10 Невероятное

                (до того http://proza.ru/2024/08/29/1761)


(10)

Но, - спросит несуществующий читатель, - чего ходим вокруг да около? Боимся приступить к главному? И я признаюсь: «Боюсь…»
И приступлю.
Ибо такова моя натура: если чего-то боюсь, значит, мне туда и надо. Кто-то сказал, что нужно идти по мере увеличения своего страха, что указывает на верную дорогу. Видимо, у него был похожий опыт и характер.

Итак, я ехал в поезде из Крыма, отсыпаясь на верхней полке, когда произошло нечто странное. Во сне, вероятно, я услышал слова деда: «Будь готов». После этого поезд резко стал тормозить. Я чуть не слетел с полки, в вагоне послышались крики, удар, наверно, кому-то повезло меньше, чем мне.  Заголосил женский голос: «Это что ж деется-та?»
Поезд остановился. Кто-то дёрнул стоп-кран? За окном ночь. Тускло горят ночные лампочки. Где мы?
Проводник закричал, пробегая по плацкартному вагону: «Приготовьте документы! Проверка!» Что за чушь… границы же нет. Кого-то ловят?
Вот залязгали двери, и одновременно погас свет. Уу! – раздалось в вагоне. Шаги. Идут без фонариков. Что происходит? Идущие переговариваются… на койне, вставляя слова из латыни! Бред какой-то… Лихачёв, кажется, вспоминал первое впечатление от Соловецкого лагеря, как жуткий абсурд: офицеры разговаривали между собой по-французски.
Я напрягся, пытаясь уловить: о чём говорят вошедшие. С трудом, предположительно, понял, что им нужен только один в нашем вагоне. Они назвали имя. Моё имя… Потом выкрикнули его. Имя редкое, мама постаралась. Никто не отозвался. Признаться? Но это ж безумие… Я точно не сплю? Нет… Я начинаю бояться. Это плохо. Осторожно спускаюсь с верхней полки и кричу:
- Здесь!
А потом поправляюсь:
- Эсо!

Они появляются быстро. По-прежнему ничего и никого не разобрать в темноте.
- Эси? – уточняет басом один.
- Эхо, - отвечаю я.
- Онома? – спрашивает хрипло второй.
Я называю себя.
Они берут меня под руки и уводят. Я пытаюсь сказать про вещи, но они смеются! И говорят, что они мне не понадобятся. Там всё дадут.
Я не сопротивляюсь, подавленный полной абсурдностью ситуации. Кто-то донёс на меня? На раскопе? Чушь! И снимать с поезда…
Но меня уже спускают по выставленной подножке вагона в прохладу ночи без звёзд и луны – в кромешную тьму, а поезд трогается. С ним уносятся все мои надежды и мечты, словно их не было. По несерьёзной причине меня не высаживали бы с конвоем среди степи. Если это – степь.
И тут мне приходит в голову: в полной темноте, не проверяя документов, остановив поезд, по одному редкому имени – меня берут, спрашивая по-гречески! Если это не розыгрыш… а они смеялись! Хотя вещи не понадобятся и на том свете. Если это – не розыгрыш, то… остаётся одно. Я сошёл с ума. Я не сплю, я свихнулся.
В тот момент, как я подумал это – сразу стал понимать их речь, как родную, хотя не смог бы сказать: ч т о это за язык. До меня это дошло не мгновенно. Конвоиры (или санитары?) говорили между собой о том, что в этом поезде думают, что обошлось, их не тронули, в то время как они-то и уезжают в ночь, которая не приносит завтра. Поезд потерпит крушение? Тогда меня спасли…  Ах, да, мне же это лишь представляется.
Почему-то я успокоился и даже начал рассуждать. Санитары ещё могли для прикола разговаривать на латыни. Предположим, они – студенты-медики и подрабатывают в клинике. Но греческий медики не учат. Странно… Значит, всё-таки я сошёл с ума. Хотя… отчего ж тогда столь логично рассуждаю? А вот отчего: любая, к примеру, агрессивная идеология, по-своему, последовательна и логична, а если она побеждает, то никому в голову не придёт считать её ненормальной. Победи фюрер германский, а не наш – быть тысячелетнему рейху. Ну, конечно, не тысячелетнему, но всё же. Но поскольку он проиграл, то его считают безумцем. Нет, это может и верно, но я-то тут при чём? Мысли путаются. Отчего ж не спросить санитаров?
- Скажите… если поезд потерпел крушение, то почему я не в нём?
Ответ окончательно сбил меня с толку.
- А кто тебе сказал, что ты не в нём?
Что на это возразишь басистому голосу?
Я молчу, ничего не понимая. Они тоже молчат. Потом хриплый, сжалившись, спрашивает:
- Обол с тобой?
- Да, - отвечаю, найдя его на цепочке. 
- И? – вновь спрашивает он.
Я молчу, не зная, что на это сказать.
Он хмыкает:
- Обол – плата кому?
- Харону… - начиная догадываться, отвечаю.
- Так почему ты думаешь, что не погиб в поезде?
Меня, кажется, осеняет.
- У остальных обола не было!
Они смеются, подтверждая догадку.
- Сообразил-таки, - говорит басистый хриплому.
- И кто из вас Харон? – задаю я дурацкий вопрос, предполагая: кто из них убьёт меня?
Они… хохочут!
Потом хриплый отвечает моим мыслям:
- Будешь жить. Наших осталось не так уж много здесь. А свои люди нужны, потому что власть меняется… - говорит хриплый.
- А у тех, у кого были кресты или обрезаны? Атеисты, с ними как?- спрашиваю я, решив пощадить буддистов.
- Тех, что с крестами, - хмыкает хриплый, - на них и распнут. Они же мечтали повторить путь своего кумира. А если только прикидывались, то по делу. Обрезанным обрежут по самое некуда.
Басистый захохотал на это.
Я не знал: принимать это всерьёз или меня разыгрывают.
- А атеисты?
- Эти тоже верующие. Кто во что. Сам, небось, слышал, что в падающем самолёте неверующих нет.
- А почему вы меня именно в этом поезде искали?
- Не слишком ли много вопросов? – сказал басистый.
- Придёт время – узнаешь, - это уже хриплый, - Прощевай! Абио сэс!
И всё исчезло.

                (далее http://proza.ru/2024/08/29/1767)