11 Встреча

               (до того http://proza.ru/2024/08/29/1763)

(11)

  Я очнулся на своей верхней полке. Ну и сон! Хорошо, что только сон. Поезд неспешно постукивал колёсами. Похоже, подъезжали к Питеру. Судя по промышленной зоне за окном и неспешному ходу. Часы мои стояли. За окном был день. Я сел на полке и спрыгнул вниз. Удивила тишина в вагоне. Успею в туалет или их уже закрыли? Я поспешил туда. Очереди не было. Больше того, тихо было оттого, что людей… не видно. Даже проводника. Не могли же они все выйти до… Но выходя, сдают постели проводнику, свернув, а тут везде расстелено, словно люди вышли куда-то. Из интереса я осторожно поднял нижнюю полку. И опустил, не веря глазам. Под ней стояли чемоданы и сумки пассажиров. Снова приподнял. Да, стоят. Фу! Я уселся на чужую постель и потряс головой. Сон продолжается? Если только не хуже…
Я пошёл по проходу, заглядывая на полки. Всюду то же самое.
- Люди! – возвысил я голос, - Ау!
Только постукивают колёса.
Я возвращаюсь к себе. Сажусь. Но этого не может быть…
И слышу спокойный, чуть насмешливый голос деда:
- Как видишь, может.
У меня внутри всё словно опускается. Всё-таки шизофрения…
Дед смеётся моей мысли.
Ладно, - пытаюсь я найти в этом хоть что-то хорошее, - зато свой человек. Побеседую, наконец, узнаю его жизнь. 
- Что мне всегда в тебе нравилось, - говорит, явно иронизируя, дед, - так это – твой оптимизм и умение в самом плохом находить плюсы. 
Я молчу и слушаю. А что я ещё могу? Если начать отвечать, то это уже следующая стадия? Нет, путаю. Когда вы говорите с богом – это молитва, а когда бог отвечает, то уже дело плохо. Значит, психиатры сплошь неверующие. Так можно ли им доверять в таком случае?
- Разумные сомнения, - слышу от деда.
И я решаюсь. Чего ещё бояться, если всё свершилось. Дед любил меня и даёт верные советы, предупреждает. Поговорю. Но как к нему лучше обратиться?
- Деда, - говорю и осекаюсь. Желать ему здравствовать, когда он ушёл от нас? Радоваться встрече, благодаря шизофрении…
Молчу.
- Ты правильно делаешь, - говорит он, - что беседуешь мысленно. И дело не в психиатрах. Скоро поймёшь, почему я это тебе советую. Меня ты не увидишь, как и многих, кого будешь слышать. Тебя ждёт проверка. Одного обола и моей рекомендации недостаточно. Ты можешь сделать карьеру, а можешь так и остаться никем. Намекну: помнишь о полых людях?
- Конечно… их полно вокруг. Помню твою сказку. Ты был прав.
- Тебе не ведомо, что поэма Элиота о них вышла в 1925 году. О ней здесь – при ином раскладе – узнали бы в конце 80-ых.
Опа… - думаю, вот оно что! Но откуда он…
И слышу:
- Это не важно. Главное для тебя начнётся, когда поезд подойдёт к перрону Московского вокзала. Из поезда ты выйдешь один со своим рюкзаком. Тебя будет встречать оркестр. Духовой.
Я не ослышался?
- Не ослышался. Пока поезд будет подъезжать, а потом ты идти по перрону, я озвучу тебе мысли встречающих, не удивляйся. Ведь говорят одно, а думают другое, не так ли?
Я невольно киваю и спохватываюсь: видит ли он?
- Вижу, - успокаивает меня дед, - и куда больше и дальше, чем ты. Тебе нужно будет освоиться в новом мире. Если сможешь в нём существовать, то и сам станешь слышать мысли этих полых.
Я спрашиваю:
- А можно прочесть поэму Элиота?
- Не успеешь. Скоро город. Позже – обещаю.
- Деда, - успеваю ещё спросить, - что происходит? Те, кто вывели меня из поезда, сказали, что власть меняется…
- Так и есть, - сказал он, - А теперь смотри и слушай. Не говори ни с кем. Можешь кивать или мотать головой. Всё ты сразу не узнаешь и это правильно. Большую утку надо есть по частям, чтоб переварить.

