Тихая пристань

 Тихий маленький городок скромно жил, прижавшись к высоким скалам над синей лагуной с прозрачной водой. Вода на солнце переливалась всеми оттенками радуги. Белый мелкий песок  узкого пляжа и на дне мелкой лагуны сверкал в лучах солнца, слепил ярким светом южного лета. Над лагуной метались чайки, выискивая зазевавшуюся рыбу и подсказывая местным рыбакам, где им искать самую большую стаю сардин. Городок пропах солеными и жареными сардинами. Поэтому туристы не очень любили это место. Да и добираться до него было не удобно. Но те, кто однажды случайно сюда попадал, почти неизбежно влюблялись в тишину и покой беззаботного городка и в его на удивление спокойных жителей.

 Жителей в городке было немного. Сотни три зимой и примерно втрое больше в летние месяцы. Сюда возвращались на каникулы дети, учившиеся в школах соседних больших городов, и их родители, работавшие в этих городах на фабриках. Там, в этих больших городах они могли заработать гораздо больше денег, чем на ловле сардин. Зато, когда они приезжали в родной городок в отпуск, они целыми днями пропадали на рыбалке. Лагуна покрывалась темными силуэтами лодок. Это выглядело живописно и очень красиво.

 Сэр Говард, которого местные называют Джорджо, уже лет десять или даже больше приезжает сюда на пленэры. Это уже довольно пожилой художник-любитель из города Браунхиллс в самом центре Англии. Его город в сравнении с этим городком мог показаться большим и шумным, море было от него далеко, да и климат Англии сэру Говарду не нравится. Другое дело - побережье южной Италии. Сэр Говард отогревает здесь свои тучное тело и добрую душу. И, кстати, сэр он тоже только тут. У себя на родине он просто мистер. А мистеру Говарду нравится считаться сэром. Ему нравится местное кислое вино, разбавленное водой. Ему нравятся местные женщины с сияющими темными глазами. Он любит наблюдать за босыми рыбаками в белых парусиновых штанах и в белых рубахах с закатанными рукавами. Эти темноволосые смуглые мужчины  подставляли навстречу солнцу и ветру свои сухопарые волосатые тела без всякого страха перед солнечными ожогами, возможным раком кожи и прочими ужасами, обещанными докторами с севера. Сэр Говард рисует их портреты, сидя под широким зонтом, а они, сверкая глазами и зубами, позируют ему с явным удовольствием, картинными позами и громкими прицокиваниями, выражающими восхищение. Сэр Говард надеется однажды устроить свою выставку картин в одной из лондонских галерей. Пока галеристы отказывали ему в этом. Но дети солнечного моря, как называет рыбаков сэр Говард, об это не знали. Им нравится то, что он делает. Его рисунки, на их взгляд, были намного лучше любых фотографий.

 Фотографироваться, впрочем, они любят тоже. И с не меньшим удовольствием позируют сумасшедшей русской, приехавшей в их городок двадцать пять лет назад на заработки в качестве сиделки к старой донне Белле. Зачем донне Белле понадобилась сиделка, в городке не знал никто. Старая она была, это однозначно. И одинокая тоже. Её единственный сын уехал навсегда сразу после окончания школы и никто в городке не знал о нем ничего, кроме того, что это именно он платил русской. И платил, вероятно, не мало, раз она никуда не уезжает уже столько лет. Да и зачем ей уезжать отсюда? Соседи привыкли к ней и даже почти полюбили. Она, хоть и странная, но веселая, выучила итальянский и часто болтает с соседками о том, какую еду она готовила у себя в России или о том, что там, в России, оставила двух своих сыновей для того, чтобы они ни в чем не нуждались, чтобы оплатить им учебу в университете, купить им квартиры и помочь им вырастить уже их детей, а её внуков. Она показывает соседкам фотографии детей и внуков и фотографирует на смартфоне соседок, их дома, дворы, лагуну, деревья, цветы, облака. Всё подряд. И постоянно смеётся. Скажет фразу и смеётся. Скажет вторую и хохочет. И соседки, глядя на неё, тоже хохочут. И всем весело и хорошо. Но поёт она только грустные русские песни. Поёт, когда убирает в доме или ухаживает за садиком донны Беллы. Или выходит на вершину скалы в штормовую погоду и тоже поёт, словно плачет. Поёт она тихим, но красивым голосом и получается у неё как-то особенно трогательно. Соседки даже плачут иногда, слушая её песни.

