7-2. Сага 1. Глава 7. Учитель, наставник...

УЧИТЕЛЬ,,  НАСТАВНИК, ПРЕПОДАВАТЕЛЬ,  СТУДЕНТ
              Это  подтверждается  хотя  бы  тем,  что  без  всяких  задержек  и  проволочек,  затягивающихся,  как  это  нередко  бывает у  студентов-заочников,   на  многие  годы,  он  в  1938  году,  ровно  в  положенный  срок,  «окончил  полный  курс»  означенного  института.  15  февраля  1939  года  (видимо,  по  окончании  преддипломной  практики)  ему  присвоили  квалификацию  преподавателя  географии,  но  диплом  о   высшем  образовании  (между  прочим,  диплом  «с  отличием»,  так  называемый  «красный»,  хотя  его  обложка  была  обыкновенного  синего  цвета)  выдали   только  12  апреля  1941  года  (невольно  приходит  на  память  дата  12  апреля  1961  года!)
           Похоже,  что  диплом  вручался  только  после  двух  лет  успешной  практической  работы  по  полученной  в  вузе  специальности.  Итак,  7-летняя  «эпопея»  по  получению  высшего  образования  благополучно  завершилась.  Каких  трудов  и  какого  терпения  она  потребовала  от   теперь  уже  46-летнего  и  обременённого  семьёй  сельского  учителя  может  оценить  только  тот,  кто  сам,  будучи  в  столь  зрелом  возрасте,  совершал  «забеги»  на  подобные  марафонские  дистанции…
       Ещё    студентом-заочником   Наум  Маглыш  получил  право  преподавать  в   старших  классах  средней  школы   все  дисциплины  географического  цикла:  физическую  географию  мира,  экономическую  географию  СССР,  географию  зарубежных  стран,  а  также  т.н.  общее  землеведение  (основы  геофизики,  геологии,  гидрологии  и  т. п.)  и  астрономию.   
            Теперь  он  стал   дипломированный  специалист,  человек  с  высшим   образованием;  таких  людей  вообще  было  не  так  уж  много  в  тогдашнем  советском  обществе,  особенно  в  среде  сельских  учителей.  Напомню,  что  тогда  достаточно  образованными  считались  даже  люди  с   т.н.  «неполным  средним  образованием»,  т.е.  сумевшие  окончить  хотя  бы  «семилетку».  Так  что  на   таком  фоне  человек,  имеющий    высшее  образование,  смотрелся  не  только   импозантно,  но  даже,  я  бы  сказал,  весьма  и  весьма   внушительно.   Так  что  природное  честолюбие  Наума  Маглыша,  думаю,  было  удовлетворено  вполне,  хотя  и  не  до  конца.
           Возвращаясь  к  теме  «Богушёвка.  Благословенные годы»,   и  то  нельзя  забывать,  какие  это  было  нелёгое    время.  Если  в  городах,  особенно  в  столицах,  до  начала  1930-х  годов  царило  относительное  благополучие  и  по  инерции  от  нэпа  в  магазинах  и  на  рынках  можно  было  видеть  изобилие  продуктов,  то  в  деревне,  из  которой безжалостно  выкачивалось  всё  до  последнего  зёрнышка,  люди  оставались  предоставленными  самим  себе  и  могли  рассчитывать  только  на  «подножный  корм,  которым  нужно  было  себя  ещё  вовремя  обеспечить.
               В  1931-м  в  стране  ввели  карточную  систему:  населению  выдавались  красные,  жёлтые  и  зеленые  бумажки-карточки  с  номерками,  соответственно,  для  работающих,  для  взрослых  иждивенцев  и  детей.    Только  по  этим  карточкам  можно  было  купить  по  фиксированным  твёрдым   ценам  строго  определённое  количество  продуктов  -  хлеба,  мяса,  жиров,  сахара  и  кондитерских  изделий;  без  таких  карточек  никому  ничего  не   продавали.  Карточки  отменили  только  с  1  октября  1935  года  (на  хлеб  чуть  раньше  -  с  1  января  того  же  года).