Поезд остановился.
Я одел рюкзак и направился к выходу. Дверь была не заперта. Выйдя на перрон, огляделся. Подождал. Из поезда больше никто не вышел.
Ко мне подкатил свою тележку носильщик в фуражке и фартуке.
- Ваше превосходительство!
Я опешил, не веря ушам. Да, он обращался ко мне!
- Вещи, Ваше превосходительство. Пожалуйста!
Кино снимают, что ли?
Я огляделся, нигде не заметив камер и съёмочной группы.
Вспомнив совет деда, отрицательно помотал головой.
- Ну, хотя бы рюкзак, вашпревосходительство…
Я шёл, а он катил рядом тележку и умоляюще глядел.
Пришлось сделать отметающий жест. Он отстал.
- А вот что он думает, - сказал дед.
«Надо же какая гнида… пожалел денег. С одним вещевым мешком прибыл, а гонору!»
Я невольно остановился, повернулся к тому, чьи мысли мне озвучил дед, и грозно поглядел. Под моим взглядом носильщик аж присел, опустился на свою тележку и, обхватив голову руками, замер.
- О чём он думает теперь, деда?
- Ни о чём. Очень боится.
Тогда я вздохнул и пошёл дальше.
Знакомый голос вновь зазвучал у меня в голове.
- Видишь оркестр у начала перрона?
Я мысленно кивнул.
- Вот что они думают…

- Идёт!
- Что за цаца…
- На вид молодой парень…
- С рюкзаком!
- Поезд вёз его одного? Мы ему играть будем?
- Настолько важная персона? Никогда бы не подумал…
- Вот так они среди нас и скрывались. Шпион не должен быть похож на шпиёна.
- Эй, приготовились! Поехали!

Грянул марш.
Я ничего не понимал и не понимаю в музыке. Ну, разве что различал современные ансамбли, от которых тащились тогда. Тут было нечто бравурное и мощное, словно провожали на фронт, а не встречали.
- Махни им! – услышал я, проходя мимо, и поприветствовал рукой.
Музыка за спиной резко стихла.

- Надо же, ручку не позолотил!
- Тебе какую – дверную?
- Тогда уж всю дверь!
Смех.

На музыкантов я не стал оборачиваться. Я подумал: на чём ехать домой? И услышал:
- Тебя ждёт эгоистка.
Я опять решил, что ослышался и замедлил шаг.
- Да, конная, с кучером. Нет, скорее, пролётка. Это чуть получше. Он знает куда везти. Ты поедешь не в бывшую квартиру. Там никого нет.
- То есть… Мама и…
- Ты не ослышался. Взгляни на вокзал. Много народа видишь?
Пусто. Изредка проходили люди, одни мужчины с выправкой, но в штатском. Они оглядывали меня подозрительно. Я явно не вписывался в их компанию.
- Но… - только успел мысленно сказать я, как голос меня перебил:
- Никаких «но»! Или я тебя оставлю, и ты погибнешь на второй день, максимум. Без вопросов.
И у меня в памяти невольно всплыл женский крик в поезде: «Что ж это деется-та!»
- Итак? – спросил голос.
- Нужно досмотреть спектакль до конца, - подумал я, - вдруг пойму что-то.
- Другой разговор. Ты поедешь не на квартиру, не во флэт на вписку, как выразился бы твой волосатик Григ, а в сквот. В сущности, в твоём распоряжении будет целый дом. Он словно расселён для ремонта, но ничего в нём не отключено. Жилищный вопрос, что испортил людей в Союзе, как справедливо говорил некий персонаж в твоём любимом романе (голос хохотнул), теперь решён. Домов осталось больше, чем людей.
Я давно перестал что-либо понимать в происходящем, поэтому промолчал.