 Донна Белла не плачет никогда. Но и не мешает Лене петь. Эту русскую зовут Лена. Донна Белла терпит присутствие Лены в своем доме только по одной причине Сын донны Беллы разговаривает по телефону исключительно и только с Леной. Он звонит один раз в неделю, расспрашивает о здоровье и настроении самой Лены, о её детях, о погоде и новостях в городке, потом задает один-два вопроса о своей матери и, получив ответ, никогда не передает ей даже привета. О себе он тоже никогда не рассказывает. Лена ставит для донны Беллы громкую связь в надежде, что он что-то расскажет, но он просто вешает трубку.  Донна Белла напряженно вслушивается в каждый их разговор, потом уходит в свою спальню и зовет Лену. Смотрит на свою сиделку пристально и выжидающе. Лена каждый раз говорит, что та сама всё слышала, и спрашивает, чем помочь. Донна Белла машет рукой и отправляет Лену на прогулку: "Иди, посмотри, много рыбы сегодня или ничего не наловили? Если будет макрель, то купи на ужин. Иди, иди. Не стой тут столбом" И Лена идет на берег, покупает макрель, потом возвращается домой и запекает рыбу в фольге с травами и лимоном в оливковом масле. И даже фольга и травы не спасают от запаха. Лена не ест эту рыбу и готовит её в медицинской маске. А донна Белла готова есть её каждый день.

 Донна Белла, наверное, самая старая женщина в городке. В детстве она однажды удостоилась чести преподнести цветы Дуче на шумном митинге в соседнем городе. И Муссолини погладил её, семилетнюю, по головке. Донна Белла вспоминает об этом с умилением. Муссолини до сего дня её вождь и любовь всей её жизни. Но с этой русской разговаривать об этом нельзя. Она такая же коммунистка, как и сын донны Беллы. А чего хорошего можно ждать от этих коммунистов? Они живут без Бога, душу Дьяволу продав, может, и детей едят, их кровью питаются. Донна Белла очень боится Лену, а потому делает вид, что очень ценит её и любит, как родную дочь любила бы, если бы имела. Но хитрая русская, кажется, не верит в её любовь. Просто делает всю работу по дому и саду, готовит еду, ходит за покупками и молча выносит ночную вазу из спальни донны Беллы по утрам. Эта ночная ваза - маленькая месть донны Беллы своей сиделке-коммунистке. Донна Белла вполне дееспособна и даже очень энергична, и выглядит лет на тридцать моложе своих лет, но раз сынок-предатель приставил к ней эту шпионку, то пусть она отрабатывает своё иудство.

 Донна Белла убеждена, что все русские - коммунисты и шпионы. В её голове даже не теплятся мысли о том, что шпиону в их ничем непримечательном городке делать нечего, что за двадцать пять лет Лена ни одной диверсии не совершила, что все эти годы Лена качественно выполняет все её поручения и аккуратно ведет хозяйство. И когда два-три раза в год Лена уезжает в отпуск на две недели в свою Россию, донна Белла вздыхает с облегчением, но уже через два дня начинает скучать и через неделю замечает, что цветы в её саду начинают вянуть.

 Сад у донны Беллы небольшой, но уютный. И растет в нем не меньше сотни разных цветов, а еще цветы украшают все окна её дома, входную дверь и даже плоскую крышу. Цветов так много, что сэр Говард несколько раз приходил к ней во двор и делал эскизы. Два своих эскиза он подарил донне Белле, но Лена не стала их вешать в гостиной, назвав дешёвой мазнёй и повесила после долгих препирательств с донной Беллой на темной стене у лестницы, там, где их и разглядеть невозможно. Донна Белла возмутилась самоуправством служанки, но была вынуждена признать, что, да, этюды с цветами сэру Говарду не особенно хорошо удались.

 Сэр Говард в каждый свой приезд в их городок приходил к дому донны Беллы и делал зарисовки. Однажды, рисуя живописный дворик, он нарисовал и спускавшуюся с крыльца Лену. Она задержалась на пару мгновений, давая ему возможность ухватить движение, потом решительно подошла к мольберту, глянула на эскиз, взяла из рук изумленного художника карандаш и несколькими резкими штрихами поправила изображение. Сэр Говард не успел возмутиться, как на его глазах обычный полу-ученический скетч превратился в рисунок мастера. "Как? Как Вы это сделали??" - смущенно пробормотал он, а Лена в ответ рассмеялась и ответила, что это очень просто, надо не боятся карандаша и своих впечатлений. С этого дня сэр Говард стал здороваться при встрече со странной женщиной, которую прежде не считал за человека.

