из саднящего колена, и затем, посмотрев Афганцу в глаза, добавил, - Ты почему нас бросил сегодня, там, на горе?

- Ты, татарин, зла-то не держи, вы ведь не дети, да и не так уж там, наверху, и опасно было, не пятитысячник. - Афганец хмыкнул. Он не умел просить прощения и сейчас отвёл взгляд, тяжело выдавливая из себя слова, - Так... Вспомнил первый свой выход на боевые. Ты же про Саланг слышал? Насиделся я там в засадах... Со жратвой беда, воды самая малость... Сухпаёк задолбал, неделями горячего не ели... Счастлив я был сегодня, сам пойми, без броника, без боекомплекта, ДШК** и продзапас не тащить, никто в тебя не стреляет, красота.

- Ну ты и гад. - уже без злобы в голосе сказал я.

- Знаю, сам иногда не рад. - ответил Афганец.

    Недолго погодя начало смеркаться. Мы молча сидели рядом, Афганец смотрел куда-то вверх. - Дикая, свободная земля, - проговорил он наконец, - Знаешь, татарин, не могу надышаться горами, любой цветок, даже самый чахленький, любой камень мне здесь дорог. Жив я здесь... А в городе меня ничего не радует, люди мне неинтересны, не выношу дождливый Питер.

    Вторя его словам, темнеющие энотеры начали распускаться бутонами, светлой фатой покрывая весь куст. Раскрывающиеся в закате цветы источали пьянящий аромат, он кружил голову, заставляя забыть беды прошедшего дня.

    Из-за горы выползла луна. Мягким светом покрыла она долину, в прохладе приближающейся ночи выступили очертания гор, одна, за ней вторая, третья, небо обросло звёздами. Мы тронулись в обратный путь. Николай вызвался проводить нас к тропе, а прощаясь, вздохнул и размашисто перекрестил. Мы прошли около километра, когда Чех неожиданно остановился. Он отошёл от тропы, сел в иссохшую, пыльную траву и сказал, что останется здесь и дальше не пойдёт. Как оказалось, он боялся потерять из виду тёмные тополиные вершины, в тени которых стекала к долине шумная горная река.

*Чарс — это наркотик каннабиоидного ряда, распространён в Афганистане.
**ДШК – пулемёт «Дегтярева - Шпагина крупнокалиберный»