ЗЛОЙ. Глава 14. Несчастный и неисправимый

Сейчас мне уже за тридцать, и я давно не желаю, чтобы моему отцу встретился фашист. Я поняла, что Бог наказал его намного больше, чем я когда-то просила. Он наказал его не смертью, а жизнью. Я стала его забывать.

Я жила интересами собственной семьи и у меня больше не было ни времени, ни желания вмешиваться в не прекращавшиеся конфликты родителей. Отец продолжал пить и вести себя так же, как вел всегда. Несмотря на то, что ему было уже за пятьдесят. Возраст не изменил его привычек и характера, не сделал его мягче и добрее, не заставил отбросить мерзкие замашки и стать более человечным. Смысл его жизни постепенно всё больше стал сводиться к единственной цели: напиться и забыться. Я знаю, что в глубине души он иногда все еще  хотел стать лучше, но не знал, как это сделать. Он не мог справиться с собой. Из-за постоянного пьянства и агрессии от него отвернулись не только бывшие друзья и знакомые, но и многие родственники. Даже мама, чьего терпения обычно хватало надолго, не выдержала и после очередного жестокого побоища ушла жить к бабушке, на этот раз говорит, что насовсем.

Собственно, отец всегда гнал всех от себя. Когда его жалели, он отвечал оскорблениями и говорил, что ему никто не нужен. Когда ему протягивали руку помощи, он ее отвергал. Когда с ним пытались поговорить и убедить, что пора меня отношение к жизни и окружающим, он матерился и говорил, что никому не позволит его поучать. Когда его просили перестать пить и поберечь здоровье, он заявлял, что пил и будет пить. Он не умел и до сих пор не умеет принимать помощь. Когда я приношу ему еду, он ее выкидывает. Он хвастает тем, что может неделями ничего не есть. Когда ему приносят одежду, он рвет ее в клочья, говоря, что не нуждается в подачках. Когда к нему приходят, чтобы скрасить одиночество, он говорит, что не хочет никого видеть.

Каждый, в конце концов, получает то, чего хочет. Он остался совсем один.
Долгое время я вовсе не вспоминала о нем. В моей личной жизни появились некоторые сложности, и ни о чем другом я думать в тот период не могла. Когда, наконец, я вспомнила о существовании отца, прошло больше года. Я не могла заставить себя позвонить ему и спросить, как он живет. Я откладывала этот разговор дань за днем, но однажды что-то будто заставило меня собраться и пойти к нему.

Когда я его увидела, мое сердце сжалось от ужаса и боли. Он лежал в постели, бессильный, осунувшийся, исхудавший и постаревший. Я не поверила, что это был мой отец, я видела перед собой совершенно чужого, незнакомого и очень больного человека.  Он не мог говорить, у него была нарушена речь, и я поняла, что если бы пришла на день позже, то, возможно, не застала бы его живым.  Я спрашивала, что с ним случилось, но никак не могла понять его нечленораздельное мычание. Мне показалось, что он попросил воды. Я протянула ему стакан, но рука была настолько безжизненной и бессильной, что стакан выскользнул сквозь пальцы и полетел на пол. Его подбородок дрожал, а в глазах стояли слёзы. Мне казалось, что я самый жестокий и безжалостный человек на свете. Как я могла так долго о нем не вспоминать? При этом не могу сказать, что испытала неожиданный прилив любви и сочувствия. Это было бы ложью, а лгать себе – бессмысленно. Мне действительно стало безумно жаль его, но не больше, чем любого другого человека в аналогичном положении. Увидев своего отца таким, я пожалела его, как пожалела бы любого другого несчастного, обездоленного, побитого жизнью бомжа…

Его отвезли в больницу. Выяснилось, что на фоне почти двадцатилетнего алкоголизма у него практически отказала печень. Вдобавок ко всему, у него диагностировали еще кучу труднопроизносимых диагнозов, среди которых был и алкогольный делирий, известный в народе как белая горячка. В то время как врачи отчаянно пытались бороться за его жизнь, организм не выдержал. Отец впал в алкогольную кому, и нам сказали, что однозначных прогнозов в этом случае делать не приходится.

Меня мучили угрызения совести, я ненавидела себя за малодушие, которое не позволяло мне прийти к нему раньше. Я ругала себя за то, что когда-то истово желала ему зла.  Мама вернулась к нему, и мы стали его выхаживать. Мама сутки напролет проводила около его кровати в больнице, меняла ему памперсы, мыла его, кормила с ложечки, выполняла любой каприз. В периоды обострений она ночевала в его палате, на стуле, забыв о больной спине и  не обращая внимания на собственные недуги и болячки. Днем я иногда приходила ее сменить и держала его руку до тех пор, пока не закончатся все капельницы, не давая ему вырвать иглу или проткнуть вену.

После комы он заново учился разговаривать, ходить, пользоваться столовыми приборами. Когда к нему вернулась нормальная речь, он просил у нас прощения за все страдания, что нам пришлось пережить из-за него. Он клялся, что бросит пить, и у них с мамой всё будет хорошо. Мы верили. Мы искренне и от всей души верили ему. Я даже благодарила Бога за то, что в нашей жизни случился этот момент и что отец, в конце концов, понял, насколько неправильно он жил до этого, что он сможет по достоинству оценить шанс, данный ему судьбой, и пересилит себя. Тем более, что он уже смог убедиться, что без алкоголя он чувствует себя гораздо лучше. Значит, жить без вина, пива и водки  – возможно, и исправить все свои ошибки – тоже возможно.

Но прошло время, он поднялся на ноги, вернулся к обычной жизни и… ничего не изменилось. Он все также пьет и буянит, периодически обвиняя в этом маму и всех, кто вокруг.

Белая горячка к нему с тех пор возвращалась уже три раза. И каждый раз мы с мамой бросали все силы на то, чтобы его спасти. Спасение всегда заканчивается одинаково: стоит отцу выписаться из больницы, он первым делом шагает на «точку» и напивается. Неделю назад он поступил еще «лучше»: удрал из больницы на вторые сутки, запасся вином и спиртом и продолжил свое целенаправленное движение на тот свет. Хочет ли его остановить кто-нибудь еще? Я уже не хочу.