 С этого времени он увидел, что Лена довольно привлекательная и совсем не старая женщина с хорошей фигурой и выразительным лицом. В один из дней конца сентября, незадолго до своего возвращения в свой Браунхиллс, он остановил на улице Лену и и предложил ей выйти за него замуж. Она внимательно посмотрела ему в глаза и ответила, что она замужем. "Как? Как это замужем?" - удивился сэр Говард, - "Почему замужем?" Она молча и без улыбки подняла правую руку и он увидел обручальное кольцо. "Простите, я не хотел Вас обидеть", - он окончательно смешался и быстро пошел вниз по проулку. Лена поправила кольцо на пальце, усмехнулась и пошла следом за ним, к морю, купить у рыбаков очередную макрель.

 Неудачное сватовство сэра Говарда наблюдали сразу несколько соседских кумушек. И это событие стало предметом многочисленных пересудов на долгое время. Лена из просто странной русской сиделки превратилась в фигуру загадочную. За утренней чашкой эспрессо теперь стало модно строить предположения о том, кто же такая эта русская. И вскоре весь городок был убежден в том, что она коммунистический тайный агент, скрывающийся от своего правительства, предавшего идеи коммунизма. Лена об этих разговорах за своей спиной не догадывалась, но заметила, что соседки теперь стали внимательнее к ней относиться, с шумной предупредительностью и даже заискиванием.

 Сэр Говард уехал. Школьники и студенты ещё раньше покинули городок. Разъехались и многие взрослые горожане. Берег моря стал пустынным. В сверкающих водах лагуны теперь, как и каждый год в эту пору, качаются два-три, много четыре, катера со старыми рыбаками, не бросающими свой промысел даже в шторм. Лена каждый день выходит на пляж и, кутаясь в развевающуюся на свежем ветру шелковую шаль, всматривается в дальний берег, неверно синеющий на горизонте.

 Пожилые соседки думают, что она тоскует о своем прошлом. Но Лена в это время не тоскует. О Родине она тоскует по ночам, когда ей снится снег или в бессоннице припоминается свисающая над речкой Березайкой ива, а ещё она тоскует тогда, когда поёт. И поэтому у неё получается так задушевно.

 А здесь, на пляже, глядя на воду, пинии, лодки, скалы, рыбаков, Лена просто подсчитывает в уме, сколько денег ещё у неё потребуют для окончательного решения её вопроса. Огорчается, что вопрос не решается столько лет. Размышляет, что ей сделать, чтобы ей, наконец-то, дали это давно заработанное европейское гражданство, и думает сколько времени ещё ей нужно обязательно отработать для этого. И злится на то, что за столько лет тут так и не выбрали нового мэра. "Этому мэру уже лет семьдесят и он еще запросто может просидеть в своем кабинете лет десять, а то и больше. Долгожитель хренов," - думает Лена. И ни совет, ни правление коммуны не способны сдвинуть его мнения о ней, Лене, с мертвой точки. И эта мертвая точка застряла на том, что эта иностранка и прислуга, человек даже не третьего сорта, а так, отброс общества, держится слишком самоуверенно.

 И никто, кроме самой Лены и этого мэра, не знает почему у него такое мнение. Она, ведь, когда познакомилась с ним по приезде, делая отметку о временном пребывании в паспорте в самом начале этой части своей трудовой карьеры, не стала поднимать шум. Просто молча и с силой дала ему по рукам, вознамерившимся погладить её по коленке. Она уже не была к тому времени неопытной девочкой, но еще не была готова, как не готова и сейчас, разменивать своё тело на решение бытовых вопросов.

 Штамп ей шлепают исправно, не мешая работать сиделкой, но никак не дают хода её документам на получение гражданства. И штамп бы не ставили, и давно бы депортировали её, но, вероятно, что-то особенное знают о Бенвенуто, сыне донны Беллы. И не в интересах Лены распространятся о том, где, как и при каких обстоятельствах она познакомилась с ним. Лена слышала разные домыслы о его жизни в Америке, о его участии в делах мафии, о каких-то его аферах не то с оружием, не то с наркотой, но то с торговлей человеческими органами. За двадцать пять лет Лена услышала не меньше двадцати версий о его противоправной деятельности. Что было самым примечательным, так это то, что говорили об этом шепотом, но без осуждения. Лене казалось, что его земляки даже гордятся им. Их домыслы веселят Лену, но она никогда не говорит никому правду о своем знакомстве с ним.

 Конец октября в этом году оказался промозглым - ветреным, сырым и холодным. Даже лагуна стала серой, утратив свою ликующую яркость. Лена рисует на мокром песке непонятные слова из непонятных букв. Только она знает, что их сакральный смысл не в форме, а в интонации, с которой она их произносит про себя. Лена рисует слова русского мата и радуется тому, что её родители не дожили до этого зрелища. Лена отводит душу и возвращается в цветущий садик донны Беллы к своим обязанностям. Дни проходят за днями, не меняя вокруг ничего.