        Теперь  в  какой  магазин  ни  зайдёшь,  везде  полно  продуктов,  на  прилавках  мяса  и  рыбы  -   покупай  сколько  хочешь.  Только  цены  кусаются,  и  денег  на  всё  не  хватает.  И  опять-таки:  это  в  городах.  А  деревня  по-прежнему  на  самообеспечении.  В  общем  жилось  не  жирно  и  трудно.  В  том  числе  и  семейству  Маглышей.
         Жизнь  в  Богушёвке  (а  кстати,  откуда  такое  «богоугодное»   название?  Да  и  «богоугодное  ли?  Скорее  всего   оно происходит  от  фамилии-прозвища  какого-то  Богуша).  Название  «Богушёвка»    часто  упоминалась  в  семье.  Место  это  стало  в   каком-то  смысле  «знаковым»,  и  с  названием  «Богушёвка»  в  нашей   семье  связывалась  целая  «эпоха».
         Во-первых,  там,  как  уже  говорилось,  осталась  могила  старшего  из  Маглышей  -   Дмитрия  Демидовича.  Во-вторых,  в  Богушёвке  старшая  из  детей  Зоя  закончила   в  1937   году  вышеупомянутую  неполную  среднюю  школу.      В  свидетельстве  об  окончании  имеется  и  подпись  отца  (Н. Д.  Маглыш),  который  оценил  её  знание  географии  всего  лишь  на  «хорошо»,  тогда  как  почти  по  всем  другим  предметам  у  неё  стоит  «отлично».   Этот   факт,  по-моему,  кое  о  чём  говорит…
       В  той  же  школе  и  том  же  классе  учился   Саша  Калитко,  белокурый  и  голубоглазый  парнишка,  которому  через  каких-то  десяток  лет  (но  каких!)  предстояло  стать   мужем   этой  самой    Зои.   Тогда  она  не  воспринимала  его  всерьёз:  для  неё  он  оставался  просто  Шурка-Дрозд  («Дрозды»  -  таково  было  в  Богушёвке  их   деревенское  прозвище).   Здесь  же  в  Богушёвке  прошли  годы  самого  беззаботного  детства  моих  старших  братьев  -  Вальтика  и  Толика;  меня-то  самого  ещё  и  в  помине  (как  иногда  ещё  говорят,  «в  проекте»)  не  было.
          В  те,  «богушёвские»,  годы,  которые  в  каком-то  смысле  стали  для  семейства  Маглышей  почти  благословенными,  когда  Наум  заочно  учился  в  институте,  ему  выпала  удача  дважды  совершить    в  составе  группы  экскурсии  на  Кавказ,  включая  его  Черноморское  побережье  и  некоторые  вершины   Большого  Кавказского  хребта.  От  тех  поездок  сохранилось  несколько  коллективных  фотографий,  хотя  и  чёрно-белых,  но  ярко  передающих  колорит  и  сам  дух  той  эпохи:  простая,  аскетическая,  граничащая  с  откровенной  бедностью  одежда,  состоящая  из  одинаковых  у  всех  мужчин  «косовороток»,  «толстовок»,  мятых  полотняных  брюк  да  белых  «парусиновых»   полуботинок,  которые  «чистились»  разведённым  в  воде  зубным   порошком,  и  столь  же  незатейливыми  «нарядами»  у  женщин. Обращает,  например,  на  себя  внимание  такая  «деталь»:  у  всех  дам  на  ногах  одинаковые  скромные  туфельки  на  невысоком  каблучке,  застёгивающиеся  ремешком  поверх  стопы…
       Людей,  помимо  поголовной  бедности,  сплачивали  ещё   обязательный  официальный  энтузиазм  и   повсеместно  и  постоянно подчёркиваемый  коллективизм.  Немало  таких  фотографий   1930-х  годов,  уверен,  можно  найти  в  альбомах   многих  бывших  советских    семей…
           Думаю,  в   натуре   Наума  Маглыша  всегда  жила  до  конца  так  никогда  и  не  удовлетворённая  до  конца  страсть  к  путешествиям  (а может  быть,   и   к  приключениям),   и  в  этом   смысле  в  нём  погиб   настоящий  землепроходец.   Во  всяком  случае  его  любимыми  сюжетами  в  чтении  и  в  последующих  пересказах  прочитанного  выступали  всегда  именно    дальние  и  продолжительные  путешествия  или  дерзкие  и  рискованные  экспедиции.
