ЗЛОЙ. Глава 15. Без воли к переменам

Я как-то спросила отца, почему он так себя ведет? Почему не прекращает пить  и не берется за ум? Почему не хочет прожить хотя бы остаток жизни так, чтобы не о чем было жалеть перед смертью. Он ответил: «Потому что Бог счастья не дал. Я пью, чтобы быстрее уйти. Потому что не хочу жить».

Мне было больно это слышать. Я не знала, как объяснить ему, что пьянство не выход. И смерть не выход. Смерть – это бегство от проблем. И если до сих пор за все его издевательства над нами Бог так и не наказал его смертью, то, вероятно, ему просто дается время, чтобы исправиться. Но даже и этим временем он не хочет распорядиться с умом.

Я поняла, что вся его сознательная жизнь была сплошным протестом. Это началось еще в детстве, но с возрастом так и осталось неразвитым чувством, так и не трансформировалось в конструктивное желание перемен. Он не знал, как изменить себя, чтобы суметь изменить свою жизнь. Его никто этому не научил.

Когда не стало его родителей, моего отца вместе с младшим братом и сестрой стали опекать  родственники. (По официальной версии, их отец трагически погиб, хотя родственники больше склонялись к версии, что он был убит; мать умерла через год после отца, то ли от болезни, то ли от тоски, то ли от злоупотребления алкоголем - данные на этот счет также разнятся). 

Как никто другой, я прекрасно знаю, что дом, в котором постоянно прибегают к насилию, совершенно непредсказуем для всех его обитателей. Особенно это место становится пугающим и нежеланным для  ребенка, который не может знать, когда произойдет следующая вспышка насилия и насколько сильной и продолжительной она будет. В результате, впитанная с раннего возраста уязвимость и отсутствие самой возможности контроля над ситуацией приводят к проявлению в нем упрямства и несговорчивости, равно как и к преобладанию в поведении агрессивных поступков.

Дух бунтарства и противоречия проявлялся моим отцом  в полной мере: после смерти родителей он не хотел учиться, прогуливал уроки, хамил учителям и постоянно провоцировал драки с одноклассниками. Его даже намеревались отправить в колонию для трудновоспитуемых подростков, но родня начала обивать пороги кабинетов с просьбой пожалеть сироту и не отрывать от семьи. Пожалели, но что это изменило?

Уже в раннем подростковом возрасте отец был крайне  жесток с окружающими. Он был не способен справляться со своими проблемами, а также не умел просить и получать помощь от окружавших его людей. Не дополучив, когда это было особенно необходимо,  поддержки от собственных родителей, он не получил также и важного опыта по выстраиванию будущих взаимоотношений.

Детство и отрочество у него не удались, как ни крути. Потом была армия, потом  скоропалительная женитьба на моей маме. А потом началась семейная жизнь, которая, по сути, была сплошным нагромождением одних проблем на другие. Проблемы не решались, в силу незрелости и неподготовленности к новой, взрослой жизни. Усугублялось все тем, что рядом, как он уверял, не было никого, кто мог бы подсказать, направить, посоветовать.

И вправду, его родителей уже давно не было в живых, да и чему они могли бы его научить? Моего любимого дедушку отец авторитетом не считал. Наоборот, он считал его тряпкой и подкаблучником. Потому что дедушка не чурался домашней работы, не считал ниже собственного достоинства помочь бабушке на кухне или убраться в комнатах. Дедушка запросто мог искупать ребенка, почитать вслух, рассказать сказку.  Дедушка относился к бабушке с большим почтением и уважением, обращался к ней как к равной и всегда советовался, прежде чем принять важное для всей семьи решение. В восприятии моего отца это было неправильной моделью поведения. «Правильной» была модель, по которой жили его собственные родители. Отец, вероятно, мечтал стать таким же властным и сильным, чтобы «держать в кулаке» всю семью и чтобы его все боялись, любили и уважали.

Я не знала, как объяснить ему, что страх и любовь не могут сосуществовать под одной крышей. Невозможно бояться и любить одновременно. Путь, который выбрал его отец, не привел к счастью. И мой отец искал своего счастья тоже не тем путем. К слову, вспомнилось выражение: человек сам кузнец своего счастья. Его уже давно пора видоизменить: человек сам кузнец своего несчастья. Разница, как говорится, небольшая, но существенная. Если человек хочет стать несчастным, то ничто не в силах его остановить. В моем отце никогда не было воли к переменам, воли к работе над собой, воли к нормальной жизни. И это - только это - сделало его несчастным. Мы с мамой ни в чем перед ним не виноваты. Но у него, конечно, своё мнение на этот счет.

Мой отец мог всё, что угодно, кроме как быть хорошим папой и мужем. Вернее, он был уверен, что таковым и является. Он был страшно обижен на нас с мамой, за то, что мы его не понимали и не ценили его стараний. О том, что наши представления о его «хорошести» всегда кардинально отличались, он предпочитал не думать.