  На площади действительно стояла коляска, запряжённая гнедой лошадкой. Впереди сидел кучер в спортивном костюме! Вид его «экипажа» несколько разочаровал. За что тут держаться, чтоб не слететь на повороте? – подумалось. Я глянул на мостовую, ожидая увидеть булыжник, но взгляд встретил асфальт. Хоть так.
Я подошёл, снял рюкзак, не понимая, куда его деть. Ладно, подержу на коленях, нет, между колен, чтоб не унесло. Кучер смотрел в одну точку перед собой, будто живая замершая картина. Я дотронулся до его плеча, помня, что говорить не надо. Здоровенный детина с грубыми чертами лица – такого встретишь  в тёмном месте – сам кошелёк отдашь – вздрогнул и повернулся. 
- Ваше превосходительство… - начал он, опять замерев, и затем, словно вспомнив окончание фразы, сказал, – устраивайтесь поудобнее. 
Лошадь на это фыркнула, мотнув головой. Я с ней согласился мысленно. Лошадка была куда симпатичнее и казалась сообразительнее извозчика. С ней бы я поболтал. 
- Платить ему надо, деда?
- Нет. Деньги отменены.
Этому я уже не удивился.

Я устроился на сидении, как смог, и неспешно тронулись. Звонко цокали копыта по мостовой, «эгоистка» или что там катилась по асфальту довольно сносно, но главное: Невский был абсолютно пуст! Это было невозможно, но было. Среди бела дня! Нет, отдельные пешеходы попадались на тротуарах, но завидев пролётку (так, кажется, дед назвал это своеобразное сооружение на тележных колёсах), сразу старались пропасть из виду, шмыгнув в ближайшую подворотню или парадное. Выходили они оттуда не сразу (я чуть голову не вывернул, наблюдая это), а лишь убедившись, что опасность на колёсах далеко. На мостовой нам не попалось не то, чтобы троллейбуса, автобуса или любой машины, но и лошади. Что новая власть сделала с городом, который выглядел – архитектурно – совершенно так же, как и тогда, когда я уезжал в Крым?
Неужели нейтронная бомба? Чушь, конечно, но что ещё можно подумать. Деда, где ты?
Но он молчал.
Тогда я обратил внимание, что с домов исчезла политическая реклама. Другой-то, по сути, и не было, за исключением, может быть, фильмов. Афишные тумбы, сообщавшие о концертах, тоже белели пустотой. Точно власть поменялась. И недавно, ибо своей ещё не заменила. Я вспомнил рассказ сокурсника из Казахстана об их политической рекламе, типа: «Да здравствует КПСС!» и так далее. У казахов не было своей письменности, поэтому лозунги писались на кириллице, но по-казахски. И в конце каждой такой здравицы присутствовало окончание: «бздын!» Теперь явно бздын наступил всему предыдущему. И я почему-то горевать по этому поводу не собирался. Геронтократия в моей стране рано или поздно должна была естественным порядком изжить себя, а с собой и систему, но если этому помогли, то флаг им в руки.
 
Сделав этот вывод, я обратил внимание на тишину, окутавшую Ленин-град, или град имени Лены, как я про себя, называл его в шутку. (Уж, не Троянской ли, оттого вновь навлекшей на город осаду, уморившую пару миллионов горожан? Я сам смог родиться потому, что маму эвакуировали из блокады. Хотя в Риме lena означало хозяйку лупанария, а попросту мамку девочек публичного дома). Впрочем, мой город столько раз менял названия, начиная со шведов, что любопытно: вернут ему наименование в честь прозвища апостола, якобы трижды отрекшегося от учителя и раскаявшегося в том или придумают новое? Но тишина просто мёртвая…
Мне показалось, что когда-то я уже видел нечто подобное. Во сне?

Мы всё ехали по пустынному, мёртвому городу, и я продолжал размышлять.

Но почему отменили деньги? Будут новые или… не дай бог!
Мне на ум пришёл кхмерский, а точнее, кх-мерзкий красный диктатор, обретший известность под псевдонимом Пол Пот. Он как раз отменил деньги и любую собственность, включая ложку. Строя коммунизм, перебил всё городское население страны – порядка трёх миллионов или 40% всех камбоджийцев. Убивали мотыгами, пули берегли. Свергли этого социста не свои, а вьетнамцы, на которых он нападал, поскольку они тогда ориентировались на Союз, а не на Китай, который поддерживал его в пику СССР. Только поэтому у нас опубликовали сборник его злодеяний. А будь он – «наш сукин сын» - превозносили бы. И наше население легко проглотило бы это, как его кхмеры предпочли умереть, но не восстать, надеясь подстроиться под новую власть. Прав поэт: «Настоящих буйных мало…»   

Ладно, подумалось, во второй Трое – тишина кладбища, но ветер-то, ветер перемен должен быть. Или… ветер тоже покинул этот край? Прямо, как в моей притче…

«В этих краях поклонялись Ветру. Он приносил прохладу в летнее марево, гнал тучи, поливая урожай, а если разгневать – был страшен, сметая на пути всё. Там испокон жили люди, молясь Ветру. И он помогал.