         Именно  от  отца  узнал  я  впервые,  еще  задолго  до  того,  как    стал  знакомиться  с  ними  в  школе,  имена  великих  первооткрывателей  и  отчаянных   авантюристов,   предводителей   крестоносцев,   первых   конкистадоров,  саоотверженных  этнографов,  пропоповедников,  миссионеров,  колонизаторов.  Меня  просто  завораживало  само  звучание  этих  экзотических  имён,  сливавшихся  в  какую-то  неповторимую  симфонию  беспокойного  человеческого  духа:   Марко  Поло,   Христофор   Колумб,  Васко  да  Гама,   Фернан  Магеллан,     Хосе   Элькано,  Френсис  Дрейк,  Джеймс  Кук...  Звучало,  конечно,  и  много   других  имён,  но  ввиду  наиболее  частого  повторения  мне  запомнились   эти.
        Особую  стать  составляли  русские  землепроходцы  и  мореплаватели:  братья  Лаптевы,  Семён  Дежнёв,  Ерофей  Павлович  Хабаров,  Витус  Беринг   (этот  последний,  правда,  был  датчанин,  приглашённый  Петром  Первым) -  купцы,  казаки,  служилые  люди.  Или  блестящая  плеяда  русских  адмиралов-первооткрывателей:  Крузенштерн,  Лисянский,  Беллинсгаузен,  Лазарев,  Сенявин,  Невельской,   Путятин… 
          И  совершенно  отдельный  разряд  -  это  открыватели  и  покорители  Арктики,  наши  северные  мореходы:  тут  и  Санников,  и  Литтке,  отец  и  сын  Вилькицкие,  и  Врангель  (но  другой!),   и  Колчак  (да-да,  тот  самый!)…  А  вот  имена,  перед  которыми  Наум  Маглыш   буквально  благоговел:  штурман  Русанов,  штурман  Альбанов,  капитан  Георгий  Седов  и,  конечно,  такие  рыцари  Севера,  как  американец  Роберт  Пири, норвежец   Фритьоф  Нансен,   итальянец Умберто  Нобиле,  и  наконец  -  великомученик  высоких  южных  широт  капитан   британец  Роберт  Скотт  и  его  более  удачливый  соперник  и  настоящий  триумфатор  Южного  полюса  норвежец  Руаль  Амундсен.  Рассказы  об  этих  несгибаемых  титанах  дела  всегда  звучали  как  апофеоз  человеческого  мужества,  стойкости  в  лишениях,  преданности  своей  идее  и  товариществу  в  самых  суровых  испытаниях…
        Не  менее живописно  и  красочно  рассказывал  отец   о  приключениях  Николая  Николаевича  Миклухо-Маклая,   об  экспедициях   Николая   Михайловича     Пржевальского,  о  других  исследователях  Центральной  Азии  -   Козлове  и  Семёнове-Тянь-Шанском,  о  певце  Уссурийского  края  Арсеньеве  и  его  верном  «Санчо  Пансо»  Дерсу-Узала.   Не  обходил  отец   вниманием  в  своих  рассказах  и  героев  нового,  советского    времени  - лётчиков  Ляпидевского,  Чудновского,  Белякова,   Гайдукова,  Чкалова,  а  также   главных  полярников  своего  времени  -   большевика Папанина  и  беспартийного  Френкеля.
         Тем,  что  я  со  временем  чуть  не  стал  настоящим  африканистом   (ну  хотя  бы  по  своему   образованию),  я  опять-таки  во  многом  обязан  своему  отцу.  В  его  рассказах   немалое  место  занимали  сюжеты  о  самых  первых  африканских  экспедициях  немца  Генриха   Барта,  англичанина  Джона  Спика  и  особенно  о  злоключениях  миссионера  Дэвида  Ливингстона,  а  также  о  его  отважном  и    удачливом  спасителе  американском  газетном  репортёре,  авнтюристе и  воителе  Генри  Стенли .
