Комната

Эдуард Кранк

КОМНАТА

Сценарий короткометражного фильма

Логлайн
У пространства, которое мы населяем, есть своя музыка. Присутствуя в нем, мы не слышим ее, но она начинает звучать, когда мы его покидаем.

К тритменту
Наверное, с этой задачей блестяще справился бы Эжен Атже, если бы объектом его съемки был не экстерьер, а интерьер, и с той поправкой, что в руках у него не громоздкая деревянная камера, а киноаппарат с трансфокатором. Пристальность, с какой даны вещи, населяющие комнату в отсутствие ее хозяина, можно выразить неспешными наездами-отъездами, нарочито медленным панорамированием от одной вещи к другой, как если бы каждая из них становилась персонажем неподвижного действа и у каждой появился свой голос и своя душа. У этого действа есть сюжет, внешним образом связанный с непродолжительным явлением героя и его бытовыми манипуляциями, но смыслом происходящего является само пребывание вещей — пребывание, порождающее перемены. Едва ощутимая камерная музыка, производимая тем, что мы называем предметным окружением, изменяет бытие, в результате чего чувство превращается в пепел, а звук дождевых капель, соотносясь с музыкой вещей, говорит нам о единстве внешнего и внутреннего, одновременности нашего присутствия и отсутствия в мире.


1

…представить себе комнату, какой видит ее сверчок, забившийся под идущую от отопительной батареи трубу, или под одну из обойных заусениц, в правом верхнем углу пространства, если смотреть со стороны двери, выкрашенной в блестящую белую краску (бельмо отраженного света, льющегося из окна), — обыкновенную комнату, небольшую, довольно светлую. Краска на подоконнике облупилась, и сквозь нее проглядывает серая шпаклеванная изнанка. Сквозь запыленное стекло доносятся приглушенные звуки города. Высокий потолок если не безукоризненной, то, во всяком случае, ровной белизны вбирает в себя свет из окна и стремительные тени проносящихся мимо птиц. Если бы сверчок действительно был, то, вероятно, его песня была бы несколько однообразной (когда не волынка, то, скажем, кларнет или виолончель). Повыцветшие обои, нейтрального цвета и столь же нейтрального рисунка. На одной из стен — карта звездного неба.
Мебель, населяющая эту пространственную коробку, хотя и добротна, но разномастна и происхождения разновозрастного. Столетний шкаф светлого дерева со стеклянными дверцами забит книгами. Продолговатое зеркало на торцовой стенке шкафа отражает окно, шторы и письменный стол. Под стать шкафу — единственный стул, какой-то слишком прямой. Дерматиновая обивка лопнула спереди по линии сгиба, и из-под нее проглядывает клочок сероватой начинки. На стуле — телефон с дыркой в корпусе возле наборного диска. Провод тянется по полу, застеленному красно-коричневыми ковровыми дорожками, тоже довольно древними, на которые, судя по всему, обращают не много внимания. Вдоль стены, ближе к сверчку, — диван. Он явно моложе шкафа и стула и застелен светлым покрывалом, в складках от частого лежания на нем. В изголовье — подушка, пошитая из той же материи, что и покрывало. В углу между левым подлокотником дивана и окном — небольшой журнальный столик, тоже весьма древний, с подвернутой ножкой. Он покрыт не вовсе презентабельной салфеткой, однако светлой и довольно чистой. На столике — лампа в виде пизанской башни, с туловищем белого картона, склеенного конусом, и довольно изысканным абажуром матового стекла.
На стенах разместились разного рода картины и картинки: рисованные маки, огромная бабочка маслом, пастель с раскрытой книгой, пейзажик на кафельной плитке (разлив большой реки), черно-белая фотография (женщина, с конвертом младенца в локте одной руки, в другой руке — вознесенный над волосами гребень). Всё это в недорогих багетах или в металлических рамках со стеклом. Пыль легким слоем лежит на рамках и стекле.
Вещи, которые сверчок в состоянии увидеть и воспеть, лишены какого бы то ни было изящества; они не притягивают к себе внимания (исключая картины и книги), но у них есть то преимущество перед вещами изящными, что все они служат, а потому выдают себя за старожилов, словно поселились здесь очень давно. Впечатление некоторого неуюта происходит, очевидно, от обилия книг; можно подумать, что это не столько жилая комната, сколько библиотека или кабинет.
Двухтумбовый письменный стол впору назвать главным героем этой когорты вещей. Он располагается справа от окна, прямо под сверчком. Стол прочен, но не тяжеловесен: на своих тонких ножках он держит груду книг и стопы бумаг, тетрадей и папок, всякого рода канцелярских принадлежностей; где-то в гуще этого столпотворения ютятся стакан в мельхиоровым подстаканнике 1957 года (судя по выгравированной на нем эмблеме международного молодежного фестиваля, с голубком), небольшой прямоугольник диктофона, поставленного на ребро, пепельница из шамота с помутневшим от угольков ультрамарином стеклянного днища и единственным втоптанным в него окурком сигареты.
На стопке тетрадей и папок невесомо покоится листок бумаги, свешивающийся таким образом, что, кажется, вот-вот свалится на пол. Листок испещрен мелким почерком, но если приблизиться вплотную, можно разобрать несколько строк из него, и тогда звучащая музыка отодвинется и из нее возникнет высокий женский голос, произносящий:

«...я не ищу твоего сочувствия, нет; я слишком хорошо отдаю себе отчет в том, насколько стремительна твоя поступь, и мне за тобой не поспеть. Утешусь мыслью, что я осталась в твоем прошлом. В конце концов, я прожила с тобой целую жизнь и благодарна тебе за нее так же, как и за гримасу, которая исказит твое лицо в минуту, когда ты вынешь это письмо из почтового ящика и по почерку поймешь, что это я...»

