Бочка с лягушкой

Раньше нашу улицу огибали полузаброшенные дачные участки, где из внушавших доверие обывателей был только малоимущий одинокий дед. В остальном там, как считалось, время от времени появлялись всякие бомжи, наркоманы и прочие маргиналы, поэтому взрослые строго-настрого запрещали детям подходить к густо увитым ежевикой изгородям.

Мне, Сане и Сереге было тогда лет по шесть. Когда нас перестали впечатлять находки в виде голубиных скелетов на чердаке родной сталинки и крысиных — в ее подвале, я и мои товарищи решили расширять исследуемую территорию. Мы набегались по близлежащей стройке; неоднократно проникли в закрытый гаражный кооператив, свистнув в одну из вылазок чью-то массивную связку ключей; побывали в «секретной» пещере старшаков, куда те водили сверстниц; изучили каждый кусок асфальта и каждый огрызок флоры в окрестных дворах. Но все это быстро опостылело.

Безнадзорные дачи, начинавшиеся неподалеку от нашего дома, соблазняли давно. Первый повод пробраться туда возник летом, когда на одну из них улетел Санин облезлый футбольный мяч. Посовещавшись, мы по очереди вскарабкались на березу у высокого, непроницаемого для взора ограждения и не без опаски спрыгнули с противоположной стороны.

Это была делянка вышеупомянутого деда. Крошечный каменный домик, наружный туалет с сердечком, фруктовые деревья, несколько ровных грядок среди объемисто разросшихся кустов и сорной травы, облагороженный родник. Трудно представить себе жизнь скромнее. Хозяин, было видно, отсутствовал. Мы угостились смородиной, нашли мяч, погоняли его прямо на посевах старика и решили возвращаться.

Вот только выбраться оттуда оказалось не так-то легко. С внутренней стороны деревьев у забора не было, а перелезать через ежевику не стал бы самый отъявленный мазохист. Узкую калитку, закрытую снаружи на амбарный замок, венчала не менее колючая зеленая арка.

Не отличавшийся храбростью Серега предложил подождать, пока вернется дед, извиниться за вредительство и попросить выпустить нас, но я и Саня отвечать за содеянное не пожелали и стали искать другой выход. Мы заметили в нижней части боковой ограды дыру и поползли, обдирая колени с ладонями, на соседний участок.

Располагались дачи каскадом на пологом склоне. Проползя под забором, наша троица кубарем скатилась на землю. У второй делянки внешняя ограда была раза в полтора выше и еще больше сокращала наши шансы выбраться подобным образом.

Там царило полное запустение. Дом был до основания развален, а стихийная растительность заполонила все, включая останки фундамента. Какая-либо калитка отсутствовала, и как прежние владельцы приходили сюда и покидали свою обитель, осталось для нас загадкой.

Саня пнул мяч и последовал за ним, но затем остановился и стал брезгливо втягивать ноздрями воздух. Я и Серега тоже почувствовали это — отвратительный запах гнили и разложения. После остроумий относительно того, «кто нанюхал», мы побродили там и вскоре нашли в дальнем углу участка источник зловония, скрытый за густолистым кустарником под больной черешней.

Первым это заметил Серега. Он ткнул туда пальцем и крикнул:

— Смотрите, лягушка!

— Где? — встрепенулись мы с Саней. Я живых лягушек прежде не видел, да и Саня, полагаю, тоже.

— Вон же, на краю бочки!

«Бульк», — тихо послышалось оттуда, куда указывал наш товарищ. Серега сокрушенно опустил руку:

— Ну вот, спрыгнула в бочку…

Кривясь от омерзительного запаха, мы приблизились к большой деревянной кадке с толстыми покрытыми мхом клепками и ржавыми обручами. Самому высокому из нас, то есть мне, она доходила до лба. Задержав дыхание, я встал на цыпочки и заглянул внутрь, а моим друзьям пришлось лезть на дерево рядом.