Но прошло время, поднялись города. За высокими стенами их правители почувствовали себя неуязвимыми.  «Какой Ветер? Их много, – усмехались они, - Тот, что в головах? Или тот, которого ищут в поле? Пусть ему поклоняются ветреницы! Ветер дует в наши паруса. Вот по какому ветру нужно держать нос, если желаешь хорошо жить! Или… просто выжить».

Так говорили эти гордые, добавляя: «Опасно только сеять его, чтобы не поднялся ветер перемен.  Но мы присматриваем, дабы рабы бросали то семя, что нам послужит».

Их всё устраивало.  Власть в руках, на них гнули спины земледельцы, отдавая большую часть урожая, сами мечтая, как бы свести концы с концами.

Однако зря гордецы бросали слова на ветер, испытывая его терпение. Ведь ветер волен сам решать, куда ему дуть и дуть ли вообще. Не следует забывать тех -- за счёт кого живёшь.
Нет, ураган не пришёл, не исчерпалось терпение рабов. Что ж тогда, спросите, могло случиться? Пропал ветер.

Солнце сожгло воду и всё, что поднялось на полях.  Если б это случилось один раз, то как-то дожили бы, хоть и не все, до следующего урожая. Но ветер, а значит, облака и тучи, исчезли совсем.

Правители первыми покинули гиблое место. Вслед потянулись другие. Кто не ушёл, пытаясь молить о прощении, погребён под песками пустыни.

Рассказчик этой истории задал вопрос мудрецу:
- Если Бог справедлив, почему погибли невинные?
- Потому что терпели произвол, - был ответ.
- Тогда, выходит, не стоит ждать помощь извне? И праведным?..
- Приди она -- примет ли безгласных в расчёт? – спросил в свою очередь мудрец.  И добавил:
- Когда относились всерьёз к тому, кто к себе так не относится?.. Помочь можно только тем, кто сам себе помогает. Заметь, Ветер просто лишил своего присутствия. Но в других случаях – тем, кто не знает куда плыть и плыть ли? – не поможет никакой ветер».

- Неплохо, - сказал знакомый голос, - но последнюю фразу ты слямзил у Сенеки.
Я очень обрадовался пропавшему было деду, оставившему меня одного среди такого.
- Ну, почему сразу «слямзил», - изобразил я мысленно обиду, - использовал, процитировал. Пикассо говорил, что берёт своё везде, где находит, а кто-то из великих музыкантов заявил, что гении не плагиатят, а крадут. И пусть радуются те, у кого взяли. Значит, оно того стоило.
- Вот познакомлю тебя с Сенекой, сам будешь с ним объясняться. Что более велик, чем он.
Я засмеялся и услышал:
- А я серьёзно. Ты ещё даже не представляешь куда попал.
Пришлось вздохнуть и ехать дальше.

Скоро я обратил внимание на ещё одну странность. Попавшиеся мне городские часы показывали ровно 12. Я решил им поверить, поставил свои ручные, вставшие, на 12 и завёл их. Через некоторое время взглянул на их циферблат. На нём было 12. Поднёс часы к уху. Они не шли. Вот ещё незадача…
- Не переживай! Дело не в часах.
- Хочешь сказать, что время остановилось? И всегда будет август?
Дед не ответил.

Когда проезжали по Дворцовой, обратил внимание, что в это туристическое время никого нет на площади. Но я уже начал привыкать к невозможному и не удивился.
Потом мы одолели Дворцовый мост, и я помахал с Васьки универу.  Стрелка тоже была пуста. Мне становилось всё более печально. Вот мост Строителей (Биржевой) и спуск с него на Петроградку. По-прежнему, лошадка была разговорчивее кучера, хотя бы фыркая время от времени. Ей, видимо, тоже не слишком нравилось то, что вокруг.
Я загрустил по недавним посиделкам с песнями у костра. Не по девицам, увивавшимся вокруг меня, захотелось атмосферы того места, весёлого соревнования в песнях.