Какое-то легкое постукивание доносится из-за двери комнаты. Несильный удар, дверь приоткрывается, из-за нее появляется собачья морда, но тут же исчезает, оставив дверь приоткрытой. Слышен цокот когтей по линолеуму коридора. И снова — покой, сон вещей…

2

Вдруг — резкий удар рукоятки форточки о стекло, с характерным дребезжащим звуком. Очевидно, в каком-то другом пространстве (может быть — где-то на лестнице) открылась дверь и потянуло сквозняком. Как бы в ответ на открывшуюся форточку, дверь в комнату захлопывается. Пес заливается лаем, который скоро превращается в радостный скулеж. Звук отворяемой входной двери. Восторг собаки.
— Ладно, поди... — слышен из прихожей низкий голос.
Белая дверь распахивается (шум воздушного потока; форточка захлопывается, но листок на столе по-прежнему лежит не шелохнувшись), в комнату входит человек средних лет, не склонный к полноте, облаченный в приличную одежду (расстегнутый плащ, под ним шотландский свитер крупной вязки, увенчанный чистым воротничком мягкой сорочки под горлом); безукоризненно вычищенные туфли с характерным звуком ступают по ковру. Следом бежит пес. Герой привычным жестом снимает с плеча видавший виды кожаный портфель на ремне, отворяет стеклянную дверцу шкафа, берет книжку, бросает ее на диван, рядом с портфелем; оставив дверцу открытой (она движется вслед за героем, вступая в игру с зеркальными отражениями и стеклами картин), направляется к столу, перебирает бумаги, берет диктофон, включает...
Из диктофона возникает голос:

«...и тогда мне вдруг пришло в голову, что это уже другой «я», не тот, каким привык себя мыслить... Это трудно объяснить... Нить жизни остается прежней, никаких внешних изменений не произошло, ничего такого, что говорило бы в пользу перемены, но я вдруг перестал чувствовать настоятельность всего, что определяло мою жизнь каких-то, скажем, два часа, час, полчаса, даже минуту назад, — я вдруг стал другим, остался тем же человеком, но изменился — и изменился не по своей воле, не в результате чего-то, а изнутри... Объяснить это невозможно и, вероятно, совершенно бесполезно...»

Герой вынимает из ящика стола другую кассету (легкий присвист пазов) и ставит на место той, что была в диктофоне. Пластиковый футляр от кассеты падает на ковер, возле мусорной корзины, заваленной пустыми пачками из-под сигарет. Пьет из стакана холодный чай (звук стекла о подстаканник и жадного глотка), отворачивается, но, словно о чем-то вспомнив, вновь направляется к столу, что-то ищет в одной из стопок и безнадежно машет рукой. Кладет диктофон и книгу в портфель, аккуратно отпихивает ногой пса и выходит, пропустив вперед собаку и крепко закрыв за собой дверь в комнату. Отдаленный звук захлопнувшейся парадной двери. Скулеж собаки. Слышно, как затем она укладывается на свое место в коридоре…

3

Постепенно становится слышна всё та же музыка, что звучала вначале, с той разницей, что теперь в ней появились другие интонации, не сразу уловимые слухом, словно недолгое присутствие человека что-то изменило в этом пространстве — изменило в его мелодическом звучании, едва заметно и на небольшой промежуток времени. Затем начинает звучать начальная тема. Вещи находятся в прежних соотношениях, если не считать исчезнувшего диктофона, неровно поставленного стакана на столе и футляра из-под аудиокассеты возле мусорной корзины. Возникает ощущение, что, возможно, никакого человека в комнате и не было, что это только сновидение самой комнаты, совместный сон вещей, которые так долго находятся вместе, что и сны у них стали одинаковыми...
Вдруг, безо всякой на то причины, свешивающийся со стола листок соскальзывает, медленно и неслышно ложится на ковер. Поскольку внимание «сверчка» поглощено листком, он не сразу начинает слышать первые удары капель дождя об оконный карниз. Некоторое время листок лежит вполне безмятежно, хотя, чем дальше «сверчок» на него смотрит, тем большее беспокойство испытывает. Поначалу едва заметно, а затем всё явственней листок начинает вспучиваться, коробиться, словно лежит на углях, окутывается легким дымом, воспламеняется и превращается в черную пластину пепла...
Комната между тем остается всё той же, хотя изменилось освещение (наступили сумерки) и слишком явной стала дробь дождевых капель об оконный карниз…
_______


Сценарий опубликован в книге «Город на другом берегу». Если она заинтересует читателя, обращаться krank1@mail.ru.