6-10. Сага 1. Глава 6. Это сладкое слово свобода

ЭТО   СЛАДКОЕ   СЛОВО  -  «С В О Б О Д А!»
       Никогда,  по  его  неоднократным  признаниям,  ему  не  дышалось  так  легко,  глубоко,  приятно  и  свободно,  никогда  он  не  чувствовал  себя  таким  всесильным,  как  по  возвращении  из  лагерей,  хотя  они,  конечно  же,  вовсе  не   предназначались  для  оздоровления  их  обитателей.    Вспоминания  свои  ощущения  по  выходе  из  заключения,  отец  говорил,   что  ему  то  и  дело  хотелось  вскочить   на  ноги  и  бежать,  чтобы  ощущать  мощь  своего  тела  (справедливости  ради  надо  заметить,  что  Наум  был  далеко  не  богатырского  сложения  и  скорее  даже  щупл,  хотя    и  не  совсем  уж   тщедушен)  и  легко  преодолеваемое  сопротивление  пространства,  чтобы    постоянно  ощущать  свободу  ничем  не  стесняемого  движения.  А  может,  это  было  просто  неосознаваемое  желание  ежеминутно  убеждаться  в  том,  что  ты  действительно  свободен.  Да,  теперь  он  был  свободен!
      Затрудняюсь  определить,  когда  именно  Н. Д.   Маглыша    выпустили  из  «концлагеря».  Если  считать,  что  он  отбыл  там  «определённые»   ему «тройкой»   3 года  полностью,  то  получается,  что  это  могло  произойти  не   ранее  13  октября  1932  года.  Но  в  записях  Н.  Маглыша  общий  срок  пребывания  в  «местах  не  столь  отдалённых»  насчитывает  всего  лишь  28  месяцев;  и  остаётся  совершенно  неясно,  куда  «исчезли»  недостающие   месяцы:  то  ли  он  попросту  просчитался,  то  ли  о  каком-то  периоде  «отсидки»  почему-то  умолчал,  то  ли  освободился  досрочно  (пресловутое  УДО).
          Как  бы  там  ни  было,  но  в  какой-то  особенно  погожий  денёк  то  ли  ранней  весны,  то   ли  не  слишком  поздней  осени  Наум  бодро  шагал  полями  от  деревни  Лучники к  своим  родным  Варковичам:  за  плечами  котомка,  на  ногах  начищенные  до  блеска  новые  хромовые  сапоги,  уже  порядочно  припылённые  родной  землицей.   И  сердце  начинало  учащённо  стучать  в  его  груди,  но  не  от  быстрой  ходьбы,  а  от  с  трудом  сдерживаемого  волнения:  через  каких-нибудь  15 – 20  минут  он  увидит  всю  свою  семью  -  родителей,  жену  и  детей… 
        И  вот  уже  близко    крайние  хаты,  а  в  поле  недалеко  от  них  шумная  стайка  мальцов-огольцов,  по-белорусски  «хлопчыкау»,  увлечённых  какими-то  своими  заботами  и  забавами   и  совершенно  не  замечающих  уже  подошедшего  вплотную  к  ним  какого-то  чужого  дядьку.  Вокруг  столько  интересного:  можно  гоняться  за  разноцветными   и  неуловимыми  бабочками,   можно  рвать  весёлые  васильки,  что  обильно  рассыпаны  по  краю  житной  нивы,  а  то  и  гнёзда  птичьи  искать  (это,  правда,  не  поощряется  взрослыми,  до  только  что  они  понимают,  эти  взрослые,  в  ребячьих  забавах!)