 В один из дней в гостиной появился Бенвенуто. Он радостно обнял Лену. И тут донна Белла узнала, что Лена не прислуга вовсе, а её законная невестка. Эта новость так не понравилась старой донне, что она даже оттолкнула своего сына, сообщившего матери свой давнишний секрет. Она даже заплакала. А потом, сверкая глазами, грозно зашипела: "Дьявол вас возьми, почему вы столько лет молчали об этом? Это что, великая тайна? Вы водили всех за нос и морочили мне голову для удовольствия видеть всех вокруг дураками?" "Мама, мама, угомонись", - пытался урезонить её сын, - "Я тебе сейчас всё объясню". Лена тихонько присела в уголке за столик для рукоделий и улыбалась едва уловимой улыбкой Джоконды. Бенвенуто начал рассказывать о том, что служил Итальянской Республике с честью и совестью, но иметь русскую жену ему бы не позволила эта самая республика. Старая фурия ничего не хотела слышать. Она смертельно обиделась и приготовилась отомстить им обоим. Донна Белла попыталась встать, чтобы грозно топнуть ногой, но ноги у неё внезапно стали ватными и она беспомощно откинулась к спинке кресла, обмякла и, словно стекая, сползла на пол.

 Бенвенуто и Лена бросились к ней, но было поздно. Донна Белла испустила дух.

 
P.S.
 Только ради любопытства читателей. Кто же такой Бенвенуто и почему было надо скрывать от окружающих их брак? И тут я должна отползти далее, чем на четверть века назад.

 Мальчик Бенвенуто очень любил уроки географии и истории. Учитель заметил его стремление разобраться в  устройстве мира и стал приглашать его к себе домой. Они говорили о политике и экономике. Учитель давал ему разные книги. Так Бенвенуто познакомился с идеями коммунистов, анархистов, социалистов. Эти идеи увлекли его и он стал смотреть на своих родителей как на классовых врагов. Ему было семнадцать лет, он хотел учиться в университете, но денег для жизни в студенческом кампусе ему не хватило, а гордость не позволила вернуться домой и тогда он стал карабинером. В составе Европейской жандармерии он принимал участие в нескольких заграничных операциях, получил довольно высокий военный чин и в конечном итоге в конце 90-х оказался в России в качестве военного представителя при посольстве Итальянской республики. Вся его служба носила особо секретный характер и он не имел возможности рассказывать о ней. Служба отнимала у него всё время. Поэтому даже на похороны своего отца он не смог приехать. Мать прокляла его за это.

 Служба службой, но мысли не покидают голову никогда, пока жив человек. И даже на службе человек думает, что он думает.  Бенвенуто не разучился думать. Мысли о мировой несправедливости и невозможности её установления были, пожалуй, самыми частыми в его голове. Сочувствие социалистическим идеям привело его к сотрудничеству с российскими спецслужбами. Он верил в то, что Россия станет членом НАТО и ЕС, а потому совесть его мирно дремала, пока он служил "двум господам" - своей родине и России.

  За десять лет до того развал соцлагеря и последовавшее обнищание населения привели ученицу Строгановского училища на мостовую Арбата. Марина рисовала карандашные портреты прохожих, дружелюбные шаржи, забавные карикатуры на бытовые темы и этюды с московскими двориками, а по пятницам и субботам выходила на набережную, на вернисаж, где собирались художники, продающие свои картины. Она выносила на продажу все свои прежние этюды и готовые работы, но покупателей было меньше, чем продавцов. Муж Марины, промышленный дизайнер, оказался также не у дел и предпочел заняться воспитанием детей, вместо поиска другой работы и заработка. Марина проводила на улице по десять и более часов, уставала, как ломовая лошадь, перестала "наводить марафет" (ей было не на что покупать косметику), бросила привычку курить, научилась материться, но водку пить так и не научилась. Она похудела и, чтобы джинсы не сваливались с её отощавших бедер, подвязывала их ярким платком. Вторым платком, таким же ярким, она обвязывала, как чалмой, голову. За дерзкий вид коллеги по несчастью прозвали Лену итальянкой. И тогда Марина стала писать маслом фантазийные миниатюры с видами Италии, по памяти воспроизводя картины русских художников, работавших там.

 Однажды Бенвенуто увидел работы Маврины на уличном вернисаже. Это были открытки на холсте на темы Венеции и итальянского побережья. Он поинтересовался авторством. Ему ответили: "А, это итальянка развлекается". Он стал искать с ней встречи и был расстроен тем, что она оказалась итальянкой только номинально. Но влюбился в неё сразу, с первого взгляда.