           Я  позволил  себе  эти,   может  быть,  утомительные  для  кого-то  (но  не  для  меня)  перечисления  только  потому,  что  они  составляли   для  отца  его  действительный,  подлинный  мир,  его  интеллектуально-духовную  реальность  в  отличие  от  окружавшей  его  повседневной  видимости,  реальности  советской…    Я  до  конца  осознал  это  только  много  позже,  когда  познакаомился  с  работами  таких  русских  мыслителей,  как  С.Л.  Франк (Реальность  и  человек)  и  Дм. М. Панин  (Теория  густот).  Такое  отношение  и  понимание  действительности  в  значительной  степени   повлияли,  видимо,  и  на  моё  мироощущение,  а  впоследствии  и  на  моё  мировоззрение.  Согласитесь,  далеко  не  все  отцы  научают  своих  детей  такому  и  подобным  образом.
            Несомненно, что   ко  времени  окончания  института,  когда  ему  уже   перевалило   за  45,   Наум  Маглыш  вполне  сформировался  как  автономная  и  самобытная  человеческая  личность,  во  многом  разительно  отличающаяся  от  окружающих.  Он   ощущал  себя,  а  в  какой-то   мере  и  вёл  себя,  не  только  как  житель  страны,  но  и  как обитатель  мира,  планеты,  космоса.   Конечно,  это  проистекало  в  немалой  степени  из  его  профессиональных  знаний   о  том,  что   земля  -  это  прежде  всего  Земля:  не  только  пашня  и  нива,  но  ещё  и  среда   обитания  человечества,   ещё  и  планета,  живущая  как   чрезвычайно   сложный   организм,  имеющий  собственную  структуру  и  взаимодействущий  с  окружением  по  непреложным  законам  Вселенной,  в  масштабах  которой  Земля  -  не  более  чем  некая  её  элементарная  частица,  проживающая  отпущенный  ей  космический  «миг»  в  бесконечных    времени  и  пространстве. 
            Да   и  не  мог  ощущать  себя  иначе  человек,  прикоснувшийся  к    подлинному  знанию  о  мире,  последовательно  изучивший  устройство  мироздания:    сначала  по  системе   Клавдия  Птолемея  (Александрийского),  затем  по  Николаю  Кузанскому   (Кребсу),  позже  -   по  Николаю  Копернику,  Тихо  Браге    и  прочим,  включая  представления  Джордано  Бруно  и  Галилео  Галилея,  а  затем  и  вовсе  по  формулам,   исчисленным  Кеплером  и  Лапласом.  Знания  отца  в  этой  области  были  не   только  весьма  обширны,  но  ещё  и  очень  основательны,  что  не  менее  важно.
          Он  мог  доходчиво,  наглядно,  причём  довольно  просто,  но  при  этом  внятно  и  убедительно,  объяснить  и  растолковать  кажущиеся  другим  смертным  совершенно  непостижимыми  явления  и  понятия,  связанные  с  астрономией.  Например,  о  плоскостях  орбит,  об   эклиптике,  о  картах  звёздного  неба  обоих  полушарий  -  Северного  и  Южного,  о  равноденствиях  и  солнцестояниях,  о  зависимости  смены  сезонов  и продолжительности  дня  и  ночи  от   географической  широты  расположения,  о  пользовании  секстаном  и  часами  для  исчисления   географической  долготы,  о  градусах  солнечного  склонения,  об  устройстве  солнечных  часов  и  многом,  многом  другом… 
        Или,  например,  о  том,  что  такое  солнечный  год,  световой  год,  парсек   или  астрономическая  единица,  что  означает  выражение  «парад  планет».  Про  солнечные  и  лунные  затмения  я  уж  не  говорю:  для   него  это  были  сущие  «семечки»,  или,  как  он  сам  выражался,  «проще  пареной  репы».  Ему  удавалось  даже  простое  объяснение  такого  сложного  явления,  как  «эффект  Доплера-Физо-Белопольского»,  сейчас  чаще  называемого  в  современной  научно-популярной  литературе  «красным  смещением» . 
         Одним  словом,    его  представления  о   мире,  природе  и  человеке  не  были  упрощённо-вульгарными,  он  обладал  своего  рода  «сокровенными»  знаниями  о  них,   сокровенными в   том  смысле,  что  знания  эти  были   достаточчно  далеки  от  доступной  всем  очевидности,  и  потому  он  чем-то  походил    на  древнего  жреца,  на  авгура,  на  посвящённого  в  некоторые    тайны  человека. 