Она была почти доверху наполнена грязной зеленой водой, сквозь которую ничего не просматривалось. На поверхности плавало несколько плотных пузырей. Такая картина, может, и показалась бы мне по-своему привлекательной, если бы бочка правомерно источала запах застоявшейся воды и тины. Но тот смрад, что от нее исходил, был поистине тошнотворен. Я поспешил отойти и отдышаться.

Спрыгнувший с черешни Саня принялся пинать кадку. Та, ясное дело, не поддалась. Тогда у Сани родилась мысль:

— А давайте покидаем туда камни! Может, она снова вылезет.

Мне, признаться, было в некоторой степени жаль неувиденную лягушку, которой, вероятно, и без нас жилось в такой гнили несладко. Серега тоже отнесся к озвученной затее прохладно — всем своим видом он давал понять, что хочет побыстрее уйти.

— Давай, — неохотно согласился я. — Но потом пойдем уже во двор.

Каждый из нас подобрал по паре камней, мы забрались на черешню и сбросили их в воду. Вонь после этого стала просто невыносимой, а пресловутая лягушка так и не показалась.

— Ну и ладно, — пожал плечами Саня. — Пошли.

На новой боковой ограде обнаружилась тесная пролысина в ежевике, позволившая нам перебраться на следующий участок. Там нас ожидала земляная лестница, по которой мы поднялись к незакрытой калитке, невидимой снаружи за зеленью.

Когда я вернулся домой, мать задала мне хорошую взбучку. От меня, насколько я понял, вовсю несло ароматом бочки. Наверное, попали брызги во время побивания камнями лягушки. Затолкав меня в ванную и вручив кусок хозяйственного мыла — как для стирки одежды, так и для самоотмывания, — мать пригрозила запретить прогулки, если такое повторится.

— Вы по канализации, что ли, там лазите? Фу, кошмар! — ругалась она.

Конечно же, на следующий день было решено продолжить изучение дач. Точнее, так захотели мы с Саней; Серега же вел себя безынициативно, однако отказываться не стал — кроме нас, ему водиться было не с кем.

К несчастью, на скамейке у третьей делянки пили водку и горланили какие-то тунеядцы, посему мы не отважились туда пойти. Мы потопали к ограде, через которую перелезли в первый раз, и, увидев снаружи знакомый навесной замок, повторили прыжки с березы.

Дед успел тщательно перекопать потоптанные грядки. Наверняка не обрадовался такому подарку.

Когда мы просочились на второй участок и нам в нос ударила гнилая вонь, я предложил осторожно пойти и посмотреть — вдруг лягушка опять сидит на краю кадки.

Ее там не оказалось, зато было кое-что другое. На земле возле бочки лежали испачканные тиной камни. Я сразу узнал острый обломок гранита, улетевший вчера со звучным всплеском в воду. Серега предположил, что кто-то пришел сюда и достал камни. Мне от его догадки стало немного не по себе, а Саня лишь поморщился, сообщив, что ни за какие коврижки и ноготь бы туда не опустил.

Мы плюнули на это и направились дальше. Во мне, тем не менее, стало просыпаться какое-то нездоровое любопытство. Кто поставил там бочку? Почему от нее так смердит? И, наконец, зачем кому-то понадобилось извлекать из нее брошенные нами камни? Заразить своей озабоченностью друзей у меня не получилось — для них это было равносильно изучению дохлой собаки.

В тот день мы побывали на всех участках. Среди оставшихся особого внимания заслуживал тот, где стоял скособоченный деревянный дом с косящатыми окнами. В его подполе нами было найдено огромное количество бутылок советского питьевого спирта — настоящее сокровище не только для алкоголика, но и для пироманьяка.

Наша троица стала наведываться на дачи ежедневно. Там было интересно играть, да и халявные фрукты с ягодами в голодные девяностые приходились весьма кстати. Чаще всего мы пользовались калиткой третьего участка, но иногда, как и в первые два раза, приходилось начинать с дачи деда. Благо он редко бывал днем дома.