Почему я говорю о нем в прошедшем времени?  Нет, он не умер, он жив. Просто для меня всё это навсегда осталось частью прошлого. Я оставила попытки переубедить его или донести до него собственную точку зрения. Я смирилась со своим бессилием перед его упрямым характером и его непоколебимым чувством собственной правоты.
Он всегда был похожим  на злобного демона, не желавшего понимать, что рядом с ним живут люди, которые тоже имеют право на собственное мнение, собственные взгляды и убеждения, люди с чувством собственного достоинства. Что у каждого из нас, помимо семейной роли жены, матери или дочери, есть свой собственный, внутренний мир. Что мы тоже хотим и имеем право быть счастливыми.

Мне до сих пор больно и обидно за то, что они с мамой потратили столько времени впустую, так и не научившись друг друга слушать и слышать. Мне жаль, что они уже пожилые, но всё еще не достаточно взрослые для того, чтобы понять, что драгоценного времени, отведенного им жизнью, с каждым днем становится все меньше и меньше. Мне жаль, что я выросла ребенком, мечтавшим о том, чтобы у меня вовсе не было отца, нежели чтобы  был такой, какой был. Мне жаль, что я до сих пор не могу сказать своему отцу, что больше не держу на него зла и что давно его простила за свои детские синяки и слезы. Хотя… простила, но не забыла.
Нет, я по-прежнему не стану лгать, если он вдруг спросит, люблю ли я его. Но, правда в том, что с тех пор, как мне исполнилось восемь, и в семье появилась вторая дочка, отец перестал задавать мне этот вопрос. Кое-что он, видимо, все-таки понимал…

Мы никогда не были с ним близки. В нем никогда не было желания стать другом мне, маме, или моей сестре. Эмоциональный разрыв в итоге обернулся для моего отца тем, чем и должен был обернуться рано или поздно: полной самоизоляцией и безысходным одиночеством. Теперь он жалуется всем, кто готов его слушать, что мы его бросили. Он продолжает гарцевать на своем любимом коньке: лжи. Он ходит в социальные службы и жалуется, что мама обманом лишила его пособия по инвалидности и пенсии. Он жалуется своим родственникам и своим немногочисленным оставшимся друзьям-алкоголикам, что я не выполняю свой дочерний долг и не забочусь о нем. Он просит у меня денег якобы на еду и оплату коммунальных услуг, а потом идет и тут же покупает себе очередную порцию вина или спирта. Он должен кругом и всюду, на каждой «точке», куда его еще принимают. Но мы с мамой решили больше не закрывать его долгов. 

Он деградирует. У него слабеет память. Он иногда путает дни недели, числа месяца и даже времена года. Иногда он начинает разговаривать  с несуществующими людьми, которых якобы видит перед собой, и злится, почему я их не вижу. Он часто слышит голоса и говорит, что к нему приходят умершие родственники. Недавно он изрезал ножом мамин диван, потому что ему привиделось, что на нем лежит незнакомый мужчина. Если бы той ночью мама ночевала дома, а не у бабушки, у нее бы не осталось шансов выжить. От ножевых порезов и проколов из дивана повылезали пружины. С ним стало страшно находиться в одном помещении. Наконец-то у мамы появилась реально серьезная (будто все прочие были несерьезными!) причина не жить с ним в одной квартире, и я стала за нее по-настоящему спокойна.

Я оставила попытки переделать его или изменить его отношение к жизни и к его пьянству. Но в наши редкие и случайные встречи все еще пытаюсь убедить его, что начать борьбу и лечиться еще не совсем поздно. Эти разговоры по-прежнему не имеют смысла. У него своя позиция. Он всех шлет к такой-то матери и ждет, когда Бог приберет его. Но Бог что-то не торопится. Не особо ценный, видимо, клиент. А он и сегодня такой же, каким был всегда: пьющий, всех винящий, никого не понимающий и не жалеющий. Злой…

Его всеобщая злость с определенного момента перешла в ненависть и презрение по отношению ко мне и маме. Дело в том, что после очередного жестокого рукоприкладства я буквально заставила ее написать заявление в полицию. Надо было видеть, каким жалким и ничтожным выглядел на допросах человек, который в стенах своего дома всю жизнь  держал нас в страхе. Глядя на этого тихого, растерянного, подавленного, чуть не плачущего человека, выходящего из здания комиссариата полиции, нельзя было даже предположить, что на своей территории он превращается в настоящего изверга, безжалостного и жестокого. Когда отец понял, что дело приняло серьезный оборот, он стал угрожать маме расправой и требовать, чтобы она забрала свое заявление. Мама даже поддалась было страху и собиралась это сделать. Благо, ей этого не удалось, потому что в подобных случаях законом не предусматривается прекращение дела за примирением сторон.  Отцу дали год условно. За этот год, только из страха, что условный срок станет реальным, он в действительности ни разу не поднял руку на маму. И хотя моральное давление и оскорбления не прекращались, все же он не бил ее. В действительности, это был самый спокойный, самый безопасный год за все тридцать лет ее семейной жизни. Но условный срок вышел, а вместе с ним вышла и необходимость держать себя в узде. Отец снова начал распускать руки и причинять маме боль. Это не укладывается в голове, но его единственное не проходящее желание, которое он озвучивает каждый раз, когда мы пытаемся его вразумить,  -  это чтобы мы все «подохли, как собаки» за то, что «натравили на него ментов». Ни раскаяния, ни сожаления, ни попыток измениться.