 Может его любовь перегорела бы столь же быстро, как разгорелась. Но Марина была отстраненно-холодна, это возбуждало интерес и подогревало страсть. В конце концов она уступила, развелась с мужем и согласилась выйти замуж за Бенвенуто, но только с венчанием в православной церкви. Он был в шоке, однако согласился и втайне от всех поменял веру, обвенчался с Мариной и, опасаясь за её жизнь (жизнь жены шпиона подвергается даже большему риску, чем жизнь самого шпиона), уговорил жену уехать в Италию. А чтобы обезопасить её и там, попросил свою Марину не разглашать никому их тайну, сменить имя, фамилию и скрыть от всех окружающих в Италии её профессию. Она должна была стать стерильной с точки зрения спецслужб.

 
 Марина удивилась, подумала и согласилась.  Жизнь уже так сильно намяла ей бока, что Марина была готова бросить всё и всех. Дети, воспитанные вечно лежащим на диване отцом, жили своей, отстранённой, жизнью, абсолютно не считаясь с её мнением. Бывший муж перестал интересовать Марину и её не заботило его существование. Родители Марины не смогли пережить развал страны и крушение своих коммунистических идеалов, которым они служили совершенно искренне. Марина похоронила их на сельском кладбище в Тверской области рядом с могилой бабушки по отцу и с тех пор не была там ни разу. В своем таланте художника Марина разуверилась, рисуя на потребу потенциальным покупателям дешевые зарисовки. Жизнь в сплошных лишениях в обшарпанной квартире, не знавшей ремонта целое десятилетие, надоела до чёртиков.  Так она стала Леной, домработницей и почти настоящей итальянкой, но без прав и собственного имени.

 Четверть века они скрывали свой брак от всех, сухо общаясь по телефону и встречаясь тайком два-три раза в год. Она прилетала в Москву, снимала квартиру в районе Полянки, навещала семьи своих детей. Засыпала внуков подарками, привезенными якобы из Италии, но, на самом деле, купленными в торговом центре около их дома. Она рассказывала родственникам о том, что работает продавцом в магазине одежды для подростков, что снимает комнату в двухкомнатной квартире на партнерских началах с двумя женщинами из бывшего СССР, с украинкой и грузинкой. В каждый свой приезд она выдумывает биографии своих несуществующих соседок, иногда завираясь и путая факты, но дети и внуки не замечают несостыковок в этих фантазиях. В каждый свой приезд она сетует, что сможет пригласить к себе только после получения гражданства, и обещает детям помочь им приехать в Париж. Дети неизменно радостно принимают подарки, целуют добрую бабушку и забывают о её существовании до следующего приезда. Марина каждый раз говорит сыновьям, что остановилась у старой тетки, живущей в коммуналке около Елисеевского. Ни Марина, ни её сыновья не знают того, что эта тётушка умерла лет пятнадцать тому назад, оставив свою комнату в наследство забулдыге-соседу.  В каждый свой приезд Марина сожалеет, что приехала только на два дня и не может задержаться, иначе потеряет работу. Сыновья понимающе кивают, невестки горестно вздыхают, втайне радуясь тому, что свекровь не будет досаждать своим присутствием долго. Все всё понимают и не мешают жить друг другу. Каждый раз Марина, исполнив свой материнский долг, покидает с облегчением ближайших родственников и едет на свидание с мужем. К её радости, сыновья никогда не вызываются проводить свою маму до аэропорта, как не вызываются и встречать её по прилете, а потому и не знают ни того, откуда она прилетела, ни того, когда и куда уехала.

 Несколько дней Бенвенуто с женой живут в объятиях друг друга, почти не покидая квартиру или, выходя из подъезда порознь, порознь садятся в такси, порознь едут в электричке куда-нибудь в ближнее Подмосковье или по каким-нибудь живописным местам в соседних с Москвой областях. И там, наслаждаясь свободой, проводят время в полное свое удовольствие. Чтобы обеспечить эту свободу Бенвенуто искусно путает следы, опасаясь, вполне обоснованно, слежки собственной тайной службы Консульства Итальянской республики и русских спецслужб.

 Этот секретный брак, эти тайные встречи, эта глубокая конспирация сплотили их сильнее любых обязательств. Теперь он вышел в отставку и вместе с отставкой закончились и его шпионские игры. Им стало не нужно скрывать свои отношения.

 Впрочем, кому какое дело. Посторонним точно дела нет, а близких не осталось.

 Они похоронили донну Беллу и поехали жить в США по новым документам. Теперь они мистер и миссис Петрофски, Мэри и Бен.