  Пока я так погружался в вот-вот прожитое и ушедшее, возможно, навсегда, лошадка везла нас дальше и скоро я перестал узнавать места. Однако они начали удивительно напоминать кварталы того жуткого сна, от которого я проснулся с криком.   
Тут я глянул на небо, которое у нас низко, а случается, и вообще чуть ли не лежит на тротуарах, и заметил, что солнца не видно. Этому я тем более не удивился, привыкший к 60-ти солнечным дням в году в своём городе на широте Магадана.  Но по всему небосводу была словно разлита белизна, сквозь которую просачивался некий нездешний свет… От него дома тёмные казались зловеще зеленоватыми, а всё остальное приобретало какой-то неприятный ядовитый отсвет. Наша лошадка тоже окрасилась в какую-то охру, что ли.
Но если солнца нет, а время стоит или застопорилось на 12-ти ночи, то могут быть белые ночи и ничего особенного, - успокоил я себя.
Но сколько ж ещё ехать?
Памятуя совет деда: не разговаривать, я дотронулся до плеча извозчика. Тот замер испуганно, потом медленно повернулся. Его лицо было землисто-зеленоватым. Я подумал, что так же выглядит и моё.
- Господин, - ответил он на мой немой вопрос, - уже скоро. Тут рядом. Можно повернуться?
Я кивнул, поражённый. Ну и запуганный же остался народ… Нет, полагая, что не услышат, они думают иное. Носильщик на мой уничтожающий взгляд руками лицо закрыл. А кучер вообще не думает. Возможно, имел уже опыт носильщика.
Не слишком-то в этом «Дивном новом мире» симпатично. Антиутопию Хаксли я читал на английском. Благо, в букинистических книжных магазинах можно было приобрести покетбуки (и бесцензурно). А вот «Зияющие высоты» грядущего социзма попали ко мне в самиздате на одну ночь и пятый полуслепой экземпляр печатной машинки. 
Какой же из этих вариантов воплотится? Или нечто иное?
- Иное, - ответил дед, - Ты у цели.
Лошадь остановилась.

Я выбрался из этого сооружения, накинул лямку рюкзака на плечо и отпустил повозку. Она не повернула назад, а завернула за угол и её цокот мгновенно пропал.
Вот тут я удивился. И на всякий случай, опустив рюкзак на тротуар, подкрался к повороту и выглянул. Пролётка или как её там… пропала! Словно и не было.
Я ещё постоял, обводя глазами улочку, где исчезнуть целой повозке с кучером и лошадью было решительно некуда, покачал головой и вернулся к рюкзаку. Выводы делать я больше не решался. Лошадь была вполне реальной, как и тот, кто ей правил. У него спина была, как два больших чемодана. И я касался его плеча, вполне материального.

Напротив рюкзака находился вход в дом.
- Ключ уже в твоём правом кармане, - послышалось.
Опустил руку в карман. Точно.
Ключ подошёл идеально.
- Закройся изнутри!
- Мне что-то угрожает?
- Нет, но для твоего психического спокойствия при таких делах.
Я повиновался. И в этот момент до меня дошло, что отсутствие мыслей у кучера я понял сам, без помощи деда. И замер, ожидая ответа от него.
- Да, - подтвердил он, - скоро ещё и не то сможешь.
Мы поднялись по лестнице. Я пишу «мы», так как ощущал его присутствие.
- Деда, а какой этаж?
Он рассмеялся.
- Ты не понял? Весь дом твой. Любая квартира – выбирай или живи по очереди во всех. Двери не заперты. Сейчас я тебя оставлю, осваиваться. Об одном прошу – не плачь.
Я опять удивлённо поднял голову.
- Да, забыл сказать: еда тебе не понадобится, как и многое другое. Ясу!
Он оставил меня на площадке второго этажа с сумбуром в голове.

                (далее http://proza.ru/2024/08/29/1769)