            А  дядька  между  тем  замечает  среди  них  того,   кто   обличьем  своим  напоминает  ему  его  младшенького,  которого  он  помнил  полуторагодовалым,  -  Толика:  такой  же  русоголовый,  голубоглазый,  румянец  во  всю  щёку.  Он  хватает  этого  беспечного  ребёнка    на  руки,  начинает  тискать,  целовать  и  вдруг  говорит:   «А  хочешь,  я  угадаю,  как  тебя  зовут  и  сколько  тебе  лет?»  Малец  отнекивается  и  пытается  вывернуться  из  нежелательных  объятий  этого  странного  незнакомца  с  чёрными  усиками,  а  тот  не  отпускает  и  продолжает  начатое:  «Твоё  имя  Анатоль,  и  тебе  четыре  с  половиной  года!   А  по  фамилии  ты  Маглыш!  Так?»  Хлопчик   прямо-таки  сражён  такой  прозорливостью  этого  чужого  дядьки,  которому  каким-то  образом  стало  точно  известно  то,  что  и  ему  самому.  Это  более  всего  поразило  воображение  деревенского  мальчика  и  произвело  на  него  столь  сильное  впечатление,  что  он  сохранил  его  потом  на  всю  жизнь… 
          Об  этом  рассказал   мне  сам  старший  брат  где-то  за  год  или  за  два  до   его  безвременной  кончины,  когда  мы  шли  тем  же  самым  полем,  чтобы  навестить  могилы  наших  родителей,  похороненных,  как  они  и  завещали ,  не  на  «перенаселённом»,  как  им  представлялось,  слуцком  городском  кладбище,  а  на  отцовой   «бацькаушчыне»,  в  Варковичах,  на  скромном  и  тихом  сельском  погосте,  рядом  с  местом  последнего   упокоения  его  матери   -  Марины  Васильевны   Маглыш  (по  мужу).
          Преимущества  этого  погоста  были  для  них  совершенно  очевидны.  Во-первых  все  -  если  только  уместно  это  собирательное  местоимение  в  отношении  мёртвых -  все  здесь  были  свои  и  близкие   люди:  родственники,  свойственники,  друзья,  соседи,  односельчане;  даже  надписи  на  более  чем  скромных   надгробиях  располагали  к  согласию  и  доверию.  Ибо  здесь  никого  из  чужих  («Чужие  здесь  не  ходят!  -  так  назывался  один  советсткий  к\ф,  а  об  этом  сельском  погосте   можно  бы  добавить  «и  не  лежат»)  всё  сплошь  родные  или  знакомые:  Листопады,  Басалыги,  Гончарики,  Степановичи,  Грицкевичи  и,  конечно  же,  немалое  число  уже  упокоенных  Маглышей.  Во-вторых ,  земля  в  этом  месте  -  сплошной  белый  песок,  что  делает  выкопанную  могилу  совсем  нестрашной,  а  в  чём-то  даже  привлекательной;   правда,  не  знаю,  принималось  ли   нашими  родителями  во  внимание  это  второе  обстоятельство…
          Да,  вот  так,  с  этим   мальцом  на  руках  странный  дядька  уверенно  зашагал  в  деревню.  Удивление  хлопчика  стало  ещё  большим,  когда  незнакомец  принёс  его  прямо  к  родной  дедовой  хате.  И    тут  он  был  совершенно   сражён  сообщённой  ему  новостью  о  том,  что  незнакомец  этот  есть  не  кто  иной,  как  его  собственный  «тата»,  тем  более  что  в  его  детском  лексиконе  ещё  никогда  не  употреблялось  необходимое  для  обращения  к  отцу  это  слово,  а  только  какое-то  отвлечённое,  не  связанное  с  конкретным  человеческим  образом  -  «бацька». 
         Здесь  уместно  заметить  попутно,  что  в  рассказе  М.А.  Шолохова   «Судьба  человека»  и   одноименном  кинофильме  С.Ф.  Бондарчука   сцена  с  «признанием»,  где  герой  рассказа  Андрей  Соколов  «открывает»  найдёнышу-сироте  Ванюшке  «тайну»  о  том,  что  он  якобы  и  есть  его  отец,  придумана  и  выстроена,  как  мне  представляется,  очень  достоверно  и  психологически  довольно  точно;  другое  дело,  как  она  сыграна  актёром-ребёнком.
          И  вот  Наум  у  родного   дома,  и  «хождение  по  мукам»,  казалось  бы,  закончено.  Но  этого  чувства  хватает  только  ненадолго,  на  самые  первые  дни  и,  от  силы,  неделю – другую –третью.  А  дальше  непрерывная  череда  нелёгких  полукрестьянских  будней  с  ежедневными  заботами  «о  хлебе  насущном»  для  прокормления  семьи,  где  трое  малых  детей  и  престарелые  родители,    оба   перевалившие  уже  на 9-ый  десяток.