          Тайна  многих  вещей  была   для  него  действительно   «открытая  книга»,  и  в   этом   отношении  он  являлся  бесстрашным  реалистом  и,  пока   дело  не  доходило  до  таких  вещей,  как   Большой  Взрыв,  или   Первотолчок,  не   допускал  в  своё  миропонимание  никаких  сверхприродных  сил.  А  проще  сказать,  он  был  атеистом  не   только  в   смысле  религиозном,  о  чём  я  уже  упоминал,  но  также  и  в  натурфилософском.
           Судя  по  всему,  у  него  в  институте  работали  хорошие  преподаватели.  Сам   он  тоже  был    отличный  преподаватель  (по-белорусски  - «выкладчык»).  Теперь,  имея  за  плечами  более  чем  сорокалетний  опыт  преподавания  в  высшей  школе,  я  понимаю  это  особенно  ясно.  И  не  только  преподавателем,  но  ещё  и  учителем  (по-белорусски -  «настаунiкам»),  а  это  далеко  не  всегда  одно  и  то  же:  преподаватель  только  излагает,  а  учитель  ещё  и  наставляет,  убеждает,  направляет…
         Наум  Маглыш  исповедовал  и  применял  на  практике   самые передовые  для  своего  времени  педагогические  принципы.  Одним  из  главных для  него  являлся  принцип  наглядности  в  обучении,  в  частности  наглядности  визуальной,  зрительной.  Так,  например,  он  всегда  готовил,  а  чаще  всего  своими  руками,  как  говорится,  чуть  ли  не   с  нуля,  изготовлял  какой-нибудь  наглядный  материал  едва  ли  не  для  каждого  урока,  а  уж  для  отдельной  темы  -  обязательно. 
         Помню,  что  в  годы  моего  позднего  ученичества  мне  нередко  приходилось  ему  в  этом  помогать:   то  изготовлять  древесный  уголь  (готового-то  в  продаже   не  было),  то  рисовать  этим  углём  большие  портреты  каких-нибудь  научных   знаменитостей,  вернее  будет  сказать  не  рисовать,  а  обводить  углём  по  изображению,  проецируемому  на  бумажный  экран  через  диапроектор  (или  эпидиаскоп ?)
         Другой  принцип  сводился  к   тому,  что  преподаваатель  обращался  к  собственному  жизненному   опыту  обучаемых,  как  бы  он  ни  был  мал  и  незначителен.  Это  обеспечивало  особую  доходчивость  нового  и  часто  отвлечённого  знания,  его  более  прочное  и  действительное  «усвоение».  Третий    принцип  заключался  в  том,  что  всё  сложное  он  стремился  объяснить  через  более  простое,  неизвестное  -  через  уже  хорошо  знакомое,  изученное;  непонятное  -  через  уже  усвоенное.    Таким  образом  новое  знание  прочно    связывалось  со  старым  и  становилось  надёжным  основанием  для  того,  чтобы  принять  на  себя  для  усвоения  очередную  порцию  каких-то  более  сложных  научных  истин… 
        Знания,  полученные  учащимися  таким  путём,  становились  их  настоящим  устойчивым  убеждением,  а  не  просто  верой  в  чьё-то  более  или  менее  авторитетное   мнение.  Так,  помню,  именно  из  отцовских  рисунков  мне  самому  стало  по-настоящему  понятно,  как  опытным  путём  удалось  доказать  существование  такого  явления,  как  «солнечный  ветер»,  т.е.  световое  давление,   или  каким  образом  Генри  Кавендиш  сумел  с  помощью    чувствительных  крутильных  весов  подтвердить  истинность  закона  всемирного   тяготения  и,  кажется,  вдобаваок  исчислить  точный  вес  планеты  Земля  и  её  верной   спутницы  Луны.  Разве  все   эти  открытия  «для  себя»  не  равносильны  чуду?
       Мне  самому,  правда,  не  довелось  никогда  быть   его  учеником.  Хотя  года  два-три  отец  и  работал  в  той  школе,  в  которой  я  учился  и  которую  заканчивал,  но  тогда  он  уже   преподавал  астрономию  в  10-х   (выпускных)  классах,  а  я  находился   пока  на  менее  высоких  уровнях  знания…