Как-то ближе к середине того злосчастного лета нам приспичило отправиться в наше секретное место вечером. Мы заблаговременно выложили камнями кострище на одной из наиболее глухих дач, наломали веток, спрятали там спички, газеты для розжига, картошку и хлеб. Когда стало темнеть и с работы поприходили взрослые, каждый из нас соврал родителям, что отправляется в гости, и слинял в сумерки.

Мы привычно перебирались со второго участка на третий. Сперва ограду между ними преодолел Саня, за ним — я. Серега, оставшийся с той стороны, неожиданно вскрикнул, набросился на забор и стал остервенело рваться наверх. Мы с Саней, недоумевая, отошли в сторону, дабы не мешать ему спрыгивать. Когда Серега оказался рядом с нами, его руки и ноги были сплошь покрыты царапинами и кровоточили — так быстро он перелезал по ежевике.

Мы живо смотались оттуда, даже проигнорировали очередное быдло на скамейке, которое заставило нас первоначально лезть в обход.

Во дворе Серега пришел в себя и, жалобно шмыгая носом, выдал следующее: за ним на даче кто-то пошел. Наш друг смекнул, что раз мы с Саней уже перемахнули через ограду, то позади него никого не должно было быть, и, опасаясь самого худшего, ринулся через колючки.

В ответ на это Саня покрутил у виска пальцем. Дескать, ладно бы за Серегой побежали — тут еще можно было перетрухнуть. Но «кто-то пошел» — это не повод орать и давать стрекача. За такое, согласно неписаным дворовым правилам, Серегу следовало весь следующий день называть ссыкуном и никак иначе.

Саня попытался убедить его, что это была какая-нибудь кошка или еж, но Серега только разобиделся на такое неверие и остался возле дома, горестно осматривая свои ссадины.

Мы же спустились по земляной лестнице и испытующе заглянули на второй участок. Даже если там кто-то и присутствовал, его уже нельзя было рассмотреть в густом сумраке. Деревья и кусты, среди которых могло ютиться что угодно, слились в одно большое черное пятно под ясным небом. От бочки где-то там по-прежнему разило падалью. Я надеялся услышать из-за забора подозрительную возню или даже свирепое рычание, чтобы снова удрать и никогда туда не возвращаться, но кругом лишь стрекотали сверчки и цикады.

Саня пренебрежительно изрек:

— Ну и ссыкун этот Серега.

Серега был смешным толстым недотепой с россыпью бурых веснушек на вечно растерянном лице. Он страстно увлекался кораблями и мечтал стать мореплавателем, а еще был робко влюблен в девчонку из ближайшего дома, о чем, по-моему, было известно всем, кроме нее. Я чистосердечно считал его своим лучшим другом и, несмотря на то что нередко подтрунивал нам ним сам, другим в обиду старался не давать.

Больше Серегу никто не видел. Никто, кроме меня.

Наевшись полусырой картошки и накурившись папирос, слимоненных Саней у дяди, мы по-пионерски потушили костер и пошли домой. Надо сказать, порядочно запозднились.

Во дворе было странное оживление. С десяток взрослых сновали туда-сюда с фонариками, кто-то пару раз произнес слово «милиция». Заметив меня и Саню, Серегина мать издала облегченно-негодующий возглас и направилась в нашу сторону, но поняв, что ее сына с нами не было, изменилась в лице и пошатнулась.

— Где Сережа?! Он сказал, что пошел с вами! Где он?! Ну же, отвечайте!!!

Домой он, как выяснилось, не вернулся.

Той ночью отец лупил меня ремнем до кровавых полос, из чего я сделал закономерный вывод, что часть вины за произошедшее лежала на мне.

Серегу искали и правоохранители, и соседи, и добровольцы из других районов. Я без устали твердил всем о бочке. Милиционер, беседовавший со мной, пообещал лично осмотреть ее. Потом отец, отправившийся с мужиками обследовать дачи, заверил меня, что пошерудил там доской и не обнаружил внутри ничего, кроме вонючей воды. Я отчаянно требовал перевернуть бочку, а еще лучше сломать ее к чертовой матери, но на мои требования не обращали внимания — всем было не до этого.

С каждым днем шансы найти Серегу, слышал я, сокращались. Взрослые шептались о маньяке, о педерасте, о торговцах органами и прочих гипотетических злодеях, способных вот так похитить ребенка. Слушая эти разговоры, я приходил в откровенный ужас: никто не осознавал, что могло случиться на самом деле, но моим убеждениям отказывались внимать.

А на самом деле Серега наверняка постоял тогда во дворе и, посчитав, что родители непременно накажут его за членовредительство, решил повременить с этим и все-таки присоединиться к нам. Он спустился в одиночестве на третью делянку, и эта дрянь утащила его через забор. Куда — я боялся даже представить.

Мне снилось, что у бочки было фальшивое дно и под ним находился громадный, доверху наполненный резервуар, в котором барахтались все еще живые Серега и множество других таких же несчастных. А в самой глубине скрывалась чудовищная тварь, чью лапу на краю наш исчезнувший друг принял за лягушку.

Саня уехал в деревню, и я остался один.

Все до единого деревья возле забора спилили, а вход на каждый бесхозный участок закрыли тяжелой калиткой с пиками. Когда рядом никого не было, я испытывал собственную отвагу, подходя к третьей делянке и глядя сквозь решетку на вторую. Воспоминания о том времени окрашены у меня сепией. Яркое августовское солнце слепило, изнуряло, заливало все безжизненным режущим светом. Сидеть дома было тошно, а находиться на улице — страшно, поскольку это гиблое место неотступно тянуло меня к себе.

В один из таких дней у дач было как-то непривычно безлюдно и тихо. Поблизости не прогуливались мамаши с колясками, не квасили на скамейке мужики, окна и балконы близстоящих домов пустовали. Даже на длинной дороге, блестевшей миражами и тянувшейся в сторону автобусной остановки, не виднелось людей и транспорта. Будто все вокруг вымерли, и это в выходной-то летний день. Руководствуясь чем угодно, кроме здравого смысла, я перелез через калитку и поплелся вниз.

На вонючем участке неподвижно стоял с опущенной головой Серега: все в тех же джинсовых шортах и выгоревшей красной футболке, с теми же свежими царапинами на руках и ногах. Я поначалу даже не испугался. Это выглядело, как чудо: наш всеми оплакиваемый приятель вернулся, цел и невредим, и теперь этот кошмар прекратится!..

Но, когда я присмотрелся получше, стало ясно: что-то с ним было не то. Серега не шевелился совсем, даже волосы и одежда моего друга не поддавались жаркому ветру. Носки его сандалий едва касались травы, руки деревянно висели вдоль туловища. Потом я вдруг заметил, что контуры Серегиного тела странным образом размыты в контрасте с окружающей природой, словно его, как какой-то чужеродный рисунок, вклеили в изображение реальности.

Похолодев от ужаса, я пролепетал:

— Сереж…

И как только я произнес его имя, он тут же двинулся назад: не поднимая головы и, кажется, даже не перебирая ногами. До меня донесся невыразительный шелест его голоса:

— Оно до сих пор ест меня там, Паша, уходи.

Я рванул наверх, перелетел через калитку и понесся домой. Я рыдал, бился в истерике, и родители долго успокаивали меня, прежде чем удалось внятно объяснить им, что произошло. Отец побагровел, больно взял меня за плечи и раза три спросил, говорю ли я правду, пообещав в противном случае хорошую порку. В конечном счете он оделся, взял из кладовки молоток и, велев нам ждать, ушел. Затаив дыхание, я смотрел из окна, как он направляется со своим импровизированным оружием к дачам.

Это был последний раз, когда я видел отца.